История тайных обществ, союзов и орденов
Георг Шустер








Влечение к таинственному, стремление к объединению в союзы религиозного, нравственного и политического характера — особенность развития человечества. Эта мысль придает единство всем тем формам тайных объединений, о которых увлекательно рассказывает Георг Шустер. Автор обладает колоссальной эрудицией, используя в своей работе огромный массив печатной и рукописной литературы.

В первом томе рассматривается возникновение тайных обществ древности, Средневековья и эпохи Возрождения.

Во втором томе рассматривается история тайных обществ и орденов XVIII и XIX веков Европы и Северной Америки.

Для широкого круга читателей.







Георг Шустер

ИСТОРИЯ ТАЙНЫХ ОБЩЕСТВ, СОЮЗОВ И ОРДЕНОВ


Если, достигнув знания,

мы не в состоянии

будем хранить его

при помощи человечности,

мы обязательно потеряем его.




Конфуций






КНИГА ПЕРВАЯ


Неосмотрителен вверяющий тайну перу своему, если не утаил от заурядного ума и не заставил более разумно потрудиться и попотеть прежде, нежели уразумеет ее.

От начала всего проплывает в потоке этом целая флотилия мужей мудрых, что путями многими труднейшие части мудрости от большинства укрывают, дабы не вместили их.

Одни знаками и стихами много тайн поведали. Другие — словами загадочными и образными.




Р. Бэкон. De mirabili potestate artis et naturale






ВВЕДЕНИЕ


Во все времена и у всех народов существовали общества, союзы и ордена, которые сохраняли в тайне свои цели и приемы. Мы встречаем такие союзы в самых различных формах у диких первобытных народов, в глубокой древности, в мрачные средние века, а также и в более светлые дни, которые явились на смену суровой, безотрадной эпохе.

Из древних времен нам известны тайные общества египетских и индийских жрецов, пифагорейцев и орфиков, различные греческие и римские мистерии, иудейские ессеи и кельтские друиды.

В средние века мы встречаем общества плотников и каменщиков, известных под именем Bauhutten, впоследствии давших начало обществу свободных каменщиков — масонов; Орден тамплиеров, тайные судилища; каланды — тайные общества взаимопомощи; братства Вольфганга (Wolfgangbruderschaften), вальденсов и иезуитов. В новые и новейшие времена привлекают внимание розенкрейцеры, иллюминаты и рыцари солнца, карбонарии, секта друзов и девиши, сицилийские мафиози, греческие гетерии, ирландские фении, ремесленные объединения Oddfellow, масоны и друиды. Насколько можно судить на основании дошедших до нас, частью весьма скудных, преданий и сведений об этих тайных обществах, они представляли собою или замкнутые кружки людей, возвышавшихся над общим уровнем своими дарованиями и высокими стремлениями, или служили во времена невзгод и гонений верным хранилищем высших духовных сокровищ, религий и философии, а также политических идей.

Казалось, почти все они служили одной и той же высокой цели: просвещению и облагораживанию ближнего, освобождению порабощенного человечества от духовного, политического и социального гнета. Впрочем, не подлежит сомнению, что их цели нередко бывали и довольно туманны и даже безнравственны, что под густым покровом таинственности скрывалась лишь гнусная погоня за чинами и титулами, что легкомысленные головы лишь по — детски забавлялись громкими фразами, бессодержательными обрядами и символами. Известно также и то, что нередко заведомые обманщики, фантазеры, личности пошиба Катилины, люди худшего разбора основывали такие общества или же втирались в существующие союзы, чтобы пользоваться ими для своих личных, низменных целей.

Из всех нравственных идей, которые когда‑либо существовали, существуют и будут существовать на свете, религиозная идея отличается наибольшею устойчивостью и могущественною длительностью. Ее таинственная власть, непрестанно меняясь, господствует над человеческим сердцем, над нравственностью народной массы: эта идея руководит наукой, искусством и поэзией, всем ходом мировой жизни, историческими путями человечества.

Много веков подряд человечество мучительно работало над уяснением религиозной проблемы, но до сих пор еще не проникло в ее сущность и вместе с тем не разрешило загадки бытия. Философы, теологи, антропологи, скептики, Иов, Аристотель и Софокл, Цицерон, Августин и Фирдоуси, Шекспир, Кальдерон, Вольтер и Шопенгауэр — все они работали над этой проблемой. Но им удалось установить лишь одно основное положение: человек не может отречься от Бога, — все равно, стоит ли он на низшей ступени первобытного состояния или же на вершине цивилизации, «человек неизбежно должен проникнуться идеей божества, он не может отречься от нее, как не может освободиться от собственной совести». Гений также не может быть чуждым религиозного чувства. Как сильна искренняя религиозность, доказал Гете, написав свою превосходную оду «Границы человечества».

Религиозное чувство в человеческом обществе пробуждается значительно раньше, чем люди начинают различать добро и зло.

Конечно, у первобытных народов не существует той ясности, какую мы наблюдаем у иудеев, христиан и магометан. Во всей их духовной жизни нет единства, нет определенной системы. Первобытный человек повсюду вокруг себя видит властные проявления сил природы, которые вызывают в нем тягостное ощущение собственного ничтожества и сознание своей подчиненности. Природа кажется ему подавляющей его враждебной силой, которая со всех сторон бесчисленными препятствиями стесняет и ограничивает волю. И в беспрерывной борьбе с этим грозным врагом он не успевает разобраться во внутренней сущности его. Ужасающие его громы и молнии, утренняя и вечерняя зори, страшная сила бушующих ураганов, пламя вулканов, видимое на громадном расстоянии, возмущенные бурей, кипящие волны океана — все это порабощает его ум и наполняет его страхом и ужасом; с другой стороны, вид звездного неба, согревающие лучи солнца, сияние луны и звезд производят на него глубокое впечатление своим величественным спокойствием и правильной сменой явлений. Даже безбрежная морская гладь, безграничная степь, таинственная тишина первобытного леса, шелест деревьев, тихий плеск источников, уходящие в облака снежные вершины гор расширяют кругозор первобытного человека, этого исполненного предрассудков «существа человеческого рода»; они пробуждают и приковывают к себе его внимание.

Великие явления природы пробуждают в человеческом духе глубокую потребность доискиваться причины каждого явления, каждого события, причем у первобытных народов проявляется сильная наклонность до известной степени олицетворять все силы природы. Неправильное применение закона причинности приводит затем к тому, что человек ставит себя в такую зависимость от созданных его воображением признаков, что не в состоянии уже от них отрешиться. Если же предметы внешнего мира представляются одушевленными и обладающими волей, они кажутся также виновниками бедствий, истинная причина которых скрывается от умственного взора человека. Вследствие этого в глубинах человеческого ума возникает смутное предчувствие, что людям удастся со временем сделаться повелителями природы. Человек предается безумной мечте, будто он в состоянии уничтожить или, по крайней мере, ослабить влияние природных сил. Поэтому он прибегает к известным приемам, знакам, изречениям, которые уже проявили свое действие, — наивный самообман, не чуждый в более утонченном виде даже самым высоким умам.

Такие моменты в жизни народов обозначают начало религиозного поклонения; эти начала, подобно, например, идее жертвоприношения, неразлучно сопутствуют историческому развитию религиозной мысли. «Идея жертвоприношения выражается в различных деяниях; она заставляет браминского йогина бросаться под колесницу Джагерната, она руководит финикийскою матерью, которая кидает свое дитя на раскаленные руки Молоха; она заставляет грека приносить гекатомбу (100 быков) в жертву Зевсу. Эта же идея внушает желание буддисту положить цветы к ногам статуи своего пророка, монахине и деве солнца — дать клятву в вечном целомудрии, а мусульманина — во славу своего Аллаха убивать ягуров; она учит христиан уничтожать альбигойское население целых городов; создавать инквизиционные суды, которые предпринимают массовые сожжения «ведьм», и руководит благочестивым паломником, который на коленях взбирается по ступеням собора Петра и Павла. Все это различные выражения одной и той же идеи жертвоприношения».

Объектом религии в ее первобытной и грубой форме является все, что привлекает к себе взоры человека, стоящего на уровне анимизма: цветы, камни, раковины, перья, живые существа.

Из неодушевленных предметов особенное поклонение вызывали камни. Метеориты, упавшие на землю в раскаленном виде, легко возбуждали благоговение. Они становились фетишами. Памятниками такого фетишизма, бесспорно, является, например, камень в Вифлееме, освященный согласно библейскому сказанию, Иаковом, который на нем отдыхал; черный камень в Каабе, в Мекке, и тот, который замурован в мечети Омара в Иерусалиме. Даже в XI веке от Рождества Христова английская церковь все еще вынуждена строгими эдиктами бороться с продолжавшимся культом камней.

Еще в большей степени повсюду было распространено поклонение деревьям. Деревья и целые рощи обоготворялись как божества или обиталища богов — культ, распространенный в особенности среди первобытных германцев. В древней Греции веления богов распознавались в шелесте священного дуба в Додоне и в журчании священного источника, протекавшего у его основания. Чьи чувства могли бороться с очарованием шелеста листьев, грозного шума, подымаемого бурей, когда стонали ветви и ломались целые сучья? Фантазия первобытного человека охотно одушевляла такой бушующий лес.

Как мы уже сказали, вода, в особенности источники, почиталась, как нечто божественное. Так, устремленный куда-то поток считался у древних персов настолько священным, что они страшились чем‑нибудь запятнать его чистоту.

Кто желал совершить особенно благочестивое деяние, тот строил мосты через реки и ручьи, чтобы таким образом предотвратить прохождение их вброд. Персидский царь

Ксеркс, отправляясь в 480 г. до Рождества Христова в Грецию, дошел до Геллеспонта и увидел, что понтонный мост разрушен ураганом. Разгневанный Ксеркс приказал высечь волны плетями — наказание, которое, очевидно, предназначалось богу моря.

Поклонение животным тоже весьма древнего происхождения, в особенности культ змей, который еще и в наши дни процветает в Индии и в могущественном негритянском государстве Дагомее. Мы знаем, что и Моисей однажды не устоял перед искушением воздвигнуть медное изображение змеи, которое считалось народной святыней и впоследствии хранилось наряду с ковчегом завета и другими сокровищами в иерусалимском храме, откуда лишь много веков спустя изгнал его богобоязненный Иезекииль.

Для темных народных масс, однако, оставалась непонятной духовная сторона аллегорического культа природы. Отвлеченные представления понимались дословно, невидимое принимало образ и форму, облекалось в плоть и кровь. Развивалась мифология.

Имя прилагательное, определявшее силу явления, превращалось в собственное имя божества: имя, в свою очередь, создавало представление о существе, которое сейчас же относилось к женскому или мужскому полу, в соответствии с грамматическим родом вошедшего в употребление названия (в образовании мифов большую роль играли языки, которые различают грамматический род, как арийские и семитские), и пробужденное воображение продолжало уже работать дальше, сочиняя божественный роман.

Культ солнца уже перестал удовлетворять; вскоре стали возникать сомнения в том, что дневное светило является первопричиной всех вещей, так как развитие и рост всего существующего продолжается и ночью.

Явилось поклонение бесконечному, вечно движущемуся небу и плодоносной земле. Небо, мощное и величественное, которое повелевало ветрами и облаками, громами и молниями, люди представляли себе существом мужского рода в противоположность женственной, созидающей в тиши, восприемлющей земле. Из союза их произошел целый ряд богов, и каждому из них, в свою очередь, была приписана особая генеалогия. Таким образом возникли сперва семьи богов и затем целые поколения их; во главе этих последних был поставлен такой бог, который казался самым могущественным из всех сил природы.

Но безграничная народная фантазия не удовлетворилась этим. Она дошла наконец до полного воплощения в человеческом образе первоначально божественных существ. Антропоморфический бог получал новую человеческую генеалогию, но вместе с тем, превратившись в героя, переходил в область легендарной поэзии.

Когда воображение придало божествам вполне человеческие черты, создавшиеся мифы сделались вдохновителями искусства. Поэзия, музыка, живопись, скульптура и архитектура соединились, чтобы при помощи слова, красок, резца и молотка воплотить идею божества в человеческом образе. Там, где внешнее воплощение религиозной идеи достигло высшей степени совершенства, ее внутреннее содержание немедленно отступило на задний план. Изображение бога само делалось божественным. Люди хотели видеть своего бога, говорить с ним. Как произведение искусства он становится уже собственностью общины. Ему строят храмы, окружают его символами и ритуалам, и фетиш готов. Негр, который грубо и безвкусно делает себе фетиш из чурбана, и Фидий, резцу которого принадлежит Зевс, одинаково хотели олицетворить своего бога.

Громадное значение в создании и развитии религии играли, конечно, жрецы. Сначала обязанности жреца возлагались на старейшего в роду, но, по мере того как жизненный строй принимал большую устойчивость, звание жреца становилось наследственным, и, наконец, складывалось отдельное сословие или каста жрецов. Когда же складывался жреческий класс, религия выигрывала в своем развитии, благодаря спекулятивной деятельности служителей культа, направленной как на догму, так и на обряды.

Между тем с течением времени первоначальное ядро божественного и героического эпоса, олицетворение сил природы изглаживалось из памяти потомков, и вымыслы начали принимать за действительность. Только в кастах жрецов сохранили истинный смысл древних мифов, который и превратился в более высокое теологическое учение, доступное только посвященным. Таинственность, которою окружали себя служители храмов, в значительной степени усиливала то почтение, с каким относился к ним народ, и обеспечивала их сословию прямое влияние на все общественные и частные дела. Давно уже известно, что только таинственные и загадочные вещи, особенно если они окружены соответствующей, такой же таинственной обстановкой, оказываются в состоянии произвести прочное впечатление на нерассудительную толпу.

Поэтому у всех древних культурных народов — у египтян, персов, индусов, евреев, греков и римлян — мы находим тайные общества, которыми руководили жрецы. Но, прежде чем заняться исследованием этих тайных обществ, бросим еще один взгляд на тайные общества у первобытных народов.

И здесь тайные союзы организуются специалистами этого дела, жрецами или шаманами. Шаманы — это волшебники и чародеи. Их деятельность выражается в том, что они излечивают болезни, занимаются предсказаниями, предвещают погоду, вымаливают урожаи, отвращают общественные и частные бедствия. У всех первобытных народов болезни, смерть, необычные явления природы и т. п. приписываются злым чарам, против которых шаманы должны бороться, пуская в ход свои таинственные заклинания. Их деятельность проявляется в общении с богами и душами умерших с целью получить через них откровение относительно будущего.

Чтобы произвести глубокое впечатление на невежественные умы подвластного им населения, шаманы во время своих священнодействий облекаются в самые фантастические костюмы и при помощи волшебного барабана, волшебной трещотки или волшебного рога доводят себя до такого нервного возбуждения, что с ним делаются судороги, кончающиеся серьезными повреждениями. По единогласному утверждению наблюдателей первобытных народов, шаманы, очевидно, поддаются самообману: они верят в действенность своего искусства. Однако несомненно, что до известной степени в их заклинаниях играют роль и сознательный обман, и грубое фиглярство. По справедливому замечанию одного известного историка культуры, такие явления неразлучны с самым духом шаманства.

«Во все времена и у всех народов представителям религиозного культа угрожала опасность, вследствие сознания чрезвычайной важности и возвышенности их задач, незаметно для себя увлекаться довольно сомнительными средствами Для достижения успеха».

Шаманы, настоящую родину которых нужно искать у кочевников северной Азии, в пустынных степях Сибири, у покрытого снегами и льдами полярного пояса, живут обыкновенно в стороне от орды; они особенно охотно выбирают себе учеников и последователей среди несчастных, страдающих припадками падучей болезни, среди карликов и горбатых и, наконец, среди альбиносов; они воспитывают их в строгом посте, беспрерывном умерщвлении плоти и тогда только открывают сомнительные сокровища своих тайн, когда те успешно выдержат все предварительные испытания и истязания.

Если придерживаться того взгляда, что шаманизм сводится лишь к простому колдовству, с целью воздействовать на невидимые божества, то мы должны признаться, что почти все народы были жертвой подобного безумия и что даже в настоящее время они еще не вполне освободились от него. Ибо что же иное, как не шаманизм, изречения всяких оракулов, стуки, производимые духами; наконец, спиритизм, который находит, к сожалению, столь широкое распространение? Особенно злоупотребляют в шаманистическом направлении молитвой. Как часто она превращается в магическую формулу, когда ее словам приписывается власть над божественной волею! Как легко и как широко распространяется такое заблуждение — доказывают поклонники Будды. Чтобы заслужить награду, они стараются перехитрить божество при помощи так называемой молитвенной мельницы. На вертящиеся валы наматывается бумага с написанными на ней молитвами; эти валы приводятся в движение, и верующие воображают, что божеству приходится принять эти молитвы так, как будто они были произнесены ими на самом деле.

У первобытных народов имеется даже тайный суд. Так, в немецких колониях Новой Померании и на западном берегу Африки существуют многочисленные тайные общества, имеющие целью руководить правосудием, преследовать и наказывать преступников. Члены такого союза узнают друг друга по известным знакам, которые хранятся в строгой тайне от непосвященных.




ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА И ОРДЕНА ДРЕВНОСТИ





ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЕГИПТЯНЕ





СТРАНА И НАРОД


Древнейшие государства и древнейшую культуру нужно искать в той темной части земного шара, которая как будто не благоприятствует высшему развитию человека. По обе стороны экватора расположен сплошной массой африканский материк, раскаленный палящими лучами солнца, омываемый бушующими волнами беспредельного моря, которое нигде не врезается в глубь берегов. В то время как северная часть материка представляет собою безграничную, непроходимую пустынную равнину, южная часть его занята обширным плоскогорьем, окруженным крутыми горными хребтами. Даже реки, которые бурными потоками и бесчисленными величественными водопадами устремляются отсюда к морю, не дают возможности проникнуть внутрь континента. Поэтому у Африки, если можно так выразиться, перевязана жизненная артерия.

Эта неприступная страна заселена бесчисленными негритянскими племенами. Едва одолев зачатки человеческой культуры, они живут так, без всяких существенных перемен, без воспоминаний, без истории. Тысячелетия пронеслись над ними, не оставив какого-либо заметного следа. Совершенно иным является народ, когда‑то поселившийся на северо — востоке Африки, в Египте. Египет, называемый «черной землей», — состоит из длинной, плодородной долины, образуемой течением Нила. Воды этой могучей реки, разливы и благотворное влияние которой египтяне считали некой священной тайной, берут начало из двух больших озер, расположенных на плоскогорье, под экватором. Главная река, Белый Нил, вытекает из Виктории — Нианца (неточность автора; истоком Нила является р. Рукарара. — Примеч. ред.) и направляется к северу отчасти через горную страну, спускающуюся террасами, отчасти через тропические девственные леса, отчасти через необозримые саванны, где многочисленные негритянские племена ведут свою однообразную кочующую жизнь, где в непроходимых лесах тамариска и смоковницы живут лев и удав, слон и носорог, гиена и антилопа, а тенистые деревья — великаны среди густых вьющихся растений и роскошно разрастающегося кустарника предлагают бесчисленным полчищам птиц и обезьян желанный приют, где скрываются в реках даже крокодил и гиппопотам. Приняв в себя Голубой Нил, вытекающий из абиссинских гор, Нил катит свои воды через пустынные песчаные равнины и оголенные горные кряжи Нубии, образует здесь бесчисленные водопады, пока не достигнет у пальмовых лесов Семны границы Египта; а затем, окаймленный с востока скалистою цепью гор, а с Запада защищенный от все уничтожающих летучих песков Сахары изборожденным прихотливыми расщелинами плоскогорьем, спокойно и молчаливо течет дальше, превращая свои берега в зеленый оазис — «великолепный эпизод в грандиозной поэме африканской пустыни». Самодовольно и спокойно холодные волны таинственной реки освежают жаркую страну, яркое синее небо которой почти никогда не омрачается дождевыми тучами. У Мемфиса, среди зеленых лугов, цветущих долин и таинственных пастбищ, среди вечнозеленых лесов пальм и смоковниц, он разделяет свой мощный поток на несколько рукавов, образует так называемую дельту, изумительное плодородие которой делало Египет житницей, манившей к себе весь древний мир, и, наконец, погребает свои усталые воды в Средиземном море.

Своим особым положением в мире Египет обязан Нилу. Вся страна, со всеми физическими, духовными и социальными особенностями ее быта и развития, есть создание священной реки. Это понял уже греческий историк Геродот, который назвал Египет «подарком Нила».

Когда над тропиками наступает дождливое время года, а на Абиссинских горах начинается таяние снега, тогда, ко времени летнего поворота солнца, река начинает медленно и постепенно вздуваться и к концу июля на громадные пространства заливает берег. В это время вся страна напоминает необозримый океан. Бесчисленные суда оживляют ее воды, и стар и млад, пестро разряженные, ликуя, празднуют радостные дни божественного благословения. С тою же постепенностью, как при разливе, воды спадают, и, наконец, в октябре река возвращается в свое русло, повсюду оставляя плодородный ил, который она принесла с собой с высоких горных земель и из первобытных лесов. Как только почва просохнет, ее спешат обработать, и горячие лучи солнца быстро, как будто по волшебству, вызывают из земли посевы. В марте начинается жатва; затем наступают три месяца засухи, пока, наконец, в июне животворная, благословенная река не начнет снова своего круговорота.

Созданные загадочной рекой физические условия Египта, единственные в своем роде на всем земном шаре, определяли весь жизненный строй народа; река была одновременно его кормильцем и творцом. Особенность почвы, на которой всякая растительность почти без усилий приносила сам — сто, в то время как кругом царили печальное бесплодие и мрачная смерть, рано заставила население перейти от скотоводства к земледелию и вместе с тем к оседлому образу жизни и выработке права собственности. Превосходные естественные границы: пустыни, моря, горы — обеспечивали возможность беспрепятственного развития. Культура, раз возникнув, могла непрерывно развиваться дальше.

Уже самые периодические смены в разливах Нила приучали население к усердной работе и поддерживали в нем охоту к труду. Здесь развивалось судоходство, искусство орошения полей и проведения каналов. Нил принуждал египтян строить прочные плотины, чтобы противодействовать вредному, а иногда даже разрушительному действию разливов, возникло землемерие, в основном применяемое к межеванию полей.

Даже религия, с ее сложными, своеобразными формами культа и искусства, в своем вероучении, символах, жертвоприношениях и празднествах была связана с изменчивою жизнью природы в плодоносной долине Нила.

Это раннее развитие разнообразных форм жизни уже в древности создало смуглому населению Египта славу древнейшего народа. Население Египта, которое по языку образует одну большую группу с семитическими народностями, в доисторические времена пришло, вероятно, из Азии и в течение веков сильно смешалось с местным негритянским населением. Египтяне гордились тем, что имели предания, уходящие в самую отдаленную глубь времен. Их жрецы насчитывали много тысячелетий существования земли. Но все же начало истории Египта покрыто таинственным мраком. Легендарные предания заменяют достоверные факты, а более или менее безвкусные измышления — критическую оценку.

По сообщению древних историков, Геродота и Диодора, жрецы хранили обширные летописи о народах Египта. На основании этих священных документов, около 250 г. до нашего летоисчисления храмувый летописец. Манефон из Гелиополиса, — жрец, знакомый с египетской и греческой культурой, — составил историю Египта на греческом языке; это произведение, к сожалению, сохранилось лишь в отрывках, которые собрал иудейский историк Иосиф. Здесь говорится, что в течение многих поколений Египтом управляли сначала боги, затем второстепенные небесные силы и затем полубоги, пока наконец на трон не вступил фараон Менее, его также называют Нармер, который, по сообщению писателя, около 4000 г. до Р. X. построил город Мемфис. С основания этой столицы начинается история Египетского царства, которая увековечена в необозримых рядах надписей и рисунков на пирамидах, — этих величественных памятников царей Египта.

Но египтяне казались древнему миру не только самым древним народом, но также и «средоточением всякой цивилизации и всякого развития в областях умственной и художественно — промышленной деятельности». Поэтому они имели огромное влияние на соседние народы. Законы Моисея свидетельствуют о том, сколь многим обязаны им иудеи. Греки с благодарностью признавали египтян родоначальниками их цивилизаций. Духовное сродство непреодолимо влекло всякого, чей ум стремился к высшему познанию, с залитых солнцем полей Ионии и Аттики туда, в чудесную страну иероглифов и пирамид. Мусей, мифический поэт, Орфей, легендарный родоначальник элевсинских мистерий, были, по преданию, учениками египетских мудрецов. Вероятно, на основании собственных наблюдений автор «Илиады» и «Одиссеи» рассказывает о «прекрасноводном, происходящем от Зевса» Ниле, о чудесных полях и городах той страны, и влагает в уста своего героя, Ахилла, похвалы величественным Фивам, которые еще и в настоящее время своими колоссальными развалинами приковывают к себе изумленный взор путешественника: «Град, где богатства без сметы в обитателях граждан хранятся…»

Законодатели Ликург и Солон, философы Фалес, Пифагор, Платон и Демокрит, математик Архимед учились у мудрых жрецов и книжников долины Нила. Историки Геродот и Диодор объездили эту таинственную страну и в своих сочинениях оставили интересные сведения о ней. И другие греческие и римские авторы описывали эту страну. Так, Плутарх подробно рассказывает о египетской религии.




РЕЛИГИЯ И КУЛЬТ


«Самым древним достоянием народов, наряду с языком, является религия». В стране, в которой, как нигде более на земном шаре, регулярность явлений природы сказывается в такой определенной, характерной форме, в стране, где вся жизнь обусловливается исключительно своеобразными свойствами природы, древние египтяне принуждены были, уже в самую раннюю эпоху, согласовать с природой свою духовную жизнь и от примитивных форм культа вскоре перейти к строго определенным формам религиозной мысли и чувства. Между тем, при полном отсутствии каких‑либо достоверных придании, совершенно невозможно определить тот поворотный пункт, на котором свершился этот духовный перелом, или выяснить, как именно он произошел. Даже самые древние источники и памятники говорят о религии, которая носит на себе характерный отпечаток жреческого мышления. Исходя из космического представления о божестве, она является значительным по своим размерам продуктом созерцательной деятельности, древнейшей деятельности этого рода, до которой поднялось человечество.

Поклонение солнцу было самым ранним зародышем и главным содержанием египетской религии — настоящим национальным культом Египта.

Самым древним наименованием бога солнца было Ра. Солнце представлялось египтянам непрерывно создающей и сохраняющей силой, видимым воплощением всех высших божеств. Этот Ра был отцом и царем богов, «властителем обоих миров»; он восседал на солнечном диске и переплывал на своем челне обширные небесные пространства. Его милостью властители Египта получали свою власть и свой сан; они называли себя «сыновьями Ра». К нему отправлялись невинные чистые души умерших, чтобы на лучезарных полях приобщиться вечной жизни.

Ра особенно почитался в Мемфисе и Оне или Гелиополе (Город солнца). Здесь находился его древний храм, пользовавшийся мировою известностью. Сюда через каждые 500 лет прилетала с Востока чудесная птица Феникс, которая сжигала себя на костре гу благоухающего фимиама, но тотчас же выходила из пепла обновленной и возвращалась снова на родину. Этот миф, который, как символ вечного обновления, перешел затем и в христианские предания и служил эмблемой Византийской империи, представляет собою, вероятно, символическое изображение круговращения солнца в определенные, неизменно повторяющиеся промежутки времени.

Наряду с Ра и Осирисом наибольшим почетом в Мемфисе пользовался местный бог Пта. Как «Отец света», он был «Духом истины», как «Бог небесного света» — «Властителем небес». Он был самым древним богом, сотворившим землю из Хаоса. Рядом с его святилищем, в великолепной зале происходило поклонение быку Алису, которого считали священной эмблемой животной силы солнца. После его смерти весь народ носил траур, пока жрецы не находили нового. Апис должен был быть черного цвета с белыми пятнами на лбу, с волосами двух цветов в хвосте и с наростом под языком. Смотря по тому, как он вел себя, когда входили в его священные покои, делались предсказания будущего.

Не менее Пта, по — видимому, почиталась богиня Бает, «любящая Пта властительница Мемфиса». В Бубастисе находилось ее святилище, по словам Геродота, самое красивое во всем Египте. Ее светлый радостный культ привлекал ежегодно густые толпы народа.

Но настоящим национальным божеством египтян был бог солнца, Осирис, со своей супругой и сестрой Исидой и сыном Гором. Осирис, бог изобилия и «властитель жизни», благодетель, дарящий счастье стране, был побежден и убит своим завистливым братом Тифоном (персонаж греческой мифологии Тифон отождествлялся с египетским Сетом), «всемогущим разрушителем и опустошителем», и его 72 союзниками. Труп был заколочен в ящик и затем брошен в Нил, который унес ящик в море. Опечаленная и неутешно плачущая Исида искала тело своего несчастного супруга. Наконец она нашла его останки на отдаленном финикийском берегу и вернулась с ними в Египет, где Озирису устроили торжественное погребение. В Тисе, древней столице Египта, находилась его священная могила, окруженная вечно зелеными тамарисками. Ее показывали там еще и в поздние годы, и богатые благочестивые египтяне стремились быть погребенными недалеко от нее.

Когда Гор вырос, Осирис, который со времени своей гибели был властителем в царстве смерти, явился к нему и убеждал его отомстить за отца и мать. Преданный сын немедленно отправился на бой с коварным Тифоном и убил его после жестокой борьбы. Затем Гор вступил на трон своего отца и был последним божественным властителем в Египте.

В то время как культ Исиды и Осириса был распространен по всей долине Нила, поклонение солнцу и силам природы господствовало главным образом в нижней части страны. Верхний же Египет имел свой собственный мир богов, с другими именами и с другими формами культа. Дающий жизнь свет солнца и созидающая сила природы лежали и здесь в основе религиозных представлений. Но древнейшие боги: Хнум, творец мира, и Монту и Тум, которые олицетворяли восходящее и заходящее солнце, были постепенно отодвинуты на задний план Амоном, местным богом Фив. Это произошло в ту эпоху, когда Фивы сделались блестящей столицей всей страны, и такое первенствующее положение города перешло, благодаря большому влиянию жрецов и царей, к их богу — покровителю. С течением времени на него были перенесены и понятия, связанные с другими богами, тогда Амон занял первое место в религии и культе Египта и, под названием Амона — Ра, стал превыше всех сверкающим богом солнца, — «царем богов». С этого времени фараоны особенно охотно приносили ему богатые жертвы и оказывали глубокое почтение. К его трону они приносили в знак преданности военную добычу и привозили пленников; ему воздвигали они в Фивах вызывавшие восхищение роскошные храмы и святилища, в богато разукрашенных залах которых раздавались хвалебные песнопения и толпы верующих устраивали в честь его торжественные процессии и блестящие празднества.

Кроме этих божеств, народная религия чтила еще множество местных богов. Но все это большею частью лишь развитие тех же идей и разветвление той же глубокомысленной религиозной концепции. Такова, например, богиня Нут, «властительница тьмы», супруга Геба, бога благодатных разливов и роскошной природы, которого греки почитали под именем Пана.

Вся история египетских богов представляет собою «игру теней в полусвете». Нигде мы не видели жизнерадостных, деятельных фигур; нигде мы не находим и следа той пестрой, причудливой, богатой яркими красками фантасмагории, в которой движутся мифологические образы индийских или греческих богов.

Причины, вследствие которых такой талантливый, рано развившийся, одаренный творческими способностями народ, как египтяне, не был в состоянии воплотить своих богов в действительно пластические образы, дальше развить и сблизить с жизнью традиционную религиозную идею, лежат как в природе самого народа, так и в характере его жрецов. У египтян не было поэзии, полной свежих жизнерадостных образов, полной драматических характеров; они знали лишь религиозные формы и образы, освященные преданием, лишь увеселительные празднества и символические действия, внутренний смысл которых оставался для них скрытым.

Неудивительно поэтому, что их богослужение, которое с развитием культуры обогащалось все новыми и новыми обрядами, становилось все сложнее и торжественнее и, в конце концов, выродилось в чисто внешнюю обрядность, состоявшую из мистических молитвенных формул, богатых жертвоприношений и ритуальных очищений, из добросовестного воздержания от некоторых яств, из педантичного исполнения предписанных постов и мрачных церемоний при погребении мертвых. За механическим выполнением этих мелочных и формальных религиозных обязанностей забылось внутреннее содержание религии, непосредственное, духовное общение с божеством, и вместе с тем исчезла чуткость к более абстрактному пониманию унаследованных религиозных учений.

Тем ревностнее жреческое сословие посвятило себя этой благодарной задаче. Следуя своей склонности к умозрениям, жрецы преобразовали космические понятия, лежащие в основе образов всех богов, в символику природы и в космогонические системы, истинное и многочисленное содержание которых они облекли в неясные таинственные учения.

Их задача облегчалась тем, что в религиозной истории Египта очень рано появилась символика животных. Происхождение же этой в высшей степени своеобразной формы культа вряд ли возможно выяснить. Известно лишь, что египтяне очень часто изображали богов с головами посвященных этим богам животных, соединяя в своем представлении образ божества с живой, характерной фигурой животного. Ranke L. V. говорит об этом следующее: «Поклонение быку у египтян основывается на предпосылке, что в некоторых животных есть нечто божественное. Это выродилось затем в грубое идолопоклонство, но жрецы никогда не забывали, что все это были лишь символы, поклонение относилось всегда лишь к скрытому в данном образе богу» (Weltgeschichte I., Leipzig, 1886).

Возможно также и то, что в своем сосредоточенном настроении обитатели долины Нила думали найти в простой, вечно однообразной, инстинктивной животной жизни тот неизменный порядок, тот таинственный, непостижимый закон природы, которому они, в сущности, и поклонялись в своих богах.

Самым священным из избранных животных был, как мы видели, Апис, посвященный богам, творящим жизнь. Наряду с ним возвеличивали ястреба, который был посвящен всем богам, связанным с культом солнца, в то время как некоторые змеи посвящались Осирису и Хнуму, кошка — богине рождения Бает, а баран — Амону.

Постепенно культ животных принял грубо — материальный характер, в особенности с тех пор, как жрецы превратили образы богов в лишенные всякого конкретного содержания понятия, и таким образом между священным тайным учением и народною религией легла глубокая пропасть, которая сделала абсолютно невозможным примирение между этими «враждебными племенами». Теперь на животное стали смотреть как существо, посвященное самому божеству, оказывали ястребу или кошке благочестивое поклонение. И чем торжественнее и распространеннее был культ божества, тем большим религиозным значением и тем большим почетом пользовались посвященное им животное, — религиозное заблуждение, которое не встречается более нигде во всей истории.

Подобно священным животным человек, по представлению египтян, был известным проявлением божественной природы, но в совершенно ином смысле. Он не воплощал в себе отдельного божества или его свойства; но, словно божество, считался бессмертным. По мрачным представлениям народа, которые он, впрочем, разделял с большинством восточных народов, настоящая, истинная жизнь начиналась лишь в страшном мраке могилы. Только путем телеснойУ: мерти человек «достигал полноты божественного существования».

Отсюда для египтян вытекало наивно — благочестивое учение, что тело, как воплощение личного начала, следует сохранять даже тогда, когда из него ушла жизнь и душа, что его нужно бальзамировать, чтобы предохранить от тления, и что от всяких внешних влияний или от посягательства человеческой руки его нужно заботливо хранить в холодных, недоступных разрушению, священных гробницах. Как человеческое тело, так и тела священных животных должны быть избавлены от их естественной участи, ибо от их сохранности зависело действительное существование души. Отсюда — этот неподвижный культ смерти, превративший всю долину Нила в один грандиозный склеп. Отсюда — опасение за судьбу души после свершенного ею жизненного пути и непрестанная забота о ней.

В беспрерывной, напряженной борьбе незамысловатого человеческого искусства с железной необходимостью законов природы, в упорном стремлении спасти жизнь человека от неизбежной гибели обнаруживается известная смелость мысли, трогательная верность усопшим. Вместе с романтиком Фридрихом фон Шлегелем в этом египетском воззрении можно признать даже как бы смутное предвидение, неясное предчувствие христианского таинства воскресения из мертвых; можно даже легко поддаться, конечно, ложному мнению, что «таинственная, магнетическая связь между освобожденной душой и этой мумией земного трупа не вполне исчезла, что, быть может, она снова будет восстановлена, что и это земное тело будет причастно бессмертию и когда‑нибудь снова оживет и воскреснет». Но судьба самих мумий, которые, вследствие современной жажды знаний и алчной жадности теперешних обитателей долины Нила, вызваны из объятий тысячелетнего сна и отчасти совершенно уничтожены, доказывает, что земные предметы не могут существовать вечно, что все они в конце концов должны отдать дань природе. Только дух, идея истины, добра и красоты, только нравственные деяния бессмертны.

Судьба души после смерти, согласно учению жрецов, находилась в зависимости от земной жизни. Как только тело вносится в склеп, душа, вместе с заходящим на западе солнцем, вступает в Аменф, мрачное царство теней, и судьи над мертвыми, среди которых на возвышенном троне восседает Осирис, сообщают ей свой приговор.

Душа того, чья жизнь отличалась благочестием и доброю нравственностью, попадает в царство блаженных — место пребывания высших богов. Здесь она наслаждается жизнью, полною райской невинности и блаженства. Иногда же она возвращается обратно на землю и соединяется с телом человека или животного. Напротив того, душа, отягченная преступлениями, попадает в ужасный ад, охраняемый страшными демонами. Осужденная душа, которая пребывает в человеческом образе, подвергается здесь ужасающим пыткам, ее то разрывают на части, то кипятят в котле, то вешают. Как видно, в измышлении всяких ужасов человеческий ум всегда отличался плодовитостью, — в египетской древности, также как и в эпоху великого Данте, средневеково — христианская поэма которого об аде и чистилище не имеет права претендовать на оригинальность. Мысль о вечном наказании в аду в высшей степени тягостна; она пробуждает и поддерживает трепетное чувство страха и благодаря этому открывает безграничную область для воздействия жреческого сословия на мирян. Но она все же не так ужасна, как прямо отталкивающая идея: блуждать в течение бесконечных периодов времени, переходить бесчисленное множество раз из тела в тело, каждый раз вновь стариться, умирать и снова воскресать. Догму о странствованиях души, самую страшную, какую только измыслили жрецы относительно посмертной жизни души, египтяне разделяли с другими народами. Но она не достигла у них такой определенности, не была так детально разработана, и в развитии ее нет такого безграничного педантизма, как, например, у друидов и браминов.




ТАЙНЫЙ СОЮЗ И ТАЙНОЕ УЧЕНИЕ ЖРЕЦОВ В СТРАНЕ НИЛА


Мы видели, какое влияние оказывали физические условия Египта на развитие общественного строя его населения, на всю его жизнь и деятельность, и, как следствие этого, уже в раннюю эпоху произошло разделение людей по занятиям и сословиям. Вошедшие в привычку старинные обычаи, тщательно охраняемые предания и упрямая приверженность старине вскоре создали строго замкнутые классы.

Самый высший и самый влиятельный класс составляли жрецы. Они не только заботились о религиозных нуждах и отправляли богослужение, приносили жертвы, совершали религиозные обряды, устраивали празднества в честь богов, но, как самый развитой и образованный класс народа, занимались также науками и искусствами и отправляли правосудие (по сообщению Диодора, верховный суд составляли 30 жрецов). Им обязан был Египет формулировкой своих религиозных представлений и развитием своего культа, своих нравственных воззрений, своей письменности.

Жрецы изучали принципы и практическое применение врачебной науки, — египетские врачи пользовались в древности большой известностью.

В четвертой песне «Одиссеи» говорится: «…Где (т. е. в Египте) и каждый врач превосходит опытом всех смертных; потому что, по истине, они из рода Пэона».

Сумму познаний египетских жрецов не следует оценивать слишком низко. Раннее изобретение и систематизация священного эмблематического письма, — из которого последующие поколения сделали такое широкое применение, какое едва ли предвидели его изобретатели, — дало возможность, несмотря на всю его неуклюжесть, постепенно накапливать и приумножать богатое сокровище первых продуктов напряженной умственной работы, тяжелого опыта и глубоких наблюдений, увековечивать для потомства все выдающиеся события жизни, все приобретенные познания. Мы знаем из достоверных источников, что жрецы — ученые обладали большим количеством рукописной священной литературы. В 42–х книгах были собраны все догматы, формы культа, все нравственное учение, правила священного письма, законы гражданского права, вообще вся исходящая от них мудрость.

Жрецы были средоточием, душой всей общественной жизни, они установили непреложные законы для временной и вечной жизни народа. Если в стране Нила и не существовало жреческого сословия в настоящем смысле этого слова, тем не менее жрецы обладали несомненною властью и могуществом. И богобоязненный народ добровольно подчинялся сословию, которое могло доставить ему высшую милость богов, вечное блаженство души, и совершенно бескорыстно признавал за ним высокое положение, ту власть и тот почет, какими пользовались жрецы. Даже фараоны были склонны почтительно обходиться с достойными служителями религии, хотя религиозные дела и сами жрецы подлежали их верховному руководству. В этом заключается признание некоторого рода независимости «церкви» от царской власти, чего в средние века с таким изумительным успехом добились папы.

Жрецы были разделены на многочисленные классы и корпорации. Каждое святилище имело своего верховного жреца. При жертвенниках и оракулах состояли подчиненные им профессиональные прорицатели, при каждом храме имелся писец, которому поручался надзор за постройкой храмов и контроль над размежеванием земель; астролог прилежно наблюдал небо и звезды и составлял календарь, низший служитель делал разнообразные приготовления для священных жертвоприношений, следил за добросовестным выполнением предписанного ритуала, за подобающим украшением изображений богов, руководил роскошными и многочисленными религиозными празднествами, во время которых египтянин выходил из своего обычного серьезного настроения и предавался веселью, весьма нередко переходящему в необузданные сатурналии. Наконец, нужно еще упомянуть о превосходно обученном хоре священных певцов, которые гармоническим пением сопровождали действия жрецов во время богослужения.

Весьма важное значение имели должности пророка или прорицателя и астролога. При исполнении своих мистических обязанностей первые умели по мере надобности приводить в движение всю махинацию клерикальных ухищрений и обманов и, по — видимому, превосходно себя при этом чувствовали. Последние же, вследствие естественных условий страны, были вынуждены усердно наблюдать небо, ибо «по расположению звезд на нем они определяли приближение разлива, время высшего подъема воды и ее падения». Наблюдая влияние звезд на подъем и падение воды, увеличение и уменьшение жары, а следовательно, и на всю страну, они неизбежно должны были приписать движению небесных светил такое же влияние на жизнь и благосостояние людей, на их счастье и несчастье, — представление, которое, в свою очередь, должно было побуждать к точному и усердному наблюдению неба. Насколько серьезны были астрономические познания египтян, доказывает уже в раннюю эпоху установленная ими продолжительность солнечного года в 360, а затем в 365 дней. Но все же таких важных и обширных познаний, какие прославили имя халдеев, они не достигли.

Наблюдая звездное небо, жрецы интересовались, главным образом, астрологией. Каждый месяц, каждый день, даже каждый час, по их представлению, был под особым попечением могущественного бога — хранителя. На основании этого особого значения каждого дня и каждого часа астрологи умели предсказывать изменчивые судьбы, умели предрешать исход всякого предприятия. Искусство предсказаний, вся техника оракулов были разработаны до тонкостей. Стоит вспомнить лишь о фокусничестве египетских кудесников, то есть жрецов. В связи с этим стояли порожденные суеверием магия и волшебство, благодаря которым Египет уже в древности и вплоть до новейших времен славился как великая страна чудес. Ведь все эти великие обманщики и мошенники XVIII века претендовали на то, что своим магическим чарам они научились в Египте.

За высшими сословиями следовали низшие. Сюда относились носители священных предметов, которые во время торжественных процессий носили художественные изображения богов и занимались практическим врачеванием. К ним примыкали многочисленные бальзамировщики, сторожа при священных животных, храмовые служители.

Для выполнения разнообразных обязанностей жрецам приходилось приобретать весьма сложные познания. И так как их могущество опиралось главным образом на чувство благоговения, внушаемое ими народу, на слепую народную веру в их святость, то именно для того, чтобы поддержать это мнение, жрецам приходилось подвергать себя некоторым лишениям, отказывать себе в некоторых жизненных наслаждениях. Им приходилось вести более святую, чистую жизнь, чем остальному народу. Они создавали для себя строгие законы относительно соблюдения чистоты, относительно еды и религиозных обрядов, соблюдали многочисленные посты и время от времени подвергали себя истязаниям; они имели право ввести в свой дом лишь одну жену, в то время как мирянину, наряду с первой женой, разрешалось иметь еще нескольких.

Вблизи обиталищ богов, вокруг главного храма каждой местности жило общество жрецов под главенством верховного жреца; совместная жизнь этого общества носила, надо думать, монастырский характер. Верховный жрец следил за точным выполнением форм культа, жертвоприношений, религиозных преданий и ритуала, развивал их и передавал преемникам. Должность жреца была наследственной. Способные и прилежные сыновья воспитывались в жреческих школах для будущей их роли носителей и учителей унаследованной премудрости, и вполне естественным является стремление жрецов увековечивать в своих семьях приобретения долгой, многотрудной жизни.

В то время как народная религия все более и более вырождалась в мрачное суеверие и внешнюю обрядность, в то время как колдовство и вера в злых духов, поклонение священным животным, пышные празднества и процессии, установленные молитвенные обряды, торжественные жертвоприношения и выполнение предписанного ритуала поглощали всю духовную жизнь набожного народа, — в это время жреческое сословие собирало в одно целое разрозненные элементы религиозных верований страны. Соединяя родственное, толкуя по — своему все неясное и неопределенное, оно создало мало — помалу религиозное учение, которое во всех своих деталях держалось в строгой тайне и передавалось лишь посвященному.

Этой таинственности содействовали, должно быть, и величественные храмы. Через обширные дворы, прохладные портики, великолепные залы богомольцы проходили в святая святых, в священный дом бога, через порог которого мог переступить лишь царь или верховный жрец. Так, путем сильных впечатлений, старались воздействовать на легко воспламенявшееся воображение, вызывать и поддерживать в наивном уме того, кто в почтительном молчании шествовал к уединенному, священному обиталищу божества, самое серьезное отношение к торжественной, благоговейной процессии. «Все это в общем носило отпечаток торжественной сосредоточенности трепетного предвкушения, жреческой тайны. Подготовляя настроение, возбуждая ожидания и почтительное изумление, с искусно рассчитанной постепенностью водили в мистический полумрак внутреннего святилища храма».

Всякое тайное учение предполагает существование какого‑нибудь тайного общества. Это относилось также и к египетским жрецам. У них, бесспорно, существовал тайный союз, об организации и формах которого, к сожалению, имеются лишь скудные известия. Все наши сведения по этому вопросу мы черпаем лишь из случайных замечаний тех греческих писателей, о которых мы упоминали выше. Они были посвящены в тайну учения, но им было предписано полное молчание по этому вопросу. Из их намеков можно заключить, что посвящение совершалось постепенно, подобно тому как жречество разделялось на различные разряды и классы. Домогавшийся посвящения должен был подвергнуться сложной церемонии: многозначительными символами непрестанно вызывали его на размышление, пока, наконец, он не достигал последней, высшей ступени премудрости.

Относительно сущности и содержания учения египтян мы также осведомлены весьма плохо. Таинственное содержание мистерий сводилось, вероятно, к религиозным и философским доктринам.

Жрецы, по — видимому, стремились прежде всего объединить отдельных местных богов, которые, как известно, символизировали различные силы природы, и привести их в определенную систему. К этому, как кажется, присоединилась затем вторая задача — определить космические или физические причины этих сил природы, понять общие законы жизни и, наконец, найти полное единство божественных духов, свести многочисленные образы богов к проявлениям одной божественной сущности.

Мы не ошибемся, если примем, что вся умозрительная работа египетских теологов склонялась к представлению единого бога, — догмат, который в своем роде не менее грандиозен, чем мысль о вечности гигантского сооружения — пирамиды. На это, без сомнения, намекает также и Плутарх в своем религиозно — философском сочинении «О Исиде и Осирисе», когда, по поводу египетской теологии и ее мистических учений, он рассказывает: только одно разумное существо руководит и управляет миром. Но кто желает получить ясное представление об этих вещах, как и вообще о египетских мистериях, тот должен предварительно посвятить себя изучению философии и сделать ее своей спутницей и наставницей. Притом, в эпоху высшего расцвета Фив, в пору наибольшего национального могущества и наивысшего блеска жречества «для все знающих было несомненно, что бог солнца был единственным истинным богом, который сам себя создал и которому, в действительности, одному только и поклонялись под видом всех бесчисленных божеств».

Ясно, что перед законченным представлением о единоличном Творце рушилось все искусственное здание мифологии. Поэтому, согласно достоверным, но неполным сообщениям Геродота и Плутарха, перед посвящаемыми в тайны египетских мистерий вскрывалась обманчивая оболочка мифов, и рационалистически разъяснялись космологические элементы, которые скрывались в пестром ряде народной религии. «В стенах Нильского храма, — пишет Иоганн Шерр во «Всеобщей истории литературы (Штутгарт, 1887), — человеческая мысль много тысячелетий назад с необычайною смелостью и энергией взялась разрешить великую загадку о смысле и цели человеческой жизни. И в умственной жизни западных стран и поныне слышится взмах крыльев теологического демона древнего Египта и философского гения древней Индии».




ГЛАВА ВТОРАЯ. ВАВИЛОНИЯ И АССИРИЯ





СТРАНА И ЛЮДИ ПО ЕВФРАТУ И ТИГРУ


С высоких гор Армении воды двух мощных рек, Евфрата и Тигра, низвергаются в необозримую низменность, простирающуюся к югу; они окружают знаменитое Междуречье (Месопотамию), образуют плодородные долины, изобилующие цветами и роскошной растительностью самой разнообразной и яркой окраски и, наконец, слив свои воды, устремляются к Персидскому заливу.

Эта низменность, чрезвычайное плодородие которой древние писатели, Геродот и Ксенофонт, описывают в самих ярких красках, которая прославилась как арена кровавых битв, как родина юношески свежих народов, как владение древнейших царских родов, — называется страной Синеар, старым садом Бога, а также Халдеей и Вавилонией. Ее природа напоминает природу Египта. Тигр и Евфрат даруют жизнь и плодородие стране.

В мае — июне обе реки, получающие постепенный приток вод из неисчерпаемого источника обширных снежных полей их бассейна, заливают жаждущую землю и покрывают ее жирным плодоносным илом. При помощи бесчисленных плотин, больших и малых каналов, искусственных гидравлических сооружений и искусственного орошения, при помощи гигантских машин и насосов, изумлявших весь древний мир, предупреждались наводнения, бурным потокам сообщалось определенное русло, — и плодотворная влага переносилась и на более отдаленные поля.

Глубокий слой тяжелого ила в этом мягком климате ежегодно давал от двух до трех богатых жатв и создавал роскошную страну, украшенную стройными пальмовыми и тенистыми кипарисовыми лесами и цветущими рощами фруктовых деревьев. Здесь, уже в первые века второго тысячелетия до Рождества Христова, богато одаренное население достигло многосторонней, блестящей культуры, которая смело могла сравниться с культурой Египта, и развился такой прочный государственный строй, что проносившиеся над ним бури жестокой, кровавой эпохи едва ли оставили в этой местности какие‑либо существенные следы. В настоящее время, правда, под влиянием продолжительного невежественного владычества турок ничего уже не осталось от прежней роскоши чудесного края. Ведь говорит же арабская пословица: «Где однажды ступит нога турка, там земля становится бесплодной на сто лет». Безграничная, безлюдная пустыня, необработанная, безжизненная, где бродят лишь дикие разбойничьи орды да проносятся неисчислимые полчища саранчи и палящие знойные ветры, встречает ныне путешественника там, где некогда «текли молочные и медовые реки». Необозримые заброшенные поля одни лишь свидетельствуют о бывшем величии, о минувшем великолепии. «Среди вечного, торжественного молчания этого мира развалин, — говорит Карл Риттер, — взгляду путника открывается уходящая вдаль, широкая зеркальная поверхность Евфрата; исполненный спокойного величия Евфрат тихо струится через эту безжизненную пустыню и, словно царственный странник, проходит по молчаливым развалинам своего разрушенного царства. Дворцы и храмы, прекрасные строения — все обратилось в прах и мусор; вместо висячих цветников и роскошных райских садов берега реки покрыты густым лесом серого болотного тростника, и там, где некогда израильские пленники среди полного жизни города победителей пели под аккомпанемент арфы жалобные песни о потерянном Иерусалиме, теперь остались лишь кое — где одинокие плакучие ивы, но в их уединении не раздается ни скорбной песни, ни радостного восклицания».

Менее плодородная, но обладающая более здоровым климатом, чем Вавилония, простирается от восточного берега Тигра до отрогов горного хребта, окаймляющего с запада Иранское плоскогорье, горная страна Ассирия. Зеленеющие цепи холмов и защищенные от ветров долины, в которых созревают хлеб, фиги, оливки и виноград, прорезывают всю богато орошенную страну и сменяются на севере романтическими горными пейзажами, где вершины увенчаны ореховыми и дубовыми лесами.

Эта местность была первоначальной родиной Авраама. Отсюда он спустился в густо заросшие травой луга Месопотамии, по которой кочует невзыскательное пастушеское племя. Здесь находилась также — на восточном берегу Тигра — Ниневия, огромный торговый город Ассирийского царства, в котором объединялись все элементы тогдашней народной жизни, — второй город чудес в прославленном легендами Междуречьи, о котором пророк Иона говорил, что оно простирается на три дня пути и населено более чем двенадцатью мириадами жителей; несчетные богатства этой страны восхвалял пророк Наум, а Зефания с укором восклицал: «Это город веселья, живущий беззаботной жизнью и говорящий в своем сердце: “Я, и только я один!”». Этим описаниям в известной мере можно поверить, если принять во внимание характер городов Востока. Они имели цветущие сады и обширные пастбища для рогатого скота и лошадиных табунов; даже в случае осады у них оставалось все еще довольно земли, плодородной земли, чтобы собрать достаточное количество хлеба для прокормления жителей.

Ниневия была резиденцией великих легендарных властителей, Нина и Семирамиды. Первый был, по — видимому, лишь олицетворением столицы, последняя же, с ее ужасным характером Мессалины и натурой вампира, ни в коем случае не могла быть чисто символической фигурой. Яркий, полный жизни образ ее жил в продолжение целых тысячелетий в памяти народов Востока. При этом поэтическая сага постепенно «превращала ее в идеальный образ, в котором слились воедино все наиболее ценимые восточными народами черты: женская красота и мужская энергия, неотразимая прелесть и мужественная воинственность».

Древнейшие воспоминания человеческого рода и поэтические саги сообщают, что бассейн Тигра и Евфрата после великого потопа был первым обиталищем способных к цивилизации народов семитского племени. Но достоверные сведения об этом находятся — кроме еврейского предания о построении Вавилонской башни — лишь в составленных по записям жрецов исторических книгах Бероза, жреца бога Ваала при вавилонском храме, современника египетского историографа Манефона. Хотя от этого сочинения до нас дошли лишь немногие отрывки, мы все же получаем приблизительное представление о постепенном возникновении общественного строя и культуры среди народа и о развитии космогонической системы, созданной вавилонскими жрецами. Древнее сказание о потопе ведет свое происхождение из Месопотамии. О великом потопе рассказывается и у Бероза, и в таблицах, найденных под развалинами Ниневии, наиболее яркие черты сохранило библейское сказание. Все значение предания о потопе заключается в том, что оно указывает на общую родину семитских племен в стране Тигра и Евфрата. Подобные же предания о потопе имеются во всех странах, которые подвергаются постоянным наводнениям: в Индии, Фессалии, Беотии.

С тех пор как удалось разобрать ассирийско — вавилонские клинообразные письмена — образное письмо с 400 иероглифическими знаками, — наука узнала, что самым древним культурным народам вавилонской низменности были шумеры.

Их поселения, относящиеся к доисторическим временам, нужно искать на нижнем Евфрате. Здесь выросли гордые твердыни жрецов — Риту, Ур, Арку и другие. И из непроницаемого мрака бесчисленных веков до нас дошли довольно точные известия об исторической личности одного царя — жреца Ликбагаса из Ура, который воздвигал великолепные храмы в честь небесного светила, бога Син.

Его последователи, как кажется, в течение долгого времени спокойно жили под покровом иерархического строя, пока наконец около 2280 г. до Р. X. внезапный набег эламитян не нарушил спокойного приволья их жизни. Враги явились с юго — востока, завоевали Месопотамию, подчинили себе Сирию и Палестину и заимствовали у древней вавилонской культуры первые зачатки цивилизации, которые потом самостоятельно развили. Город Синеара, расположенный на Евфрате, сделался главным центром халдейской культуры. Отсюда вышла династия семитских царей, родоначальником которой считался прославленный преданием героический царь Саргон. Усердный последователь и почитатель шумерской мудрости, он велел перевести религиозные песни и гимны туземного населения, его магические и астрологические таблицы на семитское наречие и сохранить их в большой библиотеке в Арку.

Последний поворотный пункт в древней истории Вавилонии наступил под влиянием набега воинственных горных племен Элама. После целого ряда жестоких битв они подчинили себе северную и южную Халдею. Их прославленный преданием князь Хамураби устроил свою дивную сказочную резиденцию в священном центре страны, Вавилоне. С этого времени Синеара отошла на задний план, и Вавилон стал блестящим центром Междуречья.

Победители вскоре переняли язык и культуру побежденных. Позднейшие века заполнены жестокой борьбой с мощно стремившимся вперед, высоко одаренным соседним народом — ассирийцами, «первой победоносной силой, которую мы встречаем во всемирной истории». Война окончилась полным поражением состарившегося Вавилона.

Под владычеством халдейских царей страна рек достигла высокого расцвета внутренней культуры и внешнего благосостояния. Сам же город Вавилон вызывал всеобщее изумление древних народов своим миллионным населением, своими гигантскими стенами, своим великолепным замком царей, снабженным всеми утонченными приспособлениями расслабляющей роскоши и изнурительного сладострастия, своим грандиозным пирамидальным храмом бога Ваала, состоявшим из восьми постепенно сужавшихся этажей, которые достигали высоты 600 футов. Храм Ваала причислялся к семи чудесам мира и являлся той самой вавилонской башней, которая, по еврейскому преданию, должна была подняться до самого неба и прославить народ Синеара, но возбудила ревность Иеговы и таким образом оказалась причиной разделения и смешения языков. Как в священном предании о потопе, так и в еврейских преданиях как будто прорывается смутное воспоминание о прежнем родстве и о последующем отделении еврейского народа от халдейских соплеменников.

Роскошное плодородие страны, благоприятное географическое положение у двух больших рек, являвшихся самым удобным путем между Восточной и Западной Азией, побуждали жителей к предприимчивости и оживленной деятельности и создавали культурному народу благоприятные условия для успешного развития промышленности, искусные произведения которой находили себе громадный сбыт на всем земном шаре. Особенно высоко ценились отлично выделывавшиеся вавилонянами тонкие ткани, великолепные одежды и дорогие ковры с вытканными на них изображениями всевозможных чудесных животных. «Красные плащи из Синеара» были известны в Ханаане еще в эпоху Иисуса Навина. Не менее славилось также искусство вавилонских ювелиров в шлифовке и обделке драгоценных камней, а также химические познания туземных промышленников, приготовлявших ароматные масла и душистые воды. Чрезвычайно оживленные торговые сношения, производившиеся сухим и водным путем с самой Индии и Цейлоном, с Малой Азией и Сирией, с Аравией и Египтом доставляли необходимые сырые материалы и обеспечивали выгодный сбыт продуктов туземной промышленности и искусства.

Коммерческая деятельность особенно сильно развилась благодаря введению монеты и определенной системы мер веса — изобретения, которые, как и вообще весь поток вавилонской культуры, перешли с небольшими изменениями, отчасти морским путем при содействии финикиян, отчасти сухопутным — к грекам и римлянам и оттуда, позже, в романо — германскую культуру. Вавилон, бесспорно, вложил наибольшее число камней в то грандиозное здание, которое мы называем цивилизацией.

Торговля, земледелие и промышленность засыпали вавилонян баснословными богатствами. А это, в свою очередь, способствовало не только развитию роскоши и безграничной жажды наслаждений, но также и распространению всеобщей образованности и художественного вкуса, который проявился в особенности в постройке общественных зданий и в обстановке частных домов.




РЕЛИГИЯ ВАВИЛОНЯН И АССИРИЙЦЕВ


Религия вавилонян в ее основных чертах сходна с религиями всех первобытных народов. Основной принцип первобытной религии составляет абсолютная зависимость человека от природы, громадной власти которой он еще не может противопоставить достаточной нравственной силы, достаточной умственной свободы. Природе он подчиняется вследствие этого как непреодолимой необходимости. И вавилонская религия также заключалась в безусловном, безграничном преклонении перед таинственным, вечным законом естественной необходимости. Это религиозное преклонение привело к страшному уничижению и понижению духовного уровня человека, к ужасающему обесцениванию всей жизни, но все же не к тому сладострастию и зверской жестокости, отвратительный пример которых дают другие семитские формы цивилизации, как, например, цивилизация финикиян.

Природа заключала в себе, по представлению вавилонян, два основных начала — мужское и женское. Первое проявлялось в солнце, огне, звездах, второе же, напротив, олицетворялось во влажном, плодоносном элементе — воде и земле. В спокойной прелести и красоте растительной жизни природы видели проявление силы и творчества богинь.

Верховным божеством неба признавался Ану, «Перворожденный среди богов, отец богов, властелин тьмы». Его царством было безграничное, неподвижное звездное небо. Бел (Ваал) почитался как творец небесного мира, а Ео олицетворял творческую силу божества. Их женами были Нана, Белита и Дав — Кина, «матери богов, жены великих богов, царицы земли плодородия».

Белита, или Милита, как называет ее Геродот, была богиня Вавилона. Как богиня луны, она освещала ночное небо своим кротким светом. Ей были посвящены рыбы, как чрезвычайно плодовитые животные, и нежные голуби — символы плодовитости и любовной страсти. На ее алтарь приносились лишь бескровные жертвы. В дни ее празднеств жены и дочери вавилонян длинными рядами располагались в роще у храма, чтобы в честь богини отдаться раз в жизни чужому человеку, иноземцу. Этот обычай, по нашим воззрениям в высшей степени предосудительный и безнравственный, основывался, как было указано выше, на том именно господствовавшем во всех семитических религиях представлении, что в жертву божеству следует, не задумываясь, приносить все самое дорогое и самое ценное. «Мы видим здесь, следовательно, что сила фанатической религии сломала железные оковы, в которые суровые азиатские нравы неумолимо замыкали женщин. Вместе с тем мы видим в этом весьма необычное, в особенности для той страны, проявление благосклонности к чужестранцам».

Из представления о боге солнца Беле развилась весьма сложная система поклонения звездам. Определенные небесные явления приписывались отдельным божествам, и, что особенно удивительно, луне отдавалось преимущество перед солнцем.

Сын Бела, Син, почитался как бог луны, охраняющий и согревающий землю. Его сыном признавался бог солнца Сама, а Бпн, или Раман, почитался как бог атмосферы и ее явлений: дождя, грома, молнии.

Наряду с небесной троицей стояли пять богов планет: Адад, то есть всевышний (Сатурн), Мардук (Юпитер), Нергал (Марс), Иштар (Венера) и Небо (Меркурий). Иштар имела таинственного мужа, Думузи. Его преждевременная смерть заставила богиню отправиться в подземный мир, в страну, откуда нет возврата.

Боги планет, вместе с обоими триадами и Белитой, составляли систему двенадцати богов — «высший ранг в иерархии халдейских богов». Наряду с этими высшими богами, из которых каждый, кроме своей жены, имел еще и многих возлюбленных, стояло еще безличное множество второстепенных местных богов.

Вавилонский Пантеон повторяется в Ассирии. И здесь поклонение звездному небу является основной формой культа. Но главным богом считался Асур, национальный бог — покровитель народа. Его защите подлежал главным образом царь, отправляющийся на войну. Легендарные победы Асура в битвах со львами и другими дикими зверями символизировали всепобеждающую силу нации. Гигантские статуи крылатых, с головами бородатых мужчин сурового вида, львов и быков, которые в качестве гениев — хранителей красовались при входах во дворцы ассирийских царей, — являются первыми скульптурными изображениями ассирийского национального божества. Такое художественно выполненное изображение свидетельствует о высоком развитии техники.

Изыскания, искусно формулированные религиозные построения Вавилонии и Ассирии, являются далеко не первоначальными формами религиозного мышления. Напротив, они были конечным выводом продолжительной работы жреческих школ в течение нескольких столетий, результатом всесторонней реформаторской деятельности жречества. И здесь, как и в Египте, халдейские жрецы сумели постепенно подставить свои абстрактные построения на место первоначальной народной религии и на таком перевороте основали свое широкое религиозное влияние.




ВАВИЛОНСКО — АССИРИЙСКИЙ ЖРЕЧЕСКИЙ ОРДЕН И ЕГО ТАЙНОЕ УЧЕНИЕ


Почти все наши сведения о вавилонском Пантеоне почерпнуты из богатых материалов громадной библиотеки царя Ашурбанипала, который приказал сделать множество списков с древних документов саргонской библиотеки. Остатки этой коллекции, приблизительно в 200 глиняных таблицах клинообразных надписей, сопоставлены так, что образовали одну большую священную книгу. Главное содержание ее составляют магия и астрология. Таблицы свидетельствуют о том, что самой древней шумерской религией страны было наивное почитание духов и основанные на обмане заклинания их.

Давнее учение о духах не имело ничего общего с позднейшей государственной религией, которую мы только что рассматривали. Долгое время обе системы существовали совместно, пока, наконец, около XX в. до Р. X. не началось великое реформационное движение. Результатом его было то, что все щумерийские жрецы вошли в многочисленную компанию вавилонского клира.

Эта корпорация образовала замкнутый, связанный строгими правилами союз, в котором жрецы — маги заняли самое последнее место. Жреческое достоинство, как и в Египте, было наследственным. Члены союза занимали особую часть города и в специальных школах заботливо подготавливались к своему призванию. В эту же эпоху были образованы дошедшие от прежних времен заклинания духов и включены в священные книги. Они составили теперь особый священный кодекс, из которого преданные магии жреческие классы еще в продолжение целых столетий черпали свою мрачную и таинственную мудрость.

Религиозные представления, которые лежали в основе магии, логически вытекали из натуралистического мировоззрения и из обожествления сил природы. Так как невежественный обитатель земли все еще рассматривал природу как царство, населенное бесчисленными полчищами своенравных, постоянно враждующих между собою злых и добрых духов, так как под влиянием такой антропоморфикации он все еще считал своих богов подчиненными в качестве созданий природы законам ее, то в его ребяческом понимании религии легко могло укрепиться убеждение, что при помощи священных формул и слов, при помощи особого образа жизни и т. п. он сможет овладеть таинственными силами, которые сильнее самих богов, и что сумеет заставить их служить себе. Но чем ниже был общий умственный уровень, тем легче отдельным ловким личностям удавалось убеждать людей в своей сверхчеловеческой власти над богами и духами и в том, что избранные имеют силу предавать людей злым духам или, напротив, предохранять от враждебных нападений, которым всегда подвергается человек.

Тайны вавилонской магии заключались, судя по дошедшим до нас отрывкам, в трех книгах. Первая содержала в себе заговоры и заклинания, назначение которых заключалось в том, чтобы изгонять злых духов, отражать их враждебные выходки и предохранять беззащитных людей от нападений. Во втором томе были собраны заговоры против болезней.

Древнее шумерское верование в происхождение болезней от наваждений злых духов объясняет также и тот факт, который привлек внимание даже Геродота, а именно: Вавилония и Ассирия никогда не имели действительно сведущих ученых врачей. Врачебная наука находилась исключительно в руках кудесников и являлась одним из разветвлений их мрачного искусства. Само же лечение сводилось к страшным заклинаниям или же к применению волшебных напитков, к которым, вероятно, кое — где подмешивались и целебные, одним жрецам известные снадобья.

Наконец, третья книга заключала в себе целый цикл гимнов и покаянных псалмов, обращенных к отдельным богам; содержание их, отчасти совершенно непонятное для нас, должно было производить сверхъестественное, таинственное воздействие.

Формулы заклинания открывают нам целый мир злых духов, «иерархия которых установлена с большою ученостью и личности которых строго различаются». Прежде всего здесь перечислены те духи, на которых должны были воздействовать заклинания; говорится об их силе и их мужестве. Далее следует молитва с правильно повторяющейся, таинственной заключительной формулой:
		Дух неба, закляни их!



		Дух земли, закляни их!








Точным и всесторонним знанием всех заклинаний обладали, само собой разумеется, одни лишь жрецы — маги. Это была особая таинственная наука, в которую посвящались воспитанники жрецов, изучавшие волшебство.

В волшебных формулах нередко упоминается также о так называемом талисмане. В одной из них говорится: «Талисман, талисман, предел, которого не снять, предел, которого не переступить богам, пограничный камень между небом и землей, которого не сдвинуть, глубины которого не измерил ни один бог, которого ни бог, ни человек не может постичь, запор, которого не отомкнуть, запор, который сохраняет от злых сил, которого избегаете вы все, злые духи…» Далее они названы по именам. «…Вы, злокозненные гении! Добрый бог, близкий духу земли! Призвание бога, сильного, сильного, сильного. Да будет так!» Одним из наиважнейших талисманов, которым пользовались хитрые жрецы, был волшебный жезл, первоисточник их могущества.

Как надежную защиту против злых духов и предохранительное средство от всех болезней на шее носили также амулеты, которые изготовляли из различных материалов.

Магия, проникшая из Вавилона, кроме Ассирии, также в Мидию и Персию и повсюду встретившая радушный прием, имела особый язык. Это был древний шумерский. И вера в его всемогущее влияние на мир духов была так глубока, что чем менее он употреблялся как живое народное наречие, тем ярче становилось представление о его сверхъестественной силе. На шумерском языке всегда писались имена богов, из него были взяты также все известные жреческие титулы. Своим непонятным, одурманивающим набором слов жрецы производили на простодушный народ подкупающее впечатление и усыпляли внимание любопытного, который слишком настойчиво пытался проникнуть в их сокровенные тайны.

В то время, когда древняя магия шумеров присоединилась к жреческим наукам Вавилона, господствовавшую семитскую религию одушевляли уже совершенно иные, несравненно более глубокие идеи.

С верхнего этажа своего пирамидального храма целая коллегия жрецов наблюдала звездное небо, светящиеся пути планет, высокое или низкое положение некоторых неподвижных звезд. Вавилонские астрономы умели провести полуденную линию, определить положение солнца или время дня, высчитывали с приблизительной точностью солнечные и лунные затмения.

Но под могучим влиянием поклонения звездам эти многообещающие задатки скоро выродились в сомнительное искусство астрологии. В неизменно правильном движении небесных светил жрецы увидели действие вечного закона, у них зародилась мысль о неизбежной, естественной необходимости. И так как опыт, казалось, убеждал в том, что расположение звезд имеет таинственное влияние на явления природы и судьбы людей, на их собственное земное существование, — ведь более или менее высокое положение солнца, луны или некоторых звезд имело своим следствием смену времен года, умирание и пробуждение к жизни растительности, ведь от восхода и заката светил зависели свежесть и вялость, сон и бодрствование всех живых существ, — жрецы пришли к убеждению, что можно в самом деле постичь законы отношений небесных тел ко всему происходящему на земле и, таким образом, найти ключ к пониманию будущего.

Светила в их различных положениях и фазах казались не только истинными руководителями всего безграничного мира, причиной, определяющей все земные события, все перемены в человеческой жизни, но также и провозвестниками будущего, достоверными предзнаменованиями. Поэтому, например, о луне говорилось: «Если луна видима в первый день месяца, то страна будет блаженствовать и сердце ее будет ликовать». «Если луна окружена двором, то царь одержит победу». «Если луна кажется особенно большой, то будет затмение». «Если, напротив того, она кажется очень маленькой, то жатва будет обильна». Каждая планета была посвящена какому‑нибудь богу: каждому из них принадлежал также один день недели. Суббота, с которой у семитов начинается неделя, была посвящена Адару; второй день — богу солнца, третий — богу луны. Вторник принадлежал Нергалю (Марсу), красноватый огненный блеск которого угрожал несчастьем. Среда принадлежала Небу, четверг — Мерадаху, а последний день недели был посвящен Иштар. Этой системе обязана своим происхождением семидневная неделя — одно из тех вавилонских изобретений, которые сделались неотъемлемым достоянием всех цивилизованных народов.

Путем точной записи всех, даже самых незначительных фактов, которые, казалось, обусловливали связь человеческих судеб с явлениями природы, считавшимися верными предзнаменованиями будущего, вавилонские и ассирийские астрологи, по — видимому, овладели самыми основными и безошибочными приемами для распознавания сокровенных тайн судьбы и вместе с тем создали строго разработанную науку — умение искусно предсказывать будущее. В связи с мрачными приемами чародейства этот дар прорицания дал жрецам такую огромную, ужасающую силу, всестороннее действие которой они стремились использовать самым невероятным образом. И, на самом деле, они господствовали над всей жизнью и деятельностью народа, они оказывали воздействие на все общественные начинания и с ужасным жестокосердием заковывали человеческий дух в стальные оковы рабского страха, суеверного ужаса, мучительной агонии.

Широкое, систематическое изучение всех небесных и теллурических явлений и предзнаменований привело жрецов и к толкованиям птичьего полета, к предсказаниям будущего по внутренностям жертвенных животных, к разъяснению всех явлений природы и снов. Полет и крик определенных пород птиц, как это было впоследствии также у греков и римлян, служили пророческим предзнаменованием. В окраске и внешнем виде внутренностей жертвенных животных видели пророческие приметы — искусство, которое из Вавилона перешло в Малую Азию, Грецию и Италию, в Финляндию и Карфаген.

Падение дождя, общие очертания и окраска дневных и ночных облаков, землетрясение, блеск молнии, раскаты грома, шелест деревьев и кустарников и, наконец, всякий случайный шум, всякие случайные движения видимых предметов, даже линии руки, относительно которых сказано в книге Иова, что в них записана вся судьба человека, — все это давало богатый материал для мистических пророчеств. Как известно, Давид делал предсказания по шуму тутового дерева, Девора пророчествовала по движению священной пальмы, а в древней Греции высоким почетом пользовались говорящие дубы в Додоне и пророческие лавровые деревья в Дельфах и на острове Делосе, и даже в Италии высококультурный народ — этруски говорили о «благоприятствующих» и «неблагоприятствующих» деревьях. Сны прямо считались пророческим предзнаменованием. Ассирийцы были так убеждены в их пророческом значении, что записывали их содержание с величайшею тщательностью, как важнейшие исторические события.

Обширные познания и искусные приемы, которые жрецы применяли к магии и астрологии, составляли ревниво охраняемую тайну их касты, тем более что для полного усвоения их требовалось много времени и труда.

Но кроме этих каббалистических познаний, мы находим здесь и следы философских размышлений. Не говоря уже о развитии догмата единосущности всех богов и богинь, который с давнего времени принадлежал к важнейшим тайным учениям школ Вавилона, — некоторые беспокойные умы углублялись в исследование эпического повествования о «путешествии в ад богини Иштар» и, главным образом, содержавшегося в нем сообщения об «источнике живой воды». Умозрительная философия приводила их постепенно «к бесконечности, к загробному миру». Живущее в сердцах громадного большинства людей, ничем не заглушаемое желание существовать после смерти привело к учению о загробной жизни, а отсюда, неизбежно, к признанию и вере в существование этого загробного мира. Там исчезнут, надеялись они, непримиримые в этом мире противоречия, и все диссонансы земной жизни разрешатся в вечную гармонию.




ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ИРАНЦЫ



Многочисленные племена большой семьи арийских народов, подчиняясь смутному влечению к передвижению, еще в доисторические времена покинули заселенные ими лесистые страны между Балтийским и Черным морями, чтобы найти себе новую родину. В то время как греки, италийцы, кельты, германцы и другие отправились на запад, другие племена через «Кавказские ворота», отчасти также через Уральский проход и через Босфор перешли в Азию («Азия — Ария»), Часть из них осела на покрытых пастбищами горных склонах к северу и западу от Гиндукуша и в хорошо орошенных долинах Ирана, другая часть проникла через юго — западные проходы персидско — индийских пограничных гор и завоевала благословенные плодородные равнины Инда. Здесь, в море темных индийских народностей, в течение столетий исчезли последние волны арийского потока.

Впоследствии нам предстоит еще заняться обитателями Индостана или индусами. Поэтому остановимся сначала на их братьях, иранцах, которые по их священному языку называются также «Народом Зенда» (Zend‑Volk).




ИРАН И ЕГО ОБИТАТЕЛИ


Иран, окруженный скалистыми горами, образующими как бы природный вал, представляет собою плоскогорье, которое в виде продолговатого четырехугольника расположено между бассейнами Тигра и Евфрата и, направляясь с востока на запад, доходит до Гиндукуша. Начинаясь у Кавказа и Каспийского моря, оно простирается до берегов Индийского океана. Внутри страны, пустыня создала безжизненные, необитаемые пространства. Глаз беспрепятственно скользит но равнине, совершенно лишенной природных красот. В бедной растительностью, безлесной пустыне только кое — где встречаются обильные водой источники и колодцы, плодородные оазисы, которые «составляют владение господствующего деспота». И над всем этим простирается почти всегда безоблачное, залитое солнцем небо.

Однообразная пустыня постепенно переходит в роскошные пастбища, дающие обильную пищу табунам лошадей, стадам коз и овец.

То более крутые, то более пологие склоны гор создают местности с различным климатом и природой.

Северная гористая страна на берегу Каспийского моря соединяет в себе роскошную прелесть южной природы с бедностью сурового негостеприимного пейзажа.

Склоны гор покрыты густым лесом старых тенистых дубов, вязов и буков. За ними простираются лесистые луга, где чудесно окрашенные гиацинты и примулы, благоухающие лилии и фиалки кивают своими нежными головами.

Древний географ Страбон рассказывает об этой местности, что горы были покрыты здесь обширными лесами елей и дубов, что виноградная лоза давала ежегодно по ведру вина, а фиговое дерево — по 60 четвериков плодов. В лесах роились пчелы в таком количестве, что мед капал с листьев, а земля была так плодородна, что хлеба без обработки вырастали из опадавших семян. По удостоверению новейших путешественников, это описание и теперь еще вполне отвечает действительности.

Восточная горная страна поднимается до высоты в 12 ООО футов. Плодородные долины Кабула, с их роскошной растительностью, с их чистым, ароматным воздухом, представляют собою единственный удобный «сухопутный проход в окруженную со всех сторон неприступными горами Индию». Этот проход пользуется большой известностью. Извилистые реки, шумящие водопады, великолепные сады и дворцы, свежая зелень лугов и разнообразные очертания окружающих гор, над которыми возвышаются блестящие вечными снегами и льдами вершины Гиндукуша, — все это нежит и ласкает взор. В южной же части возвышенности мы, напротив, видим лишь бесплодные, сожженные солнцем равнины с песчаной, глинистой или каменистой почвой.

На западе ряд тянущихся с северо — запада и юговостока горных цепей образует несколько хорошо орошенных, плодородных горных долин.

Эти долины, изобилующие живописными видами, обладают прекрасным умеренным климатом. Перед утомленным угрюмыми пейзажами взором путешественника внезапно открывается очаровательная, как прекрасное сновидение, роскошная панорама.

Живописные склоны окружающих гор покрыты отягощенной плодами виноградной лозой, которая обвивает деревья до самых верхушек, смело перебрасываясь с ветки на ветку. Розовые кусты и плодовые деревья распускаются там во всей красе, достигая высоты лесных деревьев; их плоды отличаются необыкновенной сочностью и нежными восточными ароматами. Здесь находится «сад роз Ирана», очаровательная страна вина и соловьев, прекрасный Ширас, где под чудным, синим небом «действительно царствует вечная весна, майские дни, благоухающие тысячами цветов», где вечно все цветет и зеленеет, где залитые солнцем холмы и покрытые цветами луга сменяются тенистыми рощами мирт кипарисов и апельсинов. Здесь природа как бы с безмятежной улыбкой раскрывает богатейшую сокровищницу своего растительного царства, собирает воедино всю красоту и плодородие, которые она отняла у степи и пустыни.

Южная горная страна у Персидского залива состоит, по преимуществу, из крупных, прожженных солнцем возвышенностей, перерезанных дикими ущельями. Лишь кое — где у подножья круто поднимающихся кверху скал скудная растительность оживляет бесплодную почву, усеянную обломками горных утесов.

Вследствие резкой противоположности и богатого разнообразия в устройстве поверхности, большая часть иранского плоскогорья подвержена сильным и внезапным переменам температуры. Зима и лето непосредственно сменяют друг друга. Как только прекратятся снежные бури зимы, которые приносятся с арктических ледяных полей Сибири и обширных снежных пустынь Турана, наступает жаркое лето с атмосферой, пропитанной тонкою пылью пустынь, и с апреля по ноябрь небо почти не омрачается облаками. Весны и осени нет совсем. Если они и бывает иногда, то имеют весьма мало значения.

Лишь центральная горная система обладает действительно здоровым климатом. Палящий зной солнца сильно смягчается высоким положением страны. «Воздух особенно сух и чист, на ясном небе с необыкновенною отчетливостью обрисовываются очертания гор и весь пейзаж, а необычайно яркий блеск ночных звезд почти равен дневному свету».

Вся огромная горная страна, как мы видели, уже в далекой древности была занята родственными иранскими племенами, которые, подобно индусам, присваивали себе почетное наименование «Ария» (арийцев), что означало — благородные, вернее, благочестивые; но еще в раннюю эпоху они распались на мелкие государства и поселения и забыли свое общее происхождение, первоначальную родину и племенное родство. Еще и в настоящее время главная масса населения иранского плоскогорья, в общем уменьшившаяся под влиянием ужасных, неслыханных ударов судьбы, поражавших ее в течение многих веков, состоит из потомков тех древних, способных к развитию арийцев, которые однажды завоевали и колонизовали эту страну. Еще и поныне афганцы и персы обладают отчасти выдающимися способностями их предков: острым, проницательным умом и высокоразвитым чутьем к поэзии.

Насколько нам известно, западная часть Ирана была заселена юношески сильным, закаленным в тяжелом труде народом — мидянами и персами, которые вели простой, скромный образ жизни, это были земледельцы, пастухи, охотники, воины.

Восток был заселен множеством территориально разобщенных племен. Среди них бактрийцы наиболее сохранили характерные черты арийцев и с любовью лелеяли национальные предания. Этому, по всей вероятности, значительно содействовала тесная связь и общение с индусским миром.

Мидяне и персы, напротив, в течение долгого времени подвергались нивелирующему влиянию западных культурных народов, ассирийцев и вавилонян, которое становилось интенсивнее и решительнее, по мере того как, вследствие удаления и разобщения с восточными родственными племенами, исчезали национальные обычаи и национальное мировоззрение. Но все же внутреннее родство и национальное единство между западным и восточным Ираном осталось неприкосновенным, не подверженным влиянию семитских элементов. В особенности наиболее твердую основу составляли религиозные представления, которые мидяне и персы принесли с собою с востока и которые впоследствии в Авесте Заратуштры нашли свое частное выражение.

Предания Авесты, совпадающие с отдельными смутными воспоминаниями обитателей западного Ирана, говорят о великом бактрийском царстве, первоначальная история которого скрывается во мраке сказочной древности. Легендарные отголоски деяний его царей отразились в «Шахнаме» (книге царей) Фирдоуси (умер в 1020 г. по Р. X.).

Это огромное произведение, изображающее далекое прошлое Ирана, представляющее собой чисто национальное творчество, является не только величайшим продуктом восточной художественной поэзии, но также и поистине несравненным героическим повествованием, «определявшим в течение многих веков все мировоззрение Востока», «своего рода мировой историей». В своих основных чертах оно служило богатым источником для незаслуженно преданной забвению истории восточного Ирана.

В 1100 г. до Р. X. над всем восточным Ираном, по — видимому, господствовала могущественная, воинственная династия. Как и все позднейшие цари, древние властители принуждены были вести беспрерывную кровавую борьбу с алчными сынами негостеприимных, туманных степей, с кочевыми ордами Турана скифами, саками, гуннами и тюрками. Прекрасно возделанные земли Ирана всегда были легко достижимою целью для их разрушительных разбойничьих набегов. Славную жизнь героических сынов Ирана, павших в этих войнах по воле неумолимой судьбы, персидский эпос с поразительной силой воспевает в погребальных песнях, и «над могилой этих своих любимцев с глубоким трагизмом он воздвигает траурное знамя».

Начиная с IX века до н. э., ассирийцы неоднократно предпринимают завоевательные набеги на иранские земли. Следствие этого — к середине IX века западная часть их — Мидия и Персия — должны были подчиниться Ассирийскому царству.

Но мидийцы вскоре восстали и отвоевали свою свободу и независимость. Туземный, могущественный и знатный род стал во главе их, основал военную деспотию, придал царской власти внешний блеск и внутреннюю прочность, а государству — долговечное единство и могущество. В союзе с остальными родственными племенами — персами — они многократно отражали набеги старого непримиримого врага — ассирийцев. Но затем над Мидией разразился ряд тяжелых бедствий. Страна была покорена дикими полчищами скифов, до тех пор победоносно отражаемыми. На своих быстрых конях скифы пронеслись по Передней Азии, предавая все вокруг смерти, огню, разорению и расхищению и страхом и ужасом наполняя сердца всего азиатского мира, — время, которое юный Иеремия так трогательно изображает в своих жалобных песнях, — пока наконец храброму царю Киаксару не удалось освободить свою страну от этого ужасного бича и вместе с тем отомстить ненавистной Ассирии, население которой давно уже было обессилено.

В 606 г. до н. э. пала прославленная преданиями Ниневия. Огромная, блестящая столица была окончательно превращена в пепел. С тех пор «затих шум мирового города, уснули страсти и над равниной проносится порой дух пустыни, в образе песчаного крутящегося столба, перед которым отступает даже алчно ищущий добычи араб». «Ужасно, грандиозно было опустошение. Вид запустения, царствовавшего среди безмолвного мира развалин, напоминает пророческие слова Иеремии: «Как Вавилон сделался ужасом между народами! И поселятся там степные звери с шакалами и не будет обитаема во веки и населяема в роды родов» (Иеремия. 50 23.39).

Астиаг, преемник воинственного Киаксара, был дряблой натурой. Это беззаботный, женственно слабый и изнеженный, но все же жестокий деспот. Поэтому неудивительно, что власть перешла к персам.

Этот переворот и основание персидского мирового царства произошли при Кире. Между тем относительно исторического хода этих событий мы имеем весьма мало достоверных сведений. Уже в очень раннюю эпоху они были искажены множеством легендарных прикрас, включены в романтическую область чудес и мифов и сохранены в сокровищнице поэзии, «в которую юные народы вкладывают свои чувства и свои желания».

Мощное государство, какого еще не видела Передняя Азия, выросшее в течение немногих лет, и появление человека, энергия которого создала все это, произвели на человечество ослепительное, потрясающее впечатление. Поэтому весьма легко понять, что поэзия немедленно завладела образом персидского национального героя, его судьбой и деяниями, разукрасила их легендарными чертами, окружила религиозным поклонением, а его самого в конце концов причислила к богам. История Кира вполне соответствует «поэтическому полумраку, в который облечена жизнь и юные годы выдающихся героев и основателей государств доисторического времени».

Известен рассказ Геродота о полной чудес юности Кира, рассказ, живо напоминающий историю Ромула и Рема. Хотя этот грек посетил родину Кира спустя сто лет после его смерти, он все же не был в состоянии, при своем наивном прагматизме и глубокой вере в божественное правосудие, карающее всякое высокомерие и наказывающее по заслугам всякое дерзновение, критически разобраться в персидских сагах, которые он тут слышал, и с некоторою достоверностью установить историческую истину.

Какое мощное и глубокое впечатление произвел вообще персидский герой на последующие поколения, доказывает тот факт, что греческий полководец и писатель Ксенофонт, который лично ознакомился с Персией в 401 г. до н. э., изобразил его в историческом романе идеалом государя.

Историческое величие и великолепие древнего Ирана пало в 331 г. до н. э. перед военным гением Александра Македонского, между тем как созданное целым рядом политических и социальных революций новоперсидское царство безвозвратно рухнуло под всеуничтожающим натиском магометанства.

Как некогда иудеи после разрушения Иерусалима, так и верные последователи Ормузда рассеялись преимущественно по обширному азиатскому миру. Здесь, под названием «парсов», влачат они свое плачевное существование и с нежной заботливостью лелеют старинные традиции отцовских верований.

С крушением всей иранской цивилизации культура человечества потеряла чрезвычайно много. Лишь жалкие остатки обширной религиозной литературы были спасены парсами, которые унесли их с собой на чужбину.




РЕЛИГИЯ ИРАНА


Иранцы разделяли с индусами ведийского периода поклонение божеству небесного светила, солнца, «которое каждое утро вливает в человеческие сердца энергию и показывает мир в новом блеске», а также его земному отблеску, огню прозрачному, ясному воздуху в его победоносной борьбе с враждебными силами природы, духами засухи и бесплодия.

Поклонению огню, как таинственной силе, в форме, близкой к фетишизму, встречается у большинства первобытных народов. Облагороженную и более осмысленную форму огнепоклонства мы находим у германских народов, где оно и поныне сохранилось в виде пасхальных и Ивановых огней.

Культ очага был в особенности распространен среди индогерманцев. Священный огонь очага является для них как бы центром каждого дома, а вместе с тем — вообще символом оседлого образа жизни, который один только и обусловливает возможность земледелия и материальной культуры, служащей прочным фундаментом для культуры духовной. Погашение огня означает оставление жилища, которым завладевают злые духи ночной тьмы и запустения.

Вокруг священного очага в известные праздники собиралась греческая семья. У очага в доме римлянина стояли статуи ларов и пенатов. Здесь же, как у древних индусов, совершался обряд бракосочетания. В Риме даже само государство заботилось о поддержании вечного священного огня в храме Весты. В хижине древнего германца на очаге пылал неугасающий огонь как символ вечной жизни его семьи и его рода.

Во вспыхнувшем, ярко пылающем огне, «подымающееся пламя которого считалось символом стремления человеческой души к вечному источнику света», иранцы видели не только основу всей культурной жизни, но вместе с тем также самый священный и самый чистый элемент, это был символ нравственной чистоты, источник всего нравственно — прекрасного. На залитых светом горных высотах, вблизи текучих, прозрачных вод, без храмов, без алтарей воздавалось ему нелицемерное поклонение. Постоянно заботясь о поддержании огня, питая его сухим, ароматическим деревом, они надеялись по его пламени и дыму угадать волю божества. К пророческой силе огня обращались в особенности за разрешением в спорных вопросах права — обычай, часто применявшийся также в карательном правосудии немецкого средневековья.

Возвышенным, благожелательным духам света и огня противопоставлялись иссушающие ветры пустынь, холодные снежные бури как враждебные, страшные силы. Это злые духи тьмы и смерти, которые препятствуют всем человеческим начинаниям. Они обитают на холодном севере, в негостеприимном Туране, население которого, ведущее жизнь номадов, осталось дикими и невежественными варварами, не имеющими истории; они живут и в знойных пустынях, которые местами прорезывают и окаймляют Иран.

Иран же, где загорается раньше живительный дневной свет, служит обиталищем дружелюбных духов света, которые с благожелательной заботливостью способствуют плодородию страны и доставляют человеческому труду успех и удачу. Две эти силы борются за власть над землей и человеческим родом.

Глубокомысленная, но далеко не бесспорная теория А. Ф. Гумбольдта и Томаса Бокля, что природные условия страны определяют проявления духовной жизни, что физический мир влияет на моральный, что между чувственным и сверхчувственным существует какое-то таинственное взаимодействие, как будто бы находит изумительное подтверждение в особенностях духовного развития обитателей Ирана. Землетрясения, снежные бури, суровые зимы, наводнения — все это безнравственно угрожало уничтожить плоды тяжелого труда. Жизнь иранцев протекала в безнравственном колебании между страхом и надеждой, робким ожиданием и бодрящей радостью. Непреодолимые силы природы и ее безграничная власть над миром и человеческою жизнью должны окончательно овладеть сознанием и пробудить веру в добрых и злых, вечно борющихся между собою, духов.

Реформатор иранской религии, мудрый Заратуштра, то есть сын звезд, — натура глубоко религиозная — связал это дуалистическое поклонение природе в одну изумительную, построенную по строгому, глубоко продуманному методу поэтически — философскую систему.

Включать основателя религии в священную хронологию, относить полученное им откровение к той золотой эпохе, когда боги еще общались с некоторыми смертными, было обычным явлением в истории религии.

То же случилось и с Заратуштрой, имя которого всегда с почтением упоминается среди великих основателей религий доисторических времен. Это уже не историческая фигура. Его личность и наиболее интимные обстоятельства жизни сделались достоянием легенды. Она говорит, что пророк Ирана был царского, даже божественного происхождения. Вся его деятельность подсказана ему непосредственно самим божеством. Его молодость полна чудес. Уже на пятнадцатом году он проявил свой выдающийся ум.

Жизнь и деятельность Заратуштры нужно отнести к очень ранней эпохе. Он жил не позже одиннадцатого века до Рождества Христова. Уже около 800 г. его учение господствовало в восточном Иране и обладало достаточной силой, чтобы отсюда распространиться среди родственных племен, мидян и персов.

Как обо всех основателях высших религий, о Моисее, Будде, Мухаммеде, так и о Заратуштре говорится, что он долгое время жил в уединении пустыни, предавался аскетизму и самосозерцанию и обдумывал принципы своей религиозной реформы.

Глубоко правдивое замечание, что именно между «небесным сводом и безграничной равнинной пустыни одинокого и покинутого странника неизбежно охватывает монотеистическое настроение, ибо сухой и прозрачный воздух не вызывает в воображении всех тех чарующих обманчивых образов, которыми наполняет его воображение лесистая страна; здесь нет солнечных лучей, которые, прорываясь сквозь просветы древесной листвы, играют на дрожавших, отражающих свет листьях, здесь нет сучковатых ветвей, ползучих корней странной формы и дуплистых деревьев, того треска и ропота, шороха и шума, шелеста и шепота, вообще всех тех звуков в рощах и лесах, которые так легко дают нам иллюзию невидимой жизни».

Когда пророк приготовился и все обдумал, он начал публично проповедовать свое учение. Повсюду воздвиг он алтари огню и вблизи Каспийского моря посадил кипарис, на коре которого записал, что бактрийский царь Виштауста принял его учение. Вплоть до появления ислама благочестивые служители Ормузда совершали постоянные паломничества к этому священному дереву.

Упоминание в легендах именно о кипарисовом дереве отнюдь не случайность. Вечнозеленое дерево с давних времен и до наших дней служит для обитателей Востока глубокомысленным символом бессмертия и вечности, а также примирения и успокоения.

С той же мыслью мы встречаемся и в древнехристианском мировоззрении. Так, например, на саркофагах первых времен христианства кипарисовое дерево, которое отец церкви Августин назвал деревом праведных и листья которого никогда не увядают, изображено как символ бессмертия. Теперь же кипарисовое дерево под влиянием поэтов, придерживавшихся римского толкования, является преимущественно символом могилы и смерти.

Заратуштра построил свою религиозную систему на основных принципах древнего поклонения природе пантеистического материализма.

У всех умственно развитых народов наступает период, когда натуралистические божества преобразуются в носителей духовных свойств. Проснувшееся в человеке самосознание превращает дурные и хорошие побуждения души в добрые и злые божества и представляет борьбу, которая происходит в человеческой душе между обоими враждебными началами, как борьбу божественных существ, происходящую вне человеческого «я».

На этом поворотном пункте религиозного развития стоит Заратуштра. Он становится выразителем народного духа и пробуждающегося самосознания. Как говорится на языке религии, божество открыло ему то, что должно было стать содержанием новой веры.

Перенеся физическую противоположность между Ираном и Тураном на мир моральный, Заратуштра прежде всего разделил весь мир на два царства: на чистый мир света и мир тьмы. Во главе первого он поставил Ахурамазду как «всеведающего творца и властителя всего существующего видимого и невидимого миров». Из формы Ahuramazda впоследствии образовалось имя Ормузд. Царство тьмы было подвластно Ахриману, «зло замышляющему». Каждому из этих высших богов были подвластны полчища распределенных по иерархическим рангам духов, которые представляли собою лишь аллегорию понятий физических, космических, этических сил и сил природы, но не воплощались в живые образы и были лишены исторической жизни.

Эти два основных принципа существовали с самого начала. Если Ормузд был творцом света и жизни, радостных полей и смеющихся полей, то Ахриман был родоначальником тьмы, ночи и смерти, ибо именно он посылал ледяные зимние вихри и создавал палящий зной пустынь. Если первый сотворил корову, лошадь и собаку, полезных домашних животных, то второй был творцом хищных зверей, змей и вредных насекомых. Если Ормузд старался удержать людей на стезе добродетели, то Ахриман постоянно стремился завладеть человеческой душой, чтобы склонить ее к постыдным порокам, бросить ее в объятия лжи и сладострастия.

Эта беспрерывная борьба за власть над землей и человеческим родом оканчивается поражением Ахримана и всех злых духов, полным примирением великого дуализма между светом и тьмою, добром и злом. Царство света, царство всеобщего совершенства и вечного блаженства должно владеть миром. Души верных последователем Ормузда соединяются для вечной жизни со своими воскресшими телами.

Таким образом, учение Заратуштры свидетельствует о превращении поклонения природе и свету в духовную религию с моральными тенденциями. Поклонение солнцу и звездам и культ огня получили символический смысл и эпическое направление. Существенной стороной и характерной чертой реформаторской деятельности Заратуштры является то высокое значение, которое он придал обработке земли. Его учение представляло собою «религию рациональной культуры земли».

Из сущности этой религии вытекали нравственные задачи жизни человека, служение добру и борьба со злом, как во внешней природе, так и в собственной душе. Только тот человек, который уничтожает вредных животных, змей, гадов, хищных зверей, усердно обрабатывает и орошает землю, сажает полезные деревья и т. п. — потому что такая работа приравнивает его к добрым духам, — только тот человек, который оберегает свою душу от греха и порока, от лжи и обмана, лицемерия и клеветы, который чист словом, делом и помышлением, только такой человек защищен от злых духов. Они не могут вселиться в него, и после смерти его душа уходит в лучезарное небо и блаженствует пред светоносным ликом Ормузда. «Чистый в помыслах и словах, чистый в своих поступках, молюсь я тебе, — говорит Заратуштра в Ясне, — дозволь чистоте моего сердца стремиться к тебе, о Ахурамазда. Дай мне крепость устоять в добре, чтобы я мог достичь святости в делах моих, которые служат для меня источником радости и блаженства».

Злой же человек, порочный, лживый, несправедливый после смерти попадет в ад. Но это не наш ад, с его ужасной безысходностью; назначением его служит не наказание, а просвещение, очищение от грехов. Души злых очищаются всерастворяющим жаром огня, пока наконец они не соединятся с другими просветленными существами на освобожденной от всего порочного земли для общего дела, где, сплотившись в одну семью, с общим языком и общей жизнью, они будут блаженствовать до скончания веков.

Благочестие в мыслях, словах и делах — основное требование, которое учение Заратуштры предъявляет к моральной жизни верующих. Главными добродетелями считаются правдивость и верность, милосердие и сострадание, в то время как ложь, измена и неверность были самыми позорными пороками и преступлениями.

Что эти добродетели, в связи с рациональной обработкой полей, с разведением тенистых садов и плодовых деревьев и т. д., действительно составляли основу государственного общежития, главную характерную черту моральной и религиозной жизни Ирана, — это следует заключить из описаний Геродота и Ксенофонта, также как представление о сказочном великолепии позднейших дворцов и престолов калифов заимствовано лишь из воспоминаний о прежнем величии Персии. Но будет весьма благоразумным не предъявлять к милосердию и сострадательности последователей Заратуштры слишком высоких требований: и менее всего нужно ожидать от античного мира тех взглядов, какие впервые выработало лишь христианство. Милосердие поклонников Ормузда распространяется на одних лишь верующих, тогда как помощь неверующему равносильна полному подчинению злым стремлениям Ахримана.

Более счастливый, чем большинство других пророков, — смелые рыцари духа очень редко или даже никогда не находят на земле награды, — Заратуштра уже при жизни видел плоды своего учения и был вынужден погибнуть для этого мученической смертью.

Основанная им государственная религия Ирана принадлежит к изумительнейшим проявлениям человеческого духа. Это величественное явление привлекло внимание греков и вызвало в них живой интерес. Богатством содержащихся в нем мыслей учение Ормузда пробудило умственную деятельность греческих мыслителей. С целью изучить его на месте Пифагор, Эмпедокл, Демокрит и Платон предприняли путешествие в Персию.

Философские системы этих мудрецов во многих пунктах обнаруживают близкое родство с иранским религиозным учением. Эсхил, Феопомп и Плутарх также были знакомы с религиозным дуализмом.

Персидская государственная религия представляла собою не только логически законченную систему, но вместе с тем и гениальное поэтическое повествование, «смело задуманный, логически развитый, облаченный в художественную форму религиозный эпос, которому нет равных».

Как религиозный поэт, Заратуштра остается недосягаемым образцом во все исторические эпохи. Ни один из великих религиозных писателей позднейших веков, ни Данте, ни Мильтон, ни Клопшток не могут сравниться с ним. Никогда даже творческая фантазия не возвышалась до такой степени неотразимого влияния и всепокоряющей мощи убеждения, которая, действительно, была присуща великому Заратуштре.

Глубоко искренннй сердечный порыв сказывается в его учении. Ясно чувствуется, что оно было для него откровением. Призывая к неустанной борьбе с царством Ахримана, он совершил величайший нравственный подвиг, равного которому мы не знаем; могучим порывом он вырвал дух человеческий из оков тьмы и суеверий и указал ему путь деятельной любви к человеку, тогда как все остальное человечество — индусы и семитские народы — путем допускающего даже человеческие жертвы примирительного культа, пытались смягчить злое начало в природе и человеке, олицетворенное в виде разрушительного божества.

Благодаря своему столь утешительному, столь дорогому для человеческого сердца верованию в воскресение мертвых, в конечное превращение зла в добро, смелый поэт, в душе которого, несомненно, таилось неиссякаемое сокровище чистой любви к человеку, не только сумел осветить радостным светом всю жизнь и деятельность древних персов, но косвенно оказал также большое влияние и на христианство, предшественником которого он является. И там, как и здесь, примирение и успокоение являются конечной целью.




ОРДЕН АТРАВАНОВ И МАГОВ


Из книг (21 книга) Зенд — Авесты, иранского священного писания, которые по традиции приписываются Заратуштре, сохранились лишь Вендидад (то есть «данная против злых духов»), содержащая в себе очерк иранского вероучения; Ясна (то есть «книга жертв»), собрание гимнов и молитв; Висперед (то есть «все властители или гении»), меньшего объема сборник молитв в таком же роде, как Ясна. Но в том виде, в котором эти книги дошли до нас, они составлены не Заратуштрой, хотя несомненные признаки свидетельствуют о том, что великий поэт сам сочинил многие из сохранившихся до нас песен и стихов, в которых он высказывает свои размышления. Несомненно также, что ядро учения, религиозные представления, законы и правила нравственности ведут свое происхождение от Заратуштры и составляют основу древнеперсидского культа огня и света.

Иранское священное писание было составлено многими жрецами уже много времени спустя после того, как замолкло живое слово учителя; писание было приспособлено к потребностям нового времени.

На это указывают нам достоверные признаки: между прочим, там перечислены точные постановления ритуала и богослужения, предписания для различных празднеств, на все часы дня и времена года. Сюда относится также пространное учение об обязанностях, касающееся всех жизненных отношений, казуистическое разделение грехов на роды и классы и определение искупающих их наказаний, очищений и покаянных правил; все это изумительно напоминает позднейший буддизм, с его бессмысленными молитвами, скучными церемониями, с туманными фигурами богов, которые не имеют ничего общего со свежестью и жизненностью мифологических образов у юных народов и весьма нередко переходят в малопонятные олицетворения моральных свойств.

Религия, которая требует долгого, далеко не всякому доступного изучения, которая предписывает религиозные действия и церемонии, произнесение длинных, точно установленных молитвенных формул, которые предполагают знание сложных обрядов, обусловливающих принять жертвы, — такая религия, для выполнения всех полагаемых ею обязанностей, нуждается в ученых жрецах, для которых такие действия являются задачей всей жизни.

Это сословие жрецов, как мы знаем со значительной долей вероятности, действительно возникло у восточноиранских народов уже очень рано. Подобно арийцам Индии, арийцы Ирана верили во всепобуждающую силу молитвы и жертвы. Точное знание заклинаний и различных видов жертвоприношений, необходимо подчинявших богов воле человека, передавалось по наследству от отца к сыну в семьях певцов, жертвоприносителей и чтецов молитв.

Реформа, произведенная Заратуштрой, коснулась также и старых жреческих родов. При этом между последними и жрецами, представителями реформированной религии, дело дошло до жестокой борьбы, в результате чего жрецы — последователи Заратуштры, уже объединенные новым учением и твердыми правилами новой религии, сплотились еще теснее.

Жреческое сословие восточного Ирана резко отличалось от остального населения и имело определенные права и обязанности. Только при содействии жрецов мирянин имел право приносить жертву, только их устами мог он надлежащим образом взывать к божеству и отгонять злых духов. Для мирянина не существовало никакого религиозного обучения. В вопросе о происхождении и смерти земных существ он был посвящен лишь настолько, насколько это его лично касалось.

Жреческая иерархия смотрела на свою премудрость — наследование религиозного учения — как на неотъемлемое достояние своего сословия. Поэтому в качестве учеников она принимала в свое общество обыкновенно только сыновей жрецов и лишь в исключительных случаях — других юношей. Сама церемония приема обставлялась весьма торжественно, причем применялись известные символические обряды и соблюдались определенные предписания ритуала.

В жреческих школах, которые заняли место прежних родовых преданий, переходящих из поколения в поколение, воспитанники обучались тайным наукам; занятия эти сводились главным образом к заучиванию правил ритуала и к упражнениям в совершении богослужения. Они посвящались здесь также и в трудное искусство письма, которым обладали одни лишь жрецы. Каждый молодой жрец должен был, кроме того, заучивать наизусть священные писания, и даже в наше время жрецы у парсов знают наизусть всю Авесту. Следовательно, обучение было обставлено такими трудностями, что уже одно это могло породить в жреческой касте стремление к возможной замкнутости.

Жреческое сословие разделялось на несколько классов. Во главе каждого стоял главный жрец. На одном из этих классов лежали определенные обязанности по богослужению. Главным его занятием и самой важной обязанностью было чтение Авесты и поддержание священного огня. Другой класс руководил очищениями, третий совершал жертвоприношения.

Члены общества имели особые знаки отличия; они носили при себе жертвенную чашу, жезл для умерщвления нечистых животных и закрывали платком нижнюю часть лица, чтобы их дыхание не касалось священного огня и этим не оскверняло его.

Жрецы Запада назывались магами. Они также составляли замкнутую, наследственную корпорацию, и на их существование можно найти указания уже в 700 г. до Р. X.

Совершенно несомненно, что и у мидян, и у персов уже с древнейших времен существовали жрецы, которые умели вызывать светлых духов древнеарийской религии и поддерживать отгоняющий злых духов священный огонь. Когда впоследствии новое учение перешло с Востока в Мидию, древние жреческие роды, видя, каким широким и прочным влиянием пользовалось жреческое сословие заносного культа, продолжительная борьба с которым оказалась невозможной, вступили в союз с проповедниками нового учения.

Маги заняли очень влиятельное положение. На них возлагалось попечение о важнейших делах народа. Они являлись не только учеными — теологами и мыслителями, но также и искусными дипломатами, и опытными государственными деятелями, мудрый совет которых имел безусловное влияние на все решения царя. Постоянно сопровождая царя, они заботились о священном огне, который носили перед государем. Они были постоянными учителями и воспитателями царских сыновей. Им одним принадлежало право совершать жертвоприношения, выполнять предписания культа, петь хвалебные гимны, объяснять необычайные явления природы и толковать сны, — искусство, не только выгодное, но и очень важное. Они были истинными наследниками славы халдеев, а также и их астрологических дознаний и приемов. Благодаря этой «науке» они после падения персидского могущества находили почетный приют повсюду; их имя было окружено таинственным очарованием, в особенности в жадных до всего чудесного странах юга.

Маги жили в огороженных стенами селениях, подчиняясь своим собственным законам; с течением времени у них сложился иерархический строй с жреческими школами, где сообщались древние заклинательные формулы и молитвы, новые очистительные предписания и религиозные постановления, где унаследованные верования получали, благодаря тщательной разработке их, разъяснение и дальнейшее развитие, где толкование священного писания передавалось как тайное учение, в то время как в народном сознании уже давно исчезли древний язык и древние представления.

К изучаемым наукам принадлежали также естествоведение и медицина. В жреческих кругах и школах Атраванов и, в особенности, в школах магов иранский культ огня и света воспринял некоторые новые представления и теоретические основоположения; этому содействовало, без сомнения, также и продолжительное общение со стоявшими значительно выше в научном и политическом отношении семитским и греческим мирам.

Учение Заратуштры требовало от человека душевной стойкости и вменяло ему в обязанность постоянный труд; оно поставило для него задачей соблюдение чистоты тела и души, власть над своими страстями. Если человек сохранял телесную и душевную чистоту, если он был правдив в словах и честен в поступках, если он приумножал полезные плоды земные в лесах, полях и лугах, если он умерщвлял зверей, посылаемых злыми духами, — то ему была предуготована удача во всех его начинаниях, долгая жизнь на этом свете и вечная жизнь за гробом.

Но жреческие школы не остановились на этом. Они ревностно выясняли новое представление о божестве и вводили культ старых богов в новое вероучение; в реформированном вероучении старые предписания о чистоте превратились в детальные правила о соблюдении чистоты для всех человеческих отношений, для каждого часа дня, для всякого рода человеческой деятельности; наряду с древними заклинаниями богов сложились новые песнопения, пытавшиеся представить божества в качестве этических потенций.

Из утонченной диалектики жреческих школ выработалось чрезвычайно сложное учение о чистоте жизни, казуистические предписания об искушении и правилах покаяния и изобилующее обрядностями внешнее благочестие. Производились обстоятельные исследования по вопросу о формулировке закона и права. Религия предписывала собирать древние песни, сопровождавшие жертвоприношения, устанавливала порядок богослужения. Упорядочивались бесчисленные жертвоприношения и празднества, записывались правила врачебной науки. Врачебное искусство доставило магам приют и почет еще в древнейшие века при дворе калифа Гарун аль — Рашида.

Довольно туманное учение Заратуштры о конечной победе царства света над царством мрака и зла было разработано полнее. Когда настанет конец мира, придет победоносный герой Соейош (Сраоша) и произнесет свой суд над всеми восставшими от смерти, тогда праведные вознесутся в царство блаженных, неправедные же получат очищение в огненном потоке и, с обновлением тела, приобщатся к вечному блаженству.

Учение о бессмертии и возмездии в загробной жизни составляет, очевидно, основу всего тайного учения жреческой касты Ирана. У пндогерманских племен страстная вера в посмертную жизнь являлась существенной частью их религии. В этом отношении изумительное сходство замечается в представлениях об ужасающих пустотах Аида, об елисейских полях Асфоделя, о светлых обителях Валгаллы.




ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ИНДУСЫ





СТРАНА И НАРОД ИНДИИ


На южной окраине Среднеазиатской возвышенности поднимаются Гималаи, величайшая на земле горная цепь. Этот «мощный горный хребет, — говорит М. Дункер, — который тянется в длину больше чем на 350 миль, направляясь на восток, определяет природу и жизнь обширной страны, лежащей на юг от него, подобно тому как Альпы определяют жизнь Итальянского полуострова». «Гималайский хребет защищает Индостан от холодных ветров, которые несут с собою мороз и разрушение, дуют на Среднеазиатском плоскогорье; он задерживает также дождевые облака, которые приносятся с Южного океана пассатными ветрами и разливаются благодатным дождем над равнинами, расположенными по южным склонам Гималаев, превращая зной солнца — в прохладу, а сожженную растительность — в роскошную зелень.

Как только путешественник минует необозримые снежные пустыни и вечные ледники, на которые не оказывает никакого влияния даже зной тропического солнца, «где ничто уже не расцветет, где не зеленеет ни один стебель травы, и в воздухе уже не реют птицы, где не шевелится ничто живое, и носится лишь ветер», он попадает в покрытую лесом холмистую страну, переходящую к западу в обильно орошенную низменность. Первая орошается Индом, вторая — Гангом и Брахмапутрой. Эти могучие реки, берущие свое начало в снежных полях Гималаев, извиваясь, несут свои обильные воды к Индийскому океану и Бенгальскому заливу.

Ганг, «священная река, воды которой представляют самый верный путь к небу», подкрепляемая бесчисленными притоками, величиною с Рейн, широко разливает свои благодатные воды на низменные берега и, подобно Нилу, Евфрату и Тигру, создает жирную плодоносную почву, в которой тропическое солнце зарождает роскошную растительность, но он создает также в чрезвычайно влажной Бенгальской низменности нездоровый расслабляющий климат и испарения, вызывающие смертоносную лихорадку. У своего устья воды Ганга и Брахмапутры, то есть цветка Брахмы, образуют непроходимые, жаркие, покрытые мощной растительностью болота, — неоспоримые владения слона, тигра и исполинской змеи. В центре Деканского полуострова возвышается приокеанская Индия, это плоскогорье, перерезанное бесчисленными долинами рек, рассеченное ужасающими ущельями, пользуется счастливым, здоровым климатом в противоположность удушливому зною низменности.

Чередование возвышенностей и низменностей, благотворное влияние климата, влажного благодаря обильным испарениям близкого океана, бесчисленным рекам и постоянным дождям. Дожди, благодаря муссонам, правильно распределяются в известные времена года по всей стране, вызывают к жизни ту изумительную южную флору, то изобилие и разнообразие растительности, которое с древнейших времен сделал Индию роскошнейшим плодородным садом мира и превратило ее в прославленную в тысячах песен благословенную страну счастья и красоты. Она была «целью стремления всех завоевателей, туда направлялись все знаменитые мореплаватели, там зародилась мировая промышленность, отсюда доставлялись всему миру всевозможные продукты, драгоценные камни и пряности, отсюда начались разнообразные сношения со всеми странами света, во все времена и между всеми народами».

Индия — страна хлопчатника, мускатного ореха, сахарного тростинка, перца и риса. Здесь произрастают корица и питательный банан, который в тени своей листвы дает приют тысячам существ; здесь растут стройные леса прозрачного тикового дерева, фиги и кокосовые пальмы, образующие прохладные тенистые аллеи, леса драгоценного сандалового и черного дерева; здесь вся страна наполнена благоуханием ароматических трав; здесь цветут голубые кувшинки и священный лотос, «в семени которого уже намечается форма будущего растения, вследствие чего он служил для индуса прообразом происхождения мира из первоначального зародыша». Реки несут здесь золотой песок; а в горах скрыты драгоценные камни. В глубине морей таится прекрасный жемчуг.

Богатейший мир животных (более других ценятся корова, лошадь и слон) служит человеку. Неудивительно поэтому, что и в религиозных представлениях индусов животные играют выдающуюся роль. Гималайские козы доставляют тонкую шерсть для кашемировых шалей, а пестро окрашенные попугаи, павлины с длинными хвостами темно — синего и изумрудного цвета и бесчисленные полчища обезьян вызывали изумление уже в древнейшие времена, начиная с Геродота и Ктезия и кончая Мегасфеном, знаменитым путешественником александрийской эпохи. Во все времена народная фантазия рисовала Индию страной чудес. Необузданное воображение широко раскинуло свое безграничное царство. С особенною любовью занимались этой страной чудес легенда и поэзия.

Некогда вся Индия была заселена дикими чернокожими племенами. В один из последних веков третьего тысячелетия до Р. X. в горных проходах северо — западных Гималаев появились индийские арии, которые, отделившись от своих братьев, иранцев, победоносно спустились в чудесную страну, частью подчинить себе туземное население, частью оттеснить его к лесистым горам среднего и южного Индостана, где оно нашло Для себя неприступное обиталище. В своей первобытной дикости эти туземные племена упорно сопротивлялись всякому влиянию чуждой культуры и создали себе свой собственный язык и свою литературу. Эти народности, часть которых еще и по настоящее время остается людоедами, представляют собой вырождающиеся племена, подобно австралийским аборигенам и индейцам Америки.

Историческая жизнь индостанских ариев зарождается впервые на Инде. К сожалению, относительно постепенного развития этой исторической жизни в первые века после переселения ничего определенного не известно. Не говоря уже о полном отсутствии достоверных исторических документов, совершенно не сохранилось каких‑либо определенных преданий о деяниях и судьбах этого народа, тем более что развившаяся в следующие века религиозная система брахманизма стремилась через своих жрецов уничтожить всякое воспоминание о прошедших временах и представить брахманизм как бы первоначальной силой, господствовавшей во все времена.

Тем не менее в древнейших гимнах Вед, сборнике, главным образом, религиозных песен и молитв, которые частью составлены за 15 веков до нашего летоисчисления и даже в еще более ранние времена, попадаются кое — где указания, проливающие некоторый свет на эту эпоху. Согласно данным свидетельствам, жизнь древних индусов во многих чертах обнаруживается сходство с древнегерманской. Веды рисуют ариев людьми, склонными к пьянству, они страшно увлекаются игрой в кости и в этом отношении нисколько не уступают древним германцам, обитавшим на прославленных легендами берегах прекрасного Рейна.

Но наряду с этим в гимнах обнаруживаются богатые природные способности, воинственный дух и мужество, юношеская свежесть и жизнерадостность новопришедшего народа. Верность, преданность и добрые нравы — вот прославленные Ведами добродетели.

Основой государства был строго установленный семейный быт. Несколько селений составляли округ, несколько округов — одно племя. Скотоводство и земледелие заполняли внешнюю жизнь народа, которая нарушалась лишь раздорами между отдельными семьями; духовная же жизнь проявлялась в жертвоприношениях и в поклонении силам природы. Женщина пользовалась значительно большей свободой, чем в позднейшие времена, при господстве брахманизма.

Сельские жители в определенные дни собирались для обсуждения их дел и для общественных развлечений. В собраниях всего племени принимал участие также и царь, сан которого был сначала выборным, а потом сделался наследственным. Царь был предводителем на войне и собственноручно приносил жертвы от лица всего племени. Иногда же он поручал это одному из певцов, которые в большом числе состояли при его особе, жили от щедрот его и в песнях прославляли его деяния.

Благодаря религиозности индусов, поэзия рано достигла у них высокого расцвета. Ригведа, древнейший сборник религиозных гимнов и молитв, который поклонники Брахмы и в настоящее время чтят так же высоко, как последователи ислама — Коран, содержит более тысячи священных песен, обращенных к богам, с мольбою о хороших пастбищах и обильных источниках для стад, о даровании здоровья, долгой жизни и победы над врагом.

Мрачное учение о переселение душ, которое давило и угнетало сознание последующих поколений, еще незнакомо древнейшим песням. Земная жизнь представляла еще слишком много интересного, люди были еще слишком по — человечески привязаны к доставляемым ею наслаждениям, чтобы с трагической серьезностью, свойственной позднейшему времени, устремлять свой пытливый взор в неведомое и непостижимое царство будущего. Думали, что добродетельные люди после смерти перенесутся в тот мир, «где замолкают все страсти и все желания».

Этому светлому миру с его райскими радостями не противопоставлялся ад с его бесконечными муками и страданиями. «Представление это было чуждо эпохе Вед. Оно предоставило сделать это открытие позднейшим векам и воображению позднейших поколений».

Древняя индусская вера была простым, поверхностным и чувственным культом природы. В благотворных явлениях ее видели дружественное расположение добрых духов, в разрушительных же влияниях природы со страхом усматривали опасную деятельность злых сил. «Эти благотворные влияния наиболее явно проявились в согревающем и оплодотворяющем свете солнца. Среди торжественной ночной тишины бесчисленные звезды говорили человеку о далеком, полном таинственности мире небес. Его страшная и разрушительная сила проявляется в молниях, сопровождающих грозы, которые производят также и благотворное действие, принося благодатный дождь. Наивному миропониманию первобытного человека молния, разрывающая облака, должна представляться деянием могущественного, страшного и в то же время доброго божества. Этим объясняется, почему жилище богов переносилось в воздух и на небеса».

Величайшим из главных божеств, которым индусы приписывали благотворную силу, был Индра, бог лучезарной синевы небес. Он производил молнию, и «как обруч охватывает спицы колеса, так Индра охватывает все существующее».

Наряду с ним большим почетом пользовался Варуна, многозначительное, таинственное божество. Он — творец вечных нерушимых законов, которым подчиняется мир и все существующее и на которые не смеет посягать ни смертный, ни бог. «Ветер, который проносится в воздухе, — это его дыхание, солнце — его глаз, реки текут по его предначертанию».

В глубине небес, наряду с Варуной, обитает Яма, бог смерти, к которому возносятся души умерших.

Кроме высших богов неба, поклонение создавалось также подчиненным им духам, населявшим воздух, в особенности утренней заре, солнцу и его земному прообразу — огню.

Яркое пламя пылающего огня казалось индусам, также как и иранцам, добрым духом, прогонявшим злые силы тьмы и отпугивавшим хищных зверей от жилища человека и его стад. Этот дух, Агни (Ignis), был добрым другом и желанным гостем всех людей и, в образе священного пламени на очаге, покровителем дома и общины.

Божества, созданные религиозным сознанием древних индусов, являются, таким образом, олицетворенными силами природы: «свет, воздух, огонь — зарождение, существование, разрушение». Этическая точка зрения, приписывающая богам, наряду с высшею властью и мудростью, также и охрану права, обычая и добродетели, лишь случайно сказывается в ведийском культе природы. Брихаспати, покровитель молитвы, посредник, соединяющий духовными узами богов и людей, является наряду с Варуной почти единственным представителем этого направления.

По — детски наивному мировоззрению Вед, человек является одним из звеньев в длинной цепи божественных существ. Боги, как эманация природы, сравнимы с людьми. Поэтому последние никоим образом не должны унижаться перед ними. Принося богам жертвы и молясь им, арийцы вместе с тем открыто признавались, что это делается лишь в надежде на их содействие и помощь в борьбе с противниками и врагами. Вымаливать у рассерженного бога пощаду и прощение, смягчать его гнев было чуждо их религиозному представлению.

Путем даров и жертвоприношений, — а самой действенной жертвой являлся «искусно приготовленный напиток из сладкой, как мед, сомы», горного растения, которое полагалось собирать при свете луны, — они, в своем ребяческом безумии, думали приобрести неотразимую власть над всеми богами.

И самый напиток таинственным образом превращался в могущественного бога. Поэтому боги не могут противостоять его влиянию, но в благодарность они должны оказывать помощь человеку, приносящему эту жертву.

Вследствие этого певцы жертвенных песен, знавшие самые действительные заклинания и умевшие наилучшим образом совершать жертвоприношения, уже в очень древнюю эпоху пользовались большим почетом. Эти кудесники имели власть над богами.

Эта духовная и общественная жизнь, обнаруживавшая еще основные черты, общие всему индогерманскому племени, изменилась; а когда, постепенно подвигаясь вперед, индусы заняли всю страну, до самого верховья Инда, основав по среднему течению его различные государства и вместе с тем вступив в период суровой завоевательной борьбы, в героическую эпоху, преисполненную воинственной отваги, дремавшие силы и способности великой индийской нации пробудились к жизни.

К этой эпохе относятся также упоминаемый древними писателями набег ассирийцев и загадочные путешествия в Офир (Ophir), предпринимавшийся финикийцами в X в. до н. э. к верховьям Инда, с целью добычи там золота и слоновой кости, сандалового дерева и драгоценных камней, обезьян и павлинов.

Одновременно с завоевательными походами на юг арийские народности заняли также низменность по Гангу — истинную родину и место расцвета индийской культуры. В результате кровавой борьбы на равнине, образующей вход в долину Ганга, где и в позднейшие века судьба Индии нередко решалась битвами, они завладели этой богатейшей страной, еще задолго до того времени, когда родственные им греки испытали свои юные силы в героических сражениях под Троей. Последующие полчища арийских племен оттеснили прежних переселенцев из завоеванной с такими усилиями страны дальше к востоку.

Это передвижение народов длилось несколько столетий, наполнив всю страну по Гангу страшным лязгом оружия и кровавой борьбы и, несомненно, сломив юную мощь индийского племени. Когда же, наконец, многочисленным племенем удалось осесть на одном месте и зажить спокойной, мирной жизнью, зародилось своеобразная индусская культура.

Под расслабляющим влиянием жаркого климата и изумительного плодородия почвы прежняя энергетическая деятельность арийских народов, о которой говорят древнейшие песни индийского эпоса, уступила место пассивной жизни ума и фантазии.

Великий индийский эпос, в руках брахманов впоследствии совершенно преобразившийся, также пользуется обильным материалом, доставляемым этими войнами и передвижениями народов, как песня о Нибелунгах — походами германцев, а поэма Гомера — Троянской войной и подвигами ее героев; но по высоте своих воззрений и по глубине настроения, по художественной законченности и проникновенной любви к природе эта поэма даже превосходит поэмы Гомера.

Воинственный героический дух, высоко развитое чувство чести и стремление к славе, вызывавшее на блестящие военные подвиги, отступали у индийцев на задний план перед нравственными качествами и добродетелями; пробуждалась жажда покоя и мирной жизни, страстное стремление к гражданскому порядку и законности.

Необузданная фантазия наполняла небо, воздух и землю вымышленными образами богов и странствующими душами и за мифологически — поэтическим миром грез забывала земное существование и действительную жизнь с ее изменчивыми судьбами. «Увлекаемые своей беспредметной чувствительностью и уносясь на крыльях своей фантазии, лишенной каких бы то ни было издержек, индийцы лишь изредка опускались из мира грез на твердую почву действительности». У них не было глубокого самосознания сильной личности, которая самостоятельно, за собственный страх борется с судьбой, роковой непобедимой судьбой, «которая, давя человека, возвышает его».

Историческая жизнь не была для них постепенным усовершенствованием, это был лишь печальный переход к уничтожению, небытию. «Поэтому в самосознании индусов звучит глубокое чувство грусти, тихая женственная печаль». Только жизнь богов представляла для них интерес и значение.

Вследствие этого они утратили представление об общей родине и об общих целях и интересах во всех земных делах. И вместе с тем историческая жизнь индийцев совершенно утеряла почву. Невольно вспоминаются здесь слова Шиллера: «Их жизнь началась и окончилась в священных книгах святой инквизиции», то есть вся историческая жизнь вылилась в религии. Блистающая яркими красками природа, богатое растительное царство, среди которого жил индус, пробуждали в нем любовь к природе и вызывали в его воображении нежные поэтические образы, отражая нравственные воззрения народа, нежность и мягкость его чувств. Но понять и исследовать материальный мир и мир изменчивого, преходящего существования он не был в состоянии.

Ввиду этого брахманам было легко подавить всякое деятельное проявление энергии в земной жизни, в зародыше уничтожить всякое стремление к внутренней и внешней свободе, изгнать из встревоженной души всякую жизнерадостность и светлое чувство; и люди, поверившие суровому учению о переселениях и адских муках — самое постыдное порождение человеческого безумия, — вечно томилось в беспредельном страхе. Кроме того, железная принудительность кастового строя с его сословным высокомерием, с презрительным отношением к человеку, ужасный деспотизм властителей с неслыханным гнетом налогов, полный произвол в области прав — все это сделало страну индусов великой долиной печали.

Вот почему эта большая ветвь арийского племени, несмотря на свои выдающиеся дарования и свою высокую духовную жизнь, оказала лишь едва заметное влияние на всеобщее развитие человечества. Религия индуса не возвысила, не облагородила его; жалко влачил он свое существование и жалко умирал.

Его природные духовные дарования заглохли в пределах его родины от чрезмерного изобилия ее природы. Даже великие продукты творчества индусов в области словообразования (они довели грамматику до такого совершенства, какого достигли только греки и арабы), поэзии и промышленности нашли весьма мало признания и распространения. «Индусы, которые казались призванными сделаться цветущей ветвью на древе жизни народов, уже очень рано превратились в мертвленный сук».




ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО БРАХМАНОВ И ЕГО УЧЕНИЕ


Религия индусов, так властно порабощавшая умы, создавала ужасный кастовый строй; это всемирно — историческое явление навлекло на несчастный народ всевозможные бедствия.

После завоевания долины Ганга черные обитатели ее частью были обращены в рабство, частью добровольно подчинились новым властителям и приняли язык, образ жизни и культ победителей.

Таким путем в начале образовалось два класса людей, резко различавшихся по своему происхождению и правовому положению: победители — арии и лично — свободное туземное население Шудра; в качестве рабов и поденщиков, слуг и носильщиков туземцы вели довольно сносное существование при жилищах и поместьях победителей.

Эта резкая противоположность между властителями и подчиненным, цветным населением не сгладилась. Арийцы во все времена были главенствующим классом.

В дальнейшем историческом развитии новые поселенцы образовали три сословия или касты, различавшиеся по занятиям и происхождению; эти касты так же, как и египетские, напоминали до некоторой степени ученое, военное и земледельческое сословие христиано — германской эпохи.

Когда прошел тяжелый период борьбы за новые владения, когда уснул героический дух народа, главная масса победителей предпочла посвятить себя мирным занятиям, земледелию и скотоводству. За тяжелым ежедневным трудом арийский крестьянин вскоре забыл военное искусство и разучился владеть оружием. Эти занятия — борьбу с врагом и охрану границ — он охотно уступил тем, кого привлекала слава и добыча: предводителям и военной аристократии, выделившейся во время завоевательных войн. Мирно и спокойно жил он с женой и детьми на своей ниве. «Он живет по соседству со своей пашней, мирные поля окружают его сельскую хижину».

На всех этих хлебопашцев и пастухов — вайшья — смотрели как на людей неравноправных.

С ростом культуры отношения становились все сложнее и жизненные потребности все разностороннее. «В пламенной борьбе разгораются соревнующиеся силы». Население не ограничивается одним земледелием и скотоводством, но постепенно обращается к ремеслам, торговле, промышленности. Из промышленного класса развивается городская буржуазия.

Индусская культура пошла по тому же пути. И в Индии вайшьи также составляли большую часть обитателей многолюдных, гордых своим пышным великолепием городов, выраставших вблизи блестящих столиц.

Но арийской буржуазии не удалось занять более высокое общественное положение и добиться большого почета. Отстраненный от высшей духовной жизни нации, трудолюбивый горожанин был прикован железными узами наследственности к своему плугу или отцовскому ремеслу. Доступ в сословие воинов или в касту брахманов был для него навсегда прегражден. Период мира, сменивший эпоху завоевательных войн, умалил, правда, значение военного сословия, но тем упорнее оно чуждалось вайшьев и с высокомерием суверена взирало на его трудовую жизнь. Отличаясь воспитанием, военным искусством и образом жизни как от трудящегося класса, так и от брахманов, это сословие составляло военную аристократию, которая вела беспечное существование, которая даже и при изменившихся условиях быта оставалась верною воинственным нравам предков, которая, вместе с родовой спесью и военной славой, передала потомкам также и уважение к жреческому сословию, покровительствовавшему ее обособленному положению. «Среди этих аристократических родов сохранилось воспоминание о подвигах предков, о жарких битвах прошлого. Певцы царей и высшей аристократии пели старинные песни во время торжественных жертвоприношений и погребальных пиршеств или же прославляли их в новых песнях, из которых постепенно складывался эпос индийцев».

Первым и самым почетным сословием была каста жрецов. Уже на Инде некоторые певцы и чтецы молитв высоко почитались и пользовались любовью и уважением всего народа. Предполагалось, что именно их молитвы и гимны, воспеваемые ими при жертвоприношениях, имели особую силу и влияние. Когда сомкнулись уста этих поэтов — певцов, воспроизводивших старинные напевы и создававших новые, их сыновья и наследники оставались хранителями священных песен, которые, как и всю священную науку, они передавали дальше из уст в уста.

Певцы превратились в жрецов. Как некоторые отдельные роды с течением времени вошли в более тесное общение между собой, так и жрецы постепенно объединились в одно сословие, что естественно привело к взаимному обмену молитвенными формулами, песнями и жертвенными обрядами.

Таким образом, отдельные роды становились хранителями богатого сокровища песен и обширного ритуала жертвоприношения. И когда, под влиянием мирной жизни на Ганге, религия постепенно стала выдвигаться на первый план и сделалась одним из важнейших явлений жизни, престиж жрецов как хранителей священных преданий и древней веры все более и более увеличивался. Поэтому неудивительно, что жрецы преисполнились чувством горделивого самосознания, прониклись убеждением, будто жизнь, посвященная благочестивому служению богам и религиозным задачам, дает право на первое и наиболее почетное место в государстве и обществе.

Так возникла каста жрецов. Резко отграничивая себя, как касту, от воинов, земледельцев, ремесленников и купцов, они сделали науку и религию своим исключительным достоянием. На улице и на рынке различие между тремя классами обнаруживалось уже по покрою одежды, по величине и внешним признакам посоха. Брахман, опоясанный священным шнуром, постоянно появлялся с бамбуковым посохом и с сосудом, наполненным водой для омовений.

Но высших ступеней почета жрецы достигли, когда культ Индры и остальных стихийных божеств уступил место учению о Брахме.

Природная склонность к отвлеченным умозрениям, при более высоком уровне образования и усиленной умственной деятельности жрецов, побудила их обратиться к исследованию вопроса об откровении и к размышлению о высшем существе. Они стремились определить первоисточник всякого бытия и свести отдельные образы богов к одному духовному началу.

Занимаясь этим, они скоро поняли, что определенная, ясно очерченная личность Индры не может быть первоначальной причиной всего существующего. Для этого нужна была сверхчувственная сила. Она была найдена в Брихаспати, таинственной силе, обитающей на небесах вместе с богами и дающей силу жертвенным обрядам и молитвам жрецов, так как Брихаспати заставляет богов выслушивать их. Сила, присущая молитве, считалась поэтому божественным началом, сущностью высшего всемогущества, Брахмой.

Но богословская диалектика на этом не останавливалась. Слишком сильно было искушение распространить представление о духовной силе, имеющей власть над богами и также над окружающей природой.

«В правильном круговороте великой жизни природы, где творческие силы постоянно создавали новые формы явлений», сказывался закономерный порядок, необходимо указывавший на существование единой, скрытой, творческой первоначальной силы и первоисточника всякого бытия и всякой жизни, на существование мировой души, которая, подобно душе, живущей в человеческом теле, приводит в движение поток мировой жизни и господствует над духовным миром и над всей природой как высшее, невидимое божество. Оставался, следовательно, лишь один шаг к тому, чтобы признать Брахму первородной силой, дающей жизнь всему существующему, мировой душой. Во всяком случае, Брахма — уже мировая душа, не личный бог, а абстрактное понятие, не имеющее определенных черт.

Религиозное умозрение брахманов выводит решительно все из духовной сущности: старый мир богов и духов, человечество, разделенное на четыре неравноправные касты, а также вечный и неизменный мировой порядок, мир животных, растительное и минеральное царства. И как все существа берут свое начало в Брахме, точно так же все они должны вернуться к нему. Мир же наполнен существами, в которых преобладает духовная сущность.

Поэтому смерть — лишь переход от низшей ступени к высшей. Такие переходы будут продолжаться до тех пор, пока душа человека не достигнет наконец такой степени чистоты и совершенства, что окажется уже достойной войти в мировую душу.

К этому стремится все существующее на земле. Но достичь этого может лишь тот, кто откажется от всяких чувственных наслаждений, кто, в своем стремлении к святости, отрешится от материального мира, умертвит плоть, разобьет оковы, отягчающие его душу, — а таковы одни лишь брахманы. Кто же, вопреки священным законам, противится вечному, божественному, тот после смерти подвергнется самым ужасным адским мукам; и душа его, в зависимости от степени греховности, соединится путем нового рождения с более или менее низменным существом и принуждена будет до тех пор странствовать, не находя покоя в юдоли печали, пока не будет в состоянии найти вечное успокоение в царстве Брахмы. Это одна из самых оригинальных идей брахманизма: искупление человека собственными силами — коренная противоположность с христианством, которое искупление, вечное блаженство ставит в зависимость исключительно от божественного милосердия. Для христианства вечное блаженство — дар, верующий же брахминист сам завоевывает, добывает себе это блаженство, с согласия богов или вопреки их воле.

Это и есть ужасное учение о переселении душ, которое с магической силой подчинило несчастный народ священным законам и строгим предписаниям о покаянии и окончательно омрачило и без того безрадостную жизнь. Куда бы ни обратил своего взора вечно трепещущий индус, всюду, и на том, и на этом свете, за малейшее прегрешение его ожидала строгая кара. Всякое живое существо жаждет освобождения. Для индуса оно не существовало. Жизнь была бесконечным паломничеством, полным горьких разочарований, ужасных страданий, непосильных обязанностей, без бодрящей «надежды на то, что вечно движущееся колесо когда-нибудь остановится», без одухотворяющей силы любви, без благотворительной поддержки сострадания, а смерть часто приносила безысходное отчаяние. Впоследствии самоубийство сделалось даже религиозным долгом. Чтобы достойною смертью уменьшить число грядущих переселений, бесчисленные тысячи людей топились в священных водах Ганга или бросались под колеса священной колесницы, которая давила их. «Сколько должен был претерпеть народ, прежде чем вопрос о том, как освободиться от жизни и от личного существования, сделался единственной задачей его жизни?»

Знание божественных законов было и оставалось исключительным достоянием брахманов, которые превратили его в обширную и сложную науку. Все учение сохранялось в тайне, особенною же таинственностью облекалось спиритуалистическое учение о Брахме; к тому же оно и доступно было лишь людям мыслящим. Брахманы заявляли, что человек не может постичь его и что этому нельзя научить. Поэтому оно оставалось совершенно чуждым народу, тем более что в честь Брахмы не устраивалось никаких торжеств ему не было посвящено храмов. Ибо не существует земного культа Брахмы: его царство и его владычество — не от мира сего. Он — бог жрецов, они — исполнители его воли на земле.

Внутри жреческой касты наиболее ученые и способные члены ее, а именно все знатоки священного писания, образовали тайный союз с верховным жрецом во главе. Своим высоким саном и влиятельным положением верховный жрец был обязан исключительно личным познаниям и ученым трудам. В союз принимались только сыновья жрецов, проявлявшие выдающиеся дарования. Новичок торжественно опоясывался шнуром брахманов, и церемония приема считалась законченной. Строгим соблюдением обрядностей, опутывавших всю внешнюю жизнь, точным выполнением всех предписаний, касавшихся выражений почтения к учителям, детальным изучением Вед ученики готовились к роли достойных представителей жреческой касты. Они должны были учиться обуздывать свои чувства и страсти, отказываться от всего земного и обращать свой взор к небесам.

Период учения — беспрерывная цепь лишений и отречений — продолжался 15–20 лет. Он заканчивался тогда, когда юный жрец знал уже наизусть все священные книги настолько хорошо, что мог в любое время привести выдержки из них. К концу своего обучения избранный ученик посвящался в тайное учение Упанишад. Этот богословско — философский трактат о вечной первопричине, об абсолютной истине заключал в себе все «самое глубокомысленное и таинственное, что только произвела мудрость брахманов».

Основная мысль Упанишад следующая: «Познай самого себя». Это означает: «Познай свою истинную сущность, ту сущность, которая составляет основу твоего я, найди и познай ее в высшей, вечной сущности».

Как единственные знатоки столь важной науки, жрецы имели возможность использовать суеверие народа исключительно в своих интересах, что они и сделали в совершенстве. Но все же было бы несправедливо забыть их разнообразные заслуги в области знаний. В качестве хранителей всякого познания наиболее ученые среди них были самыми ревностными покровителями всякого рода искусств и наук. Они ввели изучение грамматики, громадное значение и чрезвычайная важность которой признана сравнительным языкознанием, они изучали также эстетику и риторику, астрологию и медицину. Ими изобретены цифры, составляющие теперь достояние всего мира. Еще и в настоящее время брахманы считаются самыми одаренными и умственно развитыми обитателями Индостана.




БУДДИЗМ, ЕГО УЧЕНИЕ И СООБЩЕСТВО


Последнее великое создание религиозного творчества Восточной Азии — буддизм. Возникший на индийской почве, он проявил по отношению к господствующей религии брахманов реформаторские тенденции. Основателем его был Будда, царский сын из Капилавасту, города в северной Индии.

Родившийся в первой половине VI в. до Р. X., Будда (то есть пробуждавший познанием истины в ночи заблуждения), современник семи мудрецов Греции, на двадцать девятом году своей жизни отказался от блеска царской короны и решил, удалившись в уединение, предаться размышлениям о страданиях человеческого рода и о средствах его спасения. (Легенда мотивирует его решение тем, что однажды во время прогулки он неожиданно увидел старика с дрожащими членами, неизлечимого больного и изъеденный червями труп монаха. Эта встреча заставила его задуматься о бренности человеческого тела и о жизни жрецов. Действительным же поводом для выбора иного жизненного пути была, быть может, неудачная война и изгнание всей его семьи.) Гордый сын царя стал отшельником. Шесть лет провел он в тихом уединении леса, предаваясь суровым лишениям и беспрерывным размышлениям, пока наконец не дошел до полного познания истины. Тогда он выступил в качестве учителя и в нищенской одежде, с сосудом для сбора подаяний в руках стал бродить по всей стране, проповедуя свое учение.

После 20–летней неустанной проповеднической деятельности он снова удалился в уединение и 80–летним стариком умер, по словам легенды, под тем самым фиговым деревом, где на него снизошло просветление. Его труп был сожжен с большой торжественностью, и пепел погребен в золотой урне. Он умер, чтобы уже не родиться вновь.

Будда проповедовал равенство всех людей и обращался ко всем классам народа со своим учением, отвергавшим суровых богов брахманского пантеона, отрицавшим молитву, жертвоприношение, покаяние и внешнюю обрядность и, кроме того, обещавшим скорое освобождение от жизни, полной страданий; он обращался к свободным и рабам, к отвергнутым и презираемым, ко всем измученным и обремененным, кому оставалась одна лишь надежда, — замысел, неслыханно смелый, революционный и имевший крайне важное историческое значение.

Светлым откровением прозвучало новое учение среди царившего мрака эпохи, и бесчисленны были толпы почитателей и учеников, которые последовали за кротким, гуманным, преисполненным искреннего религиозного чувства учителем.

Особенность религии и церкви вообще состоит в том, что преследования содействуют их росту. Эта старая истина подтверждается также и на примере истории буддизма. Число его последователей возрастало тем быстрее, чем ожесточеннее становились преследования и нападки, которым он подвергался со стороны брахманизма.

Многочисленные последователи Будды покидали родину и искали убежища в соседних странах, где они встретили радушный прием. И когда, уже после смерти великого реформатора, на общем соборе верующих было постановлено разослать миссионеров, чтобы сообщить всему миру дивное учение об искуплении, «индусы и китайцы, малайцы и монголы, выведенные из своего первобытного варварского состояния, по прошествии немногих веков протянули друг другу руки в признание бренности всего существующего».

Высшего расцвета буддизм достиг в Тибете, где он сделался могучим источником духовного и нравственного развития. С течением времени здесь возникла могущественная иерархия, глава которой, далай — лама, пользуется божественными почестями.

Современный буддизм отчасти уже выродился. Распавшись на бесчисленные секты, он воспринял в себя в различных странах различные учения и религиозные формы; в особенности много внесли в него жрецы — кудесники. Религия составляет теперь монополию жреческой касты, а мирянам предоставляется лишь слепо веровать в непостижимое для разума таинство. Искусно сделанные молитвенные машины и мельницы, развитая система реликвий и святых — вот характерные черты и отличительные признаки современного буддизма.

В своем первоначальном виде буддизм — это чистый атеизм. Божество его — есть ничто. И, несмотря на это, буддизм — наиболее нравственная религия совершенно объективного мировоззрения. «Всем своим нравственным существом воспринял Будда идею мировой скорби и человеческого страдания». С полным самопожертвованием «отдал он всю свою жизнь» на борьбу с ними и, в своем стремлении понять истинную причину страданий мира, пришел к выводу, что разрешение ужасной загадки заключается в идее, что «мир — не более как мыльный пузырь». Так провозгласил он свой догмат абсолютного ничтожества всего существующего и возвестил свое, дающее блаженство, учение о небытии.

Небытие есть истинная первопричина, настоящая сущность мира, его начало и конец, его исходный пункт и его конечная цель. Из «ничто», из бесконечной пустоты возникают бесчисленные миры. На вопрос «как?» буддийский пессимизм не дает, правда, никакого ответа. По его учению, этот процесс непостижим для человеческого ума, которому доступен лишь мир явлений. Миры исчезают так же, как возникают, и над обломками «царит вечное, непреходящее небытие». И все наполняющее эти миры, подобно им, есть ничтожество и тлен. Все существующее осуждено на верную гибель.

Непременное изменение, «безостановочное круговращение мира» сопряжено с многообразными муками и страданиями. Четыре главных бедствия наполняют мир страданием: рождение, болезнь, старость, смерть. Существует еще множество других бедствий, тревоги и заботы, желание без удовлетворения, горькие разочарования, тяжелые утраты. Неудачи и горести составляют удел всех. «В глубоком страдании томится все живущее, пока не падет в борьбе со смертью».

Из безотрадного представления о тленности и ничтожестве всего существующего, из горького сознания, что все живые существа обречены в этой жизни на страдание, возникает естественное стремление человека «освободиться» от нее. И он приближается к этому, стремясь понять и уничтожить причину страдания. Размышляя об этом, он убеждается, что ощущение преходяще, следовательно, также подлежит уничтожению, и этим самым освобождается от него. Боль проходит, когда устранена причина ее. Человек уже не испытывает более ни любви, ни отвращения, ни отчаяния — одно только блаженство и радость успокоения.

Продолжая размышлять в том же направлении, человек приходит к неопровержимому выводу, что чувства и плоть также ничтожны и преходящи и что необходимо «освободиться» от них.

Но Будда не только дал душе успокоение и избавил ее от страданий в земной жизни, он освободил ее также от муки загробных переселений. Проповедуя, что земное существование есть величайшее бедствие и что для уничтожения его следует уничтожить также и корень его — рождение, он приходит к следующему выводу: подобно тому как конечная цель мира состоит в переходе к абсолютному «ничто», к Нирване, так и возрождению к новой жизни может положить предел лишь окончательное погашение души в блаженном покое небытия. Но это возможно лишь в том случае, если человек искренно стремится к блаженству, к высшему познанию и нравственности, если он совершенно отказывается от мира и ведет целомудренное существование отшельника и нищего.

Само собою разумеется, что суровая философия Будды, которая в конце концов неизбежно должна была привести к полной пассивности, к тупому, бессмысленному прозябанию (и в действительности, именно в политическом отношении часто приводило к продолжительному рабству), была недоступна для неразвитых, невежественных классов народа, что они не могли постигнуть сурового понимания буддийской религии, предназначенной для немногих избранных. Глубокий мыслитель и великий мудрец не удовольствовался поэтому одними выводами из своих умозрений, но прибавил к своей философии нравственное учение для народа, это чистое и светлое учение во многих пунктах вполне совпадает с христианством.

Исходя из положения, что не все люди способны вести жизнь нищего и соблюдать целомудрие, он освободил большинство своих последователей от обета целомудрия и отшельнической жизни. Вместо этого он требовал от них уважения к собственности, обуздания своих инстинктов желаний и страстей. «Победа над самим собою, — гласит древнее изречение, — самая лучшая из всех побед». Подобно тому как он сам обошел весь мир, питаясь подаянием, и тем постоянно давал народу доказательства истинности своего нравственного учения, так и мирянин должен провести всю свою жизнь в мире и спокойствии, в простоте и бедности, в кротости и терпении и выказывать полнейшее равнодушие и к радости, и к страданию, к несправедливости, дурному обращению и оскорблениям. Чувство ненависти и мести должно быть изгнано из сердца последователей Будды. Они должны непрерывно стремиться к тому, чтобы путем самоотверженной любви ко всем людям, без исключения, смягчать земные горести и страдания.

Лучший цветок буддийской морали — это терпение, высшая форма проявления его — религиозная и национальная терпимость: черта, настолько возвышенная и облагораживающая, что она ставит буддизм много выше всех прочих догматических вероучений. Понятие так называемого «избранного» народа чуждо ему, и так как на знамени буддизма написано: «Братство людей» — первое поистине пророческое прозрение единства и нераздельности человеческого рода — то данная религия никогда не могла воспринять невероятно жестокой идеи разделения людей на правоверных и безбожников. В то время как брахманы предавали всех иноверных самым тяжким проклятиям, а Моисей и Мухаммед повелевали истреблять всех идолопоклонников, — не говоря уже о католической церкви, которая «по шею погрузилась в кровь язычников и еретиков», — Будда завещал с сердечной мягкостью и спокойной непредубежденностью поучать и убеждать людей других религиозных верований, последователей других культов. В истории буддизма напрасно стали бы мы искать кровавых гонений на еретиков, инквизиционных судов, процессов над ведьмами и других ужасающих религиозных преследований.

Какого глубокого уважения и восхищения заслуживает поэтому религия, которая, «не прибегая ни к идеи божества, ни к молитвам, ни к обещаниям и угрозам относительно загробной жизни», сумела оказать такое глубокое влияние на смягчение нравов более чем 400 миллионов верующих.

Буддизм ведет свое начало от учрежденного индусским реформатором ордена нищенствующей братии. Сам Будда был довольно строг в выборе своих учеников.

Члены ордена назывались бикшу (то есть духовные нищие), они вели безбрачную отшельническую жизнь с целью сбросить с себя оковы плоти. Их жизнь была всецело посвящена созерцанию высшей истины, то есть Нирваны. Они одни были носителями и хранителями буддийской философии, которая для мирян навсегда осталась книгой за семью печатями и которая вследствие этого представляла собой нечто вроде тайного учения.

Бикшу, мужчины и женщины, после смерти учителя жили в основном в монастырском уединении, под руководством и покровительством старейшины. Буддийские мужские и женские монастыри основывались в священных местах, большею частью среди красивой природы, и снабжались всевозможными удобствами.

Чтобы сделаться бикшу или членом братства, кандидат должен был сначала подвергнуться целому ряду испытаний и доказать свою пригодность, выдержав кратковременный искус или выполнив несколько легких обетов. При этом требовались не одни только определенные физические, но и нравственные и гражданские качества. Так, больные проказой, горбатые и признанные преступники не принимались в общество.

Кандидат должен был просить о приеме старшего монаха. Если последний принимал такое заявление, то желающий вступить в орден обязывался повиноваться ему, а учитель, со своей стороны, брал на себя заботу о его обучении. Когда послушник достигал 20–летнего возраста, то через своего наставника он передавал собранию всех членов ордена просьбу о приеме в члены.

На таком собрании всего братства должны были присутствовать, по крайней мере, десять монахов, уже посвященных в духовный сан. Председатель поручал одному из пожилых монахов подготовить кандидата к посвящению и составить требуемое в таких случаях заявление. Затем оба являлись в собрание, сначала монах, затем послушник. Последний три раза приносил торжественную формулу просьбы о посвящении, после чего начиналось испытание. Сначала ученику задавали вопросы по всем тем пунктам, которые делают посвящение возможным. Затем он должен был назвать себя и своего учителя и заявить, что имеет надлежащую монашескую одежду и сосуд для сбора милостыни. Если ответы оказывались удовлетворительными, то председатель предлагал совершить посвящение, причем три раза произносил формулу: «Если община согласна, то пусть она разрешит посвящение послушника». Если возражений не было, то председатель заявлял, что община согласна принять его.

Нового члена знакомили с правилами общества и сообщали ему четыре великих завета и запрета, неисполнение или нарушение которых влекло за собою исключение из общества. Посвящение — акт, сам по себе не заключавший священного таинства, — этим и заканчивалось.

Первые пять лет новый член братства должен был состоять при двух пожилых монахах, посвященных в члены ордена не менее десяти лет назад. Они становились его учителями и наставниками, он же — их слугою и неизменным спутником. Соответственно с возрастанием его добродетелей и расширением познаний он постепенно возвышался до сана сакридагамина, анагамина и арката, приходил к свободе от пут и условностей земной жизни.




ГЛАВА ПЯТАЯ. ГРЕЦИЯ





СТРАНА И НАРОД


От древнего Востока, «где столь многое вызывает в нас изумление», «История тайных обществ» ведет нас в страну, «при одном имени которой, — по превосходному выражению одного великого немецкого мыслителя, — образованному человеку, в особенности немцу, становится хорошо на душе. Ибо Греция была страной свободы, гуманизма, красоты. Здесь человечество достигло высшего расцвета, какой только был возможен при условиях жизни древнего мира; здесь представлялась полная свобода для гармоничного развития личности, здесь возможна была удачная попытка облечь всю жизнь, во всех ее разнообразных проявлениях, в художественные формы».

Греция, самая южная страна полуострова, протянувшегося к югу между Адриатическим, Черным и Эгейским морями представляет собою узкую и изрезанную водными пространствами горную страну, которая везде, вследствие «пластического строения поверхности, представляет соединение горной предальпийской Швейцарии и изрезанной фиордами Скандинавии, но под кротким, светлым небом Востока».

Мощные горные цепи, отчасти покрытые некогда высокими лиственными лесами, в самых различных направлениях пересекают окруженную морем страну, создавая природу, «бесконечно разнообразную, часто поражающую своеобразной красотой», переходят дальше к востоку на группу островов Эгейского моря и образуют естественный мост к близлежащему малоазиатскому берегу. С этих гор во все стороны бегут бесконечные реки, но в засушливую летнюю пору они часто пересыхают под палящими лучами южного солнца. Отсюда чувствительный недостаток годной для земледелия почвы в бедной водою стране; при постоянном росте населения это делало необходимым все увеличивавшийся ввоз хлеба из плодородных припонтийских стран, из Фракии и Сицилии, из неисчерпаемых житниц Египта.

Ниже лежащие скаты гор представляли прекрасные пастбища для скотоводства, которым в древности занимались с большою любовью.

На севере, среди плодородных, изобилующих пастбищами пейзажей Фессалии, мощный Олимп — пограничный страж Греции — воздымает свою покрытую вечными снегами священную голову, ниже раскинулся мрачный бор, а дальше к югу — роскошные лиственные леса, там и здесь пересекаемые крупными отвесными обрывами и горными утесами. Между неприступным обиталищем богов и возвышающейся к югу от него причудливой скалистой массой Оссы протекает под тесно сплетающимися ветвями лавров и платанов живописный Пиньос, извиваясь среди роскошных лугов, образуя многократно воспетую Темпейскую долину — родину заселивших города греческих народностей и их знаменитейших героев. Эта местность представляет собой изумительное сочетание нежной прелести речной долины с дикостью и грандиозностью глубокого и узкого ущелья.

На южной границе Фессалии лежит знаменитый Фермопильский проход, единственно доступный путь в среднюю Грецию. На том месте, где пролилась лучшая кровь греческого народа, до сих пор еще клокочут неиссякаемые горячие источники, от которых эта местность получила свое название.

К западу от Фессалии, по направлению к Адриатическому морю, тянется дикая береговая страна Эпир. Суровая и неприступная, она представлялась грекам страной варваров. Но все же Эпир с гордостью называл себя родиной греческого народа. Ведь именно здесь, в замкнутой котловине, среди густых дубовых лесов, находилось древнее святилище с его знаменитым оракулом.

Через Эпир к Ионическому морю несет свои бурные воды прославленный сагами Ахелос, самая большая река Греции. Она отделяет плодородную холмистую страну Акарпании от мрачных гор Этолии.

Не имеющий истории полудикий народ, населяющий эту замкнутую, негостеприимную страну, не играл никакой роли в культурной жизни Греции. Гораздо большее значение имели восточные области, расположенные по берегам Коринфского залива, — Локрида, Дорида, Фокида и Беотия.

В маленькой Фокиде, на южном склоне священной горы Парнас — истинном центре всей Греции и всей жизни греческого народа — в торжественном спокойствии красовались Дельфы, богатейший и роскошнейший, но, как и все привлекавшие паломников местности, наиболее развращенный город этой области. Дивный храм Аполлона, из паросского мрамора, стоял на полукруглом склоне горы между двумя отвесными скалистыми стенами. Здесь, под божественным кровом, было собрано множество мастерских произведений искусства, бесценных сокровищ и благочестивых жертвоприношений народов, царей и городов, которые прибегали к дельфийскому святилищу, прося у бога совета, разъяснений и указаний.

Храм состоял из трех частей преддверия, на стенах которого можно было прочесть глубокомысленные изречения семи мудрецов, залы для народа и святилища, откуда лестница вела в подземную таинственную пещеру оракула, где из бездны выходили одурманивавшие испарения. Над расщелиной был воздвигнут бронзовый треножник, украшенный лавровыми ветвями, — седалище прорицательной Пифии.

На склоне горы выше храма бил из земли Кастальский источник, холодные, прозрачные воды его питали священную лавровую рощу, в которой бог будто бы некогда собственноручно сорвал победный лавр, убив своими стрелами дракона Пифона, то есть вредные испарения, тогда‑то на этом месте был воздвигнут храм.

К юго — востоку от Парнаса трижды «рассеченный» горный проход Схисте вел в плодородную, изобилующую горами Беотию, «Орхестру бога войны», в которой произошла не одна кровавая битва. (Орхестра — в древнегреческом театре — круглая площадка, на которой выступали хоры и актеры.) Главный город густонаселенной Беотии — семивратные Фивы, арена трагического сказания об Эдипе и родине Пиндара, «царя лирических поэтов, в песнях которого лирическое искусство греков достигло высшего расцвета».

В центре Беотийской равнины находится изобилующее рыбой Копайское озеро, к которому относятся смутные сказания об ужасных наводнениях и потонувших городах, и на берегах которого в седые доисторические времена обитали искусные минийцы, смелые моряки — пелазги.

Горные проходы через дикий Киферон вели в Аттику, юго — восточный полуостров Греции.

Эта маленькая страна, хотя и плохо орошенная, но с мягким и здоровым климатом, чистым, бодрящим воздухом и удивительно ясным небом, с резко очерченным рельефом гор, окаймляющих голубой горизонт и отливающих изумительными красками, Аттика, «клочок земли, столь прославленный в истории развития человеческого духа», воспеваемый без устали поэтами старого и нового времени, делится отрогами Киферона на две части. К западу расположилась Элевсинская равнина, посвященная за свое плодородие богине изобилия, Деметре. На восточной стороне лежит Марафонская равнина, знаменитое место битвы и победы афинян.

Между речками Кефисом и Плиссом находился главный город страны, богатые, украшенные храмами Афины, с их возвышающимся на крутой скале величественным Акрополем, в который можно было проникнуть только с западной стороны. Здесь Перикл выстроил великолепные Пропилеи с прекрасной мраморной лестницей, по которой можно было взобраться на самую вершину горы. Здесь возвышался Парфенон, храм девственной богини Афины, украшенный самыми лучшими скульптурными произведениями Фидия. «Грандиозность размеров, блеск мрамора, безупречное соотношение частей наполняли сердце зрителя ясностью и спокойствием. Парфенон — это венец художественного совершенства». К северу от Парфенона находился самый древний и самый священный храм города, Эрехтейон, с древней деревянной статуей Афины; здесь бил источник соленой воды, пробившийся из земли под могучим ударом трезубца Посейдона, и росло священное оливковое дерево, посаженное самой богиней.

Весь Акрополь, все пространство, находившееся под открытым небом, и все прохладные портики были уставлены статуями богов и людей. Все сияло здесь ослепительным блеском мрамора, меди и золота. Вблизи Пропилей на художественном пьедестале возвышалась колоссальная статуя Афины, покровительницы города. Блестящее в лучах солнца острие ее копья было видно далеко с моря и возвещало возвращавшемуся на родину мореплавателю близость родной земли.

Гордостью страны было оливковое дерево: оно считалось благороднейшим продуктом аттической почвы. К северу от Афин на холме Колон шумела священная оливковая роща богини города. Туда отправился некогда замаливать свои, совершенные по неведению, прегрешения преследуемый роковой судьбой престарелый фиванский царь, и здесь он нашел наконец столь желанное успокоение. И Софокл имел право заставить хор аттических старцев прославлять:
		Есть тут дерево



		Несравненное —



		Не слыхал о нем



		Я ни в Азии,



		Ни на острове



		На Пелоновом



		У дорян —



		И не сажено



		И не сеяно



		Самородное



		Устрашение



		Копий вражеских —



		И цветет у нас



		В изобилии



		Сизолистая маслина,



		Воскормительница детства.








Направляясь к северо — западу от Аттики, через небольшое государство и через Истмийский перешеек, мы попадаем из Коринфа в Пелопоннес, нынешнюю Морею.

В самой узкой части перешейка, среди соснового леса, находилось святилище Посейдона, вблизи которого устраивались Истмийские игры. Неподалеку отсюда находился также богатый Коринф, и возвышалась на крутой скале величественная крепость его, Акрокоринф. Ряд великолепных зданий украшал многолюдный город, отличавшийся распущенностью нравов. Особенно опасен был чужеземцу храм Афродиты, с его тысячью гиеродул, «гостеприимных дев, служительниц сговора», как их лукаво называет Пиндар; греческая пословица предостерегает: «Не всякому мужчине я могу посоветовать путешествие в Коринф».

В центре Пелопоннеса находится горная страна Аркадия, греческая Швейцария, замкнутая от окружающего мира; обитатели ее, «бедные невзыскательные пастухи», в течение долгого времени вели простую привольную жизнь и, почти совершенно не принимая участие в культурной жизни Греции, сохранили древнюю чистоту нравов даже тогда, когда вся остальная Греция дошла уже почти до полного нравственного разложения. Вот почему поэты так превозносили Аркадию, пресловутую страну невинности и мира. Но когда новейшая сентиментальная поэзия говорит об «аркадских пастушках», — будто обвеваемые нежными зефирами, под сладкий любовный шепот в прохладе тенистых лесов они беспечно пасли свои веселые стада и под ласкающие звуки свирели водили веселые хороводы, — то это описание лишь в самой незначительной степени соответствует грубым нравам народа, этих отважных, необузданных ландскнехтов древности.

Аркадия была со всех сторон окружена высококультурными береговыми странами, игравшими важную роль в развитии греческого народа.

На северном берегу процветал древний Ахейский союз, с его двенадцатью городами, и полный таинственности Стикс: низвергаясь в бездну с черной скалы, среди дикой угрюмой местности, он представлялся древним прообразом реки подземного мира.

На западе расположились плодородные, блистающие дивными коврами цветов, луга Элиды, орошаемые мрачными волнами Алфея, который, подобно всем главным рекам Пелопоннеса, вырывается из аркадских ущелий. В священной долине Олимпии, неподалеку от его устья, устраивались в честь Зевса олимпийские игры, на которые даже из самых отдаленных местностей стекались греческие народы; и здесь же велась оживленная меновая торговля. Предохраняемая от войны и опустошения международным правом, Олимпия сообщала всей стране характер святости.

К Элиде с юга примыкала Мессения, прелестная, но в политическом отношении одна из самых несчастных стран Пелопоннеса. Богато орошенная многочисленными реками, прорезанная лесистыми горами и покрытыми роскошными травами холмами, огражденная аркадской горной страной от холодных северных ветров, а с юга доступная смягчающему влиянию моря, Мессения представляла собою вечно зеленеющий цветущий сад с роскошной южной флорой. Густые рощи лавровых деревьев, тысячецветные олеандровые и апельсиновые деревья, испуская нежный аромат, доставляли тень залитым солнцем берегам рек; стройные оливковые леса и обширные рощи шелковицы окаймляли прекрасно возделанные поля.

Границу между Мессенией и лежащей к востоку от нее древней Лаконией, государством спартанцев, составлял Тайгет, высочайшая гора Пелопоннеса. Эта дикая горная возвышенность была хорошо орошена в своих нижних частях и изобиловала стадами и дичью. Параллельно Тайгету широко раскинулся высокий Парнон, заканчивающийся мрачным мысом Малеа. Пространство между этими горами занимала плодородная долина реки Эрота, которая некогда катила свои стремительные волны у подножия не защищенного стенами главного города Спарты.

На севере Лаконию ограничивала Арголида. Морским заливом она делилась на две части: восточную, плодородную, «откармливающую коней», и на каменистую, бедную водой, «вечно томимую жаждой» — западную.

В этом маленьком государстве греческая жизнь широко развернулась уже в седой древности. Здесь, среди дикого уединения, покрытые густым мхом и быстро разрастающимися лишаями, лежат колоссальные развалины «прорезанных широкими улицами, богатых золотом Микен». Один из главнейших городов гомеровской Греции, Микены были некогда блестящей резиденцией могучего, но отягченного проклятием рода Пелопидов.

Вся Греция окружена венком цветущих островов. В Эгейском море, вокруг острова бога солнца, Делоса, расположились Кикладские и Спорадские острова, которые, вероятно, составляют остатки материка, некогда простиравшегося до самой Азии и поглощенного вследствие сильных землетрясений морскими волнами. Отличаясь изумительным плодородием и превосходным климатом, большая часть этих островов играла важную роль в истории греческой культуры. На этих островах, залитых солнечным светом, созревал виноград, цвели лавровые, кипарисовые и оливковые деревья; в их горах добывались драгоценные металлы и дорогие сорта мрамора, из которого строились многочисленные храмы.

Вблизи западных берегов Греции также расположены многочисленные острова; самый большой и плодородный из них, Керкира, прославленный Гомером, считался счастливым островом гостеприимного народа феаков, безмятежно наслаждавшихся жизнью. Неподалеку лежит каменистая Итака, знаменитая родина мудрого Одиссея.

Такова, в общих чертах, была страна, где достигла полного расцвета богатая, многообразная культура самого одаренного народа в мире. Естественное положение страны, необычайное плодородие почвы и превосходный климат, быть может, сыграли выдающуюся роль в этом расцвете культуры и предначертали главные формы социальной жизни.

Море повсюду «благотворно» влияло на судьбы страны и постоянно указывало жителям на «все движущую и все связующую» стихию; оно содействовало сношениям с чужими странами и народами, поощряло к мореплаванию с торговыми и военными целями. Изрезанные морем, красиво очерченные берега, с бесчисленными маленькими и большими бухтами, сменялись бесконечно разнообразными, причудливыми рельефами гор, крутыми отвесными скалами, тенистыми лесами, плодородными равнинами и живописными долинами. Здесь развивалась общественная жизнь, процветали искусства; там охота на диких зверей пробуждала отвагу в людских сердцах.

Высокие цепи гор, резко разграничивавшие друг от друга отдельные области, способствовали развитию всевозможных индивидуальных особенностей различных племен и естественно содействовали основанию множества маленьких самостоятельных общин; вместе с тем естественно пробуждалось страстное стремление к совершенно обособленному, совершенно независимому существованию, какого мы не встречаем даже в Германии, в самую тяжелую эпоху ее существования. В течение многих веков почти вся Греция представляла собою бесконечный ряд совершенно независимых друг от друга городов. О стремлении к политическому объединению всей Греции здесь не было еще и речи. И все же именно эта политическая разобщенность предохранила греков от опошления и умственной неподвижности, от условной шаблонности социальной жизни, столь свойственной нашим современным государствам; с другой стороны, нельзя все же отрицать, что благодаря этому обстоятельству природная пламенная страстность греческого народа превратилась в ожесточенную партийность, в коварное интриганство, в безмерный эгоизм, в самое постыдное корыстолюбие. Здоровый климат, богатства прекрасной южной природы, яркое солнце, улыбающееся земле с глубокого синего неба и придающее всему пейзажу чудные яркие краски, чистый, целебный воздух гор и моря, свежее дуновение которого с трех сторон овевает страну: все это вселяло бодрость и энергию в сердца греков и предохраняло душу и тело от слабости и апатии.

Так, полная противоположностей, но в одинаковой степени чуждая недостаткам суеверных и тропических стран, плодородная, но требующая от земледельца труда и нередко подвергающая суровым испытаниям изобретательность и энергию человека, изобилующая прекрасными образцами для искусства, горная и морская страна в одно и то же время — такова была Греция. Эта страна являлась достойной родиной народа, отличавшегося необыкновенной умственной подвижностью, пламенной фантазией, блестящими дарованиями, острым умом, глубокою отзывчивостью на все хорошее, благородное и прекрасное. В Греции человечество впервые дошло до полного самообразования, осознало свою природу, преисполнилось чувством собственного достоинства. Здесь лучшие умы достигли истинной гармонии душевной жизни и красоты в проявлении ее. Им удалось установить «художественную гармонию между духом и материей, то единство между чувственностью и духовностью, между действительностью и идеалом, то художественное понимание и устроение жизни, до какого человечество никогда более не могло возвыситься. Грекам удалось примирить дуализм духа и материи в идее чисто человеческого, наполнявшей их религию, их искусство и науку, определявшей их государственный строй, все их существование, вложившей в священные уста великого трагика прекрасную песнь победоносного человечества». Во времена, предшествовавшие каким-либо преданиям и какому‑либо историческому знанию, на греческом полуострове и отчасти на соседних островах расположились многочисленные большие и маленькие племена, которые в существенных чертах были сходны между собою и которых впоследствии называли пелазгами.

Эти племена, родственные итальянцам и кельтам, принадлежали к южноевропейской ветви великой индогерманской расы и переселились в Грецию с севера, по всей вероятности, из отдаленных лесистых местностей Германии.

В эпоху пелазгов греки уже вышли из варварского состояния. Некоторые племена достигли в то время сложных форм жизни. Главным занятием их было уже не скотоводство, а земледелие. Чтобы предохранить свое имущество и свои святыни от алчных набегов соседних племен, они воздвигали мощные каменные укрытия, несокрушимые остатки которых можно видеть еще и в настоящее время. Другие же, обитавшие в богатых лесами и лугами гористых местностях, вели еще, главным образом, трудовую и бедную жизнь пастухов и охотников. Среди древних греков они являлись беспокойным, воинственным элементом.

Простой патриархальный земледельческий и пастушеский образ жизни пелазгов, по — видимому, ничем не нарушался в течение долгого времени, пока, наконец, различного рода обстоятельства не вызвали коренного переворота в прежних условиях их существования.

Первое влияние на юный, богато одаренный народ оказала более высокая цивилизация финикиян; эти хитрые и отважные купцы, пираты и искатели приключений, которых жажда барышей влекла из покрытой пальмовыми лесами родины на широкий простор неведомой чужбины, которые в XIII в. до Р. X. проникли уже до самой Греции, основали здесь значительные склады товаров и открыли широкие пути для своей неустанной предприимчивости.

От сидонцев позаимствовали древние греки разнообразные познания, нравы и религиозные верования. Находясь в периоде расцвета всех своих духовных сил, греки совершенно переработали, соответственно особенностям своего народного духа, всю восточную культуру и придали ей национальный отпечаток.

К этим влияниям, занесенным с далекого Востока, присоединилось также сильное брожение внутри страны, вызванное, главным образом, неравенством в социальном положении обитателей равнин и горных местностей. И вот война, вечный спутник человеческого рода и его страшный враг, начала проявлять свою разрушительную силу. Враждебные столкновения между варварскими горными племенами сменялись опустошительными набегами алчных пастухов на общины, заселявшие низменности и достигшие уже известного благосостояния. Вскоре оружие было направлено и против независимых финикян. «Солнце Гомера в течение нескольких человеческих поколений освещало декорации, основными красками которых были кровь и огонь».

Бурная героическая эпоха, изобилующая ужасными сценами, превратила патриархальных старейшин в воинственных предводителей, вокруг которых собралась военная аристократия, вышедшая из среды земледельцев — пелазгов. Мифы и сказания о Данае, Персее,

Пелопе, Кадме, Геракле, Тесее свидетельствуют о том, насколько живо сохранились воспоминания достопамятной эпохи. Героическая эпоха, блистающая множеством идеальных образов, изобилующая высокими подвигами, трогательными происшествиями, долго еще жила во впечатлительном сердце народа, в его пылком воображении в виде прекрасного мира грез, когда «действительность давно уже потеряла свою поэтическую окраску».

Греческий ум, склонный создавать легенды, перенес деяния и события, пережитые целыми племенами в течение целых эпох, на отдельных героев. Самой мощной легендарной фигурой является, как известно, Геракл, сын Зевса и Алкмены. Он представляет собою образец непреоборимой телесной силы и непоколебимого мужества, пример всяческого геройства; вместе с тем этот герой, благодаря мужественной, тяжелой борьбе, благодаря своей жизни, полной труда и самоотречения, был принят в среду небожителей; этот герой являл собою «образец высочайшей нравственной силы, возможной на земле, в условиях человеческой жизни»; он был идеалом, приковавшим взоры спартанской аристократии в самую блестящую эпоху Спарты.

Афинским героем, подобным Гераклу, былТесей, его друг и последователь, истинный основатель и устроитель Афинского государства.

Подобно греческим сказаниям других индоевропейских народов, греческая легенда также любит соединять своих избранников в великих общих подвигах, в опасных военных предприятиях и морских странствиях. Самыми прославленными из общих героических подвигов были блестящий поход Аргонавтов и яростный набег «Семерых на Фивы», «яркая картина переходного периода от пелазгической эпохи к греческой истории, самое наглядное изображение финикийской колонизации и ее последствий». Но в самом блестящем поэтическом освещении представлена десятилетняя троянская война, считающаяся самым крупным подвигом греков, объединившая почти всех героев доисторической эпохи.

Среди племен и государств этой героико — романтической эпохи, фигурировавших отчасти также и в греческий период, выдающуюся роль сыграли дорийцы, обитавшие в северной Фессалии, беотийцы на реке Пиньосе, минийцы на озере Копаиде, ионийцы в Мегаре и Аттике, обитавшие, рядом с ахейцами, и на северном Пелопоннесе.

Но уже и в те времена между отдельными враждующими областями происходило примирение на почве культа, и под покровом божьего мира возникали новые, более прочные жизненные устои. Таковы союзы Амфиктионов, договоры о божьем мире, заключавшиеся между несколькими племенами, для символического совершения торжественных жертвоприношений. Первый договор такого рода, содержавший в себе первые основные положения международного права, был заключен дорийцами, когда они жили еще около Олимпа; когда они перешли в новые места поселения, центр этого религиозного союза был перенесен на Парнас к Дельфийскому оракулу Аполлона.

Греческая жизнь успела уже достичь необычайного расцвета, когда новое стихийное передвижение народов потрясло весь полуостров.

Спустя 60—100 лет после завоевания Трои фессалийцы были оттеснены иллирийцами из Эпира в прелестную долину Пиньоса и изгнали дорийцев из их владений. Часть из них осела в центральной Греции, главная же масса, со своими предводителями из рода Геракла во главе, перевалила за Коринфский залив и, после продолжительной, упорной борьбы, завоевала большую часть Пелопоннеса. Дорийцы стремились подчинить себе всю Элладу, но мужество афинян положило предел их неудержимому натиску.

Как некогда в Ханаане завоевание финикийских приморских государств сынами израильскими имело следствием усиленное переселение на острова и западные берега Средиземного моря, так и передвижение народов, известное под названием «дорического переселения», вызвало грандиозное переселение на Восток; это передвижение обогатило жизнь Греции во всех отношениях и оказало мощное всемирно — историческое влияние на дальнейшие судьбы нации. Ионийцы и ахейцы, вслед за которыми позже двинулись толпы дорийских переселенцев из Пелопоннеса, заняли группу островов между Аттикой и берегами Лидии и основали здесь многочисленные цветущие общины, которые по своему благосостоянию и роскоши, по утонченным формам жизни вскоре превзошли метрополию.

С расселением полных сил и жизни греческих племен по островам Эгейского моря и западным берегам Леванта, в юной, отважной Греции сильно развилась страсть к странствованиям. Море, соединявшее отдельные колонии водными путями, суля большие барыши, манило греческих моряков к смелым путешествиям, к достижению отдаленных берегов неведомого, внушавшего некогда страх, западного моря. Они проложили пути для новых переселенцев, которые постепенно большими массами осели на «варварских» берегах; благодаря своему богатому и многостороннему жизненному опыту, а также привычке к порядку и законности и стремлению к высоким формам жизни, они с изумительным искусством создали культурную жизнь и завели разнообразные сношения с другими народами. «Всюду, куда проникали греческий язык и творческий дух греков, где искусство и организаторская деятельность эллинов создавали их особый разумный мир, там исчезало варварство, смягчались грубые нравы, воцарялся закон и порядок». В Африку, Сицилию и Италию, в южную Галлию и Испанию, а затем и на плодородные берега Черного моря проник дух эллинов. И такие города, как Византия, Кирены, Тарент, Кротон, Сибарис, Сиракузы, Массилия, в течение целых столетий служили достойными представителями греческих нравов, культуры и творчества.

К середине VI в. до Р. X. великое колонизационное движение по островам и берегам Средиземного моря приостановилось.

В самой Греции, и в политическом, и в гражданском отношениях, сказывалось столь свойственное грекам могучее стремление к независимому существованию. Лишь немногие области, как дорийская Лакония и ионийская Аттика, образовали единые государства. И только кровавые столкновения греческого мира с могущественным Востоком соединили, хотя и ненадолго, все греческие государства.

Эпоха этих войн составляет блестящую страницу в греческой истории. Но лишь только они прекратились, и угрожающая со стороны Азии опасность, казалось, миновала, прежние порядки снова вступили в свои права и привели к гибельному междоусобию соперничавшие государства, Афины и Спарту, которые одинаково претендовали на первейшую роль в Элладе. Вызвавший столько раздоров вопрос о главенстве мог быть окончательно разрешен только мечом. Так возгоралась междоусобная война, с беспримерною жестокостью тянувшаяся 27 лет подряд, пока, наконец, силы обоих государств не истощились окончательно.

Первое место среди всех греческих государств временно заняли тогда Фивы, во главе которых стояли великие государственные мужи, Эпаминонд и Пелопид.

Между тем македонский царь Филипп все более и более расширял свои владения. Независимости и свободе греческой нации стала угрожать опасность. Но когда греки решили наконец оказать энергичный отпор, было уже слишком поздно. Греция пала жертвой военного искусства Македонии.

Великий сын Филиппа, Александр, вполне подчинил Элладу своей власти. Этот «царь, преисполненный великих замыслов, герой до мозга костей», напоминающий свой идеал, Ахилла, стал во главе греческой нации, чтобы выполнить давно задуманный план мести ненавистным персам, которые когда‑то наглым высокомерием оскверняли греческие храмы и алтари; он хотел завоевать чудесную страну, о великолепии и неисчерпаемых сокровищах которой поэзия и предание передавали изумительные вещи, и «завершить ту борьбу, которую издавна вели между собою Европа и Азия». Так, говорит Гегель, греческая жизнь юношей была начата, юношей завершена, да и сама подобна юношескому возрасту истории.

Позднейшее время является лишь слабым отзвуком прежнего величия. После смерти Александра греческие государства частью сделались провинциями Македонии, частью стали зависимыми союзниками македонских царей. Полному подчинению власти последних воспрепятствовали этолийский и ахейский союзы городов, «последний сильный отпрыск, выросший из корней засохшего древа греческой победы».

Но могущество ахейского союза возбудило зависть других государств. Чтобы сломить его гегемонию, Этолия соединилась со Спартой, которая, благодаря внутреннему возрождению, придавшему ей свежие силы, очнулась от долговременной спячки. Тяжелая борьба безвозвратно поглотила последние силы Греции; угасла любовь к отечеству, заглохло национальное чувство, иссякла религиозность. Наконец, во внутренние дела воюющих государств вмешался жаждавший власти Рим, — и Греция, ставшая провинцией, погрузилась во всеобъемлющее лоно мирового царства.




РЕЛИГИЯ И КУЛЬТУРА ГРЕКОВ


В древней Элладе религия находилась в тесной связи с государством. Подобно ариям Ирана и Инда, пелазги поклонялись высшим небесным силам, посылающим жаждущей земле освежающий дождь, изливающим на землю живительный свет солнца, проявляющим себя в грозных явлениях природы, в молнии и громе, которые, согревая и освещая, облагораживают земную жизнь. К этим божествам уже очень рано присоединилось божество водяной стихии, пользовавшееся не меньшим почетом. Вследствие своеобразной природы страны, море, привлекавшее к себе жителей со всех концов Греции, с давних времен играло весьма важную роль в ее культурной жизни. Царствующее в мрачных недрах земли таинственное божество, взращивающее семена и дающее им силы, чтобы они могли приносить обильные плоды, пользовалось поклонением благочестивых пелазгов.

Эти божества, изображенные в глубокомысленных мифах в виде Зевса, Деметры, Гермеса, Гестии, Посейдона и Аида, представляли собой олицетворенные силы природы, но с бесконечно более глубоким моральным и духовным содержанием, чем индийские природные божества. Этим и объясняется то обстоятельство, что при дальнейшем развитии культуры они не уступили места, как в Индии, бестелесным абстрактным созданиям ума, но во все времена занимали первое место в религиозной жизни Греции и составляли центральное ядро чрезвычайно разнообразного культа и, главное, содержание светлого жизнерадостного искусства.

В песнях Гомера пелазгические божества совершенно преобразовывались. Это произведение, первый пышный цветок пробуждающейся греческой культуры, во все времена было любимым чтением греческого народа, его учебником и его библией. Словно источник живой воды, выливаясь, благодаря присущей ей внутренней силе, из глубины души, поэзия завладевает восхищенным сердцем поэта и в дивной гармонии сочетает детскую простоту и высокий полет мысли, совершенное искусство и наивную безыскусственность; в нем находит свое возвышенное выражение прекрасное, гуманное миросозерцание, светлое настроение, беспечная радость, ясный ум, глубокое моральное чувство и искренняя грусть об изменчивости земных судеб и человеческого существования. Воспитанные на Гомере греки и на далекой чужбине сохранили свой национальный дух.

Боги, изображенные в этой героической поэме, уже не просто олицетворенные силы природы.

Зевс является теперь уже царем, могучим властителем мира, отцом богов и людей. Он обитает на небесах. Он — источник всех небесных явлений, грома и молнии, дождя и бури. Но он же усмиряет стихии и в момент опасности посылает мореплавателю попутный ветер. Правильное чередование времен года, непреложные законы природы — все это создано им. С отеческой заботливостью и мягкостью он управляет жизнью природы и человека. Судьбы человеческие в его руках. Под его милостивым покровительством процветают род и семья, народ и царь, государство и свобода, право и закон. Этот всемогущий властитель, которому известны настоящее и будущее, является в то же время и богом прорицания. Свою волю и мрачные тайны всемогущей судьбы он открывает в сновидениях, в громе и молнии, полете птиц и предсказаниях оракула. Его столь же ясновидящий сын Аполлон вещает лишь волю отца.

Строгая, внушающая глубокое почтение супруга Зевса, Гера, олицетворяет мирный элемент небес, его величавое спокойствие, его безоблачную ясность. Она заботливая покровительница помолвок и брака, строгая блюстительница супружеской верности.

Но особенно близко к Зевсу стоит Афина Паллада. Эта богиня, каким‑то мистическим путем вышедшая из головы отца богов в военном вооружении, сияя величавой красой, — эта девственница со сверкающим взором была богиней победоносной отваги во всякой жизненной борьбе, властной и мудрой руководительницей и защитницей городов и государств. Она покровительствует всему, что служит ко благу граждан: земледелию, торговле, ремеслам и мореплаванию. Эфирной чистотой и ясностью она наполняет все, куда только ни явится, как богиня мудрости, разумного совета, искусств и наук. Ей обязаны люди множеством самых разнообразных открытий. Она — неизменная пособница всех мудрых и смелых мужей, всех разумных и искусных женщин. На войне она — богиня хорошо обдуманной борьбы.

С именем богини, своей покровительницы, афиняне связывали все, что составляло их гордость: чудную синеву безоблачного неба и прекрасные луга оливковых деревьев, свою воинственную отвагу, свои богатые умственные способности и свое тонкое художественное чутье.

Афина Паллада находится в тесной связи с Гефестом, богом небесного и земного огня, огромная сила которого проявляется прежде всего в вулканических горах, а уже затем в ее применении в человеческой жизни. Поэтому, наравне с Афиной, он является покровителем культуры и всяческого искусства. Он считался также основателем кузнечного искусства и гениальным мастером, тщательно обрабатывавшим металлы. В качестве бога — покровителя очага он создал и семейную жизнь.

Символическое значение очага для человеческой культуры, для гражданского мира, домашнего спокойствия и семейного благополучия проявлялось также в образе девственной Гестии, руки которой некогда домогались Аполлон и Посейдон; серьезная и строгая, она была религиозной эмблемой оседлости и благоустроенной семейной жизни, центром которой считалось священное пламя огня. Если человек, ищущий защиты, приближался к очагу и преклонял перед ним колена, то тем самым он становился под покровительство этого дома.

Одним из самых величественных образов мифологии, излюбленным героем греческих мифов и наиболее близким к Зевсу божеством был Аполлон, сияющая, ниспосылающая свет и жизнь, небесная сила. С человеком Аполлон вступает в самое близкое общение. Для пастухов он является любителем песен, приносящим счастье охранителем стад, для сельских жителей — добрым покровителем посевов; для мореплавателей — благодетельным спасителем, прогоняющим темную ночь и побеждающим грозные бури; для граждан он был вездесущим охранителем порядка; для воинов — непобедимым героем. Обладая всеми прекрасными дарованиями, возвышающими и обогащающими человеческий дух, певец и музыкант Аполлон является также веселым предводителем муз, вдохновенное искусство которых украшало празднества олимпийских богов. Он возвещал людям волю Зевса, властителя мира, и следил за выполнением ее. Кто восстает против божественных заветов, того постигает гнев всемогущего. Неустанно преследует он нечестивцев и преступников и беспощадно поражает их своими меткими смертоносными стрелами. Раскаявшегося и молящего о пощаде он освобождает от вечной муки страшных Эриний и предоставляет ему возможность очищения, которого тот жаждет. Большинство оракулов Греции находилось под покровительством бога света; его ясновидящий взор видит сокрытое, проникает тьму, и оракул вещает волю отца богов.

Прекрасная сестра Аполлона, Артемида, — первоначально целомудренная богиня луны, — является соответствующим ему женским божеством. Подобно Аполлону, насмерть поражает она своими стрелами, в особенности женщин и девушек. Но в то же время богиня эта приносит помощь и защиту; она сохранила тесную связь с жизнью природы, тогда как Аполлон перенес свою деятельность главным образом в область духа. Она искусная охотница и, в сопровождении прелестных лесных нимф, смело носится по лесам и горам, но вместе с тем она — добрая хранительница и защитница дичи и стад. Враждебная всякому разврату и всякой мужской любви, богиня — девственница превратилась постепенно в покровительницу женского целомудрия и чести.

Арес, воинственный сын Зевса и Геры, олицетворявший сначала небо, взбудораженное бурей и вихрем, в изображении поэтов превратился в бога войны, для которого нет ничего милее оглушительного шума брани и смертельной борьбы. Поэтому Афина Паллада — ожесточенная противница Ареса, и отец его, Зевс, терпеть не может своего сына. Афиняне почитали его как учредителя священного суда за пролитие крови.

Его возлюбленной была золотая Афродита, богиня любви, с неизменно прекрасной улыбкой на устах. Ее прообразом является Ашера — Астарта. Из богини зарождавшейся и развивающейся жизни природы, из богини, радующейся цветущим садам и благоухающим цветам, в особенности миртам и розам, наслаждающейся тенистыми рощами, светлым весельем весны и чувственною любовью, из этой греческой богини дух создал чудное божество, полное прелести, физической красоты и обворожительной грации, — «совершенное воплощение любви, пленявшее взор, наполнявшее душу благородными образами и формами и пробуждавшее в груди смутные желания».

Благодетельный бог Гермес, которого древние пахари почитали как оплодотворяющую их поля и луга божественную силу, сделался проворным исполнителем воли богов, их посланником, благополучно улаживавшим все дела благодаря своей хитрости и изворотливости. Он же ниспосылает благотворный сон, своим золотым жезлом закрывая усталые глаза смертных и снова пробуждая их к жизни; он ведет ниспосылаемые Зевсом сновидения и сопровождает души умерших в ужасный ад. Он охраняет улицы, площади и границы; твердой рукой направляет одинокого странника на верный путь, оберегает его от всяких бед и посылает ему счастливую находку.

Древнее представление о том, что он умеет выйти из всякого затруднения посредством остроумных измышлений, сделало его могучим покровителем всех предприятий, которые требуют ловкости и хитрости, изворотливости и пронырливости, убедительных речей и таинственного молчания.

Боги неба постепенно утратили свой первоначальный характер олицетворенных сил природы; гораздо дольше сохранили этот характер таинственные силы, обитающие в мрачных недрах земли и в водной стихии.

Брат Зевса Посейдон властвует над морями и всеми водами вообще. Этот свирепый повелитель своим ужасным трезубцем возмущает безбрежный океан, и взбешенные волны бурно бьются о берег, затопляют целые страны и погребают в своих недрах города; и он с гневом вонзает свой трезубец в землю, и земля содрогается и трепещет. Но этим же оружием он извлекает из твердой скалы журчащие ключи и нежно лепечущие ручьи, которые орошают чудесные долины. Он вызвал к жизни быстрого коня — пенящиеся волны — и обуздал его бурные порывы. Он покровительствует всем смелым предприятиям, совершаемым верхом на коне или в колеснице. Он посылает разрушительные вихри и попутные ветры. По мановению его руки корабли тонут в бушующем море или благополучно проходят в безопасную гавань. Поэтому он считается могущественным защитником и добрым покровителем морских предприятий, мирного мореплавания и жестоких морских сражений.

Ему подчинены переменчивый Протей — обладающий даром прорицания старец мира, бесчисленные полчища трубящих в раковины тритонов и прекрасные девы моря, сирены; притаясь на уединенных утесах, они подстерегают мимо плывущего моряка и, коварные, как зеркальная гладь океана, под которой скрывается гибельный коралловый риф, обольстительными песнями заманивают туда, где ожидает гибель. Они являлись «живым олицетворением рокочущей морской пучины и таинственных демонических сил, скрывающихся в ее недрах».

Наименьшую роль среди земных богов играет старая богиня Гея, дарующая плодородие, мать всего живущего, которая была в то же время богиней смерти. Зато особенное внимание привлекала возникающая из нее и пышно развивающаяся жизнь природы, которая уже в древнюю эпоху пелазгов олицетворялась в Дионисе и Деметре.

Дионис, великий бог радости, придававший плодам приятную сладость, а винограду — опьяняющую силу, считался воплощением могучего плодородия и изобилия.

Покровитель садов и виноградников, Дионис, подобно Деметре, был добрым блюстителем культуры и нравственной чистоты. Своими прекрасными дарами он радовал человеческие сердца: соединял людей для общественных увеселений, для радостного наслаждения жизнью, покровительствовал просвещению и обуздывал грубые силы природы. Пантеру и льва впрягал он в свою победоносную колесницу и принуждал к повиновению лесных духов, сатиров и искусных в волшебстве обольстительных нимф. Подобно Аполлону, внушал любовь к пению и поэзии, но созданная им поэзия отличается большею живостью, страстностью, его музыка более шумная, более звучная.

Деметра — олицетворение силы природы; она способствует созреванию хлебов и полевых плодов. В то же время она блюстительница чистоты нравов.

Вечно повторяющееся возникновение и разрушение в великом хозяйстве природы так тесно сплетались с человеческой жизнью, что греческий культ и народные верования, греческое искусство и религия связывали с таинственной деятельностью стихийных и земных богов.

Вдумчивый эллин наблюдал, как распускалось и расцветало растительное царство; он видел, что осенью вся растительность возвращалась в материнское лоно, из которого выходила весной. Инстинктивно обращал он свой пытливый взор на человеческую жизнь. И здесь он замечал непосредственное соприкосновение жизни и смерти. Обитающие на земле поколения лишь короткое время остаются на залитой солнечными лучами поверхности и затем спускаются в мрак подземного царства.

Это соотношение жизни и смерти находит свое символическое выражение в прелестном мифе о насильственном похищении дочери Деметры, юной Персефоны, мрачным повелителем подземного царства. Персефона была связующим звеном между надземным и подземным мирами, принадлежа им обоим, а ее страшный супруг, Аид, властвовал в тех местах, где обитают ужасы смерти и мрачные силы рока.

Проникнутые мрачною скорбью и отравляющие жизнь представления о подземном мире и его ужасах должны были вызвать ощущение большей зависимости от божества земли, чем от повелителей неба и вод, и сообщать их культу характер глубокой печали, беспросветного уныния, мечтательного мистицизма. Когда же впоследствии, под влиянием мистерий, темным духам мрачного подземного царства была приписана благодетельная животворящая сила, поклонение им превратилось до известной степени в светлый, полный пламенной радости культ.

В древней Греции не существовало одной общей религии, не было церкви, — были только местные культы, но и они являлись государственными учреждениями.

Истинными исполнителями культа в Греции, как и у всех других народов, были жрецы. Но им не хватало единообразия в служении богам, и они не представляли собою особой касты. Они не были единственными посредниками между людьми и богами. Каждый признанный культ допускал к совершению обрядов, к чтению молитв, к принесению жертв и жертвенных даров и т. д. также и других лиц; отцы делали это за свои семейства, высшие должностные лица — за государства.

Служение богам лежало на обязанности жрецов, служение богиням обыкновенно предоставлялось жрицам. В период их служения им в большинстве случаев вменялось в обязанность соблюдение безбрачия и целомудрия. Уже у Гомера (Илиада, VI) встречаем мы жрицу Афины, Феано. То же имя носила другая жрица, которая отказалась проклясть Алкивиада, осужденного жрецами и преданного ими проклятию за оскорбление Элевсинских мистерий. Она мотивировала свой отказ в следующих прекрасных словах: «Я жрица, и я призвана давать благословение, а не изрекать проклятия» (см. «Алкивиаду» Плутарха).

Жреческое достоинство отчасти было наследственным в известных семьях, отчасти же должности жрецов замещались по назначению правительства или же по избранию представителей родов; нередко также они продавались тем, кто предлагал наибольшую плату. Ничем не объединенные, жрецы различных храмов и мистерий даже и не пытались занять влиятельное положение в государстве или же начать преследование кого‑нибудь из своих сограждан, принадлежавших к другому культу.

Влияние жрецов распространилось на местности, считавшейся местопребыванием тех богов, служению которых исполнители культа себя посвятили.

Жилищем же богов сначала считались леса и горы, пещеры и источники. Уже позже стали ставить идолы богов, затем, наконец, в городах построили прекрасные храмы и великолепные святилища. Главнейшею принадлежностью храма был жертвенник. Главное святилище, находившееся во внутренней части храма, иногда служило для тайных богослужений.

Роль образов богов в Элладе, как и в Египте, играли сначала животные, в особенности змеи, а также растения и камни. Позднее, когда богам стали придавать человеческий облик, место этих символов заняли те изумительные смешанные фигуры, которые нам известны в виде кентавров, сатиров и т. п. Мраморные и металлические статуи по своему художественному совершенству недостижимы еще для современного искусства и появляются лишь в ту эпоху, когда боги окончательно приобрели человеческий образ.

«Греческий храм не устремлялся с восторженным благоговением к небесам, подобно готическому, свободно и широко расположился он на груди матери — земли. Греческая архитектура, как и вся Греция, не выказывала никакой склонности перенести земную жизнь в заоблачный мир. Вся она как в целом, так и в деталях отличается соразмерностью частей, носит отпечаток ясного человеческого духа. Она не соперничает с Востоком в постройке гигантских сооружений, она хочет создать прекрасное, а не огромное. Не увлекаясь грандиозными планами, она придавала своим храмам размеры, которые делали возможным всестороннее развитие архитектурного замысла. Именно благодаря этому создались такие совершенные образцы архитектуры, как Парфенон и храм Тесея в Афинах или храмы в Агригенте и Пестуме. Внутри этих храмов и вокруг них царил жизнерадостный культ и кипела полная художественности праздная жизнь греческой религии».

С изображениями богов, принимавшихся простым народом за самые божества, были связаны разнообразные суеверия, чрезвычайно напоминавшие пестрый культ образов святых католической церкви.

Насколько распространена была вера в то, что боги действительно обитают в местностях, посвященных их культу, яснее всего доказывают обряды, в которых выражалось поклонение этим богам.

Самый простой религиозный акт — принесение жертвенных даров. Кто обязан был богам благодарностью или желал снискать их благорасположение, тот приносил в их храмы все самое дорогое и ценное; ремесленник — свои инструменты, земледелец — первые плоды своего поля, женщины — свои украшения, воины — свое оружие, победитель — часть своей добычи; жертвенными дарами бывали даже люди, большею частью рабы.

К жертвенным дарам относились также и жертвы: растения, плоды, вино, мед, молоко и животные, преимущественно домашние.

Древний греческий культ вначале знал даже человеческие жертвы, как это свидетельствуется легендой о критском Минотавре. Прославленный легендами и поэзией Гомера царь Агамемнон принес свою собственную дочь Ифигению в жертву богине Артемиде в Авлиде. С наступлением более гуманной эпохи, когда нравы смягчились, Эврипид, в своей гениальной трагедии «Ифигения в Авлиде», заставил богиню удовольствоваться оленем вместо молодой девушки; Ифигению же она сделала своей жрицей в Тавриде. То же произошло и с еврейским преданием; в позднейшей обработке рассказа о принесении в жертву Исаака последний был заменен бараном.

У Гомера еще находят каннибализм, в форме принесения жертв покойникам. Так, в честь своего умершего друга Патрокла Ахилл убил двенадцать молодых троянских пленников. В Афинах еще и в позднейшую эпоху, когда город посещался голодом или чумой, мстительным богам смерти приносились в жертву юноши или зрелые мужи. Но, с течением времени, страшные жертвоприношения прекратились.

Вместо людей в жертву стали приноситься животные. Как совершавшие жертвоприношения, так и жертвенные животные украшались венками. Прежде чем животное убивали, со лба его срезали шерсть, и в качестве первой жертвы бросали ее в огонь. Затем голову животного обсыпали ячменем, а жертвенник обрызгивали кровью. На нем сжигали внутренности и бедра животного. Остальные части поедались приносившими жертву на веселом пиршестве в сообществе жрецов. В начале и в конце трапезы несколько капель вина из кубка выливалось на землю в виде возлияния. Жертвоприношение было наивной сделкой с богами, не нуждавшимися в человеческих дарах. Им отдавались те несъедобные части, которые не годились для жертвователей. В этом отношении богов было легче удовлетворить, чем их земных представителей.

Все важные события в общине и в семье — рождение, брак и смерть — сопровождались жертвоприношениями. В особенно торжественных случаях устраивались гекатомбы — жертвоприношения из ста и более животных. Смотря по цели их, жертвоприношения делились на просительные, очистительные и примирительные.

Наряду с жертвами, самым угодным богам религиозным актом была молитва. Грек приписывал ей непобедимую чудесную силу, заставлявшую богов внимать мольбам и удовлетворять желания людей. Молящийся не углублялся в сокровенные тайны небытия, не возвышался над мирскими интересами. С непокрытой головой и воздетыми к небу руками он молил богов о ниспослании ему всякого благополучия на этом свете. Свои молитвы он часто сопровождал свирепыми проклятиями и бранью, которые должны были побудить подземных богов к отмщению злодеям.

Немаловажную роль в греческой религии играла мантика прорицания. Свойственное человеку желание поднять непроницаемую завесу будущего, корыстное стремление некоторых лиц воспользоваться этой человеческой слабостью, чтобы достичь высшего почета и власти или же просто обогатиться, повсеместно вызывали и поддерживали веру в таинственное искусство предсказания и пророчества. В древности эта сила приписывалась отдельным одаренным ею свыше людям, которые считались избранниками управлявших мирами богов, эта вера укреплялась, с одной стороны, сознанием невозможности собственными силами прозреть темное будущее, а с другой — низким уровнем знаний о природе и ее явлениях, неясностью религиозных представлений и незначительным нравственным и духовным развитием.

Греческая мантика основывалась на таких же суеверных предпосылках и воззрениях и являлась потребностью масс. Религиозное искусство толкователей и прорицателей, вероятно, являясь естественным следствием наблюдений над внутренностями жертвенных животных, постепенно превратилось в сложную систему толкования снов, птичьего полета и различных явлений природы и т. д. Вся жизнь нации наполнялась благочестивыми суевериями.

Высшими учреждениями для предсказаний будущего были оракулы, которые в пору своего наиболее блестящего расцвета оказывали на государственную и частную жизнь Греции весьма широкое и решительное, нередко весьма благотворное влияние.

Самым знаменитым и наиболее посещаемым оракулом был дельфийский оракул Аполлона. Бог света и мудрости сообщал слабому человеческому сердцу, особенно женскому, способность проникать в неизменные законы бытия, воспринимать божественные откровения и затем давать таинственные ответы на поставленные вопросы; хитрые, опытные, высокообразованные жрецы облекали затем эти ответы большею частью в стихотворную форму.

В течение многих веков дельфийский оракул умел с удивительным постоянством сохранять свое почетное положение и быть средоточием не только религиозной и духовной, но и политической жизни Греции. Из святилища Пифии вышла идея общей родины и общности происхождения эллинского народа. Она обуздала дикие страсти греческого народа непреодолимой силой гуманности и пыталась внушить грекам идею международных соглашений. Следуя задуманному плану, она искусно руководила многочисленными общинами и поселениями. Как золотым кольцом охватили греческие колонии богатые берега Средиземного моря, являясь для невежественных варваров блестящим центром образованности и культуры, а для собственного народа — мощным рычагом, поднимавшим промышленность, торговлю и общее благосостояние.

По мере того как греческие боги, олицетворенные в человеческих образах, принимали все более и более возвышенный характер, облагораживался и характер самих греков, и более возвышенными становились их нравственные, умственные и художественные идеалы. Чтобы быть достойным своих богов, проникнутых чисто человеческими страстями, необходимо было лишь обуздывать собственные стремления и страсти, подчинять их власти разума и, уподобляясь богам, облагораживать свои человеческие стремления и чувства.

Нравственная задача эллина не заключалась ни в безусловном подчинении своей телесной природе, ни в полном умерщвлении ее. Он должен был равномерно развивать все стороны своего духа и гармонически сочетать их в своей деятельности. Одаренный свободной волей и живым сознанием собственного достоинства, он не должен был, однако, злоупотреблять этими дарами, восставая против богов или оскорбляя других людей.

Грек хорошо чувствовал важное значение такого самоограничения. Представляя своих богов подобными существами, он служил им не под мучительным гнетом страха и мрачного аскетизма; грек радостно совершал свое богослужение, сопровождающееся светлыми празднествами и поэтическими обрядами, не в умерщвлении плоти, а в гармоническом развитии идей добра и красоты, в здоровом усовершенствовании всего человека, и духа, и тела — он видел свою религиозную задачу.

Такое отношение между богами и людьми создало те гражданские добродетели, которые еще в героическую эпоху отличали греков от всех остальных народов, высокие формы семейной жизни, обязанности pietas, святое право гостеприимства, великодушие по отношению ко всем молящимся о защите, к угнетенным и нищим, уважение к дружбе, любовь к отечеству. Такой народ — народ, который мог выделить из своей среды Сократа, Платона, Софокла, — должен был отличаться глубоким нравственным чувством, хотя бы и не в таком смысле, как мы это теперь понимаем.




ГРЕЧЕСКИЕ МИСТЕРИИ



В образе своих богов отражается и сам человек. Это прекрасное изречение одного из величайших немецких поэтов превосходно характеризует греческую религию. Греческие боги — эти идеализированные люди, в эфирных телах которых бьется человеческое сердце, трепещущее от радости и горя, любви и ненависти, сострадания и гнева, представляют собою создание художественного гения Эллады, греческая религия также имеет значение лишь художественного произведения, она является лишь культом красивой формы. Отвлеченные идеи, первоначально составлявшие основу ее, воплотившись в художественные образы, стирались все более и более.

Вследствие чисто внешнего характера общественного богослужения и чувственного направления поэтической народной религии уже в очень раннюю пору умы посерьезнее стали искать утешения и успокоения — в тайных мистериях.

Мистерии породили чувство подчиненности богам, чувство зависимости от них, потребность более глубокого благочестия и самоочищения, мистерии были порождены мыслью о бренности всего земного — идеей, которая нередко падала всей своей тяжестью на проникнутых полнотою существования греков. Они отрицали зависимость религии от красоты и искусства и подчиняли человеческую жизнь и деятельность служению богам; они побуждали человека к единению с богами, добивались божественной милости, искали утешения и душевного покоя — в обновлении жизни и смерти, в тесной связи земного и загробного существования. Все эти идеи они стремились выразить в драматических представлениях и особых обрядах, поражающих воображение.

В мистериях нет того яркого реализма, который придал греческой жизни и культу жизнерадостность и ясность, который искал свои идеалы здесь, на земле. Они проникнуты мрачною печалью, мистическим символизмом; игра воображения принимает в них болезненные формы.

Мистерии, несомненно, существовали во всех греческих государствах. Некоторые из них были доступны лишь небольшому кругу лиц и совершались лишь специально призванными для этого служителями культа, другие же совершались при участии многочисленного собрания верующих. Но как в первом, так и во втором случае лицам непосвященным воспрещалось, под угрозой строгого наказания, принимать участие в священных обрядах тайного служения, в формулах обращения к богам, в таинствах богослужения.

Почему именно эти культы отделились от остальных и облеклись таинственностью, остается загадкой, которую трудно разрешить удовлетворительным образом. В древности же верующие очень мало или совершенно не интересовались этими вопросами.




ЭЛЕВСИНСКИЕ МИСТЕРИИ


Это были древнейшие из греческих мистерий, они совершались в Элевсине, неподалеку от Афин, и были посвящены Деметре и ее дочери Персефоне. Позже к этому присоединилось еще и мужское божество, Вакх (Дионис), бог творческих сил природы.

В основе элевсинских мистерий лежит миф о Деметре. Когда богиня, как mater dolorosa, странствовала по земле в поисках своей дочери, похищенной мрачным Аидом, и, погруженная в глубокую печаль, села отдохнуть на цветущем берегу ручья в Элевсине, служанка Иамба, пришедшая к ручью за водой, отвлекла ее от мрачных мыслей и своими веселыми шутками побудила принять пищу. Она нашла в Элевсине радушный прием и отдохнула здесь от своих безуспешных исканий. Затем, благодаря заступничеству отца богов, властитель царства теней разрешил похищенной проводить полгода у матери и лишь остальное время у нелюбимого мужа. Деметра, в благодарность за гостеприимство, научила элевсинцев хлебопашеству и подарила им хлебные злаки и мистерии.

На месте источника воздвигли храм и зал посвящения; это были чудесные здания, о чем свидетельствуют сохранившиеся еще и по сию пору величественные стены. «Священная дорога», украшенная превосходными памятниками и произведениями искусств, соединяла священный округ с главным городом Афинами, где воздвигли элевсинский храм, служивший для целей тайного культа.

Этот мистический культ принадлежал к тем тайным служениям, которые выполнялись собраниями верующих. Он считался особенно священным и угодным богам и вскоре распространился по всей Греции, а затем на островах и в колониях, вплоть до Малой Азии и Италии.

Элевсинские мистерии находились под покровительством и наблюдением государства и поддерживались с такою же ревностною заботливостью, как и народная религия. Подобно ей, это религиозное учреждение ни в каком отношении не могло быть вредно государственной церкви. Посвящаемый в его мистические таинства не отвергал общепринятого вероучения, но лишь иначе понимал его, чем народная масса.

Высшие жреческие должности этого культа принадлежали именитейшим, древнейшим родам Элевсина — Эвмольпидам и Керикам.

Важнейшими священнослужителями при мистериях были верховный жрец (иерофант), выполнявший богослужебные функции во время торжеств, факелоносец (дадух), герольд (иерокерикс), на обязанности которого лежало призывать собравшуюся общину к молитве, произносить молитвенные формулы, руководить священными обрядами при жертвоприношениях и т. п., и, наконец, жрец, состоявший при жертвеннике (эпибомиос).

Кроме этих высших должностных лиц культа в мистериях принимали участие еще многочисленные прислужники, музыканты, певцы, без которых не могли обойтись торжественные процессии.

Все, относившееся к тайному богослужению, находилось в ведении коллегии жрецов. В основе элевсиний лежит уже упомянутая выше легенда о похищении Персефоны. Богиня олицетворяет собою растительное царство, увядающее при наступлении сурового времени года. Тот факт, что в течение лета похищенная богиня пребывает у матери, то есть на поверхности земли, а зиму проводит в подземном царстве, символизирует плодородие почвы и вместе с тем идею воскресения человека, тело которого, подобно хлебному зерну, погружается в лоно матери — земли. Сочетание Персефоны с Иакхом было принято в смысле единения человека с божеством и определяло задачу мистерий. Но главное содержание их, символически связанное с новым расцветом растительного царства при наступлении золотой весны, заключалось, несомненно, в возвышенном учении о личном бессмертии.

Желавший, чтобы его допустили к участию в мистериях, должен был обратиться для этого к посредничеству кого‑нибудь из посвященных уже афинских граждан; последний передавал заявление кандидата служителям культа, обсуждавшим и решавшим дело. Если община выражала согласие принять нового члена, то он представлялся ей. И тогда член, явившийся посредником (мистагог), посвящал его во все предписания и правила, которые кандидат должен был выполнять.

К тайному служению допускались одни только эллины. Лишь в единичных случаях принимались особенно заслуженные и выдающиеся чужестранцы, но и то не раньше, чем они получали афинское гражданство.

Зато доступ безусловно воспрещался всем, кто обвинялся в убийстве или в другом каком‑либо тяжелом преступлении.

Элевсинские мистерии состояли из двух празднеств, происходивших, правда, не одновременно, но находившихся в тесной внутренней связи.

В то время года, когда природа в Греции пробуждается от своего зимнего сна к новой жизни, в феврале, торжественно справлялись малые мистерии. В сентябре, после того как жатва была собрана, наступали празднества великих мистерий. Первые относились главным образом к культу Персефоны и Иакха и совершались в Афинах, в храме Деметры и Коры. Они служили как бы подготовлением к великим мистериям, в которых никто не мог принять участия, не будучи предварительно посвященным. Посвященные назывались мистами; они становились зрячими (эпоптами), когда посвящались также и в великие мистерии.

Празднование мистерий начиналось с середины сентября. В первый день все мисты, желавшие принять участие в предстоящих торжествах, должны были собраться в Афинах и заявить о своем прибытии. Иерофант и дадух произносили старинную формулу недопущения всех непосвященных и варваров. Затем всем мистам предлагалось отправиться к берегу, когда море прибивало сильно, чтобы очиститься в его священных соленых волнах и стать достойным участия в торжествах. Следующие после очищения дни были, по — видимому, заполнены шумными шествиями, торжественными жертвоприношениями в храмах трех богов, в честь которых справлялись мистерии.

Так продолжалось до 20 сентября. В этот день мисты, празднично разодетые и увенчанные миртовыми венками, торжественной процессией отправлялись по священной дороге из Афин в Элевсин, где происходило важнейшее торжество. Во главе процессии выступали жрецы, несшие изображение Иакха. Несметные толпы народа с шутками и смехом сопровождали процессию, заполняя священную дорогу, тянувшуюся на расстоянии почти двух миль. Процессия мистов останавливалась у многочисленных, встречавшихся на пути, святилищ и совершала известные торжественные обряды. Лишь к вечеру процессия достигала Элевсина, где изображение Иакха тотчас же устанавливалось в храме Деметры и Коры.

Следующие дни проводились частью в разнузданном веселье, частью в торжественном благоговейном настроении. И лишь последние дни продолжавшегося почти две недели празднества посвящались собственно мистериям.

Как сказано было выше, доступ к ним имели одни лишь мисты, отличавшиеся от непосвященных не одним только миртовым венком, но также и пестрыми перевязями вокруг правой руки и левой ноги. Кроме того, они узнавали друг друга по таинственной формуле: «Я постился, я пил киксон, взял из ящика, я вкусил, я положил в корзину, а из корзины в ящик». Видимо, мисты в воспоминание о глубоком горе Деметры, которая в поисках любимой дочери не принимала ни пищи, ни питья, по — видимому, подвергали себя строгому посту. С наступлением ночи они пили священный напиток киксон — смесь, сделанную из муки, воды, приправленной пряностями, медом, вином и пр. Питье этого напитка сопровождалось символическим обрядом. Из одного ящика вынималась пища. Ее вкушали, остатки складывали в корзину, а потом снова перекладывали в ящик. Мы не имеем точных сведений о настоящем значении этого символического обряда.

В особом отделении храма совершалось главное торжество. Открывался полный таинственности мир залов и переходов, предназначавшихся для совершения мистерий. Полные нетерпения, с бьющимися сердцами верующие ожидали начала мистерий. Таинственная полутьма, прорезанная волшебными лучами света, окружала их со всех сторон, и торжественная тишина царила в святилище. Сладкий запах благовоний, наполнявший храм, стеснял дыхание. Жаждавший таинственности зритель испытывал смутную тревогу под влиянием окружавших его магических, мистических, никогда не виданных им знаков, фигур, изображений. Но вот сразу падала завеса, скрывавшая святилище. Яркий, ослепительный свет вырывался оттуда. Впереди стояли жрецы в своих полных символического значения одеяниях, из глубины неслось стройное пение хора, и звуки музыки наполняли храм. Иерофант выходил вперед и показывал верующим древние изображения богов, священные реликвии и сообщал все, что надлежало знать о них посвященным. Когда замолкало пение, прославлявшее богов, их могущество и благость, начинались драматические представления, живые картины, в которых наглядно изображалось то, что священные легенды передавали о делах и страданиях богов, о похищении Персефоны и ее возвращении из мрачного царства теней в солнечный мир.

Представление сопровождалось разными таинственными, волшебными явлениями: слышались странные звуки, небесные голоса, быстро сменялись свет и тьма. Затаив дыхание, объятые благоговейным трепетом, восхищенные, но в то же время онемевшие от благочестивого страха, мисты взирали на открывшееся пред ними зрелище, которое сковывало их чувства и поражало воображение.

Мистерии заканчивались полным символического смысла обрядом. Два круглых глиняных сосуда наполнялись неизвестною нам жидкостью, которую затем выливали из этих сосудов; из одного — по направлению к востоку, из другого — к западу; при этом произносились магические формулы.

После этого мисты в торжественной процессии возвращались обратно в Афины, и этим празднества заканчивались.

Среди афинян было мало непосвященных. Кто не участвовал в мистериях в юности, тот спешил принять в них участие в зрелые годы, чтобы получить свою долю в тех разнообразных благах, на которые посвященные могли надеяться после смерти и из‑за которых мистов прославляло не только невежественное и суеверное простонародье, но и такие люди, как Пиндар, Софокл, Сократ, Диодор. Так, Плутарх заставляет мудрого Софокла высказаться относительно элевсиний: «Трижды благословенны те смертные, которые видели этих посвященных, спускающихся в Аид, для них одних предуготована жизнь в подземном мире, для всех прочих — горе и страдание».

Таким образом мистерии, по — видимому, укрепляли веру в загробное существование, вселяли надежду на возмездие после смерти и давали утешение в страданиях и превратностях жизни. Хотя нам достоверно известно, что во время празднества не излагалось никакое учение в догматической форме, но все же «предписанные очищения и посвящения могли напомнить о необходимости нравственного очищения, а молитвы и пение, как и изложение священных преданий, могли пробуждать представление о том, что жизнь не кончается с земным существованием и что после смерти каждого человека ожидает то, что он заслужил своим поведением».

Весьма сомнительно, чтобы мистерии производили на большинство посвященных то нравственно — религиозное влияние, которое именно и составляло задачу обрядов. Скорее можно предположить, что невежественная толпа смотрела на них, лишь как на легкое средство приобрести небесную милость. Механическим выполнением установленных обрядов участники мистерий рассчитывали приобрести право на благосклонность богов; но вместе с тем, не умея понять внутреннего смысла, совершенно не заботились об истинной чистоте мыслей и сердца, — явление, которое часто замечается также и в религиозной жизни наших дней.

С другой стороны, элевсинии ничего не давали людям, уже проникнутым религиозным настроением и благочестивыми стремлениями, — ничего, чем бы те уже не обладали. Символические изображения, которые им показывали, мифы, которые им рассказывали или представляли, были слишком грубы, чтобы служить «достойным воплощением высших религиозных идей». Кроме того, символическое изображение религиозных идей для многих мыслящих умов могло казаться, скорее всего, романтически разукрашенной и извращенной историей обожествленных героев легендарной эпохи, как об этом несомненно свидетельствуют слова Цицерона в беседе с Аттиком и многочисленные сказания христианских апологетов.

Но, как бы то ни было, слава элевсинских мистерий сохранялась в течение долгого времени. Даже знатные римляне, побуждаемые, вероятно, пустым любопытством, не пренебрегали посвящением. Императоры Октавий, Адриан и Марк Аврелий принимали участие в празднествах мистерий. Лишь завоевания христианства положили конец как священным элевсиниям, этому последнему оплоту античного язычества, так и всем, полным таинственности, религиозным празднествам древности.




САМОФРАКИЙСКИЕ МИСТЕРИИ


После элевсинии видную роль в древности играл тайный культ, господствовавший на островах Самофракии в Эгейском море

Геродот, который первый из всех античных писателей упоминает об этих мистериях, называет их «Оргиями кавиров». Но какое именно отношение имели к ним «кавиры», нам не сообщают ни он, ни другие авторы. Можно предположить, что странствующие финикяне, уже в очень раннюю эпоху осевшие на греческих островах и перенесшие туда азиатский культ, положили также основание культу кавиров на Самофракии. Слово «кавиры» («Kabirim») семитского происхождения и значит нечто вроде «великие» или «могущественные».

Во главе финикийских божеств — «кавиров» — стояли бог солнца Мелькарт и богиня луны Ашера — Астарта. Этого бога солнца, который, кажется, соединял в себе благотворные и разрушительные силы неба, который обитает в свете и во тьме, который, преследуя бегущую от него богиню луны Астарту, настигает ее, наконец, на крайнем западе и вступает с нею в брак, после чего приносившая гибель богиня превратилась в кроткую, дарующую жизнь Астарту, — этого бога солнца греки на Самофракии отождествляли со своим Гермесом, добрым руководителем душ умерших. Исчезновение богини луны, которую они называли Гармонией, появление ее из подземного царства, где отыскал ее МелькартТермес, священный брак этих божеств, дающий начало новой жизни, — все это составляло центральное ядро самофракийских мистерий.

Но так как странствующий бог солнца и странствующая богиня луны признавались финикиянами главным образом за могущественных защитников путешественников и мореплавателей, то греки узнавали в кавирах своих Диоскуров, успокаивавших бушующие волны моря и в минуту опасности являвшихся на помощь мореплавателю.

Этот культ, представлявший собою вначале, поскольку можно судить на основании немногочисленных сохранившихся преданий, поклонение небесным светилам, продолжал существовать и после того, как финикиян вытеснили переселившиеся из долины Пиньоса и из Беотии греки; пришельцы присоединились к туземному культу, который продолжал существовать, никогда не зная недостатка в последователях.

Но, вначале отправлявшийся публично, в греческую эпоху культ этот облекся в непроницаемую таинственность и в глубочайшей тайне выполнялся лишь немногими верующими. Неизвестно, вследствие каких причин за самофракийскими мистериями постепенно установилась слава особенной святости и благодатной силы, вследствие чего число их членов беспрерывно возрастало, в особенности в V веке до н. э.

Не одни только отважные мореплаватели, желавшие обеспечить себе божественное покровительство в своих далеких путешествиях и благополучное возвращение домой, просили о посвящении в культ. Нет, в этот священный мистический союз стремились быть принятыми также и немало других греков. Они надеялись найти утешительную веру в загробное существование и светлое упование на скорое возвращение из мрачного царства смерти. Очевидно поэтому, что жрецы тайного культа кавиров стремились так обставить свои мистерии, чтобы они отвечали даже самым смелым ожиданиям посвященных.

Посвящению в самофракийские мистерии, как и в элевсинские, предшествовало тщательное очищение, при этом обряде большую роль играли огонь и окуривание. Нам известно также, что от посвященных'требовалось нечто вроде покаяния.

Посвящались мужчины, женщины и дети, но в самые сокровенные тайны мистерии эти последние, несомненно, не вводились. Посвященные, которые делились на два разряда — мистов и эпоптов, получали оливковую ветвь и опоясывались пурпурною перевязью, служившею отличительным признаком членов братства и в то же время верным предохранительным средством во всех опасностях, в особенности на море.

Тайные общества кавиров, кроме Самофракии, существовали также в Амфиссе, Локриде, на Лемносе и Имбросе, в Пергаме и Македонии.




МИСТЕРИИ ИСИДЫ


Оживленные сношения, которые греки поддерживали со столь славной с незапамятных времен страной фараонов, не остались, как указано выше, без влияния на развитие греческой культуры. Все науки, и в особенности философия и теология, черпали из богатого кладезя премудрости, веками накопленной на берегах Нила, некоторые идеи, которые затем, в своем дальнейшем развитии, оказали существенное воздействие на духовную жизнь греческой нации.

И так как греческая религия по самому существу своему не была враждебна чужестранным культам, а, напротив, даже относилась к ним терпимо и дружелюбно, представляя им процветать в самой Греции, то неудивительно, что египетский культ Исиды скоро привился в Греции. Этому содействовало еще и то, что могучая властительница Исида, подобно Деметре, почиталась на Ниле, как добрая богиня, дарующая драгоценное хлебное зерно, как великая основательница брака, как могучая покровительница государства.

В честь ее в Элиде не только устраивались публичные празднества, но разыгрывались также мистерии.

Ежегодно, весною и осенью, справлялись два народных празднества. Но большая часть участников торжества имела право входить лишь в преддверие храма; доступ во внутренность святилища Исиды дозволялся лишь тем, которых сама богиня указала для этого в пророческом сновидении. Само собой разумеется, что вопрос об истинности божественного избрания на самом деле решался жрецами. Если ответ их был утвердительным, то происходило торжественное посвящение новых членов, и они, таким образом, вступали в замкнутый круг избранных служителей Исиды. Последние с гордостью утверждали, что они более преданны и более близки к божественной властительнице, чем остальная масса ее почитателей.

Перед посвящением новый член совершал омовение. Затем неофита вводили в храм, где ему сообщались правила поведения в период его испытания. Оно продолжалось десять дней. Кандидат должен был воздерживаться от мяса, бобов, лука и вина. Вечером последнего дня посвящавший его жрец вводил его в святая святых. Он прочитывал ему из священной книги, что именно разрешалось видеть и слышать одним только посвященным.

О самом акте посвящения мы узнаем кое‑что из одного замечания у Апулея, известного ритора, сатирика (род. около 125 г. до Р. X.) и автора литературного произведения «Амур и Психея», которое Гердер считал самым нежным и интересным. Образование свое Апулей получил в Афинах и во время своих многочисленных путешествий проник в тайны нескольких культов, между прочим — культа Исиды. Как член последнего, он и сообщает о своем посвящении то, что можно было сказать, не нарушая обета:

«Я вступил в обитель смерти, перешагнул чрез порог Прозерпины, меня провели чрез все стихии. В полночь я увидел солнце во всем его блеске; я увидел всех богов неба и земли, и перед лицом их молился им. Утром я, одетый в драгоценный плащ, разукрашенный изображениями легендарных животных, с горящим факелом в руке, взошел на трибуну, воздвигнутую перед изображением богини. Тотчас же упала завеса, и я предстал пред собравшимися там членами братства. За этим следовало торжественное пиршество, а на третий день такое же торжество и благочестивая утренняя трапеза заключили всю церемонию».

Судя по этому, тайный смысл мистерий Исиды в значительной степени соответствовал смыслу элевсинских мистерий. Там поклонялись Деметре, Прозерпине и Иакху, здесь прославляли Исиду и Осириса. Для посвященных первая являлась божеством, господствующим на земле, на небе и в подземном мире, властвующим над жизнью и смертью, награждающим и карающим по заслугам. Кто посвящал себя служению ей и с этою целью вступил в более замкнутую общину мистов, тот был обязан уже всегда вести аскетический образ жизни, предписанный для периода испытаний, кроме того, ему предписывалось носить тонзуру и только льняное платье.

Посвящение, обходившееся довольно дорого, было, очевидно, обложено большими поборами, так что лишь немногие избранные могли достичь высшей ступени. Возможно также, что посвящения в великие мистерии Исиды добивались преимущественно просвещенные люди. «Их религиозные потребности не находили уже удовлетворения в лишенных глубокого содержания антропоморфической поэзии и искусства; они искали поэтому более осмысленных форм и более содержательных обрядов, в которых божественная сущность выразилась бы вся, в своем единстве и в своей всесторонности».

Для массы народа существовал более грубый культ Исиды. Подобно современным миссионерам, жрецы Исиды бродили по всей стране, предлагая за небольшое вознаграждение посвящать желающих, суля отпущение грехов и милость богов.

Подобно элевсинским, мистерии Исиды также существовали в течение долгого времени. Они служили последним оплотом языческой религии, стремившейся оказать отпор победоносному шествию христианства.

В Риме культ Исиды проник во времена Суллы; он привлек много последователей; высшего же расцвета культ этот со своими мистериями, превратившимися в чувственные оргии, достиг в эпоху императоров.




ДИОНИСИИ, ДИОНИСИЕВЫ РЕЛИГИОЗНЫЕ БРАТСТВА И РИМСКИЕ ВАКХАНАЛИИ


Последним крупным отпрыском греческой религии был культ Диониса, того божества, которого мы знаем как покровителя растительного царства, виноделия, пастушеской жизни, общественности и необузданного веселья.

Культ Диониса, по — видимому, занесенный с Востока, греки заимствовали у своих соседей — фракийцев. Они придали ему национальный характер и создали для него мифическую генеалогию, соответствующую общему духу их религии.

В культе этого бога отразились все те разнообразные чувства, ощущения и настроения, которые вызываются во впечатлительной человеческой душе периодическими сменами в жизни природы: светлая радость и беспечное веселье, испытываемые человеком, когда плодородная земля украшается цветами и прекрасными плодами; тихая грусть, когда растительное царство увядает осенью, когда уже недалеко мрачная смерть. Эти чувства, тесно связанные с оргиями и мистическими обрядами восточного культа, привели к тому исступленно — восторженному настроению, которое проявлялось в диких оргиях менад.

Повсюду, где созревала виноградная лоза и цвели фруктовые деревья, опьяняющий культ Диониса находил восторженный прием и вызывал многочисленные грандиозные празднества.

В середине февраля, когда земля снова начинала покрываться свежей зеленью, жители Аттики устраивали великое, полное глубокого смысла торжество антестерий. Под звуки музыки и веселых песен пирующие веселились, разукрашенные венками, в то время как перед ними разыгрывались символические представления, изображения возвращения Персефоны и ее соединение с богом, убитым разрушительной силой зимы. На третий и последний день празднества афинские женщины в торжественной процессии отправлялись с жертвенными дарами к храму Диониса, в Ленсону; тут происходило бракосочетание супруги первого государственного сановника, архонта — басилевса, с богом Дионисом, сопровождавшееся таинственными обрядами — страшный обычай, посредством которого надеялись снискать милостивое покровительство бога. Тогда же, в знак наступления нового года, увенчивали головы трехлетних мальчиков.

В марте месяце совершались городские или великие дионисии, — то блестящее весеннее торжество афинских граждан, во время которого светлый бог роскошной природы прославлялся как освободитель от бедствий зимы.

Великолепные, пышные процессии двигались по улицам, раздавались звуки страстных дифирамбов; ликующие певцы, увенчанные виноградной лозой и плющом, в самых фантастических одеяниях, прекрасные девушки, с корзинами цветов и свежих плодов в руках, окруженные веселыми масками, сопровождали древнее деревянное изображение бога из Ленсона в маленький храм в Керамеике (Kerameikos).

Необычайная роскошь, которой было обставлено это торжество, привлекала в Афины большие толпы сельских жителей из аттических селений, а также массы чужестранцев. С развитием культуры эти торжества, становившиеся все более пышными и торжественными, положили начало высокохудожественной греческой драме, «самому совершенному художественному выражению античного миросозерцания».

Совершенно иной характер носили триэтерии или празднества менад, которые совершались раз в два года, в середине зимы, при участии одних только женщин. В них находило себе выражение более глубокое, но вместе с тем и более чувственное понимание культа Диониса.

Под шумные звуки дикой музыки участницы, опьяненные сладким вином, приходили в состояние неистовства и исступления, что приписывалось непосредственному воздействию бога; но, по существу, это было лишь нравственным извращением страстного религиозного чувства общества.

Оргии совершались ночью на пустынных горных высотах при мрачном свете факелов. Одетые в шкуры молодых серн, вооруженные жезлом Вакха, обвитым плющом и виноградной лозой, менады рыскали повсюду, совершали тайные жертвоприношения или плясали, громко кричали, как сообщают греческие мифы, в исступлении уничтожали все, что не подчинялось воле божества и не участвовало в их беснованиях; так, например, бык почитался символом божества и предназначался в жертву ему; мясо его менады пожирали сырым. Этот акт должен был символизировать смерть Загрея, то есть Диониса; дело в том, что по приказанию ревнивой Геры Дионис был в образе быка разорван титанами, ибо отец богов Зевс назначил его своим преемником и завещал ему небесный престол. Обезумевшие женщины в исступлении бросались искать исчезнувшего бога. Не находя его, они успокаивались в сладостной надежде, что все оживляющая весна воскресит также и погибшего бога. О чисто животной дикости этой религиозной общины можно получить представление из рассказов греческой героической эпопеи; она повествует о том, как легендарный Орфей и фиванский царь Пентей были растерзаны неистовыми менадами: первый за то, что после смерти своей возлюбленной Эвридики воздерживался от женской любви, а второй за то, что, не будучи посвященным, подсмотрел ночную оргию.

Но в этой грубой форме тайное торжество совершалось лишь в немногих областях Греции, как, например, на покрытой снегами вершине Парнаса у Дельф, в которых нередко принимали участие даже и афиняне, также бесновавшиеся в религиозном исступлении. В Аттике же, в роковую эпоху Пелопоннесской войны, был распространен тайный культ Диониса, выливавшийся в форму религиозных союзов.

Это были замкнутые общества со своеобразными обрядами и учениями. Их члены не употребляли мясной пищи; у них были особые очистительные обряды и свои священные книги. Религиозная аффектация, как это нередко бывает, сочеталась у них с чувственными излишествами, легко и смело преступая все естественные и установленные границы: к этому свелись в конце концов все их религиозные служения и все их чувства.

Братства Диониса представляли собою болезненное проявление народной жизни, ибо они являлись следствием гражданской войны, со всеми ужасами и зверствами. Стремление к аскетизму было естественной реакцией против развивавшейся в Элладе нравственной распущенности и развращенности. Вследствие отсутствия нравственной устойчивости верующие то поддавались соблазнам, то пытались отделаться от своих грехов путем выполнения пустых формальных обрядностей или же предавались духовным и телесным излишествам и извращениям в напрасной надежде скорее забыть о превратностях жалкого земного существования.

Благодаря всему этому и, в особенности, вследствие своей заманчивой таинственности, культ Диониса был встречен в Греции с большим сочувствием и широко распространился преимущественно в эпоху Александра Великого.

Постепенно культ Вакха, со всеми его извращениями, проник в Италию: религиозное чувство, по — видимому, уже не находившее удовлетворения в прежних верованиях, жадно воспринимало всякую чуждую форму религиозного поклонения, а напуганное воображение искало успокоения в диком смешении самых разнообразных религий и культов.

Мистическое стремление эпохи к тесному общению с божеством нашло полное удовлетворение в культе Исиды, так и в служении Вакху и создало в Риме вакханалии, эту ужасную смесь диких оргий и мистического поклонения Вакху.

Роща Стимулы, вблизи вечного города, была главным местом сборищ участников ночных празднеств. Посвящение в мистерии Вакха совершалось лишь после десятидневного искуса и предварительного омовения; допускались к ним одни лишь женщины.

По мере того как развращенность римских нравов все увеличивалась, нравственно — религиозный элемент культа Диониса все более отступал на задний план, пока наконец не воцарился самый разнузданный разврат. Тайные вакхические празднества превратились теперь в бесстыдные оргии, во время которых участники предавались самым гнусным порокам, в особенности с тех пор, как одна жрица — конечно, по божественному указанию — допустила к участию в общине также и мужчин. Правда, с внешней стороны мистерии все еще были облачены сложными бессодержательными обрядностями; но вынужденное воздержание быстро сменялось самыми ужасающими излишествами.

Религиозный разврат пришелся настолько по вкусу римлянам, что число посвященных достигло невероятных размеров. Вместе с тем среди этой развратной шайки непомерно распространялись самые ужасные пороки и самые гнусные преступления; и неисчислимы толпы несчастных жертв, хладнокровно зарезанных или, что еще хуже, истерзанных морально и физически развращенными до мозга костей, потерявшими образ человеческий служителями Вакха и умиравших медленною смертью. Дело доходило до настоящих заговоров против существующего государственного и общественного строя и общественной нравственности. В 186 г. до Р. X., благодаря показанию одной знатной римлянки, пред изумленным правительством открылась ужасная пропасть, на краю которой стояло тогда культурное государство и в которую оно ежеминутно готово было низринуться. Жених этой знатной дамы собрался вступить в культ мистерий по совету своего отчима, который, растратив его имущество и опасаясь законной кары, надеялся легким и простым способом навсегда избавиться от него. Пробудившийся от летаргического сна сенат проявил энергичную деятельность. Около 7000 человек подверглось уголовному преследованию и большей частью были преданы смерти. Постановлением сената запретили все мистерии. Но героический период, с его чувством гражданского долга, с его суровой virtus (т. е. доблестью) уже миновали, и вскоре, в особенности в разнузданную эпоху императоров, снова беспрепятственно воцарился культ Вакха, со всем его развратом.




СОЮЗ ПИФАГОРЕЙЦЕВ


Мистерии, которые мы до сих пор рассматривали, возникли исключительно из греческого культа богов. Не преследуя никаких практических целей, не касаясь повседневной жизни народа, они не имели большого значения.

Совсем иначе обстояло дело с союзом пифагорейцев. Здесь мы впервые видим общество, возникшее независимо от церкви, выросшее и развившееся на почве действительной жизни и ставившее своей задачей нахождение высшего закона для всех явлений; оно не только содействовало развитию знаний, но подняло также нравственный уровень своих многочисленных последователей.

Основателем этого этико — политического и вместе с тем философско — религиозного союза был Пифагор, человек с глубоким творческим умом, с пылкой фантазией, широко образованный, высоконравственный.

Его жизнь облечена мифическим и мистическим полумраком. Но между бесчисленными заведомо ложными и апокрифическими рассказами об этом замечательном человеке имеются также важные и достоверные сведения о некоторых фактах его жизни.

Пифагор, родившийся в 580 г. до Р. X. на острове Самос, еще на родине изучил математику, геометрию и музыку, а затем, согласно тогдашнему обычаю, в продолжительных путешествиях по Азии, Индии и Галлии с ее друидами стремился, по — видимому, пополнить свое образование. Несомненно, что он провел продолжительное время в Египте. Из страны Нила, где его приняли в египетскую касту жрецов и посвятили в ее премудрости и тайные обычаи, обогащенный новыми сведениями и более полными астрономическими познаниями, он вернулся на Самос, бывший тогда средоточием международных сношений. По возвращении на родину он намеревался привести в исполнение свои реформаторские планы, имевшие целью установления нового строя жизни.

Но пребывание его на Самосе было непродолжительно. Деспотическое правление Поликрата, беспощадно губившего в зародыше всякое свободное проявление ума и с понятным недоверием относившегося к такому философу, как Пифагор, отравило ему существование на родине. И герой древней философии уже в 50–летнем возрасте переселился в южную Италию, в ахейскую колонию Кротон — один из первых и самых счастливых городов, носивших греческое имя. Среди свободного народа, способного к восприятию высших истин, Пифагор, изумительная разносторонность знаний которого признавалась даже его противниками, а высоконравственная жизнь и благородный облик жреца внушали глубокое почтение, приобрел многочисленных друзей и приверженцев.

Подобно ионийским философам, Пифагор обратил свою любознательность на исследование явлений природы и вселенной. Но вместо того, чтобы вникать в сокровенные тайны мировой сущности, он опутал весь мир «символической сетью» удивительного учения о числах и пространстве.

В простых числах, которые составляют основу всех фигур и тел, он нашел закон, управлявший всеми отношениями и формами вещей, уяснявший единство и разнообразие. Они представлялись ему чем‑то вроде магического ключа ко всем физическим и моральным явлениям. Точка соответствовала у него единице, ибо она неделима, прямая линия — числу 2, ибо она определяется двумя точками; площадь, ограниченная не менее чем тремя прямыми, соответствовала числу 3, тело — 4, так как самое простое правильное тело ограничено 4 плоскостями.

И не только фигуры и формы, но также и тела представлялись математическому миросозерцанию Пифагора в виде вечных, неизменных чисел. Так, элементы воды сводились к форме двадцатиугольника, элементы огня — к форме пирамиды, элементы воздуха — к восьмиугольнику.

Чудесная сила проявлялась далее и в звуках; она являлась причиной таинственного явления музыки. Пифагор находил, что гармонические интервалы соответствовали соотношению между числами. Основной тон относился к октаве, как 1 к 2, к квинте — как 2 к 3, к кварте — как 3 к 4. Таким образом, в звуках слышались числа; числа звучали.

Когда Пифагор установил соотношение тонов и чисел, он вообразил, что открыл сокровеннейшую тайну жизни вселенной. Таким образом, он построил все мировоззрение на соотношении между числами. В них он видел высший закон и сущность явлений.

Отыскивая везде гармонические соотношения, его смелая мысль пыталась разрешить труднейшие научные проблемы и создала новую систему мироздания: земля — это шар. а не плоскость или цилиндрическое тело, как учили до него Фалес и Анаксимандр; не она составляет центральное ядро всего мира; таким центром является огонь, вокруг которого в вечном и неизменном порядке движутся и земля, и другие планеты. Это был первый шаг к правильному представлению о земле. Но, конечно, его попытка определить расстояние между небесными телами оказалась совершенно неудачной, его идея о гармонии сфер была лишь ни на чем не основанной фантазией.

Итак, по представлению Пифагора, форма, порядок и закон, управлявший каждой вещью, определялись числами. Закон же, определяющий каждое явление, составляет его сущность. Таким образом, числа означают сущность вещей.

Составляя существо, душу вещи, они являются самой вещью. Таким образом, положение «Все есть число» сделалось основным принципом пифагорейской системы. И как вселенная есть великая гармония, так и мир, и каждая вещь в нем есть гармония. Положение «Все есть число» философ расширил таким образом: «Все есть число и гармония».

От исследований природы Пифагор перешел к психологии и этике. Как все существующее определяется числом и гармонией, так и человеческий дух и мир нравственный также подчинены этому закону; и здесь все есть число и гармония. Отсюда вытекает этическая задача человека — побеждать бурные инстинкты и страсти холодным разумом и размышлением, а непримиримые противоречия человеческой души разрешать в спокойную гармонию. Эта гармония, достижение которой является непременной обязанностью каждого человека, должна господствовать и в отношениях с другими людьми — в браке, в дружбе, государственной жизни.

Центр тяжести этики Пифагора составляло загробное существование души. По представлению мудреца, душа соединена с телом лишь в виде наказания. Когда же смерть освободит ее от этого соединения, то душа возвратится на свою истинную родину, к бестелесному существованию в сверхчувственном мире. Но в этот высший мир порядка и гармоний она может проникнуть только в том случае, если сама она настроена гармонично. Негармоническая, омраченная страстями душа не находит себе места в царстве вечного созвучия, где царит бог чистого света, Аполлон: она должна снова вернуться на землю и вселяться в тела людей и животных до тех пор, пока наконец не очистится в этом испытании и не достигнет совершенной чистоты и полной гармонии, — идея, которую Пифагор, несомненно, позаимствовал у египетских жрецов.

Необходимыми средствами для приготовления души к достойному возвращению в Космос философ считал воздержание и очищение, выполнения предписаний культа, религиозных обрядов и церемоний. Но в этом он оставался преемником народных верований и религиозных преданий. И вообще он не противопоставлял своего учения господствующей народной религии, но лишь видоизменял ее соответственно своим воззрениям, а именно особенно выдвигал единство божества. Поэтому Аполлон, бог чистого света, чистой жизни и вечной гармонии, являлся высшей и единственной силой, которой Пифагор поклонялся с глубоким благоговением. Служение именно этому богу должно было сообщить человеку совершенную чистоту, а душе его открыть доступ в невидимое царство света и гармонии.

Поэтому Пифагор воспринял из культа Аполлона древние правила очищения и развил их, создав целую систему посвящения, которая главным образом состояла в омовениях и очищениях.

В Кротоне Пифагор явился провозвестником нового учения, новых форм культа и нового строя жизни; он казался посвященным в небесные тайны. Его идеалом было восстановление прежней жизни греческого народа в ее простой, благородной чистоте.

Свое учение он проповедовал словом и примером. Его одежда была сделана из блестящей шерсти. Его пища состояла из меда, хлеба и овощей. Никто никогда не видел, чтобы он до захода солнца пил вино. Он всегда оставался спокойным и ровным, никогда не смеялся, не плакал, не жаловался, не раздражался. Всем своим последователям он внушал упование на лучшую жизнь после смерти.

Таким образом в короткое время ему удалось привлечь на свою сторону общественное мнение. Слава о его высокой мудрости распространилась по всем странам и привлекла к нему множество учеников. Вместе с ними он основал в Кротоне союз пифагорейцев; союз этот, благодаря своим твердо установленным правилам, являлся лучшим орудием для осуществления широких планов гениального основателя. Путем религиозного служения, выполнения нравственных и известных символических обрядов члены союза готовились «к чистой жизни, к соблюдению правил нравственности». Члены союза делились, по — видимому, на два разряда: эзотериков, принявших тайное посвящение и познавших всю истину, — их число ограничивалось тремястами — и экзотериков.

Последние составляли класс испытуемых и числились в этом разряде до тех пор, пока община не находила их достойными войти в ее тесный кружок путем торжественного посвящения.

Посвящению новых членов предшествовал строгий искус и испытание характера. Им предписывалось строжайшее молчание, безусловное повиновение авторитету священного учения союза, полное подчинение духовному авторитету учителя, душевное самообладание, воздержание и строгая самопроверка.

В тихом монастырском уединении своей мирной обители, в стороне от бушующих волн житейского моря эзотерики вели свою суровую, точно распределенную жизнь. Сообща выполняли они физические и умственные упражнения, сообща приступали к своей простой трапезе, не потребляя ни вина, ни мяса, сообща же совершали торжественные богослужения. Они узнавали друг друга по тайным символическим знакам и формулам и по особенной льняной одежде Недостойные члены с позором изгонялись из общины.

К своему учителю члены союза относились с глубоким уважением и страстной преданностью. Заявление: «Он сказал это!» — считалось безусловным доказательством истины.

Одушевленные такой же искренней любовью к добродетели, как и он, пифагорейцы составляли единую согласованную общину, внутри которой каждый член, «как колонна в дорическом храме», имел свое великое значение, лишь будучи частью единого целого.

Самым святым в жизни пифагорейцев, истинной целью их существования было, как сказано, стремление «поддерживать порядок и противодействовать беспорядку», установить гармонию между жизнью отдельных лиц и целого общества. Ввиду этого они изучали прежде всего математику и музыку — искусства, возвышающее и очищающее влияние которых казалось особенно пригодным, чтобы создать в человеческой душе то гармоническое настроение которое представлялось им высшей задачей человека. А для того, чтобы тело сохраняло силу и жизнедеятельность, они усердно предавались утомительным гимнастическим упражнениям и, благодаря внимательному изучению природы, выработали практические способы лечения.

При этом они всегда стремились строго, точно, без внешнего принуждения соблюдать учение о долге, выполняли нравственные заветы и правила жизни общины, как это завещал учитель в своих загадочных и символических «золотых изречениях». Все человеческие и гражданские добродетели, глубочайшая вера, искреннее благочестие, почтительная признательность к родителям и благодетелям, добровольное подчинение государственным законам, истинная непоколебимая верность в браке и дружбе, смиренная кротость и мягкость, неподкупная справедливость и строгая нравственность — все это не только проповедовалось на словах, но и в действительности выполнялось пифагорейцами. В мужественной борьбе со страстями, в мудрой умеренности и самоограничении находили пифагорейцы достойнейшее выражение полной гармонии души, истинное счастье и удовлетворение.

К союзу принадлежали знатнейшие и достойнейшие люди всех городов Греции. Поэтому неудивительно, что союз этот постепенно, быть может, совершенно не ставя себе этого целью, достиг высокого политического значения и приобрел глубокое влияние на общественную жизнь. В собраниях совета пифагорейцы, благодаря своей выдержанности и замкнутости, благодаря своей неизменной солидарности, обыкновенно одерживали верх.

Союз, представлявший собою вначале исключительно религиозно — нравственное общество, преобразовался таким образом в политическую партию, честолюбивые члены которой держались определенного направления. Политические клубы — гетерии, члены которых приносили при вступлении присягу, существовали в той или иной форме почти во всех греческих городах.

Новая партия стремилась к преобразованию государственного строя на основах учения Пифагора. Отказавшись поддерживать как идею развития государства древнейших родов, так и смелые притязания демократии, пифагорейцы способствовали тому, что власть перешла в руки аристократии ума и образования.

Но вследствие этого союз навлек на себя всеобщую непримиримую вражду и жестокую ненависть. Больше всего ненавидела его деятельная, достигшая глубокого самосознания народная партия, в особенности с тех пор, как союз стал проявлять безграничное высокомерие. Гордые своей высокой ученостью, они резко расходились в представлении о земном и загробном существовании с наивной народной верой; превознося свое учение, свою добродетельную жизнь, они горделиво замыкались в своем кругу, «не желая смешиваться с толпой», и своими таинственными знаками и символическим языком вызывали в народной массе открытую вражду.

При таком поведении избранных рано или поздно должна была наступить катастрофа. Долго сдерживаемое недовольство прорвалось раньше всего в Кротоне. Когда после разрушения демократического Сибарита (500 г. до Р. X.), черни не было уплачено обещанное вознаграждение, вспыхнуло страшное восстание. С бешеной яростью городская чернь напала на ненавистных пифагорейцев. Красивый дом их общины был разрушен и сожжен, собравшиеся там члены большей частью перебиты. Такие же восстания поднялись и в других ахейских городах. Пифагорейцев повсюду преследовали и убивали, долголетнее влияние и значение их союза в родной стране было подорвано в корне.

Среди немногих, избегнувших ужасного избиения в Кротоне, был также и сам знаменитый мудрец. Здравым и невредимым он прибыл в Метанонт. Там он и умер, достигнув глубокой старости, в 500 г. до Р. X.

Учение Пифагора продолжало жить в сердцах его учеников и приверженцев и дальнейшее свое развитие получило в Таренте. Важные результаты естественнонаучных изысканий, которые, при неясном представлении о физических законах, в искусных руках жрецов оказывались прекрасной поддержкой благочестивым обманам древности, мистические стремления и склонность человеческого сердца ко всему таинственному, чудесному, непостижимому не дали исчезнуть пифагорейству. Правда, в течение последующих веков все более и более оно вытеснялось другими философскими системами.

Но пифагорейство мощно расцвело вновь в ту эпоху, когда человечество, достигнув чрезмерной утонченности и пресытившись всевозможными наслаждениями, лишилось высшей цели жизни; когда «неверие и суеверие — различные стороны одного и того же исторического явления — шли рука об руку, многие, соединяя в себе оба эти настроения, подобно Эпикуру, отрицали богов и все же преклонялись и приносили жертвы перед каждым алтарем»; когда измученное сердце человека жаждало освобождения от тяжелых оков философской диалектики и от обременительных целей уже мертвой народной религии; когда среди апатии и всеобщего смятения стала сказываться потребность в глубокой духовной жизни, побуждавшая слабые натуры искать прибежища в гуманном мистицизме и сложных, запутанных учениях; когда охватившее верующих отчаяние толкало их к тайным греческим и восточным мистериям и культам, опутавшим слабый человеческий разум обманчивыми представлениями

о силе магического искусства, о чудесных дарах прорицания и ясновидения и т. п. Вслед за этим философские мечтатели и основатели новых сект, идя навстречу страстной потребности в чудесном, воскресили славное имя Пифагора, и тогда пустившее глубокие корни преклонение перед святым человеком привлекло к нему пестрые толпы верующих последователей и почитателей.

Имя Пифагора связали даже с легендарной историей Рима (художественное изваяние мыслителя можно было видеть на вершине Капитолия). Римское народное предание провозгласило благочестивого царя Нуму, славившегося своим миролюбием и считавшегося основателем религии и высшим образцом всех добродетелей, учеником знаменитого мудреца, вопреки явному нарушению хронологии, так как Нума царствовал приблизительно между 715–673 гг. до н. э..

К числу этих искусных магов и предсказателей принадлежал также реформатор нравов, пифагореец Аполлоний из малоазийского города Тианы.

Он жил с 3 до 96 г. но Р. X. Романтическое описание его жизни и деятельности относится лишь к III веку.

Юное христианство с величавой простотой и непоколебимой твердостью двигалось вперед, грозя разрушить античный мир. Полный веры в свои силы и близкую уже победу, тон христианских писателей и апологетов производил неотразимое впечатление и принуждал представителей умирающего язычества напрягать свои последние силы, чтобы спасти глубоко опустившуюся государственную религию от верной гибели.

Тогда‑то софист Флавий Филострат, человек глубоко и всесторонне образованный, по поручению императрицы Юлии Домны, прекрасной и высоко просвещенной супруги Септимия Севера, написал свою фантастическую историю о «святом эллинского мира».

Аполлоний является в его описании истинным мудрецом, боговдохновенным учителем и благодетелем несчастного человечества. Человеческие судьбы и сверхчувственные явления открыты его проницательному уму; следуя божественным указаниям, он совершает чудеса, являясь, таким образом, высшим существом — представление, еще более укрепившееся вследствие его облеченной таинственностью кончины.

Блестящее по форме, но совершенно не представляющее никакой ценности с исторической точки зрения, сочинение Филострата не было прямо направлено против христианства. Оно написано скорее с целью прославления пифагорейской философии, в лице ее последнего великого учителя, с целью возвышения выродившейся государственной религии и очищения нравов. Но сравнение Аполлония с Христом было настолько естественно, напрашивалось само собой, что уже в эпоху страшных гонений Диоклитиана (303–311) пифагореец противопоставлялся мудрецу из Назарета как языческий идеал ниспосланного богом Мессии. Трудно с достоверностью решить, насколько близок был исторический Аполлоний к созданному Филостратом романтически — идеальному образу его. Несомненным представляется лишь то, что святой пророк из Тианы, соединивший в себе мудрость брахманов и египтян, греков и римлян, в качестве исцелителя больных и заклинателя духов достиг великой славы, в особенности на Востоке, погруженном в религиозный синкретизм. Аполлоний благодаря своей преисполненной достоинства внешности, своей безупречной жизни, а также благодаря своим обширным познаниям приобрел многочисленных учеников.

И на самом деле, идеальный античный образ Аполлония, каким его обрисовал Филострат, во многих отношениях напоминает высокую личность основателя христианской религии: он сын Божий, он обладает сверхъестественной силой творить чудеса и провидеть скрытое от глаз других людей царство будущего, он исцеляет больных и бесноватых и воскрешает дочь римского консула. Он странствует в сопровождении своих учеников и подвергается преследованиям вследствие предательства одного из них. И как Христос видел свою миссию не в том, чтобы нарушать закон, а в том, чтобы выполнять его, так и Аполлоний считался не основателем религии, а религиозно — нравственным реформатором язычества. Разница лишь в одном: Аполлоний не в силах был преобразовать широко развившееся и уже искаженное учение пифагорейцев, так как это сделал Иисус из Назарета с религией Иеговы.

Аполлоний учредил тайный союз по образцу пифагорейцев и, стремясь поднять нравственный уровень глубоко павшего человечества, подобно Пифагору, «этому основателю теоретической и практической религиозной философии», проповедовал искреннее стремление к самопознанию, справедливость и человеколюбие и старался осуществить все это в своей собственной жизни. Он был смелым борцом за свободу и естественные права человека, попираемые свирепым деспотизмом цезарей.

Но, несмотря на все свое нравственное величие, Аполлоний не оказал на своих современников такого могущественного влияния, как его великий предшественник. Язычество, доживавшее свои последние дни, не имело сил для настоящего возрождения.




ОРФИКИ И ОРФЕОТЕЛЕСТЫ


После распада пифагорейского союза его члены, изгнанные из южной Италии, нашли себе приют в Элладе, где они присоединились к тайному союзу орфиков; подобно элевсинским мистериям, союз этот ведет свое происхождение от легендарного Орфея.

Орфей символизировал первоначально мощный расцвет природы, быстрое увядание которой оплакивалось в грустных религиозных гимнах. Оплакиваемый в этих песнях герой превратился и сам со временем в прославленного певца. Песни его, впрочем, до нас не дошли; но обаяние чудесных напевов было так неотразимо, что они оживляли даже мертвую природу, вызывали восторг в сердцах людей и смягчали гнев неумолимых богов.

Впоследствии Орфей изображался главным образом первым провозвестником тайного религиозного учения жрецов, совершавших посвящения и искупительные очищения. Он считался основателем и главой мистической секты орфиков, возникшей в 600 г. до Р. X.

Эта секта приписывала Орфею установление множества очистительных обрядов и правил посвящения, всевозможные мистические писания, пророчества и т. п. По указанию дельфийского оракула тайное учение это было допущено в Афинах в царствование Пизистрата (560–527), когда чума и всевозможные бедствия опустошали страну, а гомеровский мир богов стал посмешищем для мудрых и не удовлетворял уже верующих.

Во главе орфиков стоял тогда афинский поэт Ономакрит. Он принадлежал к числу тех ученых, которые по поручению Пизистрата собирали гомеровские песни. Наряду с нередко игривыми сказаниями о богах он собирал, а иногда и сочинял сам пророчества, тайные учения, обряды посвящения и гимны, приписывавшиеся Орфею и Музею; ввиду этого он и является, вероятно, настоящим творцом орфической поэзии, теологии и мистики.

Уличенный в подделке пророчеств и искажений Гомера и Музея, он был изгнан из Афин и в сопровождении низистратидов отправился ко двору персидского царя Ксеркса, которого он побудил предпринять поход на Грецию, сообщив ему некое древнее пророчество.

Опираясь на тайный культ Деметры и Диониса-Загрея, умный, мыслящий, глубоко интересующийся теоретическими вопросами, Ономакрит учил о греховном происхождении человеческой природы и о мистической связи души и тела. По его учению, человеческая душа в виде наказания заключена в телесную оболочку, как в темницу, чтобы искупить свой первородный грех. Избавиться от этой тяжкой доли, вернуться к вечному блаженству она может лишь путем покаяния и очистительных обрядов, предписанных тайным союзом орфиков. «Так, вместо светлой радости, возбуждаемой благами жизни, явилось глубокое сознание бедственности земного существования и страстная мечта о вечном блаженстве».

Мистерии орфиков имели нечто общее с элевсиниями. Посвященным было предписано изучение писаний орфиков, строгое воздержание и усердное выполнение мистических обрядов союза, заимствованных у египетских жрецов и пифагорейцев. Они составляли тесно сплоченную корпорацию и, благодаря этому, обеспечили за собою на некоторое время влияние и почетное положение в государстве. Но вскоре учение орфиков стало сильно искажаться.

Некоторые орфики пользовались своим знанием священных обрядов и сказаний об Орфее, приписывающих ему формулы заклинаний против недугов и волшебных чар для того, чтобы нагло обманывать легковерных.

Окруженные священным обаянием древних мифов, они странствовали в качестве нищенствующих жрецов, называвшихся орфеотелестами, и показывали священные писания, на основании которых совершали жертвоприношения; они рассказывали наивным и легковерным людям, будто посредством этих жертвоприношений и ребяческих забав могут даровать всем временное и вечное очищение от грехов, а посвящением в таинства доставить вечное блаженство. Они приписывали себе также силу, посредством таинственных грозных заклинаний, принуждать богов к выполнению своих желаний и, в случае нужды, жестоко мстить врагам. И здесь, как это всегда бывает в жизни, обнаружился тот печальный факт, что нерассуждающая толпа рукоплещет лжи и обману, если только они преподносятся ей с достаточной наглостью и холодным расчетом.

Вера в новую природу, которую орфеотелесты будто бы могли даровать человеку, волшебная сила их волхвований, твердое упование на воздаяние после смерти привлекали к ним многочисленных последователей. И вместе с тем все наглее становился обман, а злоупотребление отпущением грехов доходило до полного бесстыдства.

Но дни их были сочтены. Все мыслящие и более возвышенные умы, как, например, Демосфен, посвященный в союз еще в молодости, отказались от бессмысленного фиглярства и беспощадно раскрыли всю нелепость излюбленных мистерий и бесстыдное хищничество и мошенничество орфеотелестов.




ГЛАВА ШЕСТАЯ. КЕЛЬТЫ





СТРАНА И НАРОД


Великое кельтское племя, ветвь индогерманской языковой семьи, еще в доисторические времена отделилось от родственных племен и, вытесненное ими, расселилось главным образом по плодородным долинам и живописным холмам нынешней Франции и западной части Германии и Швейцарии; около 2000 г. до Р. X. оно дошло до западного побережья океана и, быть может, уже в те времена заселило окруженную морем Британию и Ирландию.

Галлия, с ее теплым климатом и богатой природой, была центром их могущества. Вследствие перенаселения страны отсюда делались воинственные набеги. К ужасу культурных наций древности, кельты проникали до реки По, в горы Кастилии и Каринтии, наводняли Грецию и Малоазийский полуостров, где утвердились среди иноплеменного населения, дав занятой ими стране название «Галатия».

Постоянное общение и сознание духовного родства связывали кельтские народности, в особенности те, которые расселились по Роне, Рейну и Темзе.

IV в. до Р. X. является моментом высшего развития кельтского племени. Галлия была густо заселена. Хлебопашество распространилось довольно широко, о чем ясно свидетельствует уже исконный кельтский обычай варить пиво из ячменя. Но свободолюбивому кельту не нравилось земледелие; гораздо более привлекала его бродячая пастушеская жизнь. Поэтому у кельтов процветало скотоводство, в особенности на севере страны. Многочисленные стада огромных полудиких свиней паслись на плодородных лугах нынешней Фландрии и Лотарингии и в девственных дубовых лесах, тянувшихся от Северного моря до Рейна.

От природы общительные, кельты жили в многочисленных деревнях и в окруженных стенами городах, которые в минуты опасности служили надежным убежищем для людей и скота. Повсюду были проложены дороги и мосты. Речное и морское судоходство достигло значительного развития. На своих крепких судах, оснащенных парусами и железными якорями, обитатели западного берега привозили из родственной Британии олово и другие металлы и продукты и сплавляли их по судоходным рекам в торговые города залитого солнцем побережья Средиземного моря. Кельты установили правильное судоходство на парусных судах по Атлантическому океану и довели искусство судостроения и мореплавания до изумительного совершенства — «культурное приобретение, которым не сумела достаточно воспользоваться замирающая деятельность старого мира».

Довольно значительного развития достигла также и промышленность кельтов, хотя в большинстве отраслей они не возвысились над уровнем посредственного. Кельты были мастера в обработке меди и благородных металлов. При низкой цене на рабочие руки галльские рудники и золотые россыпи по берегам альпийских и пиренейских рек приносили тогда большие богатства. Лужение меди есть изобретение кельтов. «Превосходная медная посуда и золотые монеты с отличной арвернской чеканкой, находимые в кельтских могилах еще и в настоящее время, свидетельствуют об искусстве кельтских мастеров в обработке меди и золота».

Пластических искусств в Галлии почти не существовало, зато поэзия, тесно связанная с религией и политическим строем народа, ставилась очень высоко. Естествознание и философия также не были в забросе, а эллинский гуманизм находил ревностных последователей среди кельтов.

Не меньшего внимания достоин также политический строй этого народа. «Происходя от одного корня

I с италийскими, греческими и германскими народностями, кельты, при всех своих прекрасных и блестящих свойствах, были лишены основных нравственных и гражданских доблестей, которые создают все прекрасное и великое в истории человечества». Кельтам недоставало серьезного сознания гражданского долга, прочного государственного порядка, единодушия и постоянства в стремлениях.

Государственный строй основывался у них, как и всюду, на родовых союзах. Соответственно воинственному духу нации быт их имел военный характер. Во главе союза стоял наследственный князь. Он считался главным военачальником и судьей и вместе с советом старейшин и собранием свободных, способных носить оружие мужей обсуждал общественные дела. Город, как и на Востоке, имел лишь торговое и стратегическое значение, но не играл никакой политической роли.

Незадолго до вторжения Цезаря наследственные князья принуждены были уступить место господству феодального рыцарства. Происходя отчасти из старых княжеских родов, тесно связанных общими интересами, родством и постоянным общением, привилегированные роды сосредоточили в своих руках экономическое, военное и политическое главенство. Старый общинный строй оставался, правда, в силе, но он потерял все свое политическое значение и оставался лишь внешней формой. Вследствие этого свободный, но не знатный человек оказывался совершенно беззащитным перед лицом всякого насилия. Чтобы обеспечить себе личную безопасность, он не видел иного исхода, как отдаться под защиту какого‑нибудь могущественного главы рода, лишаясь таким образом своей свободы. С этих пор прекратилось существование самостоятельных граждан и крестьян, которые, подобно свободным германским крестьянам, являлись бы опорой государственного строя. Вся власть в государстве принадлежала богатой родовой аристократии, которая владела всей страной, разделенной на латифундии без точных границ и, при помощи толпы вооруженных слуг, беззастенчиво применяла грубое кулачное право.

Все это привело к полнейшей политической разрозненности кельтов. Но, несмотря на это, в них продолжало жить крепкое сознание их племенного единства. Помимо религиозно — национальных уз, которыми друидизм охватил всю Галлию и Британские острова, их объединяли нашествия чужеземцев с юга и востока. Более слабые области присоединялись к более сильным, и нередко несколько государств собирались для общего совещания и объединялись для общей защиты.

Но соперничество более могущественных областей из‑за первенства не давало упрочиться политической централизации, постоянно нарушая и без того слабую связь и приведя в конце концов к полному уничтожению кельтского народа.

«В грандиозном водовороте мировой истории, беспощадно уничтожающем все народы, которые не являются твердыми и упругими, как сталь, такой народ, совершенно не приспособленный к жизни в политическом отношении, не мог долго существовать, кельты, обитающие на материке, подчинились господству римлян так же, как и родственные им племена в Ирландии попали под владычество саксов, от которого и по сию пору не могут освободиться.

«Он должен был слиться с нацией, более сильной в политическом отношении, и являлся как бы дрожжами, вызывающими брожение, необходимое для дальнейшего исторического процесса».




РЕЛИГИЯ И КУЛЬТ КЕЛЬТОВ


Религия и культ, которые, как и у северных народов и латышей, долгое время не могли возвыситься от культа природы до представления об едином духовном начале и представляли собою первоначально грубое поклонение природе и видимым космическим и атмосферным явлениям.

Затем в круг религиозных представлений постепенно стали вступать отдельные множества, олицетворявшие собою эти силы природы и являвшиеся даже их первопричиной.

Так, Таранис считался богом неба, властелином огня молнии и грома, и потому, подобно северному

Тору, разрушительным, приносящим смерть богом войны. Беленое был благодетельным богом солнца. Как создатель растительного царства, дарующий травам целебную силу, он являлся в то же время представителем врачебного искусства. Тевтат был покровителем промышленности, искусства торговли и путей сообщения, вследствие чего римляне сравнивали его со своим Меркурием. Несколько родственным ему является Огма, добрый бог красноречия, искусства письма и наук.

Наряду с более или менее просвещенным взглядом жрецов на истинную сущность религии кельтов, среди невежественной толпы царила вера в разнообразных духов и демонов. Земные, водяные и лесные духи мужского и женского пола, добрые и злые призраки дня и ночи, карлики, эльфы и феи, «девы — матери», ткущие нить жизни и судьбы смертных, — все эти существа оказывали свое влияние на судьбу стран и народов, как и на судьбы отдельных лиц.

Кельты совершали свое богослужение или под сенью непроходимых дубовых лесов, или на возвышенных круглых площадках, обнесенных грубыми каменными оградами, среди которых возвышались могильные курганы и столбы.

Знаменитая священная роща, которой никогда не касался топор, находилась недалеко от Массилии. «Тесно сплетенные ветви не давали доступа солнечным лучам, и в прохладной тени дубов журчали ручьи. Там находились алтари, деревья, забрызганные человеческой кровью, неотесанные пни — грубые символические изображения божества. Но не это зрелище возбуждало ужас, страшна была близость неведомого. Ни малейшее дуновение не шевелило листьев, ни одна молния не касалась деревьев, но из недр сотрясающейся земли часто раздавался глухой грохот, упавшие дубы поднимались снова, лес светился неведомым светом, и ужасные драконы обвивались вокруг древних дубов. Птицы боялись сидеть на ветвях, а звери опасались селиться в пещерах. Народ, охваченный священным трепетом, лишь изредка заглядывал в рощу, а в полдень и в полночь сам жрец не осмеливался входить туда из страха встретить Владыку. Из этого описания мы видим, как умели друиды возбуждать воображение и, устрашая ум, вселять веру в сердце».

Источники озера, скалы и в особенности острова считались священными обиталищами богов и были поэтому излюбленными местами поклонения кельтским божествам. Таковы кельтские острова Сена (Sain), Джерси, британские — Уайт, Мэн, Англси, с могилой главного божества, — настоящее средоточие друидизма.

Важнейшими сторонами религии кельтов были необычайная вера в чудеса и какая‑то зверская жестокость, требовавшая при жертвоприношениях человеческой крови как наиболее верного средства для умилостивления богов.

Богу войны приносились обыкновенно в жертву несчастные пленники; их целыми массами загоняли в огромные клетки, сплетенные из ветвей, и затем сжигали. В годы тяжелых бедствий приносились особые жертвы. Они состояли в массовых казнях приговоренных к смерти преступников, совершавшихся в торжественной обстановке. Таким жертвоприношениям приписывалась искупительная сила, так как смерть виновных смягчала гнев богов против общин, вызванный их преступлениями; кельты сопровождали это особенными обрядами. Одетый в белое и увенчанный дубовым венком, жрец стоял у алтаря, всеми своими движениями следуя движению солнца, гений которого вдохновлял его. Несчастному, осужденному на смерть, мечом наносили смертельный удар. По тому, как он падал, по тому, как он бился в предсмертных судорогах, по тому, как текла его кровь, жрец распознавал и предсказывал волю божества.

Но одаренные богатой фантазией жрецы могли предвещать будущее и по полету и крику птиц, по неожиданным поражающим воображение явлениям природы и даже по сновидениям. Посредством угроз или обещаний, провозглашаемых ими от лица богов, они подчиняли своему влиянию верующих.

Насколько известно, для этой цели они пользовались наблюдениями за небесными светилами. В особых случаях они вступали в сношения даже с духами великих народных героев, прося у них совета для себя и других.

Уже римский император Октавиан запретил в Галлии человеческие жертвоприношения и связанные с этим постыдные варварские обычаи. И, к чести последних императоров, нужно сказать, что они также прилагали все старания для того, чтобы при помощи решительных эдиктов положить конец постыдной деятельности кельтских друидов. Но потому ли, что они не имели достаточно власти, чтобы заставить выполнять эти указы, потому ли, что они не умели найти истинную причину ужасного обычая, — ни императорская власть, ни быстро распространявшееся христианство не могли добиться существенных изменений в этом отношении.

И, таким образом, суеверия кельтов с их причудливыми и страшными образами проникли в народную жизнь и пустили здесь прочные корни, а в Бретании, где кельтское племя сохранилось в более чистом виде, чем в других местностях, так же, как во внутренних областях Франции и Англии, — они продержались в течение всех средних веков и вплоть до наших дней.

Особенно прочно укоренилась вера в добрых фей. С тех пор как мир фей был поэтически изображен в сказании «Ланселот Озерный», его воздушные образы стали достоянием романтической поэзии христианского рыцарства. В ней встречаются прославленные прекрасные, вечно юные феи Эстерелла, Малиура, Мелузина, Моргана и др. Французская писательница Жорж Санд (1804–1876) в своих изящных повестях «Jeanne» и «La petite Fadette» делает любопытные указания на сохранившуюся во Франции кельтскую веру в духов. В Англии в веселую эпоху королевы Бетси жизнь эльфов получила прелестное поэтическое изображение. Достаточно вспомнить лишь эльфов в шекспировском «Сне в летнюю ночь».




ДРУИДЫ


Нельзя установить с достоверностью, образовалось ли название «Друиды» из греческого (дуб), так как дуб играл выдающуюся роль в религии друидов, или из кельтского Dru (вера), или же оно соответствует древнебританским, еще и в настоящее время употребляемым в Уэльсе словам Dryw, Derwydd, Dryod (мудрец).

«Религия кельтов, представляя собою поклонение природе, являлась в то же время и религией жрецов, поскольку, находясь в руках особой касты, она сделалась предметом жреческой теоретизации и возвысилась до теологического учения».

Корпорация друидов, объединявшая всю Галлию и Британские острова религиозно — национальной связью, составляла тесно замкнутое общество, но не наследственную касту жрецов. Его члены, освобожденные от всех общественных повинностей, от налогов и военной службы, были не только служителями и проповедниками священного вероучения, знатоками угодных богам священных обрядов и религиозного ритуала, но также и законоведами, судьями и врачами, и вообще представителями всей духовной культуры народа; они пользовались величайшим почетом.

Вследствие этого многие молодые люди, даже из высшей аристократии, добивались приема в общину, которая таким образом пополнялась, подобно католической иерархии. Новые члены давали обет строжайшего сохранения тайны и вели в братстве уединенную тихую жизнь. Свою светлую одежду они заменяли жреческими одеяниями, коротким нижним платьем и плащом; премудрость друидов им сообщали в уединенных местах.

Обучение продолжалось довольно долго. У менее одаренных учеников нередко растягивалось на двадцать лет. Они обучались жреческому искусству письма, врачебному и счетному искусствам, математике, астрономии, их посвящали в учение о стихийных божествах и в догматическое вероучение. Обучение проводилось при помощи изречений, рассчитанных исключительно на механическое запоминание, оно имело характер глубочайшей тайны; его мистический язык мог быть понятым только посвященным. В целях соблюдения тайны ничто не записывалось и не обнародовалось.

Во главе общины стоял верховный жрец, которого члены выбирали из своей среды пожизненно. Знаками его достоинства были скипетр и дубовый венок.

Община разделялась на три разряда: эвбаги, или ваты, барды и сенани, или дризиды. Кроме этих степеней, был еще один разряд членов — женщин, во главе которых стояли также женщины — друиды.

Внешне друиды различных разрядов отличались одеждой. Одежда друидов была богато заткана золотом; они носили, кроме того, золотые браслеты, шейные цепи и кольца.

Для низших разрядов глубокое символическое значение имели серп луны и рог изобилия с луной на нем, для высшего — яйцо змеи, весьма древний мистический символ жизни из восточных мифов, и священная омела. Это вечнозеленое растение, которое в шестую ночь после полнолуния одетый в белое друид срезал золотым ножом с вершины дуба с особой церемонией, считалось талисманом, обладавшим высшей силой, и на таинственном языке жрецов называлось «целителем всех скорбей».

Собственно жрецами были дризиды; они хранили метафизические и этические учения их традиционной мудрости, они руководили судебными разбирательствами и государственными делами. Они вступали в брак, но обыкновенно вели замкнутую, созерцательную жизнь в священных дубовых рощах.

Ваты заведовали священными обрядами и выполняли весь сложный церемониал заклинаний, прорицаний, волшебства.

Кроме того, в их обязанности входило обучение новых членов правилам богослужения; они же занимались астрономическими наблюдениями и календарными вычислениями. Их времяисчисление, как можно заключить по сообщениям древних писателей, достигло высокой степени совершенства. При наблюдении небесных светил они, по — видимому, пользовались даже увеличительными стеклами, так называемыми головами друидов.

В их руках находилось также врачебное искусство. Хотя они и употребляли целебные травы, но все же при этом естественным способам лечения они придавали меньшее значение, чем мистическим обрядам, сопровождавшим собирание трав, и символическим средствам.

И наконец, барды играли у кельтов такую же роль, как пророки у иудеев. Они сопровождали войска во время походов своими песнями, возбуждая в воинах мужество, на религиозных празднествах пели хвалебные песни в честь богов, а во время торжественных пиров воспевали подвиги древних героев. Безумная отвага, упорное сопротивление, твердая выдержка — всеми этими доблестями, которые проявляли кельты в тянувшейся целые столетия отчаянной борьбе со своими победителями — в Галлии с римлянами и готами, в Англии и Ирландии с саксами и норманнами, — они в значительной степени обязаны тому воодушевлению, которое вызывали песни бардов.

Поэтому барды находились под божественным покровительством, и их слова имели огромное влияние на простодушные умы наивного народа. Они были главными руководителями общественного мнения и в важнейших государственных делах пользовались таким же авторитетом, как друиды.

Об отношениях между друидами обоих полов до нас дошли лишь весьма отрывочные сведения. Женщины были, вероятно, жрицами богинь и совершали жертвоприношения, которые полагалось выполнять одним лишь женщинам. Но главным образом они занимались волшебством и прорицанием. Подобно суеверным народам, кельты приписывали женщинам дар предвидения.

Некоторые женщины — друиды заведовали хозяйством в домах друидов, другие проводили свою жизнь в монашеском уединении. Такое общество существовало на острове Сене и, благодаря знаменитому оракулу, пользовалось широкой известностью в кельтских странах. Главные жрицы давали обет вечного целомудрия. С благоговейным трепетом взирал на них народ, и верующие шепотом рассказывали друг другу, что жрицы могут превращаться в зверей, предсказывать будущее и таинственными заклинаниями производить бурю на море, вызывать и усмирять ветры.

Вследствие этого жрицы стали считаться повсюду божественными существами, приносившими исцеление и благодать, являясь таким образом в представлении древнего мира высшим идеалом женщины, наряду с прекрасными женскими образами германского мира богов.

Тем более изумительно, что в представлении позднейших веков они превратились в злых ведьм, какими их изображает Шекспир в «Макбете».

Учение друидов, известное лишь посвященным и поэтому сохранившееся лишь в виде ничтожных отрывков, трактует главным образом о божествах, их силе, могуществе и иных свойствах, о происхождении и судьбе мира и о загробном существовании человеческой души.

Теологические исследования вопроса о множественности божеств, признаваемых народной верой кельтов, довели религиозное сознание друидов в скором времени до такой ступени, что им уже не трудно было возвыситься до монотеизма. В боге Таранисе они видели благодатную небесную силу, которая, обладая под различными именами самыми различными свойствами, объединяла в себе все божества кельтской мифологии; он был единым божеством, но только в народной религии представлялся в виде множества отдельных божеств. Весьма возможно, хотя это и трудно установить, что здесь сказалось влияние христианского воззрения.

Как это ни странно, фантастическая натурфилософия кельтских мудрецов приписала происхождение мира, который должен быть уничтожен огнем и водой, этому началу. По их учению, мир представляет собою страшный хаос, явившийся из ужасающей бездны. Вследствие этого и люди, зарождающиеся от этого хаоса, от природы злы и порочны, и потому они должны путем добродетельной жизни очиститься от прирожденной порочности. Это воззрение настолько близко к христианскому учению о первородном грехе, что можно было бы справедливо усомниться в его кельтском происхождении, если бы оно не было удостоверено неоспоримым свидетельством Юлия Цезаря.

Но фантастическое учение о возникновении вселенной и человека, с его порочными наклонностями, имеет гораздо меньшее значение, чем тайное учение друидов о судьбе человеческой души после смерти.

Друиды верили в личное бессмертие и в переселение душ. Душа, покинувшая тело, должна была, чтобы удостоиться вечного успокоения, подвергнуться предварительному очищению, достигавшемуся лишь путем долгого странствования, во время которого она вселялась в людей, животных и даже в растения. Кельтская поэзия дает страшные картины ужасных, населенных мрачными толпами мертвецов «Озер страха», ужасающих долин крови, через которые должна была проходить странствующая душа. А из пророчества одного бретонского барда, жившего в V в. по Р. X., мы узнаем, что все люди трижды должны пройти через мрачную ночь смерти, прежде чем откроются перед ними двери небесного рая. Когда же душа достигнет необходимой чистоты, то перевозчики мертвецов перевезут ее на остров блаженных, где она будет вечно наслаждаться в блаженном покое, на вечнозеленых лугах, под сенью прекрасных яблонь. Ибо, испив прозрачной воды из источника, журчащего среди цветущих лугов, она возродится к новой, вечной жизни и, узнав дорогих ей людей, муж — жену, родители — детей, герой — героиню, среди веселья, пения и пляски будет ликовать, радуясь свиданию с ними.

Таковы были друиды и их учение. Если мы бросим теперь общий взгляд на внутреннее содержание друидизма, то мы поймем, что эта жреческая каста не только встречала среди верующей толпы благоговение и слепое подчинение в вопросах религии, но имела также решительное влияние во всех государственных делах.

Уже знание примет и применение этих познаний для практической жизни обеспечивало за друидами выдающееся положение. Кельт не предпринимал ни одного важного шага, не обратившись предварительно к своему богу. Волю же его мог знать один лишь жрец.

Сюда же нужно отнести и жертвоприношения, которые должны были склонять богов к выполнению желаний людей и которые могли совершать лишь друиды.

В качестве единственных знатоков обычного права друидам удалось взять в свои руки все важнейшие государственные и частные дела; особенного развития достигла криминальная практика. Им удалось также присвоить себе право решать вопросы войны и мира и даже исключать отдельных непокорных членов и целые общественные группы из религиозной общины. Кто исключался из культа, терял также все свои гражданские права и свое общественное положение. «Все это сильно напоминает теократическое государство с его папской властью, соборами, с иммунитетами, интердиктами и духовными судами».

Политическое могущество друидов, которое уже во времена Цезаря было поколеблено из‑за постоянных раздоров в среде аристократии — а это в значительной степени облегчило завоевания великого римлянина, — впоследствии было окончательно сломлено римским владычеством.

Но за друидами утвердилась роль носителей религиозной и духовной жизни нации, и в течение долгого времени они противостояли победоносному натиску христианства, причем барды своими песнями поддерживали в народе воспоминание о прошлом, о древних народных преданиях. Отрывки из этих древних песен бардов сохранились и до наших дней. Печаль о прошлом величии и славе освещает их меланхолическим отблеском вечерней зари, и все, что еще могло бы оскорбить наше чувство, преображается в волшебном свете и очаровывает нас картиной далекой, медленно угасающей в красноватом сумраке героической эпохи. И после того, как последние кельтские племена в Уэльсе, Ирландии и Шотландии были уже обращены в христианство, друидизм все еще продолжал бороться за существование, найдя себе оплот в реформированном союзе бардов.

Основателем его предание называет мифического Мерлина, наделенного громадной волшебной силой; он жил, как сообщает предание, в конце V века и был передовым борцом за кельтскую независимость. Новые исследователи скорее склонны думать, что Мерлин, эта выдающаяся фигура в древнебретонских преданиях, «является скорее абстрактным понятием, чем личностью — понятием, к которому приурочены победные клики и жалобы, пророчества и проклятия, раздававшиеся во время отчаянной борьбы бриттов с саксами и норманнами».

И этот союз, представлявший собою наследственную касту, делился на три разряда. К первому относились ученики (Arwennyddions), второй составляли надзиратели (Bard Faleithiawg)', к высшему же классу принадлежал один лишь глава бардов или председатель (Barddynys Pryadain). Небесно — голубая одежда служила внешним отличительным признаком его звания.

С введением христианства поэзия древних бардов получила новое направление, смешав национальные традиции с идеями нового вероучения.

Величайшее произведение этой кельтско — христианской поэзии представляют собою саги о короле Артуре и его рыцарях Круглого стола, легенды о Мерлине и о Тристане и Изольде. Идеи, лежащие в основе этих саг, во всей их красе были развиты и разработаны тремя немецкими поэтами: Вольфрамом фон Эшенбахом в «Парцифале» и «Титуреле», Готфридом Страссбургским в «Тристане» и Карлом Циммерманом в «Мерлине» и «Тристане и Изольде».

«В пылу последней отчаянной битвы бритов с англичанами еще раз мощно прозвучала песнь барда и потрясающими звуками ее Груффуд аб ир Инад Ках проводил в могилу последнего властителя валлийского, Левелина, смерть которого во время битвы при Буельте положила конец национальной жизни его народа».

Эта «погребальная песнь свобод народа» является характерным для кельтов возгласом дикого отчаяния:
		Услышь нас Бог, почему не поглощает нас море?



		Зачем продолжаем мы жизнь, трепеща от страха?



		Некуда нам идти в беде и несчастьях,



		Некуда нам укрыться от неумолимо — суровой судьбы.



		Всюду угрожает нам неизбежная гибель,



		Нет нам спасения, нет для нас исхода.



		Одно лишь прибежище — спасительная смерть.








В 940 г. были записаны статуты и особые права союза, а в 1078 г. он был реформирован и получил многочисленные привилегии, которые придали ему новую силу и доставили власть, нередко тяготившую народ.

Под владычеством кимров в Уэльсе, со времени завоевания страны Эдуардом I (1272–1307), барды подверглись жестоким гонениям, но все же «они сумели сохранить свое политическое и общественное значение» до эпохи королевы Елизаветы.

В Ирландии барды распались, по роду занятий, на три главных разряда: филедов, ораторов и герольдов в совете князей, певцов в битве и во время богослужения, далее брейтгемгеймов, которые в известных случаях творили суд, и, наконец, сенашейдов, историков и генеалогов знатных родов.

После завоевания Ирландии Генрихом II (1154–1189) прославленный союз бардов стал постепенно распадаться и, наконец, был окончательно уничтожен битвой при реке Байне (1690).

В Шотландии союз бардов принял такие же формы, как и в Ирландии. И здесь барды были наследственными слугами князей и аристократии, пока наконец с отменой наследственного права суда (1748) сословие певцов навсегда прекратило свое существование. Перенесемся теперь в иные страны и, следуя хронологическому порядку, обратимся снова к Востоку, к тому небольшому уголку земли, которому суждено было сыграть в истории человечества самую выдающуюся роль.




ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ПАЛЕСТИНА





СТРАНА И НАРОД


К западу от бассейна рек Тигра и Евфрата, по берегу Средиземного моря, в направлении с севера на юг, лежит горная страна, где уже в далекие доисторические времена процветала всемирно — историческая культура. Наиболее знаменита была Палестина, или Ханаан, холмистая страна, занимавшая южную часть богатого лесами Ливана и покрытого снегами Гермона и Антиливана.

Это небольшое государство, природе которого Иордан — главная жизненная артерия страны — придает своеобразный характер.

Иордан образуется из слияния нескольких ручьев, берущих начало в покрытом вечными снегами священном Гермоне, стремительно мчится меж крутых скал, протекает через маленькое, заросшее камышом и болотными травами озерцо и через более значительное озеро Тивериада, «Око Галилеи». «Вся Палестина, — говорит Карл Риттер, — по справедливости смотрит с восторгом на прекрасные, покрытые снегами вершины Гермона, ибо здесь источник плодородия и богатства страны; земледелец и пастух, певец и пророк, наука и поэзия черпают отсюда свои лучшие образы символы».

В эпоху Нового Завета на хорошо обработанных берегах Иордана произрастала почти тропическая растительность и водились почти тропические животные. «Розовые цветы олеандров, словно утренняя заря, освещали долины и холмы, фиговые пальмы, виноградная лоза и солнечная трава покрывали берега, и, между тем как кедр и маслина украшали возвышенности, по берегам колебали свои веерообразные верхушки стройные пальмы. Вокруг раскинулись многочисленные города и селения, и изобиловавшее рыбой озеро было покрыто бесчисленными судами. Теперь же невзрачный челн лишь изредка оживляет зеркальную поверхность озера, а пустынные берега его безлюдны».

Меж веселых, украшенных тамарисками, поросших травою и камышом берегов, принося стране благодатную влагу, устремляется Иордан по крутому склону от озера Тивериада к прелестной долине Иерихона, который составлял резиденцию царей иудейских. В течение почти десяти месяцев в поразительном изобилии созревали в этом раю фиги, финики, виноград, лимоны. На обширных плантациях произрастал драгоценный бальзамовый кустарник, сок которого, благодаря своим целебным свойствам, одинаково высоко ценился на юге и востоке.

Розовые сады и пальмовые рощи Иерихона сменялись тоскливой пустынностью Мертвого моря, в горько — соленой воде которого не обитает ни одно живое существо. В его бездонных глубинах Иордан погребает свои свежие струи. Вблизи соленого моря совершенно исчезает всякая растительность. Далеко вокруг него почва пропитана солью, и многочисленные серые и асфальтовые источники свидетельствуют о былой вулканической деятельности. А вулканические извержения уже в историческую эпоху, как известно, разрушили порочные города Содом и Гоморру.

От Мертвого моря до самого Иерусалима тянется скалистая страна, пустыня Иудеи. В ее уединенных, но веселых долинах находили себе пристанище отшельники и общины ессев.

К югу от Антиливана до самого Мертвого моря простирается плоскогорье Гилеад, принадлежавшее некогда племенам Рувима, Гада и отчасти Манассии, покрытое пастбищами, прекрасными дубовыми лесами, прорезанное долинами, засеянное хлебом и масличными деревьями и орошаемое пенистыми волнами Ябока.

Западная горная страна представляет собою узкую береговую полосу на всем своем протяжении прорезанную и окруженную крутыми горными кряжами, которые в Ливане достигают 8–9 тысяч футов высоты.

«Ливан» означает «белая гора». Об его вечных снегах упоминает уже Иеремия, и теперешний араб говорит: на ее главе покоится зима, на ее плечах приютилась осень, у ног ее дремлет лето.

Северная часть занята холмистой страной Галилеей; вся страна покрыта зелеными горными лужайками, прелестными долинами, смеющимися фруктовыми садами, шумными лесами и изобилует густонаселенными городами и селениями. Здесь «окруженный зеленеющими холмами», в прекрасном уединении, точно чудная келья, далекая от всей земной суеты, лежит Назарет, известный ныне под именем Насры.

К югу от Галилеи простирается орошаемая рекой Кисопом равнина Израиля, на небольшом пространстве которой природа развернула богатства всех времен года; на западном ее краю скалистым гребнем выдался в море суровый Кармел.

С юга к равнине Израиля примыкает богато орошенная и прекрасно обработанная страна Самария. С давних времен она славилась своими увенчанными лесом горами, с их сочными пастбищами, и своим умеренным здоровым климатом.

По мере приближения к границе Иудеи, «главному оплоту иудейства», исчезают постепенно луга и весело журчащие источники. Вся природа принимает более суровый и дикий характер. Неприступные известковые горы большей частью пустынны и негостеприимны и мало приспособлены для обработки. Редко проливается обильный дождь на жаждущую землю, обвеваемую сухими южными ветрами, приносящимися из близлежащей аравийской пустыни. Лишь неутомимое трудолюбие бедного наивного народа могло извлечь из скудной почвы кое — какие плоды.

Здесь находится главный город Иерусалим. «История, которая поместила Афины на бесплодной скале, Рим — среди болот и пустынь, воздвигла Иерусалим на обнаженном каменистом утесе». Этот священный город, со своим храмом Иеговы, видевший некогда оживленные празднества во время великих религиозных торжеств иудейства, стал впоследствии «целью, к которой стремились крестоносцы и паломники и при виде которой они преклонялись с молитвой, приветствуя ее радостными возгласами; город, на который рассеявшийся по лицу земли народ израильский взирает с гордостью и с душевной болью и тоской, город, которому даже мусульмане дают название ElKuds, то есть «священный».

Жители Палестины, окруженной самыми культурными народами древнего мира, участвовавшей во всех великих событиях античной истории, находились постоянно в состоянии духовного напряжения. Этому слабому народу нередко приходилось оберегать свою веру — монотеизм — от чуждого влияния вавилонско — ассирийского всемирного господства, от внешнего блеска финикийской цивилизации, от премудрости египтян, от эллинской красоты. В этой борьбе за самое высокое, что у него было, израильский народ развил в себе, довел до полного расцвета свои природные задатки, свои индивидуальные черты. В израильтянах выработались та энергия, та несокрушимая гибкость, та необычайная стойкость национального характера, равные которым вряд ли можно найти во всей истории человечества и которые многократно засвидетельствованы историей иудеев.

Считая известными важнейшие хронологические даты, мы ограничимся для своих целей лишь следующими указаниями.

Длившиеся много веков тяжелые вавилонское и ассиро — персидское пленения сменились владычеством Александра Великого, господством Птолемеев и затем Селевкидов из Сирии; все это следовало одно за другим; наконец, несчастный народ после почти сорокалетней борьбы был освобожден героическим родом Маккавеев (167–130 гг. до Р. X.). Один из членов этого рода, Аристобул, принял царский титул (105).

Тяжелые страдания, неустанные труды и победоносная борьба снова, хотя и постепенно, создали из иудеев народ, который, казалось, занял среди других народов самостоятельное и почетное положение.

Блестящую эпоху династии Маккавеев сменило мрачное время царя Ирода. По трупам славного княжеского рода и мужественных патриотов проложили себе дорогу к Сионскому престолу хитрые и отважные потомки Ирода, пользовавшиеся расположением римских императоров. Не лишенные благородства и великодушных стремлений, эти почетные царедворцы, искренно преданные ненавистному для народа врагу, презирали со всей дикостью восточного деспотизма идеальные течения в жизни народа и неуклонно и упорно преследовали лишь одну цель: утвердить в Иудее свою власть.

Вполне понятно, что при таких условиях они не могли прибрести расположение народа, «склонного рассматривать с трансцендентальной точки зрения всю жизнь до ее мельчайших деталей». Тем с большей страстностью он обратил свои взоры на храм, это национальное святилище, в котором он видел свое единственное приобщение и который во все времена составлял его радость и его гордость, и тем с большим благоговением стал относиться он к первосвященнику.

Но так как все высшие должностные лица в большей или меньшей степени зависели от милости преемника Ирода или римских прокуроров, то, несмотря на их громадное влияние на умы, настоящий дух иудейства — теократическая идея постепенно покинула их и нашла свое последнее прибежище в раввинских школах. Это было следствием горестного чувства, вызываемого потерей политического существования государства.

Каждый палестинский город средней величины имел свою школу или синагогу. Богослужение, совершаемое в последней, должно было заменять участие в богослужении иерусалимского храма. Сотни жаждущих познания юношей и благочестивых мужей проводили в синагоге целые дни и с благоговением внимали разъяснениям Священного Писания и глубокомысленным схоластическим толкованиям запутанных вопросов права.

Таким образом школа распространяла во всех слоях народа точное знание закона и создавала целые кадры учеников, которые делали своим призванием изучение Священного Писания.

Наряду с левитами, избранными учителями народа, создался особый класс писателей, раввинов, ставивших задачей своей жизни изучение и дополнение закона, сохранение в чистом виде религии Моисея и предание ее народу.

Этой задачей раввины отдавались с изумительным рвением. Чтобы предотвратить возможность отпадения от веры отцов, они подчинили Закону «пестрое разнообразие жизни». Их учение совершенно отвергало право человека поступать по собственному усмотрению, и каждый род занятий подводился под «категорию запрещенного или разрешенного». Уже и без того строгие предписания относительно пищи стали еще строже, количество очистительных обрядов было увеличено, а всякое отступление от закона влекло за собой суровую кару. До полного абсурда доходили их хитроумные рассуждения о том, «в каких случаях погружать руки в воду, держать ли их вверх или вниз, омывать ли всю кисть или лишь концы пальцев».

Неудивительно, что эти бесчисленные, сложные предписания совершенно затуманили народное сознание и заслонили истинные основы религиозной и нравственной жизни.




САДДУКЕИ И ФАРИСЕИ


Те огромные требования, которые школа предъявляла к народу, оказались невыполненными. Страстная любовь народа к своему Закону охладела, и лишь немногие все еще искренне стремились провести в жизнь теократическую идею.

Таковы были главным образом три большие партии, в которых проявилось религиозное движение той эпохи: саддукеи, фарисеи, ессеи.

Слово «саддукеи» означает «праведные», то есть строго следующие букве закона. Легендарный основатель этой секты Цадок, по — видимому, представляет собою вымышленную личность, «имя которой этимологическим путем выведено из слова «Саддукеи».

Саддукеи являлись консервативной партией, хранителями собственности и власти, представителями существующего порядка и законности. К ним принадлежала иудейская аристократия — храбрые воины, в битвах с соседними народами завоевавшие бессмертную славу и приобретшие большие богатства, ловкие дипломаты и искусные посредники, которые, благодаря сношениям с дворами азиатских властителей и постоянному соприкосновению с внешним миром, усвоили более свободные взгляды на жизнь. Саддукеям принадлежало преимущественное право на получение высших должностей при храме. И вплоть до самого разрушения Иерусалима (в 70 г.) пост первосвященника почти беспрерывно занимали лица, принадлежавшие к секте саддукеев.

Но, несмотря на это, священнослужители не выказывали особой любви к святилищу. Немногочисленная, не пользовавшаяся особенно большим влиянием в народе, партия эта больше интересовалась государственными делами Иудеи, чем религиозными вопросами, которые занимали в сердцах саддукеев лишь второстепенное место. Они проповедовали, правда, необходимость праведной жизни, но совершенно не заботились о строгом соблюдении постов и очистительных обрядов. В своем вероучении и жизни они руководствовались лишь писаными законами, Торой. К изустному преданию они относились с пренебрежением.

Эта привилегированная партия сталкивалась на почве народной жизни со строго ортодоксальным направлением, представителями которого были фанатичные руководители синагоги. Сплотившись вокруг школы, они боролись против злостных еретиков со всей беспощадной непримиримостью, столь свойственной этим людям. Они стремились к точному осуществлению священных заветов и предписаний, к неуклонному выполнению Закона отцов, стремились создать на земле истинное Царство Божие и доставить народу израильскому обетованное блаженство.

Они считались самыми глубокими знатоками и самыми учеными толкователями Закона. «Премудрость Священного Писания, справедливость, благочестие, святость согласно Закону — вот что было их лозунгом». Эти благочестивые законники назывались фарисеями, то есть особенными святыми, чистыми.

Предметом жестокой борьбы между ними и саддукеями был вопрос о богослужебном ритуале. Фарисеи требовали безусловной точности в соблюдении всех религиозных предписаний, самых тщательных очищений перед богослужением, перед чтением Закона и т. д. Саддукеи же, больше ценя личное начало, придавали наибольшее значение внутреннему убеждению, чем пустым внешним наблюдениям.

Но еще ярче глубокая противоположность между обоими враждебными направлениями выступала в их миросозерцании.

Важную цель своих стремлений фарисеи видели в достижении провозглашенного пророком Царства Божия. К тому, чтобы заслужить эту божественную награду, сводилось их благочестивое рвение, «со всей той суетливостью, преувеличениями и нравственной нечистоплотностью, которые свойственны всякому корыстному служению». Эту награду они сулили своим ученикам, всем, кто стремился к добродетельной жизни. Тех, кто погибал в борьбе за Закон, утешали обещанием будущей вечной жизни и грядущим воскресением в непорочном теле, в то время как злым угрожали неминуемой вечной карой.

Саддукеев не могли воодушевить такие фантастические упования. Им недоставало религиозной убежденности, фанатичного воодушевления, истинной любви к своему народу. В противоположность укоренившимся на Востоке представлениям, они отрицали всякий авторитет, довольствуясь существующим более или менее сносным порядком вещей, смеялись над теми обещаниями, которым не верили уже их отцы. Они полагали, что счастье и страдание человека всецело зависят от его собственного поведения. Наградой и карой за добрые и злые дела являются результаты его дел, и вовсе нет необходимости признавать загробную жизнь, где Бог будет согласно высшей справедливости судить человеческие дела, и незачем ожидать награды в царстве Мессии.

Этот взгляд вполне совпадает с истинным духом учения Моисея, который ничего не знает и не говорит ни о бессмертии души человеческой, ни о вознаграждении или наказании человека после смерти. Истинная религия Иеговы указывала своим последователям на блага земной жизни, «обещая им продолжительную, счастливую жизнь здесь, на земле, цветущее здоровье, множество детей, обильные жатвы и плодовитость стад», а неверным угрожая всеми земными бедствиями.

Учение фарисеев возлагало на народ непосильную тяжесть, хотя верующие и подчинялись бесчисленным скучным предписаниям в надежде на будущую великую награду. Под тяжестью великих национальных бедствий восприимчивый ум народа израильского стал искать в фантастических мечтах о будущем то, в чем отказывала жестокая действительность.

И так как, далее, судебная деятельность фарисеев отличалась мягкостью — они стояли не на точке зрения нравственной испорченности, а на усмирении человеческих слабостей, так как их внешность свидетельствовала о жизни, полной строго воздержания, так как они отличались высокими добродетелями, были кротки и приветливы в обращении со всеми, к тому же питали по отношению к язычникам — римлянам национальную ненависть и религиозное отвращение, а к ненавистным народу потомкам Ирода относились как к заклятым врагам, — то вследствие этого простой народ глубоко почитал фарисеев и всегда был готов подчиниться их указаниям и защищать их.

Фарисеи применяли свою деятельность в трех областях: они являлись законоведами в синодиях (судах), преподавателями наук и проповедниками.

Между тем гордые саддукеи, которые, благодаря своему высокому положению и своему богатству, близко соприкасались с господствующей властью и в вопросах политики поддерживали Ирода Великого, будучи верноподданными римского императора и нисколько не отвергая эллинской цивилизации, научившей их наслаждениям жизни, вызвали к себе глубокую ненависть народа.

Борьба демократии с аристократией окончилась, как и у всех других народов, тем, что первая утвердилась на поле брани, отвоеванном после упорной борьбы. Народная партия сделалась неограниченной властительницей во всем Израиле и, наконец, с торжеством увидела в своем лагере и всех жаждавших деятельности младших членов духовной аристократии.




ЕССЕИ


Слово «ессеи» означает, по — видимому, «святых», «благочестивых» или «созерцающих». С большим, однако, правом его можно производить от еврейского «Хашшайм». Согласно этому словообразованию, слово «ессеи» означает «молчание», «мисты».

Та же тоска по праведной жизни, возможно точном и строгом выполнении закона, которым фарисеи неустанно стремились дать господство в духовной жизни общества, побудила ессев удалиться от народной жизни и в строжайшем уединении осуществлять свой высший для той эпохи нравственный идеал — цель, достижение которой было немыслимо в неустанной суете городской жизни, при оскверняющем соприкосновении с порочными людьми.

Зарождение ессеизма ускользает от исторического исследования. Их поселения нужно искать преимущественно в прелестных горных долинах, которые прорезывают расположенное между Иерусалимом и Соленым озером дикое плоскогорье.

Герцфельд придерживается того мнения, что орден ессеев был основан одним александрийским иудеем около 220 г. до Р. X. Этот аскет — мечтатель принял зародившееся в Александрии аллегорическое толкование Библии и, после того как был посвящен в премудрость египетских жрецов, основал у себя на родине союз по образцу пифагорейского.

Меланхолическое настроение ессеев, их строго регулярный образ жизни легко могли произвести на поверхностного наблюдателя впечатление, что здесь готовились к смерти люди, утомленные жизнью. Так, Плиний рассказывает: «К западу от Мертвого моря, настолько близко, насколько позволяет этот нездоровый климат берега, живут ессеи. Они ведут уединенный образ жизни и представляют собою самый странный народ среди всех обитателей земного шара; они воздерживаются от всяких сладостей, не имеют ни жен, ни детей и живут лишь в обществе своих пальм. Ежедневно прибывающими новыми членами постепенно пополняется состав общины, ибо число утомленных жизнью людей, которых житейские бури побудили принять учение ессеев, значительно. Могло бы показаться невероятным, что народ, среди которого никто не рождается, продолжает существование в течение тысяч веков. Так для одних оказывается выгодным утомление жизнью других».

Каждая колония имела свой общий дом с купальней, в которую была проведена холодная ключевая вода, с комнатой для трапез и собственной синагогой. Не довольствуясь общинной жизнью, уединенно селились у горных источников те аскеты, которые хотели еще строже, чем их братья, осуществлять свой идеал жизни.

В эпоху, когда ессеи еще не вполне удалились от жизни народа, их общины были разбросаны также в некоторых городах Иудеи. Странствующие братья, узнававшие друг друга по известным тайным знакам, всегда находили здесь гостеприимный приют.

В эпоху расцвета общины число ессеев достигало 4000. Они представляли собою хорошо организованную общину, управлявшуюся выборными должностными лицами, которым все беспрекословно повиновались.

Ессеи занимались преимущественно хлебопашеством, но не с целью наживы. Все продукты своих трудов они передавали своему начальнику, всякий заработок вкладывался в общую кассу, куда каждый член отдавал, после предварительного испытания, все свое имущество.

Следствием общности имущества был умеренный образ жизни и простые нравы ессеев. Свой дневной труд братия начинала еще до восхода солнца чтением псалмов и молитв. Затем каждый брался за свою работу. Работали до 11 часов и потом все снова собирались для совместного купания. Очистившись, облекались в светлые одежды и затем приступали к трапезе. Молча вступали они в трапезную, но никто не прикасался к пище, пока глава братства не освящал ее молитвой, как бы превращая ее в священную жертву. Пища состояла лишь из хлеба, овощей и воды. Вино и мясо были строжайшим образом запрещены. Трапезная считалась неприкосновенным святилищем, недоступным для непосвященных. Во время трапезы господствовало торжественное молчание, производившее на неучаствовавших в ней впечатление какой‑то таинственной мистерии. Трапеза заканчивалась молитвой, которую произносил глава братства. Священная одежда снималась, и все приступали к послеполуденной работе. Она продолжалась до наступления вечерней темноты, после чего следовала такая же трапеза, в которой принимали участие также и странствующие братья из других общин. День заканчивался общей молитвой, «чтобы душа, преисполненная чистых помыслов, погрузилась в сон и до пробуждения не возбуждала жизнедеятельности тела». Так протекали дни из года в год, однообразно и торжественно.

Проста и скромна, как пища братии, была также их одежда. Летом они носили платье без рукавов; зимней одеждой их был грубый плащ.

Так как ессеи признавали лишь различие между чистыми и нечистыми, то они были решительными противниками рабства. Они отвергали его как ужасную несправедливость. Общая мать создает и кормит всех людей, как кровных братьев, и лишь злобная алчность разрывает тесные узы родства.

Умеренные во всех своих потребностях, неустанно обуздывавшие свои страсти, добросовестные во всякой работе, «милосердные по отношению к бедным и нуждающимся в помощи, ессеи являлись истинным олицетворением гуманизма, и их братство было поистине союзом добродетели в высшем смысле этого слова.

Заветам своего учения ессеи следовали с величайшим рвением. Субботу проводили они в молитвах, собираясь на богослужение в своей синагоге. Тогда прекращалась всякая работа. Не зажигая огня, не прикасаясь к домашней утвари. Закон говорил: не убивай, и ессеи отрицали войну и все, что могло служить целям войны, например изготовление оружия. Братья не считали возможным умерщвлять даже животных и потому питались лишь растительными продуктами.

В члены общины допускались люди всех возрастов. Перед вступлением новый член должен был пройти трехлетний искус. Вооруженный топором — символом труда, — снабженный белой одеждой и передником, надевавшимся при омовении рук, новый член вступал в первый разряд, где он знакомился со строгими правилами жизни братства и давал обет следовать им. Но в ряды истинных членов он еще не допускался. Если поведение его в течение первого года оказывалось удовлетворительным, то его переводили во второй разряд. В нем оставался он два года. Здесь он получал уже право общаться с посвященными, но не мог ни прикасаться к ним, ни принимать пищу вместе с ними. Если новый член и второй искус выдерживал успешно, то он торжественно вступал в более тесный круг братии. При этом давал последний страшный обет, принося следующую клятву: «Почитать Творца, быть справедливым по отношению к людям, никому не причинять зла ни по собственному побуждению, ни по чьему‑либо приказанию, поддерживать право и ненавидеть неправого, соблюдать верность по отношению ко всем, любить истину, уличать лжеца, держать руки в чистоте от всякой кражи и сердце от неправедного стяжания».

Ввиду глубокой морали, несомненно, заключающейся в клятвах ессеев, да позволено будет назвать ессеизм зарей нового времени, христианства. Здесь впервые за все последние века существования иудейства внутренняя жизнь человеческой души была признана целью закона, целью религии.

Далее новый член клялся не иметь тайны от братии, но ничего не выдавать чужим, если бы это даже стоило ему жизни, передавать новым членам учение братства лишь в таком виде, как он сам узнал его от старших членов, не принимать никакой пищи из рук непосвященного, свято охранять книги братства и помнить имена ангелов.

Только дав торжественный обет выполнять все это, ученик получал право участвовать в общих трапезах. К четвертому и высшему разряду принадлежали все те, кто соединял в себе всю высшую премудрость ессеев. В большинство общин женщины не принимались.

Там же, где брак допускался, для женщин существовали еще более строгие правила очищения, чем для мужчин.

Нарушивший установленные правила исключался из общины. Это решение, постановлявшееся собранием из 100 членов, было окончательным и безапелляционным. Если исключенный считал себя связанным данной клятвой, то погибал в нищете. Он предпочитал умереть голодной смертью, чем принять пищу и питье из рук другого еврея.

Строгое воздержание, отшельническая жизнь, полная тяжелых лишений, уничтожала перед их духовным взором пределы времени и делала им доступным, как они полагали, провидение будущего.

Вера в изумительный дар предвидения ессеев распространилась даже в народе, который с восторгом принял ее. Нередко прорицателей будущего призывали в палаты вельмож или даже самого царя, «когда зловещий сон пугал воображение, когда удача напоминала о завистливой судьбе».

Но, заглядывая в будущее, ессеи не составляли гороскопов для отдельных лиц, «их интересовало лишь обещанное пророками грядущее Царство Божие», которое они рисовали себе в самых радужных красках; стать достойным этого Царства Божия и призвать его с неба на землю, свято исполняя волю Божию, было целью их самых горячих стремлений.

Пророчество наиболее выдающихся братьев и опыт всего братства создали с течением времени целую сокровищницу тайных знаний, которые были занесены в священные книги братства и составили его тайное учение.

О содержании его дает некоторые сведения иудейский историк Иосиф Флавий (37–93 гг. по Р. X.). Хотя он сам был ессеем и дал обет сохранения тайны, но он все же не мог устоять против искушения дать некоторые ценные указания на этот счет.

По его сообщению, эти книги прежде всего заключали в себе полные списки ангелов; сохранять в тайне имена их было, как известно, одним из важнейших обетов, даваемых стремившимися к святости членами, при их поступлении. Имена ангелов не служили лишь для различия их между собою; в них заключалось также представление о природе и свойствах высших существ, а знание этих свойств при известных условиях давало возможность призывать ангелов с неба на землю.

Такие списки ангелов имеются также в апокалиптической Книге Эноха; автор ее узнал эти имена благодаря своему общению с небесным миром: Уриил, ангел грома и жизни; Рафаил, ангел человеческих душ; Рагуил, карающий мир и светила; Михаил, ангел благочестивых; Саракуил, ангел грешников; Гавриил, поставленный над змеями, раем и херувимами.

Кроме этих познаний, братство обладало также специальными сведениями о тайных свойствах камней и растений, целебных снадобий и лечебном искусстве, которое благоговейно хранилось и неустанно развивалось дальше.

Обладание этими тайными книгами все более и более удаляло братство от внешнего мира и накладывало на жизнь братии особенный отпечаток.

Этому способствовало также убеждение, что основным законом братства, совершенно отказывавшегося от употребления мяса, противоречит принесение кровавых жертв в Иерусалимском храме. Этим путем ессеи разорвали последнюю связь, которая до сих пор еще так крепко соединяла их с теократией, с избранным народом, хотя мстительные дары, которые они приносили в храм, как будто бы и доказывали противное.

Община ессеев, достигшая полного расцвета еще при Иисусе Христе, совершенно исчезает с исторического горизонта в первые же десятилетия по возникновении христианства. Последние члены ее, смешавшись с последователями Христа, образуют странное общество нищенствующих аскетов.

Ессеи оказали, по — видимому, лишь незначительное влияние на жизнь иудейского народа; вероятно, что они никогда не стремились выдвинуться вперед.

Да и по самому настроению своему Братство относилось отрицательно к такого рода планам. Оно не могло, да и не пыталось оттянуть или отвратить предрешенную судьбой гибель несчастного народа.

По образцу Братства будто бы был учрежден союз терапевтов у озера Мерис близ Александрии; он представлял собою братство монахов — аскетов, проповедовавших эзотерическое учение. Но историческое существование терапевтов в настоящее время с полным основанием отрицается.

Являясь выражением религиозного отчаяния, братство ессеев указывает скорее на начинающееся разложение народа. Спасение отдельных личностей при всеобщем крушении — вот его лозунг. Но все же ессеизм свидетельствует о том утешительном факте, что и дохристианское человечество в значительной степени обладало благородными стремлениями и здоровыми задатками духовной жизни — драгоценный вклад его в развитие нового мировоззрения.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. МИСТЕРИИ ВРЕМЕН УПАДКА

Когда Рим раскинул свое владычество с одного края мира до другого, в руках римлян очутилось разом все, что только могли захватить человеческие силы: мировая власть и величие, все блага и сокровища земли, необычайно разносторонняя духовная культура. И все-таки род человеческий томился под тяжестью разложения.

Безмерные богатства — добыча победоносных легионов — которые они сносили в столицу мира со всех концов земли, манили к разнузданным наслаждениям, а тяжелый труд и простой образ жизни прадедов стал несносен для их потомков. Богатства росли с поразительной быстротой; вместе с тем с неимоверной силой возрастала жажда наслаждения, и, наконец, она перешла всякие границы. Роскошь и ужасающий разврат шли рука об руку. Все кругом было пропитано самыми низкими пороками и преступлениями. И под гнетом тирании цезарей, в чаду разврата, которому нет имени, римляне растеряли всю свою духовную мощь и свои физические силы. Люди труда, достойные граждане, патриоты республики стали рабами империи, лицемерными, малодушными, развратными. Процесс разложения принял ужасающие размеры.

Преступления и порча нравов из Рима распространились по всей Италии и провинциям, и в бешеном водовороте всеобщей развращенности добродетель стала казаться почти преступной.

Глубоко потрясенная, старая вера в богов потеряла свою власть над умами. Поскольку фривольная, полная иронии поэзия Овидия, Горация, Лукреция, Пропорция, Марциала не успела еще вытравить жалкие остатки религиозного чувства у образованных классов, последние, предавшись учению философии и ее теоретическим и практическим выводам, прониклись презрением к исконной народной религии, ибо в результате все эти так ревностно разрабатывавшиеся тогда философские системы (эпикурейцев и стоиков — с их плебейским двойником, школой циников — академиков, перипатетиков, пифагорейцев и неоплатоников), на чем бы они ни основывались, все же сводились лишь к критике и отрицанию старой государственной религии; и нивелирующее влияние просвещенных сатириков и философов не встречало энергичного отпора со стороны какой‑либо замкнутой жреческой касты.

Народ потерял былую непосредственность веры; у него уже не было прежней твердости убеждений, и он стоял перед своими богами опечаленный, отчаявшийся, потерявший всякую надежду.

В полную радостного труда эпоху отцов, когда лишь настоящее, лишь земное существование составляло главное содержание человеческих желаний, каждый просил у богов для себя и для своих близких блаженства как награды за свои жертвоприношения, молитвы и верность божественным заветам. Особенную неудачу человек приписывал гневу какого‑нибудь бога, если чувствовал себя виноватым, или же зависти со стороны одного из богов, если вины не ощущал. Гнев и зависть небожителей обыкновенно смягчались надлежащими жертвоприношениями и благочестивыми воздаяниями, обетами и молитвами.

Но в эпоху всемирной римской империи порабощенные народы познали все бессилие национальных богов: изнывая под гнетом высасывавших их кровь надменных римских наместников, они нигде не находили помощи и защиты против бесстыдного насилия. Жестоко разочарованные во всех своих упованиях, люди начали сомневаться в могуществе, справедливости и даже в самом существовании богов, которых они до сих пор почитали. И когда вслед за этим политика религиозной веротерпимости повлекла за собою смешение существующих в государстве бесчисленных, принципиально различных религий, когда римские и греческие боги проложили себе дорогу в Африку и Азию, а египетский, персидский, сирийский, малоазиатский пантеоны, в свою очередь, открыли двери своих олимпийских жилищ и послали своих небожителей на запад, тогда‑то следствием всего этого было полнейшее забвение идеального содержания древнего мира богов.

Но всеобщему презрению предан был этот мир богов, когда безумные цезари типа Калигулы, Нерона, Доминиана еще при жизни стали требовать для своих любимцев божеских почестей. Даже самому простодушному уму апофеоз таких жалких тиранов должен был казаться смешным.

Так свершилась гибель старой народной религии. Тем более сильное впечатление производило на все глубокие умы ожидание нового, лучшего времени, которое предчувствовали поэты, которое возвещали далеко распространившиеся и на Западе пророчества о грядущем Мессии. Особенно замечательна в этом отношении четвертая эклога Вергилия, в которой излилась страстная жажда коренных изменений жизненного строя. На Востоке, распространяемая иудеями, передавалась весть о предстоящем появлении какого‑то могущественного иудейского царя, а в Рим проникли слухи, что мировая власть перейдет к Востоку.

Если уже эти темные пророчества и надежды исподволь прокладывали дорогу беспрерывно разрастающемуся христианству, то этому в еще большей степени содействовала мощно расцветающая в ту эпоху религиозного разложения литература — последняя вспышка быстро шедшего к могиле античного духа. Сочинения писателей той эпохи, как, например, Лукиана из Самосаты, знакомят с вопросами, которые занимали, главным образом, мысль образованных людей того времени. Повсюду замечается робкое, торопливое искание неизвестной мудрости, тревожное исследование природы Божества, вопроса о бессмертии души; повсюду мучительные попытки отчаявшихся умов создать на почве старых религий новое мировоззрение, которое наполнило бы серьезным содержанием убогую земную жизнь и успокоило бы тоску удрученного сердца, дав ему вечную цель, — любопытное и вместе с тем трогательное явление.

Излюбленным средством для достижения этой возвышенной цели были развратные оргии восточного культа с его фантастической демонологией, а также прорицания и магические формулы друидов; другим средством для достижения бессмертия и блаженства души являлись мрачные, таинственные мистерии с символическими посвящениями, которые напоминали священные обряды христианства: крещение, причащение и чудо воскресения.

Из Вавилона, Сирии, Египта и Малой Азии вышли целые полчища таинственных личностей, которые в качестве толкователей слов, прорицателей будущего, знахарей, кудесников встречали радушный прием у высщего сословия и у народа. Особенной известностью пользовался уже упомянутый выше Аполлоний Тианский.




ГЛАВА ВОСЬМАЯ. МИСТЕРИИ ВРЕМЕН УПАДКА РИМСКОЙ ИМПЕРИИ





МИСТЕРИИ МИТРЫ


Кроме культа Исиды и Вакха, с которыми мы познакомились выше, главной религией искупления умиравшего язычества были мистерии Митры, получившие широкое распространение и пользовавшиеся большим почетом в течение многих лет.

Вначале Митра не принадлежал к наиболее почитаемым богам иранской религии; лишь со времени Ксеркса I он, в качестве бога солнца, сделался главным божеством персидского культа. После того культ Митры из Ирана распространился по всей Азии, а приблизительно с 70 г. до Р. X. и по всему Западу, «где он был встречен с той страстью ко всему экзотическому и таинственному, которая предшествовала падению язычества, как бы последняя вспышка его меркнущего света перед восходящим солнцем христианства». Так как

Митра считался также проводником душ из мрака земной жизни в небесную обитель, это представление сделалось центральным пунктом удивительных мистерий, члены которых составляли тайное общество.

Мистерии торжественно справлялись братством Митры во время весеннего равноденствия в уединенных пещерах, природных или искусственных гротах. В такого рода «Митреях» воздвигались алтари, ставились изваяния и символические фигуры, которые должны были изображать неподвижные звезды и планеты, знаки зодиака, стихии, путь души через солнце и планеты.

Обряды, предшествовавшие посвящению, символизировали борьбу братьев с Ахриманом, злым духом, и его слугами, то есть освобождение человечества от гнетущего чувства нравственного несовершенства; соответственно этому обряды состояли из целого ряда тяжелых искусов и телесных истязаний, которые нередко заканчивались смертью.

Это подтверждается многочисленными черепами, которые были найдены в Митреях Рима, Александрии, во многих альпийских и придунайских пещерах. Некоторые обряды из прежнего культа Митры сохранились еще в армянской церкви.

По числу планет верующие делились на семь разрядов, причем каждый разряд имел свое учение и свои обряды. Проходя эти семь ступеней добровольных лишений и испытаний, посвящаемый должен был проявить мужество и душевную стойкость, прежде чем признавался достойным вступить в тайное общество, где в награду ему сулили меч и венок — своеобразные регалии братства. «По сообщениям христианских апологетов, во время мистерий вновь посвященному члену подавали хлеб и кубок с водой, причем произносились подобающие случаю слова. Сосуды с водой были символом источников. Далее посвящаемым вместо воды лили на руки мед для омовения и при этом им внушали не прикасаться ни к каким вредным и нечистым вещам. Мед означал свойство постоянства».

Этому искусу подвергали себя даже некоторые императоры, как, например, Траян, Домициан и Юлиан Отступник, который был ревностным приверженцем культа Митры. Еще в 362 г. эти мистерии торжественно справлялись в Константинополе, но вскоре были упразднены.




ТАВРОБОЛИИ ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ И АТТИСА


Митра давал вечную жизнь душам посвященных, очистившихся посредством искуса, и той же цели надеялись достичь при помощи культа сил природы и подземных богов.

Уже древние эллины облекли в форму мистерий, исполнявшихся еще во времена царей, тайные учения о круговороте жизни, о смерти и воскресении, связывавшиеся с мифом о Деметре, Персефоне и Дионисе. Но выродившееся язычество не удовлетворилось поэтически и художественно обставленными элевсинскими празднествами; оно искало для себя прибежища в тайных культах, где крайности — внешняя обрядность, чувственные страсти и добровольные мучения — соединялись в отвратительном сочетании.

Таковы тавроболии великой Матери и Аттиса. Великая Мать — мать всей олимпийской семьи богов — в древней Греции играла лишь подчиненную роль. На Крите же, омываемом морскими волнами — этой классической родине древних мифов, легендарном месторождении Зевса — она пользовалась большим почетом. Образ греческой Матери богов слился скоро с образом азиатской Кибелы, в честь которой во многих местностях Малой Азии устраивались оргии: таким образом, она превратилась в мистическую богиню земли, великую жизнетворную богиню природы. Позднее, с представлением о ней слились образы других подобных ей богинь, а именно: Деметры и египетской Исиды.

Любимцем Кибелы и ее жрецом был Аттис, красивый юноша, родившийся от Наны, дочери бога реки Сангариоса, — символ рано увядающего цвета жизни.

Аттис погиб ужасной смертью, и мать богов с безумной скорбью оплакивала его гибель.

В честь его и Кибелы в начале весны устраивалось многодневное празднество, причем участники с дикими криками и при звуках оглушительной музыки подвергали себя ужаснейшим мучениям и предавались беспредельному экстазу наслаждений. Они увечили себя во имя высшей нравственности и в знак своей благоговейной веры. Религиозное безумие, полное отсутствие стыдливости и хаос чувств приводили к ужасающим оргиям.

В Риме оргии в честь Кибелы проникли в 204 г. до Р. X. В то время ни один свободнорожденный римлянин не имел права попасть в число ее жрецов. Но в эпоху Антонимов, когда жадно хватались за все, что могло внести приятное разнообразие в беспросветную монотонность и пустоту жизни, этот культ получил широкое распространение. Знатные римляне и римлянки посвящали себя порочному служению богине, в честь ее на празднествах устраивали фантастические процессии и неистовствовали, как бесноватые.

Умопомрачающие гнусности, совершавшиеся на почве этого азиатского культа природы, в ужасном виде изображены в саркастических рассказах — «греческого Вольтера» Лукиана (род. в 125 г. по Р. X.) и Апулея.

Тогда‑то в честь великой Матери возникли тавроболии. Они подражали христианскому обряду крещения, и им также приписывалась искупающая и очищающая сила «возрождения».

Желающий принять участие в таинстве должен был в полночь подвергнуться удивительной процедуре. Одетый в символические одежды, он становился в яму, которая была закрыта просверленными досками; он должен был стараться, чтобы вся стекавшая в отверстия кровь жертвенных животных, быка и барана, попадала ему на лицо, на волосы или на платье.

Остальные детали посвящения мало известны. Мы знаем только, что число членов братства — мужчин и женщин — было очень велико. В знак своей принадлежности к братству они должны были открыто носить одежды, пропитанные кровью.




ГНОСТИЦИЗМ


Многочисленные тайные культы с их тайными учениями, искусные обманы восточных чудодеев не могли надолго сохранить своего престижа. Эти пустые призраки, порожденные суеверием, отняли у верующих последний луч надежды и, обманув их, наполнили их души беспросветным отчаянием. И когда не удалась последняя попытка внести свет в античное миросозерцание посредством христианских идей и обогатить человеческий дух и новой христианской, и египетской, и персидской мудростью, и халдейским астрономическим учением о звездах, и сирийскою магией, тогда оробевшая совесть стала искать в христианских общинах последнего убежища, где вечное стремление человеческого духа к слиянию божеского с человеческим могло найти успокоение.

В особенности все «угнетенные, страждущие и обремененные», бедные и рабы с восторгом прислушивались к радостной вести о новой, несущей отраду и утешение, религии и всей душой устремлялись к ней навстречу, так как своим учением о свободе, братской любви и равенстве всех людей она отводила им достойное место в гражданском обществе.

Но и образованные и знатные люди также, не задумываясь, примыкали к этой полной глубокого нравственного содержания религии, которая своим учением о Христе, Сыне Божием, и его чудесах, своими символическими таинствами крещения и причащения отвечала роковой склонности эпохи ко всему таинственному.

С не меньшим воодушевлением принимали весть о грядущем блаженстве и средние классы народа. С тех пор, как они поняли, что старые, обесславленные боги остаются лишь жалким орудием политиков и легким средством обмана, они, в уничтожающем сознании своего духовного бессилия, хватались сначала за всякое суеверие; но вскоре эти средние классы, в особенности солдаты, должностные лица и купцы, странствовавшие по провинциям великой Римской империи, увидели неизмеримое преимущество духовной религии, с серьезным нравственным учением, перед отжившим миром богов с пестрыми религиозными обрядами и сделались вдохновенными носителями и проповедниками истин христианства.

Языческий культ отступал все более и более на задний план перед религией братской любви и равенства. Умственное и нравственное мировоззрение прежних поколений неизбежно должно было потерпеть крушение.

Поэтому все, кто еще крепко держался за полную наслаждений и красоты жизнь старого языческого мира, почувствовали себя призванными бороться не на жизнь, а на смерть со страшным врагом. Более низменные и более благородные мотивы слились воедино, побуждая к энергичному сопротивлению. В борьбе приняли участие и все те, кто в служении идолам находил неиссякаемый источник доходов, и все те, которые считали своей обязанностью охранять честь и мировоззрение древности: жрецы, в храмы которых приносились все менее и менее обильные жертвы; маги и чародеи, дела которых шли все хуже и хуже; художники и ремесленники, изготовлявшие изображения богов и предметы роскоши, прежде раскупавшиеся нарасхват, теперь же отвергаемые с презрением; власть имущие, которые охотно обогащались за счет конфискованных христианских имений; и чернь, жаждавшая грабежей. И в то время как писатели выступали на поле брани со своим духовным оружием, светская власть оттачивала меч преследования.

Среди преследователей христианства называют главным образом самых лучших из императоров, например Траяна, Домициана; данное явление объясняется тем, что именно эти могущественные цезари более всего стремились поддержать античную идею государства, которой они были всецело преданны.

Но кровь мучеников была тем семенем, из которого произросла церковь. От великого кровавого крещения этой эпохи преследований загорелось еще более великое пламя веры. Наиболее благоразумные среди язычников не могли без глубокого изумления смотреть на духовную мощь мучеников, преодолевавшую самые ужасающие муки тела. От изумления до принятия идеи, за которую борются с таким геройским мужеством, всего один шаг, и таким путем кровь одного мученика порождала десять новых последователей Христа. Да и кроме того, в продолжительной борьбе с христианством все орудия реакции, в конце концов, притупились. Христианская вера обошла весь земной шар. «Историческую драму первостепенной величины представляет собою эта юная община, во всеоружии своей новой религии и нового мировоззрения борющаяся с самым могущественным государством в мире, с его языческими культами, с его тысячелетней культурой; церковь, выходящая победительницей после его падения».

С возникновением многочисленных христианских общин, учение апостолов в различных странах получало различное направление, в зависимости от уровня их культуры и в связи с прежними представлениями, тем более что уже не существовало общепризнанного авторитета, от которого можно было бы в затруднительных случаях получить решающее указание, как это делалось при апостолах. Вследствие этого христианское древо жизни вскоре дало некоторые чужеродные побеги.

Таким является прежде всего гностицизм. Именем гностицизма обозначали в первую эпоху христианства более глубокое понимание сущности религиозного мировоззрения, которое, в противоположность установленному вероучению, обычному пониманию его, было достоянием лишь немногих более одаренных или посвященных.

В сущности, гностицизм уже приобрел черты античных мистерий. Он представляет собою попытку преобразовать христианское учение по их образцу и, исходя из фантастически — умозрительного представления о Боге и мире, облечь его в форму новых мистерий, выдавая его за высшую истину.

Подобно греческой философии, гностицизм — в котором можно различить элементы иудейского, сирийского, персидского и даже индийского религиозных учений, философских систем Платона, стоиков и пифагорейцев, — также стремился к разрешению проблем относительно сотворенного мира и Божества как творца этого столь чуждого его духовному существу материального мира, со всеми его недостатками и ошибками, со всем господствующим в мире злом, с разнообразием нравственной природы и т. д. Одним словом, «учение мудрых» пыталось постигнуть природу Божеств посредством созерцания общего хода мировой жизни.

Бог гностиков — это неопределенное, неясное существо, которое доходит до самосознания лишь в многообразных силах, развивающихся из него путем истечения. Видимый мир не есть свободное творение этого Бога; он создан подчиненным Богу зодчим мира, Демиургом, из мертвой, греховной материи.

Человек также есть создание Демиурга; человек «подчинен слепой судьбе и отдан силам, которые властвуют между небом и землей», то есть греху, злому началу. Из этих оков он может быть освобожден только в том случае, когда, при помощи покаяния и самоистязания и, наконец, путем смерти, он избавится от власти тела, и высшие небесные существа (зоны) унесут его в фантастический идеальный небесный мир.

По учению гностиков, Христос — это также эон, который «спустился на землю, чтобы вознести мир в горние высоты Божественного света и разрешить великую мировую распрю, царящую на земле».

Исходя из воззрения, что дух, эта искра Божия, находится в унизительном плену у своего врага, греховного мира, гностики считали своей главной задачей воспитывать в себе людей духа (пневматиков), в противоположность человеку души (психику), происходящему от Демиурга или, пожалуй, от сатаны, и физическому человеку (гилику); они стремились соединяться с первоисточником духа путем гностики и освобождения духа от тела. И, в то время как с этой целью некоторые гностики налагали на себя обет строжайшего воздержания, нередко переходившего в добровольное мученичество, другие, основываясь на том, что нравственно свободному человеку все дозволено, отбрасывали всякие правила нравственного закона и предавались самой необузданной чувственности, пускались в самые нелепые умствования.

Святым таинствам церкви гностики придавали весьма мало значения. Они, правда, не касались церковной веры, признавая ее необходимой для народа, но свои мистерии считали гораздо более важными.

Эти основные воззрения гностиков встречаются во многих учениях, как, например, у орфиков, элкасаитов, манихеев и других. Наиболее ясные и наиболее глубокие учения принадлежат Василиду и Валентину Александрийскому.

Как ни широко распространился гностицизм к середине второго века, но учение страдало такой внутренней невыдержанностью и экзальтированностью, было так разнузданно изменчиво и капризно неустойчиво, что неизбежно должно было отступить перед решительным отпором церкви, и уже к началу третьего века мистерии гностиков можно было считать окончательно искорененными.




ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА И ОРДЕНА СРЕДНИХ ВЕКОВ





ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ИСЛАМ





РОДИНА ИСЛАМА


К югу от Палестины, ограниченной с запада Красным морем, с востока — Евфратом и Персидским заливом, далеко протянулся в Индийский океан большой Аравийский полуостров. Внутренность страны занята обширным плоскогорьем с безграничными песчаными пустынями, а морской берег опоясывают крутые, обнаженные горы, состоящие из красного песчаника и порфира, испещренные дикими ущельями.

Пустынная внутренняя страна, где постоянные вихри вздымают песчаные смерчи, со страшной силой уничтожающие все на своем пути, не имеет ни рек, ни плодородных долин, ни покрытых лесом возвышенностей. «Ручьи, низвергающиеся с гор, поглощаются жаждущей землей, редкие засохшие деревца тамаринда и акации, растущие на скалах, питаются лишь ночною росой». Небольшие запасы воды собираются в цистернах. Лишь после зимнего дождя песчаная пустыня ежегодно покрывается ковром из трав и цветов, который, впрочем, вскоре снова исчезает, сожженный палящим зноем тропического солнца.

Лучшее достояние и часто единственное богатство обитателей этой пустыни составляют их неизменные спутники — верблюд и благородный арабский конь, превосходящий быстротой, выносливостью и умом все другие породы лошадей

Древние географы делили Аравию на каменистую, песчаную и счастливую Аравию — деление, которое до некоторой степени оправдывается устройством страны, но, в общем, довольно произвольное.

На севере каменистую Аравию составлял изрезанный голыми гранитными скалами Синайский полуостров. Песчаной называлась внутренняя пустынная страна, а юго — западная береговая полоса, нынешний Йемен, вследствие плодородия ее долин и горных склонов, носил название счастливой Аравии.

Здесь, благодаря тропическому климату, умеренному свежими горными и морскими ветрами, вызревали сахарный тростник, вечнозеленое и вечноцветущее кофейное дерево, гранатовое дерево, фиги и фиговая пальма. Великолепные леса покрывали склоны гор и пленяли взор, а драгоценный ладан наполнял воздух чудесным ароматом.

Как бы ни были преувеличены основанные на непроверенных древнейших преданиях сообщения древних географов Страбона и Диора о плодородии и богатстве счастливой Аравии, они все же свидетельствуют о том, что обитатели этой страны уже в самую древнюю пору вели оживленную морскую и караванную торговлю, что они жили в многолюдных городах, блиставших богато разукрашенными храмами и чудными дворцами, что своей утонченной культурой они далеко опередили своих соплеменников, бродивших по пустыне в поисках пастбищ, хотя вместе с преимуществами этой культуры они восприняли и все бесчисленные недостатки и пороки ее.

Защищенные от натиска бурных волн мировой истории своим географическим положением, находясь вдали от военного пути великих мировых завоевателей, сила которых разбивалась о неприступные твердыни их страны, гордые сыны пустыни, бедуины, или сарацины (так называлось первоначально одно племя, обитавшее в северной части Аравии, вблизи сирийской границы: впоследствии же это название распространилось от сирийцев на всех арабов), легче могли уберечься, чем все другие семитские народы, от слияния с туземцами и от смешения с ними. Благодаря этому, им удалось сохранить свой национальный характер и простоту прародительских нравов и обычаев и свободно развивать свои природные способности и особенности.

Их душевные силы не были гармонически уравновешены, необузданные страсти господствовали над их разумом, непреклонная воля руководила их желаниями и поступками.

Надменная уверенность в своей исключительной правоте, в связи с легко возгорающимся честолюбием и дикой мстительностью заглушали в них все человечные побуждения и не давали добрым чувствам проникнуть в их душу. Беззаветные отвага и предприимчивость, быстрая сообразительность, необычайная память и тело, закаленное в борьбе с бесчисленными опасностями бродячей и воинственной жизни в пустыне, — вот те преимущества, которые выделяли арабов из среды других семитских народов; им они обязаны своими успехами на поле брани и в области духа, когда впоследствии новая религия объединила разрозненные племена и, воодушевив их в общей верой, направила прежде разъединенные силы к одной общей цели.

Арабы никогда не составляли единого государства. Общественный быт диких сынов дикой природы напоминает нам дни библейских патриархов.

Племена составлялись из разросшихся родов, во главе которых стояли отцы или старшие сыновья. Глава древнейшего рода был в то же время родоначальником всего племени. Все спорные вопросы он обсуждал и решал сообща с советом, состоявшим из вождей остальных народов.

О государственной власти, которая обладала бы принудительными средствами против неповиновения и упорства, у непокорных сынов пустыни не было и речи. «Но тесное единение в семье, глубокое чувство чести и стыда; основанное лишь на уважении, а не на законной власти влияние отдельных лиц, выделявшихся своей храбростью, богатством, многочисленным семейством, умом или опытом, в большинстве случаев вполне возмещали этот недостаток».

Но каких бы жестокостей ни совершал араб под влиянием страстей, священных заветов чести и установленных обычаев он никогда не забывал, никогда не нарушал данного слова, никогда не отступал от правил гостеприимства. Картины идиллической жизни, которые так нравятся в истории израильских патриархов или в поэмах Гомера, снова и снова повторяются в жизни арабского народа и составляют главное содержание поэзии.

Правда, арабская литература не дала ни высокого эпоса, подобного индийскому, греческому, германскому, ни высокой драматической поэзии, но тем богаче поток ее лирики, являвшейся в древности естественным выражением всякого возвышенного настроения.

Древнеарабские поэты, эти герои и искатели приключений, нередко также пророки и судьи, и всегда любимцы всего племени, изображали во вдохновенных песнях полные опасностей скитания по пустыне и высокую доблесть своего народа, его непреоборимую смелость и отвагу и его широкое гостеприимство, — а также «вечные распри между племенами, ненарушимый закон кровной мести и, наконец, любовь, то страстно отдающуюся чувственным наслаждениям, то звучащую глубокой сердечной нежностью, — любовь, которая была возможна лишь в те времена, когда женщину еще не изгнали из общественной жизни и не заключили в уединение гарема, когда она еще не превратилась в безвольную рабыню, подчиняющуюся всем прихотям своего неограниченного властелина».

Из остальных искусств араб больше всего любил музыку: как непосредственное выражение волнующих нас чувств, музыка легче всего возбуждает страсти.

Свойственное человеку чувство зависимости от природы привело и древних арабов к почитанию благотворительных, страшных или наиболее привлекающих внимание явлений природы. Это поколение природе первоначально представляло собою первобытный культ солнца, луны и звезд. Впоследствии религиозное благоговение арабов привлекли к себе преимущественно звезды, сиявшие во всей своей красе на вечно ясном небесном своде, раскинувшимся над Аравийским полуостровом. Их влиянием объяснялись все явления природы, а потом и человеческие судьбы; наконец, в них стали почитать божественную силу, управляющую, согласно вечным законом, жизнью природы и людей.

Вследствие национальной разрозненности арабов из их религии развилось сложное идолопоклонство. Каждое племя поклонялось своим собственным богам-звездам, носившим особые имена, и имело свои особые формы культа. Когда же беглецы из иудеев и персов и преследуемые христиане сообщили арабам свои учения и религиозные обряды, то получилось полное смешение самых различных божеств и религиозных верований. Не только каждое племя, но уже каждая семья имела своих собственных богов или гениев.

Но исконная религия арабов не погибла в этом хаосе. Вследствие духовного склада, свойственного семитскому племени, они стремились подчинить многообразное единому, низшее — высшему. Таким путем выдающиеся умы рано пришли к признанию высшего божества, превосходившего по своему могуществу всех отдельных богов, — национального бога, который управляет своим народом, охраняет и карает его и которому весь народ должен поклоняться и служить.

Сыны Исмаила, подобно потомкам Иакова, имели свой религиозный центр, свое национальное святилище. Это Кааба с ее черным камнем — четырехугольная часовня внутри большого храма в Мекке, окруженного обширными колонами. Основателем Каабы почитается Исмаил, изгнанный сын Авраама, родоначальник бедуинов, которому ангел Гавриил будто бы принес с неба хранящийся в святилище черный камень.

В продолжение четырех священных месяцев с незапамятных времен стекались ежегодно в священный город бесчисленные толпы благочестивых паломников со всех концов аравийской земли и совершали установленное богослужение: приносили жертвы, читали молитвы и устраивали шествия вокруг святилища. В течение всего этого времени соблюдался самый строгий божий мир. Все распри прекращались; друг и враг сообща выполняли религиозные обряды или посещали большую ярмарку вблизи города, где устраивались состязания в поэтическом искусстве и всевозможные развлечения и гульбища.

Итак, Мекка примиряла все различные религиозные культы и служила прославленным сборным пунктом для всех племен арабского происхождения, говоривших на арабском языке. Из этого средоточия всей своей физической и духовной жизни арабы победоносно выступили затем на сцену всемирной истории, ни перед чем не останавливаясь и все разрушая на своем пути, подобно ураганам их песчаной родины.

Город с его Каабой с давних времен был предметом горячих точек и жесткой борьбы среди потомков Исмаила. Наконец, Кусам, предок Мухаммеда в четвертом колене, завладел Меккой и, собрав всех своих родичей, стал родоначальником куреишитов, самого именитого и могущественного племени в Аравии.

По желанию Кусама, главенство в роде должно было перейти к его старшему сыну Абд — Ал — Дару; но вследствие восстания он вынужден был разделить свою власть с сыновьями брата. Благодаря этому Амруль — Ал, прозванный вследствие своей щедрости Хашимом (разделяющим хлеб), занял весьма влиятельное положение. Из его потомков следует упомянуть Аббаса, родоначальника Аббасидов, и Абдаллаха. Последний женился на Амине из рода куреишитов и имел от нее сына Мухаммеда. Но он умер спустя всего два месяца после рождения своего сына, во время путешествия в Медину, где и был похоронен.




МУХАММЕД


Мухаммед «Прославленный» родился в апреле 571 г. в Мекке. Отец Мухаммеда оставил ему лишь весьма незначительное наследство: пять верблюдов и одну рабыню. Мать его, Амина, вследствие своей бедности с большим трудом нашла для мальчика няньку — бедуинку, как этого требовал обычай, распространенный в Мекке. Наконец, одна пастушка, Галима, согласилась взять мальчика на воспитание.

Мусульманская мифология, разукрасившая своими пестрыми измышлениями замечательную жизнь пророка, рассказывает также о бесчисленных чудесах, которыми было окружено детство Мухаммеда. Ангелы оградили ребенка от всех пороков и наполнили его верой и пророческим даром. Стада его кормилицы умножались с изумительной быстротой. Овцы, проходя мимо ребенка, благоговейно преклонялись перед ним. Даже луна нагибалась к мальчику, когда он манил ее к себе и т. д.

Но так как мальчик страдал частыми эпилептическими припадками, от которых его, к удивлению, не могли исцелить никакие чудеса, во множестве совершавшиеся во время его детства, то через два года Галима вернула ребенка его матери. Когда мальчику исполнилось шесть лет, Амина умерла, и Мухаммеда взял к себе в дом его дед — Абд — Аль — Мутталиб. Когда же последний спустя два года умер, дядя Мухаммеда Абу — Талиб взял к себе осиротевшего ребенка и, несмотря на свою бедность, окружил его самым заботливым уходом.

Когда Мухаммед несколько подрос, он должен был пасти стада и прислуживать своим родственникам, чтобы как‑нибудь заработать свой хлеб. Рассказывают о его путешествиях по Аравии и Сирии с торговым целями, которые он совершил со своими родственниками, вероятно, в качестве погонщика верблюдов. Для умного мальчика путешествия были могучим образовательным средством. Они давали ему разнообразные сведения и возможность ближе изучить свое отечество и свой народ. Он видел пустыню со всеми ее ужасами и со всей ее поэзией слушал предания и легенды бродячих племен, знакомился с их религиозными стремлениями, вступал в отношения с иудеями и христианами, которые будили в нем тысячи мыслей, и дивился их богослужениям с обилием церемоний и их глубокой вере в единого Бога.

Мухаммеду было всего 25 лет, когда он уже заслужил известное уважение своего народа и когда уже стала ходить молва об его уме, честности и серьезности. Слышала о нем, вероятно, и Хадиджа, богатая, образованная вдова купца, которая самостоятельно вела обширные дела торгового дома и которая, подобно Мухаммеду, происходила из рода Кусам. Она взяла молодого человека к себе на службу и поручила ему начальство над несколькими караванами, отправлявшимися в Сирию и южную Аравию. Он выказал при этом столько предусмотрительности, ловкости и честности, что Хадиджа, несмотря на свои 40 лет, предложила ему свою руку. Мухаммед не отверг ее предложения и этим браком положил основание своему дальнейшему благополучию.

Хадиджа была женщина разумная. Она оказалась советницей и верной подругой своего мужа в горе и в радости. Она принимала живейшее участие в его духовном развитии и была его первой последовательницей. Без ее веры в него и без ее любви к нему Мухаммед никогда не сделался бы пророком своего народа. Он и сам высоко ценил свою умную жену и, несмотря на свою страстность, был ей верен до самой ее смерти, навсегда сохранил любовь и уважение к ее памяти и ставил ее в пример последующим женам.

Плодом двадцатипятилетнего брака было несколько детей. Три сына умерли в нежном возрасте, а из четырех дочерей пережила родителей только младшая, Фатима.

В продолжение десяти лет после вступления в брак Мухаммед продолжал вести торговое дело своей жены, но не особенно успешно и не находил в этом никакого удовлетворения. Недоставало ли ему необходимых для торговца способностей или же его нравственное чувство возмущалось полным разложением современной ему социальной и религиозной жизни его родины и грубыми вкусами высших слоев народа, но только он все более и более уединялся, стремясь уйти от беспокойной сутолоки городской жизни. Его часто видели погруженным в молчаливое, созерцательное раздумье. Нередко он проводил целые дни и недели в пещере горы Хира близ Мекки, иногда один, иногда в обществе своей верной подруги. Здесь, в уединении молчаливой пустыни, окруженной мрачными обнаженными скалами, он предавался религиозным размышлениям, и в его беспокойном мозгу созревала мысль о спасении своего народа из той глубокой бездны, в которую тот погрузился.

Как все гениальные натуры, он думал больше о других, чем о себе. Будучи человеком весьма наблюдательным, он во время своих странствий присматривался к тому, какое влияние оказывали иудейская и христианская религии на жизнь своих последователей, и понял преимущества этих религий в сравнении с идолопоклонством своего народа, но он слышал и о том, что как иудеи, так и христиане еще ждут завершения своих религиозных учений: одни ожидают пришествия Мессии, другие второго пришествия Иисуса Христа.

Так постепенно он пришел к убеждению, что народ его будет спасен от национальной раздробленности, если его объединит одна общая религия, одна мощная всеобъемлющая религиозная идея, что среди этого народа явится новый боговдохновенный пророк, который разрушит царство тьмы и идолопоклонства, бессмысленного поклонения звездам и грубого фетишизма.

«Когда великий ум становится вместилищем какой-либо великой идеи, то он не знает более ни отдыха, ни покоя. Эта идея завладевает им всецело, он ощущает ее в каждом биении своего сердца, она сливается со всеми его мыслями, сообщает какое‑то парение всему его существованию. Это страстное воодушевление, так потрясающее всего человека и возбуждающее деятельность его нервной системы, легко приводит к болезненной раздражительности, которая у людей с богатым воображением переходит в сомнамбулический экстаз».

«Известно, что эпилептик ничего не помнит из случившегося с ним во время припадка; он или не в состоянии ничего вспомнить, или же, если имеет слабое представление о происшедшем, стыдится рассказать об этом, и все его существо носит отпечаток какой‑то стыдливости».

У Мухаммеда все это было иначе. Он не только мог рассказать все пережитое во всех подробностях, но и сообщать о том, как неоднократно являлся ему в страшной пещере ангел Гавриил и говорил ему, что он, Мухаммед, призван спасти грешных людей и возвестить народу божественное откровение, — но он искренно и твердо верил, что Властилитель неба и земли, Аллах, сотворивший человека, избрал его своим посланником и что нельзя медлить с возвещением людям божественной воли. Так он начал свою пророческую деятельность в 610 г.

Несмотря на все свое увлечение священной миссией, Мухаммед весьма осторожно приступил к делу. Он открылся сначала лишь самым близким своим родственникам. Его супруга, его дочери, его юный родственник Али, «Лев Божий», и его верный друг Абу-Бекр, ставший впоследствии калифом, были его первыми и самыми убежденными последователями. Он старался избежать всего, что могло бы восстановить против него соотечественников. «Он хотел примирить свое учение с их верованиями и постепенно поднять их до высшего познания. Он не решился затронуть святость Каабы, участвовал в празднестве пилигримов, в торжественном шествии вокруг святилища и санкционировал поклонение камню».

Так прошло три года. Ясновидящий пророк не мог похвалиться большими успехами. В его общине едва насчитывалось сорок членов. По прошествии трех лет, под влиянием нового видения, он выступил публично в качестве провозвестника своего учения. Он обратился к своим соплеменникам, куреишигам, горячо убеждал их отказаться от ложной веры и уверовать в Единого Бога, избравшего его своим апостолом; а в случае неповиновения он угрожал им вечными адскими муками.

Но его проповедь встречала лишь насмешку и презрение и вызывала энергичный отпор со стороны куреишитов. Чем яснее они сознавали, что пробил последний час существования их богов, чем опаснее становилась проповедь Мухаммеда для их выгодного положения охранителей священного храма, тем сильнее разгорались их гнев и ненависть. Но так как переубедить Мухаммеда они не могли, а угрозы их оказались совершенно бессильными, то они попытались путем явных и тайных покушений на его жизнь избавиться от этого неудобного человека.

Чтобы спастись от их преследований, пророк принужден был вместе со своими последователями бежать из Мекки и искать безопасного убежища в пустыне, в пещерах и в ущельях. В это тяжелое время его мужество и энергия еще более возросли, так как новые видения и откровения даровали мир его душе. Пренебрегая опасностью, Мухаммед вернулся на родину и среди толпы пилигримов из Медины приобрел новых ревностных последователей. В Медину же послал он своих приверженцев, когда их пребывание в Мекке среди фанатически возбужденного населения сделалось опасным, а сам решил еще на некоторое время остаться в Мекке.

Между тем куреишиты решили во чтобы то ни стало избавиться от ненавистного им человека. Вовремя предупрежденный одним почитателем об угрожающей ему смертельной опасности, Мухаммед под покровом ночной темноты бежал вместе с Абу — Бекром из Мекки и укрылся в пещере. Проведя здесь три дня и три ночи, беглецы окольным путем пробрались по морскому берегу и благополучно прибыли в Медину. С этого достопамятного бегства (Хиджры), которое для громадной массы человечества должно было иметь весьма важные последствия и которое позднее было приурочено к 16 июля 622 г., начинается магометанская эра.

С величайшей радостью встретили Мухаммеда верующие в Медине. Его прибытие в город, если верить восторженным описаниям позднейших биографов, напоминало триумфальный въезд победоносного государя, а не появление бедного беглеца.

В Медине начинается второй период в истории развития Ислама. Для этой новой религии мира и любви наступил решительный момент. Вопрос шел теперь о том, приобретать ли новых последователей путем духовной борьбы или же добиваться этого с оружием в руках. Мирная проповедь действовала весьма медленно. «Нужно было прибегнуть к более энергичному, более решительному средству, и таким средством, при тогдашних условиях, могла стать лишь непосредственная борьба с врагом, противодействовавшим распространению новой религии». После непродолжительного колебания Мухаммед, одаренный большими политическими способностями, склонился к этому способу борьбы. «Так житейские соображения примешались к религиозным стремлениям, к законченному учению присоединился чуждый элемент, который был совершенно лишним в развитии религиозной жизни».

С этого времени распространение Ислама огнем и мечом сделалось священным долгом всех мусульман. Кто падет в борьбе с врагом Ислама, учил Мухаммед, тот, освободившись от грехов и Божьей кары, будет допущен в небесный рай, в то обиталище блаженных, которое в его изображении являлось местом всевозможных земных радостей и чувственных наслаждений. А чтобы разжечь в них воинственный пыл, он своим фаталистическим учением лишил представление о смерти его ужаса: продолжительность жизни и человеческие судьбы заранее неизменно предрешены божественным предопределением; никто не уйдет от своей судьбы, когда наступит смертный час; если же конец еще не близок, человек может, не задумываясь, устремиться в самую ужасную опасность.

Такое учение должно было побудить пылкого араба к самой отчаянной борьбе. Рассчитывая на это, пророк предпринял несколько походов против куреишитов. Исход борьбы долго оставался нерешенным. Наконец отважным мусульманам удалось в 630 г., после непродолжительной осады, взять священный город. Великолепные идолы Каабы были низвергнуты, и древнее национальное святилище торжественно превращено в главный храм новой религии. К несчастным жителям священного города победоносный посланник Божий отнесся с разумным великодушием: он предал смерти лишь самых непримиримых врагов своих.

Теперь Аравия была у ног пророка, но его беспокойный дух устремлялся уже за пределы его пустынной родины и в радости ожидал того времени, когда Ислам завоюет весь мир. Эта надежда могла осуществиться, если бы ему удалось склонить христиан и огнепоклонников Ирана — могущественнейшие религиозные общины того времени — к признанию его посланничества от Бога.

Его миссия на земле была закончена. Среди своих грандиозных планов он был отозван — в тот рай, о котором мечтал.

На том месте, где он скончался, ему вырыли могилу; и но сию пору это место, наряду с Каабой, привлекает толпы благочестивых пилигримов.

Пристрастие арабских писателей к легендам и фантастическая ненависть к Мухаммеду византийских писателей как бы соединились для того, чтобы оторвать образ вдохновенного пророка от реально — исторической почвы, перенести его в воздушную область легенды. Но даже в фантастическом и искаженном его образе сохранились многие человечно — прекрасные черты.

Несмотря на свое слабое телосложение, Мухаммед легко переносил всякие лишения. Отважный наездник, непоколебимо мужественный и смелый, он одновременно был прирожденным военачальником и осторожным политиком. Его отличительной чертой было глубокое и всестороннее знание души человеческой, которое оказалось для него весьма полезным при осуществлении его планов.

Все существо его дышало мягкостью и серьезной вдумчивостью. Обыкновенно молчаливый, он обнаруживал при случае увлекательное красноречие и умел яркими красками рисовать картины, создававшиеся в его пылком воображении, еще разгоряченном жесткой борьбой, происшедшей в его душе, которая стремилась к высшему просветлению.

Любовь к человеку была основной чертой его характера. Стекавшиеся к нему со всех сторон несметные богатства он постоянно раздавал щедрой рукой, следуя неутолимому желанию творить добро, желанию, проявлявшемуся у него всегда в самой простой, незатейливой форме. В своей частной жизни, как и в обращении с другими людьми, он был чрезвычайно прост, непринужденно ласков и снисходителен даже в отношении к последнему из своих слуг. К животным относился с жалостливой заботливостью и старался привить эту гуманную добродетель также и своим приверженцам. Лишь в отношениях с женщинами он нередко переходил границы умеренности.

Некрасивые сцены, которые мы встречаем в этой области, бросают темную тень на его жизнь; они часто возбуждали волнения среди его последователей и колебали его авторитетность. Но его прямота и сердечность, истинно национальный склад его характера примиряли его приверженцев с его слабостями и со случайными вспышками страсти, которые грозили замутить его природную мягкость.

Этот великий человек, благодаря живущей в его сердце твердой вере в Бога и в свою апостольскую миссию, свершивший, несмотря на все внешние препятствия, великое дело религиозного обновления своего народа и произведший один из величайших переворотов во всемирной истории, — этот великий человек соединял в себе в удивительном сочетании кротость, простоту, увлекательную прямоту и доброту с непоколебимой волей и необычайной гениальностью; и невольно приходится называть его героем.

Совершенно несправедливо и односторонне мнение Арнольда о характере пророка, будто «первые попытки религиозной реформы тот предпринял, как истинный фанатик, ошибочно принимая за божественное внушение свои сновидения и наваждения дьявола, но впоследствии, в конце своей жизни, он был просто обманщиком, ибо постоянно пользовался вымышленными откровениями, желая оправдать какую‑нибудь несправедливость».

Для арабов — идолопоклонников учение пророка было возрождением от духовной тьмы к яркому свету познания, от государственной раздробленности — к всемирному могуществу.

В продолжение многих веков арабы озаряли славой своих военных подвигов и ярким светом своего гения значительную часть тогдашнего мира; они прошли по всему Востоку и своей ученостью и цивилизованностью превзошли вскоре даже Запад. Но с того момента, когда неудержимым завоевательным стремлением племен, населявших пустыню, был положен предел — неоспоримая заслуга германских народов, — быстро расцветавшая магометанская цивилизация стала так же быстро увядать. Еще более застывшее, чем католицизм, даже и теоретически, магометанство оказалось неспособным проделать эволюцию от религиозной культуры к политике.




КОРАН И МАГОМЕТАНСКАЯ РЕЛИГИЯ


Священная книга магометан — это Коран, то есть «Чтение». Это Библия Ислама, содержание которой верующие считали непосредственным божественным откровением. Первоначальная рукопись ее, по представлению ортодоксальных мусульман, с незапамятных времен хранилась на седьмом небе. Сочинение Корана принадлежит Мухаммеду, и он по частям передавал его в разное время своим последователям. После его смерти бывшему помощнику и писцу пророка, Сеид — Ибн — Тавиту, было поручено собрать разрозненные части священной книги. Но окончательная редакция священных документов состоялась лишь при калифе Османе.

Коран разделен на 114 сур, или глав. Каждая сура состоит из большего или меньшего количества изречений или стихов. Но в отношении хронологической и логической последовательности в книге господствует невероятный хаос. Даже между отдельными сурами нет никакой внутренней связи.

Коран написан возвышенной прозой, нередко рифмованной на конце строк. Изложение, лишенное логической последовательности и методической системы, отличается нередко изяществом, торжественностью и необычайным пафосом, местами прерывается дикими, фантастическими вспышками и обременяется восточными преувеличениями и нагромождениями. Ему не хватает также той наивной эпической прелести, которая восхищает нас в библейской книге Бытия.

Всякая систематическая догматика исходит из идеи существования божества. Мусульманская теология не составляет в этом отношении исключения. Принимая бытие Божие за безусловную предпосылку, она начинает с определения его существа. «Бог — это Бог, нет Бога кроме Бога!» — вот основная мысль Ислама.

Верующий мусульманин не понимает необходимости и даже считает ересью, достойной смертной казни, доказывать существование Бога, на доказательство которого так много труда употребляла во все времена христианская философия.

Впрочем, нужно заметить, что лишь самая незначительная часть учения, приписанного Мухаммеду, принадлежит ему самому. Догматы относительно Бога и Его свойств, загробного воздаяния и Страшного Суда оказываются, в сущности, иудейского происхождения. У иудейского же народа Мухаммедом взята большая часть его законодательных постановлений, другие же соответствуют воззрениям древних арабов.

Не имея ни образа, ни определенного обиталища, Вечный вездесущ и безграничным всемогуществом своего вещества, своей всеправедностью и святостью наполняет небо и землю, им сотворенные и им управляемые.

Тем не менее духи играют большую роль в верованиях мусульман, особенно ангелы и джинны. Первые созданы «из пламени самума»; они посланники Божие; они открывают людям Божественную волю, они поддерживают верующих в борьбе за веру, в смертный час освобождают душу от тела и присутствуют на Страшном Суде. Вторые — духи, занимающие среднее место между людьми и ангелами. Это гении и демоны в персидско — иудейском понимании; они внушают суеверный ужас, и им поклоняются с трепетом душевным.

Со всемогуществом и всеведением Божества, с присущей Ему справедливостью, находится в связи, согласно Корану, также и предопределение всех вещей, всех человеческих судеб и деяний, всех событий в человеческой и мировой жизни. Но в этом пункте Коран страдает множеством непримиримых противоречий. В одном месте твердо устанавливая фатализм, он не менее решительно заявляет в другом, что каждый должен будет со временем дать отчет в своих поступках. В день Страшного Суда мертвецы восстанут и получат должное возмездие: добрые удостоятся небесного блаженства в раю, злые же будут осуждены на вечные муки в аду.

Понятно поэтому, что когда, вследствие знакомства с персидским религиозным учением и греческой философией, пробудился дух исследования и мощное стремление к знанию, именно это учение породило ожесточенные споры между мусульманами и бесповоротно покончило с единством магометанского мира.

Наряду с догматом о единстве Божества, важнейшим положением магометанского вероучения является догмат о пророчестве или откровении. Цель этого догмата — придать основателю ислама, как носителю божественного откровения, неоспоримый авторитет. Правда, Он уже возвестил людям свою волю через других пророков — Адама, Ноя, Авраама, Моисея, Иисуса.

Но человеческое неразумие исказило эти откровения, и для того, чтобы восстановить истинную религию, Бог послал своего последнего и высшего пророка — Мухаммеда. Вот почему так нераздельно связаны друг с другом догматы о Боге и его пророке. «Нет Бога кроме Бога, и Мухаммед его пророк».

Содержание откровений состоит из целого ряда ничем не связанных между собою откровений и поучений. Нередко полные глубокого нравственного смысла, они все же «не стоят в прямой связи с жизненной религиозной идеей; они заимствованы из древней религиозной системы и затем произвольно изменены и дополнены».

Другой основной догмат касается права наследования и носит скорее политический, чем религиозный характер.

Характернейшей особенностью магометанского культа является отсутствие общественного элемента. «Богослужения всей общиной» ислам не знает, также как и религиозных таинств, служащих средством спасения. Культ, созданный Мухаммедом, оказывается делом каждого отдельного человека.

Важнейший обряд — это молитва. В предписаниях относительно внешней формы этого богослужебного акта предусматриваются мельчайшие детали его, как одежда молящегося, его поза, время совершения, число и последовательность молитв. Молитва совершается пять раз в день в определенные часы, а наступление торжественной минуты возвещается с минаретов мечетей муэдзином, призывы которого разносятся на далеком расстоянии.

Важным предписанием мусульманской религии являются также и посты. Закон указывает много постных дней, но не все они обязательны. Лишь великий пост в течение священного месяца Рамазана, во время которого пророк получил первые божественные откровения, должен соблюдаться строго. В продолжение всего месяца, ежедневно с восхода и до захода солнца, мусульманин должен воздерживаться от пищи и питья — обычай, дотоле неизвестный под горячим солнцем Востока. Курение табака и вдыхание благовоний также воспрещается.

Паломничество в Мекку, заимствованное Кораном у арабского язычества, считается одним из величайших подвигов благочестия, возможных для верующего. Каждый мусульманин должен, по крайней мере, раз в жизни посетить Каабу. Но, правильно рассудив, что далеко не все последователи Ислама имеют возможность предпринять трудное и дорогостоящее путешествие, которое первоначально вменялось в обязанность только обитателям Аравии, Мухаммед постановил позднее, что паломничество в Мекку не считается непременной обязанностью каждого мусульманина.

Паломник должен быть свободным человеком, зрелого возраста и крепкого здоровья; он должен свободно располагать временем, необходимым для путешествия, иметь достаточно средств для того, чтобы содержать себя в пути и обеспечить семью во время своего отсутствия.

Точно установлены также сложные ритуальные и моральные предписания, которые должны соблюдаться во время путешествий. В связи с паломничеством в Мекку находится путешествие в Медину на поклонение могиле пророка.

Кроме того, есть еще целый ряд других мест для паломничества: могилы прославленных святых, борцов за веру и проповедников. Из них особенно священны мечети в Иерусалиме и Константинополе, под сводами которых, по мусульманскому преданию, молился пророк Илья.

Другие религиозные обязанности, возлагаемые на мусульманина, — это священная война с целью распространения веры и поражения неверующих — мотив, указывающий на воинственность и алчность арабов, очищения, предшествующие всякому религиозному акту, и обрезание.

Ислам, самая трезвая из всех религий, преследует в первую очередь практические цели. Добродетельный человек должен прежде всего соблюдать закон, в котором нравственные и ритуальные предписания считаются почти равноценными. Являясь преимущественно продуктом разума, ислам совершенно лишен той поэтической окраски, которая присуща древнейшим естественным религиям и которая из язычества перешла и в христианство. Отсюда и необычайная прозаичность мусульманского культа, «слабая связь с жизнью природы, полное отсутствие символов, взятых из природы».




ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА ИСЛАМА



После смерти пророка обнаружилось, что ислам еще плохо утвердился на сыпучих песках аравийской пустыни. Дикие бедуины, собравшиеся под знамя пророка, отчасти были еще не вполне знакомы с предписаниями Корана, отчасти же их так угнетали некоторые требования, например заветы строгого поста и чрезмерно частой молитвы и запрещение употреблять вино, что они с тоской вспоминали о своей прежней жизни, когда отцовская вера не ставила никаких преград их необузданным страстям. Правда, высшие классы городского населения были знакомы со всеми религиозными предписаниями, но они оставались к ним совершенно равнодушны.

Истинно религиозную жизнь вели лишь верующие Медины. Их искреннее воодушевление понемногу передалось и более безразлично настроенным людям; если последние и не обнаруживали истинного благочестия, то все же в них уже проснулся известный фанатизм.

Благочестие этой эпохи носило довольно мрачный отпечаток. Ведь Мухаммед изобразил Бога по преимуществу грозным владыкой. Своим ученикам он представил его гневным божеством, предающим своих врагов страшным вечным мукам. Поэтому никто не был уверен в своем спасении, если только не сохранил вопреки всему наивной веры в Божие милосердие.

Это мрачное настроение, в значительной степени поддерживаемое бедствиями того времени и свирепыми междоусобными войнами, возникшими между мусульманами, не могло, однако, упрочиться. Более глубокие натуры, под влиянием этого настроения, пришли к полному отречению от мира с его радостями и наслаждениями и, хотя Мухаммед безусловно отрицал монашество, удалились в уединение, чтобы вести аскетическую жизнь, или в сообществе с другими, или же в качестве анахоретов. В общей же массе верующих неудержимо пробивалось жизнерадостное мировоззрение. Предписанное законом благочестие, акты любви и самоотречения не могли долее сдерживать их природной жизнерадостности; они довольствовались выполнением внешних обрядностей, предписанных Кораном. Учение о предопределении, столь страшное для глубоко верующих, мало смущало их, и они утешали себя мыслью, что уже одна принадлежность к общине верующих делает их избранниками.

Религия, ограничивающаяся лишь внешнею обрядностью, всегда приятна для среднего человека. Он не любит, чтобы божество предъявляло свои требования его душе. Но сложные внешние обряды он выполняет охотно, если верит, что это угодно Божеству. Это мы и видим в религии Мухаммеда. Все более и более она сводилась к пустым внешним обрядностям, к механическому выполнению предписанного церемониала. Более серьезные люди с пуританской строгостью следили за точным выполнением священного закона, мало заботясь о внутреннем благе верующих.

Но чем строже становилось благочестие, тем более обнаруживалось, что Коран или совсем не может дать никакого ответа на бесчисленные вопросы, или может ответить лишь весьма неудовлетворительно. Вследствие этого проявилась глубокая потребность дополнить его изречениями пророка и рассказами из его жизни или из жизни его сподвижников, которые передавались из уст в уста и которых насчитывалось сотни тысяч; эти рассказы и изречения были систематизированы и записаны, — так возникла Сунна.

Этот труд, также как и толкование Корана, потребовал специального изучения. Оно сделалось вскоре предметом соревнования четырех ортодоксальных школ. О научном обосновании их теологии или же о примирении между верой и знанием, у них не было и речи. Всякая попытка такого рода отвергалась как еретическая. Ограничивались тем, что старались разъяснить учение пророка, освещая каждое понятие со всех сторон, то выставляя, то отвергая различные толкования.

Вследствие всего этого в народе иссякли последние остатки истинного благочестия. Индифферентизм, нравственная распущенность все увеличивались, и мрачное суеверие тяжело давило умы. Из страны фараонов, славившейся искусством волшебства, занесены были в магометанский мир алхимия, астрология, колдовство, которые в значительной степени слились с вероучением. Толкованию снов посвящались пространные сочинения, к которым обращались даже серьезные ученые. Ислам уже не в силах был побеждать суеверные предания язычества.

Еще в большей степени проявилось бессилие магометанства в борьбе с язычеством в том, что во многих местностях магометанского мира стали возникать секты, которые до неузнаваемости исказили учение пророка, перемешав его с языческими представлениями.

Это развитие сект носит название «шиитизма»; возникновение и распространение его относится главным образом к эпохе священной войны, разгоревшейся между родами Али и Омейя. Новая религиозная секта отвергла Сунну; признавая наследниками Мухаммеда только его потомков, провозгласила его зятя Али и род его единственными законными халифами Божьими. Они возвели Али в сан имама, то есть первосвященника, и признали за ним высший авторитет в толковании Корана, а первых трех халифов, нарушивших священное право Али и завладевших халифатом, осыпали самыми жестокими проклятиями.

Взгляды и воззрения магометанских протестантов — как удачно назвали шиитов по сходству их с христианской протестантской религией, прошедшей подобный же путь развития, — пустили глубокие корни, в особенности в восточной части страны; это обстоятельство имело своим непосредственным следствием вторжение в ислам древнеазиатских идей и догматов: индийского учения о переселении душ и о воплощении.

Под влиянием этих идей шиитизм пришел к вере в божественность имамата и в непрерывность божественного вдохновения в магометанстве. По этому представлению, после Мухаммеда боговдохновенные люди стали выступать в роли пророков. Чтобы устранить явное несогласие между их учениями, многими стихами Корана и устными изречениями пророка, шииты давали аллегорические толкования спорным местам «священного писания»; и вообще, в противоположность правоверным, они считали Коран не существующим от века, а «сотворенным произведением и даже поколебали учение о предопределении своим догматом о свободной воле человека. Впрочем, как среди протестантов, так и среди шиитов вскоре образовались различные направления.

Наибольшего распространения среди всех шиитских сект достигли исмаилигы, основателем которых почитался Исмаил Ибн — Джафар — Ассадик. Их учение хранилось в глубочайшей тайне, и членам этой секты, обязанным слепым доверием и беспрекословным повиновением по отношению к старейшинам, оно открывалось лишь постепенно, разделенное на девять последовательных степеней. Учение это состояло в мистически — аллегорическом толковании Корана, в догмате о том, что имамат, или получивший человеческий облик дух Божий, продолжает существовать в роде Исмаила, седьмого потомка Али, переходя из одного тела в другое, что скоро возвратится основатель секты, Махди, скрывающий свое существование, и что пока он говорит устами своих наместников, не всегда принадлежащих к роду Али, наконец, это учение утверждает мистическое значение числа 7. Бог создал семь небес, земель, морей, планет, цветов, металлов и звуков и назначил имамами семь лучших своих созданий, из которых первым был Али, а последним и седьмым — Исмаил. Далее: со времени сотворения мира существовало семь божественных законодателей. Каждый из них имел по семи помощников, которые назывались немыми, так как они не выступали публично. Каждый из семи немых пророков рассылал по двенадцати апостолов, распространивших истинное учение. Число же двенадцать имеет такое же значение, как и число семь. Так, существует двенадцать небесных знаков, двенадцать месяцев, двенадцать сочленений на четырех пальцах каждой руки (без большого пальца) и так далее.

Скоро исмаилиты также разделились на различные секты: одни были свободомыслящими, другие — мистиками, третьи, наконец, прониклись самыми ужасающими суевериями и исповедовали нравственное учение, которое, с одной стороны, приводило к самой безграничной распущенности и разврату, с другой — выродилось в строжайший аскетизм и отречение от мира.

Религиозное вероучение исмаилитов распространилось, главными образом, при посредстве миссионерской школы, учрежденной предприимчивым миссионером Абдаллахом при сыне Исмаила, Мухаммеде. Из нее вышли: проповедники, одинаково хорошо знакомые и с теологией, и с политикой и горячо преданные своему делу. Своим лицемерным благочестием они вкрадывались в доверие людей, с которыми общались, приобретали их любовь притворной мягкостью и внушали уважение к своей учености, толкуя им труднейшие положения вероучения и наиболее непонятные места в Коране. Предметом бесед было, конечно, разъяснение учения об имамате. Чтобы крепче привязать к себе новообращенных, миссионер давал понять, что он посвящен в тайную науку имама: затрагиваемые им теологические, философские, естественнонаучные вопросы он облекал в неясные аллегорические формулы, рассчитанные на то, чтобы возбудить любопытство. Если же любознательный ученик желал дальнейших разъяснений, то от него требовали страшных клятв о сохранении тайны и брали в залог известные суммы денег, смотря по состоянию.

После этого ему сообщали несколько больше относительно учения об имамате и обращали особенное внимание прозелита на священное число семь. Когда он приходил к признанию, кроме Мухаммеда, еще какого‑нибудь пророка, давшего вместо Корана другую священную книгу, то уже нетрудно было, путем аллегорических толкований этой книги, привести прозелита к полному отрицанию предписаний и заветов Корана.

Далее ему разъясняли, что все пророки были людьми, преследовавшими исключительно политические задачи; откровение, на которое они ссылались, имело целью лишь привлечь сердца легковерных. Но тот, кто познал истину, может сбросить эти оковы; вечную же истину можно найти у одного лишь Махди и религиозных пастырей, бывших его учениками.

При таком способе обращения в новую веру можно было действовать, конечно, лишь весьма медленно и постепенно, сообразуясь с настроением или степенью развития и доверия прозелита. Ограниченным людям, склонным верить в чудеса, представлялось ожидать возвращение Исмаила, свободомыслящим же разъяснялось, что Исмаил ежедневно открывается им и духовно соединяется с ними через учение, проповедуемое его последователями.

Миссионеры не должны были ограничиваться в своей деятельности средой одних лишь последователей ислама.

Их главной целью было приобретение приверженцев также и среди иудеев, христиан и персов, дабы в подходящий момент глава секты, выступив в роли Махди, мог вернее достичь своей настоящей цели — низвержения существующего правительства и господствующих законов. Таким образом, миссионеры, подобно иезуитам, являлись, смотря по обстоятельствам, зилотами и свободомыслящими, проповедниками нравственности и ложными пророками. Перед шиитами они предавали проклятию Абу — Бекра и Омара, перед суннитами — Али. В среде последователей парсисма они пространно говорили о мистическом числе семь, прославляли огонь, свет и солнце и изображали Ислам как религию, которая требует еще усовершенствования и должна быть приведена в своих основных чертах в согласие с учением Зороастра. Иудеям они представляли грядущего Махди как истинного Мессию, а христианам — как ожидаемого Спасителя.

Успех такого образа действий был огромный: миссионеры повсюду приобретали множество последователей, а возвещение тайного учения исмаилитов оказалось самым действительным средством для утверждения их духовной и светской власти. Вследствие этого явились различные искатели приключений, которые, подобно Абдаллаху, действовали будто бы в интересах рода Али, в действительности же преследовали свои личные цели. И на самом деле некоторым из них удалось добиться власти. Так, например, могущественные властители Эдризиты и Фатимиды в северной Африке ведут свое происхождение от этих искателей приключений.

Одной из самых известных исмаилитских сект этой эпохи была секта убийц, которая в продолжение двух веков пользовалась огромным влиянием в Сирии и Персии и остатки которой сохранились еще и по настоящее время.




ДРУЗЫ И ИХ ТАЙНОЕ УЧЕНИЕ


Друзы — древняя магометанская секта — населяют западный склон Ливана и скалистое плоскогорье Гауран. Их насчитывают около 80 ООО человек. Разделенные на несколько племен, подчиняющихся одному шейху, они представляют собою своеобразный народ, отчасти с патриархальным, отчасти с феодальным государственным строем. Этот смелый и свободолюбивый народ с давних времен отстаивал свою свободу, сопротивляясь завоевательным стремлениям как арабских халифов, так и крестоносцев, и турецких султанов; в настоящее время он еще находится в довольно легкой зависимости от высокой Порты.

Обычаи и нравы друзов замечательны и своеобразны. Подобно арабам, друзы считают священными законы кровной мести и гостеприимства и отличаются особенной учтивостью. Они умеренны в своих потребностях, трудолюбивы, очень самолюбивы. Жизнь взрослых проходит в общественных делах, земледелии и в мелких стычках с горными жителями. Юношество обучается чтению и письму; учатся также и девочки, в отличие от прочих женщин Востока, которых ничему не учат из наивного опасения, что наука может повредить их нравственности. Женщины, скрытые за занавесом, принимают участие в собраниях общины. Многоженство воспрещено. Оба супруга пользуются во всем равными правами.

В высшей степени своеобразна и религия друзов. Основателем ее они считают халифа фатимидов, Хакима Египетского (996—1020). Вскоре после его вступления на престол в 1000 г. выступил в качестве пророка один фанатик — маг по имени Мухаммед Эд — Дерези и стал требовать поклонения Хакиму, которого он выдавал за воплотившегося Али. Но его учение вызвало возмущение среди правоверных. Вспыхнуло сильное восстание, во время которого Дерези погиб. От этого Дерези производится название друзов. Друзы же отвергают имя позднее преданного проклятию пророка и называют себя унитариями.

Примеру Дерези последовал хитрый перс, маг Хамза. Он публично возвестил Хакима богом, призвал народ признать его и служить ему, при помощи своих миссионеров приобретал последователей среди обитателей Ливана и оставил целый ряд мистических писаний, в которых проклинал своего предшественника Дерези.

Мистическое учение Хамзы, приведенное в систему одним из его учеников, представляет собой признанное вероучение друзов. Оно изложено в книгах, которые так же свято почитаются ими, как Коран магометанами, Тора — иудеями и Евангелие — христианами. Хотя книги эти тщательно скрываются и охраняются — показать их чужестранцам было бы преступлением, худшим, чем убийство, — они все же стали известны в Европе.

Достоверные сведения о религии этой загадочной секты собрал, между прочим, географ Петерман во время своего путешествия по Сирии и Персии в 1852—55 гг. В Дамаске он познакомился с одним образованным арабом, христианином, и, пообещав этому бывшему друзу некоторую сумму денег, к которым арабы весьма неравнодушны, заставил его рассказать все представляющее какой‑либо интерес в отношении религии его прежних единоверцев.

По книгам друзов, их религиозное учение представляется магометанским гностицизмом, идеи которого заимствованы из ислама, древних философских систем, христианства и магии персов.

Друзы верят в единого, вечного Бога, у которого I нет начала и нет конца и который обладает всеми совершенствами. Этого Бога могут понять лишь его избранные сыны, то есть друзы, и то лишь в том случае, когда он воплощается в образ человеческий. Будучи всегда равно справедливым, Бог во все времена открывался людям, облекаясь в тело человеческое и говоря с ними его устами. Этим пророком должно быть тело всевышнего из его созданий. Поэтому‑то Бог являлся им в образе Хакима, который являлся великим властителем. Это было Его последним откровением. В день воскресения Бог воплотится в образе Хакима и поведет верующих к вечному блаженству.

Друзы верят также в переселение душ. «Число душ человеческих не уменьшается и не увеличивается, и каждый раз, когда умирает человек, дух его переселяется в неродившееся еще дитя, но никогда не переселяется в животных, потом опять в людей». Имама Хамзу друзы почитают не только как посланного богом пророка, но и как существо, имеющее власть над всем живущим, — даже как Бога, но только Бога сотворенного. Бог Всевышний, Эль Хаким Беамрихи, от вечности передал Хамзе управление миром. «Он награждает и карает, дает каждому по потребностям, ниспосылает смерть и не совершает лишь того, что зависит от самого всевышнего Творца».

Учение друзов возлагает на своих последователей некоторые обязанности. Они, прежде всего, должны быть безусловно правдивы. Но эта добродетель должна соблюдаться лишь по отношению к соплеменникам, иноверцам же можно лгать и обманывать их, сколько угодно. Далее, они должны всеми силами помогать своим единоверцам, отказываться от всякой другой религии или поклонения другому Богу и от веры в дьявола, должны признать единство Божества и с покорностью исполнять волю как в дни радости, так и в дни бедствий.

Особого духовенства друзы не имеют. Вместо него у них есть так называемые аккалы (Akkals), то есть просвещенные или посвященные. Остальные называются непросвещенными джахилями.

Аккалы, к которым обыкновенно принадлежат шейхи и большинство друзских женщин, составляют

тайное общество, разделенное на несколько разрядов. Им одним известно мистическое учение друзов, о котором еще и до настоящего времени не удалось узнать ничего достоверного, и они являются правителями многочисленных общин друзов и носителями высших интересов общин.

Чтобы быть принятым в общество аккалов, на что имеют право друзы — мужчины и женщины, — нужно в торжественной церемонии произвести известные обеты и отказаться от всех вольностей, которыми пользуются джахили.

Аккалы не получают особого вознаграждения и работают наравне с остальными друзами, но пользуются высоким почетом. Они носят круглую высокую чалму над красной фреской. Никогда не появляются они в затканных или каких‑либо особенных одеждах. Им запрещено курить табак, пить вино и другие опьяняющие напитки. Они не должны ни лгать, ни клясться, не должны принимать участия в шумных празднествах джахилей. Их беседа всегда солидна и соответствует их сану. Они тщательно избегают всех пошлых и грубых слов и с уважением относятся к своему собеседнику, хотя бы он был их врагом.

Их тайным знаком отличия служит определенное пожатие руки и определенная формула приветствия, которая, однако, часто меняется. Чтобы узнать, принадлежит ли собеседник к разряду посвященных, ему задают вопрос приблизительно следующего содержания: «Сеют ли в ваших местах зерна елиледжа (бальзамовое растение)?» Тот, к кому обращаются с вопросом, должен ответить: «Да, их засевают в сердцах верующих». Если еще не рассеялись сомнения спрашивающего, то незнакомец должен дать некоторые сведения о тайном учении.

Самые благочестивые из посвященных удаляются в уединенные места, куда не достигает мирской шум и суета, здесь в тиши они предаются религиозному служению.

По четвергам, спустя два часа после захода солнца, посвященные — мужчины и женщины — каждого селения собираются вместе. Перегородка из дерева отделяет мужчин от женщин, так что последние, оставаясь невидимыми, могут слышать все прения. Совещание, продолжающееся часа два — три, начинается с обсуждения общественных вопросов. Затем оратор читает избранные места из священных книг, сопровождая чтение разъяснениями. В заключение поются воинственные песни, которые во вдохновенных стихах изображают торжество появления Хакима, воскресение, уничтожение христиан и магометан и завоевание друзами всего мира. Торжество заканчивается незатейливой братской трапезой, состоящей из печений, сушеных фиг, изюма и лесных орехов.

Джахили в отношении религии занимают низшую ступень. Чуждые всяких высших запросов духа, они не знают молитв, не соблюдают ни постов, ни других религиозных заветов. Они пьют вино и употребляют свинину. Но им все же известны некоторые отличительные признаки тайной общины.




СУФИИ


Строгий фанатизм ислама подавлял всякий свободный порыв души, парализовав всякую самостоятельную мысль и деятельность и не мог согреть человеческого сердца своим мертвенным, далеким от людей Божеством. Неудивительно поэтому, что религия пророка уже с ранних пор вызвала оппозицию, стремившуюся устранить этот недостаток. Развились признаки мистического религиозного течения, которое все разрасталось в глубину и ширину, и в третьем веке после Магомета приняло осязательные формы в виде суфизма.

Но лишь арийский дух облек суфизм в прекрасные и величественные образы, мощно завладевающие нашими мыслями и чувствами. В середине XII века персидские поэты начали интересоваться магометанской мистикой и, благодаря свойственной им глубине чувства и богатой фантазии, стали облекать ее в поэтические образы; тесно слившись, поэзия и мистика составили одно целое. При этом суфизм все более и более отливался в форму определенных доктрин и наполнил всю последующую поэзию персов.

Главными представителями этого направления являются Феридаддин Аттар (ум. 1226), Джалаладдин Руми (1207–1275) и Мослихаддин Саади (1175–1263). В ту эпоху, когда самому совершенствованию их родины грозила гибель вследствие нашествия диких полчищ монголов, их мыслящий дух отвернулся от внешней мирской суеты и обратился к своей внутренней жизни. С тех пор вдумчивость и самоуглубление составляют отличительную черту всей персидской поэзии.

Суфизм — это «истинный пантеизм, учение об истечении всех вещей вечного несотворенного света и о соединении с Божеством пугем созерцательной жизни, равнодушной ко всем внешним формам, и путем подавления своего Я».

В этой мистической доктрине заключены одновременно задача и цель суфизма, последователи которого, именуемые суфии, составляют многочисленные общины, распространенные в Персии и Индии. Отдавшись созерцательной жизни, ученики должны постоянно размышлять о единстве Божества; они стремятся к совершенству, достигнуть которого возможно лишь при помощи божественного милосердия и, переходя из одного разряда в другой, готовятся к слиянию с Божеством.

Слово «суфий» (Sufi) производится, вероятно, от арабского Сиf, то есть шерсть. Суфий, следовательно, — некто вроде дервиша, одетого в шерстяное одеяние.

В различных суфийских общинах разряды эти различны. В Индии ученик должен сначала выполнить все предписанные исламом очищения и молитвы, обрядности и церемонии. Сделавшись, таким образом, правоверным ортодоксальным мусульманином, он вводится в разряд познания. Тогда ему разъясняют, что все внешние религиозные обрядности, которые он до сих пор ревностно выполнял, не имеют внутренней ценности и что с этих пор он должен стремиться к тому, чтобы проникнуть в таинственную сущность Божества, достигнуть этого он может путем изучения священных суфийских книг и созерцательного углубления в мысли о Божестве. В третьем разряде — состоянии уверенности — суфии разъясняют, что соискатель достиг цели своих желаний и стал равен Божеству. В этом сознании

Единства для него исчезают все религиозные различия, и он впадает в Фатх (Нирвану), то есть становится совершенно нечувствительным и равнодушным ко всем житейским интересам; он всецело сливается с величием Всевышнего Творца и предается живому непосредственному общению с Ним и беспредельному созерцанию истины.

Персидские конгрегации имеют четыре, иногда даже семь разрядов, которые должны соответствовать семи небесам, пройденным Мухаммедом в славную ночь вознесения. Это разряды искания, любви, познания, единства, состояния оглушения и, наконец, тоски по Божеству.




ОБЩЕСТВА ДЕРВИШЕЙ


По тем же причинам, что и суфизм, возникло и монашество ислама.

Уже спустя тридцать лет после смерти пророка монашество проникло в ислам и постепенно получило во всех магометанских странах широкое распространение. В настоящее время насчитывается около 72 орденов дервишей.

Особенной популярностью пользуются накшбанди в центральной Азии, хайдари в Индии и Персии, руфаи и мавлави в обширных владениях Оттоманской империи. Орден Руфаи, основанный в 1812 г. Саидом-Ахмадом Руфаи, известен своими чародеями и фокусниками, братство Мавлави, учрежденное персидским поэтом Джелаладдином Руми, известно в Европе под названием «Пляшущих дервишей». Центром распространения Ордена Мавлави была сначала Кония в Малой Азии, где поэт — основатель его являлся учителем философии. Глава ордена еще и в наши дни живет там, в монастыре, насчитывающем 500 монахов.

Джелаладдин Руми — один из величайших мистических поэтов Персии, исполненный экстаза пантеист, тесно слившийся с мировой душой, прозванный «соловьем созерцательной жизни»; произведения его от берегов Ганга до Босфора служат главным образом выражением магометанского пантеизма.

Члены остальных орденов также живут большей частью целыми группами, в монастырях. Женатым, которых в каждой общине немало, разрешается жить вне монастырских стен, но они все же обязаны несколько ночей в неделю проводить в общежитии.

Дервиш носит высокую шляпу, имеющую форму сахарной головы и сделанную из войлока или из трех и более кусков красного сукна. Этот головной убор обыкновенно украшен черной вышивкой, в виде мистических голов и букв. Одежда дервишей состоит из платья, сшитого из множества пестрых лоскутков. Немаловажное значение имеет также пояс из шерстяной ткани или из разноцветных узловатых шнурков. Он должен удерживать от злых речей и от плотской страсти.

Дервиш всегда держит при себе известные предметы, имеющие символическое значение. Так топор, на короткой рукоятке которого вырезаны загадочные письмена, должен побеждать страсти. К поясу привязаны также четки. Они состоят из 99 зерен, соответствующих 99 свойствам божества. В некоторых общинах ученики носят также гребень, которым они, согласно обряду, должны расчесывать свои длинные волосы. Этот предмет, выдаваемый в известное время главой ордена, считается талисманом. Нужно также упомянуть о коротком посохе, украшенном полумесяцем, и о чаше для сбора подаяний, в которой сохраняется полученная в виде милостыни пища.

У дервишей, как и у всех мистических обществ, прием в общину новых членов сопровождается разнообразными обрядами.

У мавлаи ученик должен в течение 1001 дня исполнять самую черную домашнюю работу; он избирает себе муршида, то есть духовного руководителя, указаниями которого он пользуется до торжественного посвящения в члены. В других общинах во время посвящения ученику накидывают на шею веревку, и духовные руководители ведут его в обширный покой, в центре которого находится двенадцатиугольный камень. Скрестив руки, ученик должен сесть на этот камень и принять позу, выражающую полное смирение и безусловную покорность. Дальнейшие церемонии приема совершаются в присутствии собрания из двенадцати членов ордена; перед каждым из них стоит зажженная свеча. В некоторых общинах ученики должны подвергнуться суровому испытанию, продолжающемуся нередко восемь — десять месяцев. При скудном питании они должны выполнять богослужебные обряды, требующие большого напряжения их духовных и телесных сил. Удалившись от всякого общения с внешним миром, они все более и более отдаются созерцательной жизни. Когда заканчивается, наконец, тяжелый период ученичества, то здоровый прежде человек оказывается до последней степени изможденным и больным. Больной, исхудавший как скелет, легко приходящий в состояние восторженного исступления, этот несчастный страдает галлюцинациями, его посещают видения, он слышит якобы небесные голоса, которые часто повторяются и вскоре принимают определенные формы и наполняются определенным содержанием. Его больное воображение неустанно работает, вызывая пред его просветленными волшебным светом очами образы давно умерших людей, нередко и самого пророка. Чем сильнее охватывающий ученика беспредельный экстаз, тем более он считается достойным приема в общину дервишей.

Но если мусульманин — новый член братства — благополучно перенес период испытания и вступил наконец в высший разряд, то в материальном отношении его ожидает в большинстве случаев малоутешительная будущность. О той мирной и обеспеченной жизни, которой пользуются христианские монахи, здесь большей частью не может быть и речи. Он должен сам заботится о своем пропитании; он или работает, или же с чашей нищего в руках бродит по свету, питаясь доброхотными подаяниями добрых людей, иногда довольно обильными.

Но и в нравственном отношении существование Дервиша очень тяжело, и его никто не назовет счастливцем. Особенно трудно монахам, ведущим оседлый образ жизни, и прежде всего упомянутым мавлави. Они были призваны заполнить значительный пробел в духовной жизни обитателей Востока, и главная задача их жизни состоит в постоянном поклонении Божеству и прославлении Его, вследствие чего известную часть дня они проводят в повторении семи мистических атрибутов.




Атрибуты эти следующие:

1. Ла иллаха ил Алла! (Нет Бога кроме Бога!)

2. Иа Алла! (О Господи!)

3. Иа Хн! (Аллах един и нет другого, кроме него!)

4. Иа Хакк! (О Праведный!)

5. Иа Хай! (О Сущий!)

6. Иа Каииум! (О Вечный!)

7. Иа Каххар! (О Мстительный!)




С этой целью шейх или пир, глава ордена, собирает обыкновенно после обеда или вечером небольшой кружок (Халка). Халка (кольцо) указывает на бесконечность Божества, на единство братства и на непрерывающуюся струю воодушевления, оживляющую членов кружка.

Когда пир, отличающийся обыкновенно представительной наружностью, займет свое место, участники собрания в продолжение нескольких минут сидят, сложив руки на коленях и опустив голову на грудь, стараясь мысленно удалиться от вечных мирских дел и перенестись в высшие духовные сферы; при этом царит торжественное молчание. Затем шейх начинает хвалебную песнь, сначала тихо, затем понемногу возвышая голос; эта песнь, состоящая из притч, написанных высокопарным слогом, производит действительно очень сильное впечатление. Дервиши слушают неподвижно с напряженным вниманием, склонив головы на грудь и закрыв глаза. Но когда чтец доходит до особенно сильного места, необыкновенное воодушевление охватывает слушателей, прорываясь в громких возгласах: Аллах! Аллах. В продолжение всего чтения раздаются подобные возгласы, в которых поочередно повторяются семь свойств Божества. Беспрерывное восторженное повторение священных слов в конце концов приводит верующих в состояние дикого экстаза, по нашим понятиям — чрезвычайно странного, искусственного, по представлению же мусульман — вполне естественного. Как будто пронизанные электрическим током, дервиши вcкакивают со своих мест и вертятся, держась за руки, подобно смерчу.

Смертельно бледные, почти лишившись сознания, обливаясь потом, изнемогая от страшного напряжения, пляшущие, поминутно рискуют упасть. Но ослабевшего поддерживают более сильные сотоварищи, шейх побуждает его продолжать пляску. Такие непристойные сцены, с трудом поддающиеся описанию, называются хал. Под этим подразумеваются минуты блаженства, во время которых земное существо, вдохновленное Богом, становится способным к сверхчеловеческим проявлениям.

Особенного удивления во всем этом фокусничестве достойно самопожертвование этих дервишей — явление, находящее объяснение в религиозном фанатизме и непоколебимой вере, столь свойственных низшим классам обитателей Востока.




ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ОРДЕН ТАМПЛИЕРОВ





КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ


Поддерживаемый религиозным воодушевлением воинственного народа, ислам в первом столетии после смерти своего пророка с неимоверной быстротой распространился по лицу земли. Победоносно проник он в Персию и Туран, завладел Индией, отнял у византийцев Африку, у вестготов — Испанию. Но, когда он предпринял свое грандиозное двойное нашествие на христианский мир, осадив на Востоке столицу восточноримского царства, Константинополь, а на западе проникнув через Пиренеи в страну франков, его безумно — смелый план рухнул.

Тяжелые потери, понесенные мусульманами на обоих театрах войны, удержали, правда, на некоторое время приверженцев пророка от подобных грандиозных предприятий, но отнюдь не могли обуздать их воинственного духа. Неустанно стремились они расширить владения ислама. Почти все острова Средиземного моря, также как и ближайшие берега Балканского полуострова и Италии, сделались их достоянием. Они расселились повсюду, в десятом веке еще раз проникли в глубь Франции и, перейдя Альпы, достигли Граубюндена.

Тогдашнее могущество ислама кажется еще более грандиозным, если принять во внимание, что удача арабского оружия отдала во власть фанатичных арабов богатые и плодородные страны, в которых процветала древняя цивилизация, что победители усвоили себе искусства и науки, торговлю и промышленность этих стран и, благодаря своим значительным природным дарованиям, развивали их дальше. Философия и естественные науки, архитектура и поэзия, все проявления человеческого духа усердно культивировались. И, таким образом, военное могущество, богатство и духовная культура сообща содействовали тому, чтобы поднять магометанский мир на высокую степень культуры, — «блестящий результат деятельности одаренного, молодого народа, который в течение каких‑нибудь 130 лет превратился из дикого племени, бродившего по пустыне, в культурную нацию».

Но единственным связующим звеном, объединившим всех мусульман, была ненависть к христианам. Вообще же государственный строй мусульман оказался весьма слабо развит. «Той эпохе, и в особенности восточным странам, не хватало организаторских способностей, чтобы посредством общих законов объединить обширные владения и различные племена и, пробудив общие интересы, оживить национальное чувство». Необузданное честолюбие светских властителей и безумный фанатизм религиозных сект, тайных и миссионерских обществ поколебали еще не успевшую упрочиться власть преемников пророка и вскоре окончательно подорвали государственное единство магометанского мира. Три халифата, образовавшиеся в Багдаде, Испании и Египте могли существовать лишь до тех пор, пока стоявшие во главе династии были достаточно сильны, чтобы сдерживать железной рукой протестующие элементы и разумно пользоваться покорными.

Распадение магометанского мира оказалось чрезвычайно благоприятным для христиан. Они не только прочно утвердились в оставшихся еще в их власти владениях, но и получили возможность вернуть себе часть утраченных ими областей в Испании, Малой Азии и Сирии.

Но это был лишь краткий эпизод в великой драме. Ибо страшное учение Мухаммеда, которое своим приверженцам вменяет в религиозную обязанность борьбу с неверными и храбрым воинам сулит величайшую награду, уже угрожало христианству новыми ужасами, новыми неслыханными бедствиями. В одиннадцатом веке воинственные сельджуки объединили в своих руках всю Переднюю Азию. То же самое произошло почти одновременно на самом крайнем западе: храбрые Альморавиды основали в северной Африке могущественное государство и затем подчинили себе испанский халифат. От Гибралтарского пролива и границ Египта до самой Индии, Сибири и Монгольского царства все благоговейно преклонялись теперь пред единым Богом, которого провозгласил Мухаммед.

При таком положении вещей судьба европейского христианства, казалось, была решена. Среди христианских стран уже не было ни одного большого государства. Сила сопротивления Византийского государства была сломлена вследствие многочисленных дворцовых переворотов и восстаний недовольных магнатов. Прошли те славные времена, когда Карл Великий и его преемники, обладая громадными силами, могли отстаивать перед халифами христиан Святой Земли. Франция, в которой господствовала полнейшая анархия, находилась в состоянии величайшего разложения. В Германии власть перешла в руки могущественной, деспотической аристократии, которая стремилась окончательно утвердиться на престоле. В Италии повсюду начались местные восстания.

Теперь папство попыталось занять место, которое принадлежало раньше римско — немецкой империи. Григорий VII, сын тосканского крестьянина, одаренный, как настоящий второй Цезарь, проницательностью государственного мужа и воодушевленный господствующей в ту эпоху идеей о первенствующей власти церкви, с упорством посвятил всю свою жизнь тому, чтобы поднять апостольский престол выше всех земных властей и тиару выше всех царских корон, — одним словом, сделал христианский Рим средоточием нового, мирового господства; план настолько грандиозный и смелый, что в конце концов он неминуемо должен был разбиться о собственное величие. Сначала, впрочем, все обещало удачу. Григорий VII своей внутренней силой увлекал за собой толпу, и огромное воинство верующих, предводимое государями Южной Африки и Италии, ждало только мановения его руки, чтобы броситься в борьбу с врагами церкви и довершить упрочение римской теократии.

Таким образом, в одном Риме сосредоточивалась в это время сила, которая могла служить оплотом против ислама. Сюда‑то и обратился за помощью византийский император Михаил (1071–1078) — ученый, но совершенно лишенный энергии педант, — предлагая воссоединение греческого христианства с западной церковью.

Папа охотно принял этот план, обещавший осуществить его идеал всемирного владычества и открыл ему почти безграничное поле деятельности. Но только что разгоревшаяся жестокая распря папы с королем Генрихом IV и охрана юной папской аристократии до такой степени требовали напряжения всех сил, что Византия до поры до времени была предоставлена собственной судьбе.

Воинственное движение против ислама разрасталось в широких размерах, хотя и независимо от церкви. Своеобразное направление, которое приняло историческое развитие западноевропейского человечества, неудержимо вовлекало его в эту борьбу. Вследствие сильного перенаселения древней Германии стремление к бродячей жизни и воинственный задор юных сынов ее в XI в. были так же сильны, как и в эпоху великого переселения народов. Огромные полчища скандинавов, датчан и норманнов прибывали из столетия в столетие в европейские страны за новыми землями. Особенный ужас внушало имя норманнов во всех приморских странах от Африки и до Шпицбергена; это было племя беспощадное и алчное, но вместе с тем дальновидное, находчивое, возвышавшееся над мирным крестьянским населением, благодаря дикой поэзии своей полной приключений жизни, своему богатству и военному могуществу. Они упрочились во Франции, завоевали Англию, после продолжительной и жесткой борьбы вытеснили из Сицилии и Южной Италии полумесяц и основали могучие государства на обширных равнинах Восточной Европы. Отсюда под именем «варягов» их воинственные дружины наезжали в Константинополь и на службе у византийских императоров находили счастье воина: «тяжелые золотые цепи, крепкое вино, постоянные стычки с различными народами и прекрасных женщин». Их пример пробудил в не находивших приложения своим силам молодых мужчинах западных стран страстную жажду рыцарских подвигов, славы и добычи. Вскоре рядом с варягами в боях с сельджуками в Малой Азии стали участвовать немцы, французы, англосаксы; бургундские и аквитанские рыцари пришли на помощь испанским властителям, успешно расширявшим свое владычество и изгонявшим Альмбравидов.

Во время этих беспрерывных войн между христианством и исламом, которые вскоре получили характер борьбы за веру и в которых приняли также участие граждане только что возвысившихся приморских городов, Амальфи, Генуи и Венеции, — воинственный пыл сам собою направился против магометанских владений.

Наряду с жаждой борьбы и добычи в обществе все более и более распространялся тот мрачный аскетизм, который, правда, чрезвычайно разжигал ненависть к исламу, но вместе с тем проникался такими дурными элементами, что конечный результат вряд ли мог быть сомнительным.

Духовная борьба, вызванная теократическими идеалами, уже намеченными для церкви Лже — Исидором в форме абсолютной монархии, поколебала всю жизнь церкви. К тому же весь христианский мир Западной Европы охватило небывалое религиозное возбуждение, вызванное продолжительными гражданскими войнами, глубоким нравственным падением правящих классов, неурожаями, голодом, моровой язвой. Огненные кометы и другие небесные явления, казалось, предвещали близкий конец света. Настоящее было слишком невыносимо, будущее казалось безнадежным. Аристократия соперничала с духовенством в строгой обрядности; знатные люди покидали свои замки и делались монахами, чтобы быть ближе к Богу «и получить спасение от Его милосердия. Монахи покидали монастыри, ибо и здесь их встревоженная совесть смущалась шумом мирской суеты; они удалялись в уединенные скиты среди непроходимых гор и с экстазом благодеяния предавались полной самоотречения жизни анахоретов, стремясь искупить вину грешного человечества своим покаянием, которое они приносили без всякой вины. Умерщвление плоти, борьба с чувственностью и мирскими страстями, аскетические упражнения, подкрепляемые суровыми лишениями и самобичеваниями, страстная, полная веры жажда знамений и чудес, сверхъестественных проявлений милосердия, видимого общения со Святым и Вечным, — вот что составляло тот заколдованный круг, в котором вращалась жизнь той эпохи. Это аскетическое настроение все сильнее и сильнее начало сказываться и в паломничестве. Уже со времен Константина Великого вошло в обычай отправляться на поклонение в Святую землю и молиться в местах, освященных великими воспоминаниями. Но утомительные, дорогостоящие и, кроме того, опасные паломничества особенно участились лишь с того времени, когда аскетизм признал в них угодное Богу дело и молитву в самой Святой земле счел прямым путем к небесному блаженству. Религиозное рвение побуждало все большие и большие толпы благочестивых паломников к великому подвигу, — с посохом в руках и в шляпе особой формы они отправились далеко за море в обетованную землю, Палестину.

Впрочем, мотивы, побуждавшие пилигрима к паломничеству, не всегда оказывались религиозного свойства. «Эти мотивы были столь же многосложны, как интересы общественной и частной жизни, так же разнообразны, как исторические отношения и индивидуальные характеры народов». Скандинавы заняли в этом отношении совсем особое положение. С давних времен привлекаемые на Восток мистическими представлениями и образами своей древней религии, все еще жившими в их сердцах наряду с христианской верой, они охотно оправлялись в Константинополь, где бесчисленные реликвии возбуждали их благословение. «К паломничеству за море их побуждало странное сочетание христианских верований с темной языческой традицией. Ибо на далеком Востоке, где восходит солнце, их ожидала блаженная страна Азов с их священным городом Арардом, где люди не знали смерти, где путник находил небесный свет и вечную жизнь. Прежде они отправлялись в Упсалу к храму Азов, в рощу Герты или к какому‑либо великому кудеснику, теперь же обычной целью их паломничества сделалась Святая земля. Туда — в Иерусалим — влекли их все их религиозные представления».

В Западной Европе «все роды и классы принимали в этом участие; император князь и епископ отправлялись в паломничество, как нищие; дитя, юноша, благородная дама, старик пускались в путь босиком, с посохам в руках. Это придавало человеческой жизни тот романтический отпечаток, то мечтательное стремление к неизвестному и чудесному, тот сказочно — поэтический элемент, которые так характерны для Средних веков».

Когда же паломники наконец достигали своих стремлений, они испытывали не один только блаженный восторг — их религиозное чувство глубоко возмущалось: ведь святыми местами владели злейшие враги их религии. И потому, когда во всеуслышание раздался клич об освобождении гроба Господня, он ворвался как яркий луч надежды в скучную жизнь тревог и лишений и открыл всем труждающимся и обремененным ту высшую цель, где всякое заслуженное или незаслуженное страдание, всякая земная скорбь получали разрешение, где всякое преступление находило себе наиболее достойную форму искупления, а вера получала все то святое, все то божественное, к чему она стремилась.

Таково было мечтательное настроение описываемой эпохи, воинственное направление умов. Аскетизм и воинственный пыл сливались воедино. Темное предчувствие грядущих судеб охватило обитателей Европы, и нужен был лишь внешний толчок, чтобы западные страны наводнили Восток своими полчищами, исполненными религиозного и воинственного пыла.

Толчок этот дали сельджукские турки. Все уничтожая на своем пути, их дикие орды ворвались в Европу. Греческое государство, истощившее свои последние силы на борьбу с этим грозными волнами народов, не могло уже устоять против их натиска.

При таких тяжелых обстоятельствах император Алексей, подобно своему предшественнику Михаилу VII, обращавшемуся к папе Григорию, просил папу Урбана II о помощи со стороны римского Запада.

Курия не отказалась от удобного случая объединить христианство под верховной властью Рима не только в религиозном, но и в политическом и военном отношениях. Вскоре после того папа созвал в ноябре 1095 г. в Клермоне в Оверни тот знаменитый собор, воспоминание о котором никогда не изгладится из памяти людей. Сюда стеклись бесчисленные толпы народа. 26 ноября под открытым небом Урбан обратился к ним с речью о том, что наполняло все сердца мистическим энтузиазмом. В самых горячих выражениях он говорил о позорном осквернении христианских церквей в Иерусалиме, о жестоких страданиях живущих там христиан и благочестивых паломников, об ужасных опасностях, угрожающих всему Западу вследствие победоносного шествия ислама; как глашатай Божий, он призывал к священной войне и закончил увещанием, «чтобы каждый, отрекшись от личного блага, нес крест свой, дабы отстоять христианство». Когда он окончил, из бесчисленного множества грудей раздался крик: «Так угодно Богу!» (Deus lo voltl) — крик, сделавшийся затем лозунгом священной войны. Верующие шли толпами, чтобы получить знак воинственного паломничества — красный крест, прикрепленный к правому рукаву.

Таким образом с каким‑то сказочным величием объявили великий средневековый поход Запада на Восток. Церковные легенды, правда, приукрасили историю возникновения крестовых походов и ввели в нее немало вымышленного элемента, которому слепо верили в течение долгого времени, да отчасти верят еще и теперь. Легенда, заведомо ложно, приписывает фанатику — отшельнику Петру Амьенскому заслугу призвания христианского Запада на борьбу с исламом, с целью освободить Святую землю.

Поразительное решение Клермонского собора, объявленное по всем церквам, облетело в течение зимы все страны до отдаленнейших берегов океана, и сердца всех народов преисполнились блаженным восторгом. Где недостаточно сильно было религиозное воодушевление, там другие побуждения влекли обитателей в туманную даль: заманчивая прелесть новизны, любовь к необычайным приключениям и ненасытная жажда золота и несметных сокровищ, таинственные сказания о роскоши и великолепии Востока, об удивительных народах и тайнах волшебства. Беззащитный бедняк, стонавший у себя на родине под гнетом жизни, мог рассчитывать на богатство, власть и почесть, если он отправится туда во имя Христа.

Блага, обещанные церковью всем участникам похода, отпущение грехов, отмена церковных наказаний, несомненное блаженство в будущей жизни — это влекло в неведомые края с бесчисленными толпами верующих также и дикие ватаги всевозможных искателей приключений, мошенников, кочующих торговцев с женами и детьми. Снова разгорелась исконная вражда между Азией и Европой, но еще ожесточеннее и свирепее, чем когда‑либо прежде, и вражда эта в продолжение двух столетий поддерживала лихорадочное брожение среди индоевропейцев и семитов.

Без всякого плана и без опытных предводителей, руководимые лишь фанатиком Петром — пустынником и изголодавшимся рыцарем Вальтером, по прозвищу «голяк», взбаламученные народные волны хлынули потоком вперед, предшествуя первому регулярному войску крестоносцев. Разбои и пожары, религиозное изуверство и анархия сопровождали каждый шаг разнузданных банд. Обитатели тех стран, по которым проходили крестоносцы, были вынуждены защищаться с оружием в руках от нашествия ужасных полчищ.

Вслед за этими мало организованными «искателями приключений» двигалось огромное войско крестоносцев, состоявшее из опытных в военном деле франков, провансальцев, лотарингцев, норманнов, немцев, предводимых надменными князьями и сеньорами, — самое сильное ополчение, какое когда‑либо видело средневековье. Неудержимо стремились они вперед. Однако целых три года продолжалась жестокая борьба крестоносцев с народами ислама, прежде чем удалось проникнуть к стенам святого города.

В продолжение двух столетий громадные полчища непрерывным потоком двигались одно за другим из западных стран на Восток. Но государства, основанные здесь христианами, пали жертвой внутренних раздоров, став добычей усилившегося ислама.

Окончательному неуспеху крестовых походов и падению христианского господства в Азии, кроме нравственного упадка франков на Востоке, способствовали также и многие другие обстоятельства: количество переселившихся в Сирию европейцев было недостаточным для того, чтобы прочно колонизовать эти обширные области, — громадные массы людей, которые доставляла Европа, бесполезно погибали под палящим солнцем Азии или во время долгого пути, или от вражеского меча. К этому присоединились еще неопределимые препятствия, которые повсюду ставили крестоносцам империалистические тенденции греческой политики, а также постоянные раздоры, которые возникали между князьями и народами Запада, благодаря теократическим стремлениям римской курии.

Крестовые походы утомили Европу, религиозный энтузиазм иссяк, всемирно — историческая трагедия ужасающей мощи и поразительной силы завершилась. Магометанство воспрянуло с небывалою силой и воздвигло победоносное знамя пророка в Восточной Европе, заняв столицу ее. К концу средних веков только западная половина Европы оставалась еще оплотом христианской культуры, хотя и здесь ему уже угрожала опасность. Результаты, которые дает всемирная история, нередко кажутся ничтожными и проблематичными, в большинстве же случаев не стоящими тех неимоверно огромных жертв, которые приносятся во время продолжительной кровавой борьбы; но таково уж предназначение или роковая судьба жалкого смертного, что всякое духовное благо он принужден завоевывать трудовым потом, шагая по безбрежному морю крови и слез, и что в этой кровавой борьбе он часто утрачивает навеки другие драгоценные блага. Но все же из всех таких мощных общественных движений, требующих чрезвычайного напряжения всех сил, человечество никогда не выходит с пустыми руками. Крестовые походы также составляют один из тех эпизодов всемирной истории, когда бесконечные потери в области политики уравновешивались огромными приобретениями в области духа.




ОРДЕН ИОАННИТОВ И ТЕВТОНСКИЙ ОРДЕН


Лучше всего дух крестовых походов отразился в духовных рыцарских орденах. Учрежденные для борьбы с неверными, приспособленные к своеобразным условиям Востока, они в весьма раннюю эпоху утвердились также и на Западе и, вследствие своего богатства и высокого общественного положения своих членов, постепенно распространили свое влияние далеко за пределы первоначальной сферы деятельности.

Первым и самым древним обществом такого рода был Иоаннитский орден. При самом возникновении он примкнул к одной скромной религиозной общине, существовавшей в Святом граде уже довольно давно. Панталеон Мауро, богатый гражданин из Амальфи, основал здесь монастырь Maria delia Latina, который должен был служить приютом для купцов, приезжавших в Иерусалим с его родины. Но когда в 1099 г. паломничество сильно разрослось, его скромных средств более уже не хватало.

Вследствие этого девять молодых аристократов, пришедших в Святую землю с первыми крестоносцами, решили посвятить себя попечению и заботе о беспомощных странниках и заболевших пилигримах. С этой целью близ прежнего приюта было основано под покровительством Иоанна Крестителя братство милосердия. Гостеприимство его вскоре нашло себе достойную оценку, тем более что деятельность братства не ограничивалась одним Иерусалимом. Доброхотные деяния стекались в него в изобилии и доставляли ему огромные средства для широкого осуществления человеколюбивой цели братства.

Вследствие тех опасностей, которым подвергались пилигримы во время путешествия по Святой земле, иоанниты вскоре расширили свою деятельность и стали конвоировать паломников во время опасного пути от берега к святому городу.

С этого времени начинается новый период в истории иоаннитов. Мирная монашеская община превратилась, по образцу ранее учрежденного Ордена тамплиеров, в духовный рыцарский орден.

Заслуга преобразования ордена принадлежит храброму провансальскому рыцарю Раймунду дю Пюи. В качестве первого главы ордена, он дал ему устав, который оказал решительное влияние на все дальнейшее развитие ордена.

Согласно этому уставу, члены были разделены на три класса. К первому принадлежали рыцари, обязанные с оружием в руках защищать пилигримов и заботиться о них. Им были подчинены иоаннитанские священники или капелланы. Они состояли при церквах и капеллах ордена, призревали бедных и, в качестве священнослужителей, сопровождали рыцарей во время походов. Третий и самый многочисленный, но подчиненный класс составляли служащие братья. Они служили оруженосцами при рыцарях и ухаживали за пилигримами и больными.

Позже в пределах ордена возник еще класс так называемых донатов или конфратов; они вели благочестивый образ жизни, но оставались мирянами, хотя и приносили орденскую клятву. Они принадлежали к одному разряду со служащими братьями, заведовали убежищами ордена и, в отличие от настоящих братьев, носили крест без верхней перекладины.

Когда число желающих вступить в орден чрезмерно увеличивалось, членов пришлось разделить по национальности и по языку. Возникли национальные округи: Провансальский, Овернский, Французский, Итальянский, Арагонский, Английский, Немецкий. Позже (в 1464 г.) прибавился еще Кастильский округ.

Национальные округи были разделены на великие приораты, приораты и баллеи; приораты разделялись на комменды, а последние — на комменды правосудия, милости, рыцарства и духовенства.

Подобно тому как некогда Маккавеи сражались с врагами Господа Бога, так все орденские братья обязаны были сражаться с магометанами. Далее, они должны были оставаться всегда защитниками добродетели и справедливости, помогать вдовам и сиротам, с нежной заботливостью ухаживать за больными, принятыми на попечение ордена, вести благочестивый, трезвый, простой образ жизни. Они никогда не должны были снимать орденской одежды — черного плаща, на котором слева был прикреплен восьмиконечный крест из белого полотна. Восемь концов его означали восемь блаженств, к которым приобщаются братья, свято исполнившие свой долг. Желавший вступить в члены ордена не должен был иметь каких‑либо телесных недостатков, и на жизни его не должно было лежать никакого пятна; он должен принадлежать к христианскому и дворянскому роду и уметь доказать свое дворянское происхождение в восьми поколениях.

Церемониал, которым сопровождался прием братьев в орден, вручение креста, выбор главы ордена, заседание главного капитула и посвящение в рыцари были весьма сложны. Так, например, новые члены должны были трижды поднять кверху меч, как бы угрожая неверующим; им надевали пояс, в знак целомудрия, а затем выдавали золотые шпоры не только как принадлежность рыцарского звания, но и как символ того, что они презирают суетные богатства мира и мечут золото к ногам своим и т. д.

Благодаря благочестивым дарам, приношениям и счастливым завоеваниям, орден очень рано приобрел обширные владения и привлек к себе многочисленных последователей. Так, госпиталь бедных братьев владел обширными доходными землям, орденскими зданиями, странноприимными убежищами и необходимыми хозяйственными постройками почти во всех более значительных местностях страны, располагал тысячами обязанных ленной службой дворян, горожан, занимавшихся промышленностью и торговлей, сирийских и франкских поселян, христиан и магометан.

Сочетание военных обязанностей и политической деятельности, имевшее серьезное значение, постепенно отвлекло орден от его первоначального назначения и погрузило в водоворот мирских интересов и дел. Это привлекло к постепенному отчуждению ордена от церкви. И уже в XIII в. часто раздавались жалобы на то, что деятельность иоаннитов в области призрения больных и бедных ничтожна в сравнении с их военным могуществом. Их обвинили даже в ереси. «Эти обвинения не были подтверждены ни в то время, ни позже, но они доказывают, что сияющий нимб, окружавший орден в глазах всего христианского мира, стал быстро блекнуть».

Ужасные потери, понесенные иоаннитами в 1289 г. во время защиты сирийского Триполиса, надломили их силы. И когда несколько лет спустя они принуждены были покинуть Святую землю, от ордена осталось едва ли не одно только воспоминание. Тем не менее это не умаляет его культурно — исторического значения ордена для более раннего времени. Среди присущего этому последнему самого грубого невежества, орден являлся благородным и добросовестным представителем той высшей культуры, гуманные, истинно христианские причины которой получили всеобщее признание лишь спустя несколько столетий. Так как внешние обстоятельства все более и более выдвигали на первый план светскую сторону двойственной задачи ордена, то иоанниты сделали первую попытку основать особое государство. Следуя их примеру, более молодой Тевтонский орден в Мериенбурге создал впоследствии подобное же государство на другой почве и в более грандиозном масштабе.

Один немец устроил в Иерусалиме прибежище для призрения больных и бедных немецких паломников. Благочестивые немцы поступали туда в качестве служащих братьев, а короли иерусалимские дарили дому призрения деньги и земли.

Завоевание Иерусалима в 1187 г. тяжело отозвалось также и на немецком убежище. Изгнанные из Иерусалима и лишенные своих владений, доходы с которых позволяли им выполнять свои благочестивые обязанности, уцелевшие члены братства спаслись в Аккуне. Там, несмотря на самые тяжелые условия, они возобновили свою деятельность среди немецких крестоносцев и заслужили их глубокую признательность. Особенное горячее участие проявил к ним герцог Фридрих Швабский. При содействии немецких князей, которые в 1197 г. прибыли в Сирию, братство, призревавшее больных, преобразовалось в духовный рыцарский орден.

Члены нового ордена давали три монашеских обета, им сообщались правила тамплиеров, и, как внешний знак самостоятельности их ордена, они получали особое одеяние: белый плащ с черным крестом.

Верховное руководство делами ордена принадлежало великому магистру. Каждый большой округ управлялся через ландмейстеров или ландкомтуров, а в каждом большом городе власть принадлежала комтуру. При великом магистре состоял совет из пяти верховных сановников, а кроме того, существовал генеральный капитул, собиравшийся раз в год и состоявший из этих же верховных сановников и из ландмейстеров. К пяти верховным сановникам принадлежали: великий комтур, хранивший казну ордена и в случае нужды занимавший место великого магистра; великий маршал, заведовавший вооружениями и военными силами; главный надзиратель, наблюдавший за орденским убежищем; кастелян, заботившийся о доставке одежды, и казначей, управлявший финансовыми делами.

Члены ордена делились на рыцарей и духовных. Наряду с ними мы находим здесь также служащих братьев. Для некоторых услуг при убежищах допускались женщины, в качестве сестер. Чтобы сделать вступление в члены ордена доступным для возможно большого числа людей, миряне также посвящались «в тайны ордена», не оставляя в то же время своих занятий. В знак своей принадлежности к ордену они носили полукрест.




ТАМПЛИЕРЫ





ВНЕШНЯЯ ИСТОРИЯ ОРДЕНА


В том же самом году (1118), когда Раймунд дю Пюи принял руководство Орденом иоаннитов, девять французских рыцарей дали иерусалимскому патриарху обет целомудрия, бедности и послушания; вместе с тем, ввиду многочисленных опасностей, угрожавших христианам в Палестине, они взяли на себя обязанность оказывать вооруженную защиту паломникам, охраняя их на пути от морского берега к святым местам от магометанских и христианских придорожных разбойников. Во главе этих отрекшихся от мира людей, которые соединяли общественное служение с суровой военной дисциплиной «во славу Пресвятой Матери Божьей» и сочетали монашеский образ жизни с рыцарскими правами, самоотверженную любовь к ближнему с воинской доблестью, стоял Гуго де Пайен, благородный образ рыцаря без страха и упрека.

Новое учреждение, вызванное на свете всем, что было наиболее глубокого в мировоззрении той эпохи и вполне отвечавшее насущным потребностям франков на Востоке, вскоре получило существенную поддержку и поощрение со стороны как духовной, так и светской власти. Король Иерусалимский, Балдуин II, вскоре отдал этим рыцарям — монахам часть своего дворца, примыкавшего к храму Соломона. С этих пор они стали называться «бедными братьями во Христе и поборниками Иерусалимского храма».

По настоянию Балдуина, «духовный отец» западных христиан, святой Бернар Клервосский, пользуясь своим влиянием (1091–1153), оказал им поддержку; это был суровый мистик и упорный защитник иерархического авторитета, который, вызывая в свое время всеобщее поклонение, оставил, однако, по себе столь печальное воспоминание жестким преследованием Абеляра и своего вдохновенного ученика Арнольда Брешианского, смелых борцов за свободу духа и права разума. Новый орден был утвержден папой Гонорием II, и благородный Гуго де Пайен признан великим магистром его; на соборе в Труа в 1128 г. для ордена выработали устав, в составлении которого аббат принимал большое участие.

Орден тамплиеров послужил образцом для целого ряда подобных сообществ. Он нашел усердных подражателей на Пиренейском полуострове; подобно тому как это было на Востоке, они здесь отдавали все свои силы на низвержение ислама. Так, в 1158 г. Раймонд, аббат монастыря Святой Марии в Фиельтро, основал орден Кала гравы. В 1157 г. галисийское духовенство собрало несколько воинственных рыцарей и составило из них орден Компостелла; важнейшей обязанностью его членов была охрана могилы Святого Иакова, находившейся в этом городе, и сопровождение направлявшихся туда пилигримов. В 1176 г. возник Орден Алькантары. Близким к Ордену тамплиеров является также Орден Святого Лазаря, основанный в Палестине итальянской аристократией, посвятившей себя уходу за прокаженными и, согласно статуту, избиравшей своего магистра из числа рыцарей, зараженных проказой. Члены его носили черную одежду с белой каймой и зеленым крестом. Немецкий орден и впоследствии слившийся с ним Орден меченосцев в Лифляндии возникли на той же почве, как и Орден тамплиеров. О других подобных орденах, не раз упоминаемых нами, как, например, об Ордене Святого Лаврентия, мы не имеем более подробных сведений. В зависимости от очень разнообразных условий ордена эти и развивались весьма различно. Но есть некоторые черты, которые свойственны всем им. Характерная для всех них опасная двойственность уже заключала в себе зародыш разложения. И, смотря по тому, какая сторона — военная или религиозная — преобладала в дальнейшем развитии ордена, ему угрожал, с течением времени, конфликт с государственными или церковными властями, который в конце концов приводил к гибели. Так было в Испании, в Пруссии, такова была судьба госпитальеров и, наконец, тамплиеров.

Вернемся в 1128 г. Правила, выработанные собором в Труа, легли в основание дальнейших 72 параграфов статута. Они повторяли положения, которые Гуго де Пайен и его семь товарищей положили в основу своей общины и присоединяли к ним отдельные параграфы из статута древних каноников Гроба Господня, а также из статута цистерцианских монахов, для которых реформатором явился святой Бернар. Новыми были лишь те пункты устава, которые касались военной деятельности ордена.

Кроме подробных указаний относительно богослужения, соблюдения постов, обхождения с больными и бедными, тамплиерам внушалось почтительное отношение к старикам и безусловное повиновение главам ордена. Мирских наслаждений и развлечений, которые были доступны светским рыцарям, тамплиер должен был избегать. Женатые могли состоять членами ордена, но не имели права носить отличительные знаки его: белый льняной плащ с восьмиконечным ярко красным крестом — многозначительный символ мученичества, и белый полотняный пояс — символ сердечной чистоты. Никаких украшений на платье и оружии не допускалось. Подобно монахам, члены ордена в мирное время должны были оставаться в своих кельях, делить простую общую трапезу и довольствоваться жестким ложем. Радостно и безбоязненно они должны идти на смерть за святую веру и всегда готовы отдать свою жизнь за своих братьев.

«Этому ордену, в котором жизнь и смерть членов его принадлежали Творцу, были отверсты и сердце и рука христиан всей Европы. В них видели борцов во славу Божью, которые, чуждые всякого честолюбия, возвращались с битвы в тишину своих храмов; молящихся монахов, которые, однако, никогда не пользовались немой тишиной и безмятежностью монастырской жизни, людей, которые искали опасность и жаждали самопожертвования».

В орден вступало много знатных людей, так как воинственное направление его вполне отвечало идеалу рыцарства, раскрашенному поэтической фантазией того времени в самые яркие краски. Светские князья и властители также осыпали новую общину своими милостями. Со всех сторон стекались к ордену богатые приношения в виде коней и оружия; ему отказывались по завещаниям десятая доля крупных имуществ и огромные имения, ему даровались весьма важные привилегии. В большинстве культурных стран Европы орден основал свои общины, подчиненные иерусалимскому храму. При дворах в Париже и Лондоне и испанских королевских дворцах тамплиеры занимали наиболее постоянные должности. Во второй половине XIII в. ежегодный доход ордена достигал 54 млн франков, а число его членов доходило до 30 ООО. По могуществу и богатству он мог соперничать со всеми государями христианского мира. Но, сделавшись государством в государстве, с собственным войском, собственным судом, собственной полицией, собственными финансами, он скоро стал возбуждать зависть и недоверие монархов.

Зато папы во все времена покровительствовали этим воинственным рыцарям. Они не находили слов для выражения своей благосклонности людям, которые от всего сердца готовы были умереть за веру, которые представлялись беспредельно преданным папскому престолу. В ущерб многим епископам и общей массе монашества они осыпали орден неслыханными привилегиями и всевозможными отличиями, создавая ему и в религиозном отношении совершенно исключительное положение, но вместе с тем вызывая к нему ожесточенную вражду всех обойденных и обиженных.

Знатное происхождение большинства членов ордена, безграничное могущество, богатство и привилегии возбудили в тамплиерах горделивое сознание своего неприступного величия и ненасытную алчность.

Если исключительное положение ордена уже и ранее возбуждало в иоаннитах чувство завистливой ревности, то во время второго крестового похода (1147–1149), когда тамплиеры оказались на высоте своей великой задачи, зависть эта превратилась в жгучую ненависть. С тех пор эти два ордена вели постоянную, порою кровавую борьбу, к большому ущербу для всей Палестины. Потрясенная и ослабленная вследствие необузданного своеволия феодальных властителей и вероломных интриг при византийском дворе, вследствие неумелого правления развратных женщин и недоступных государей, вследствие глубокой моральной испорченности латинских христиан, высокое благочестие которых давно уступило место постыдному своекорыстию и страшной развращенности, в то время как вера нередко отходила на задний план пред чисто мирскими соображениями, — вследствие всего этого несчастная страна не могла долее противостоять беспрерывному натиску фанатичных мусульман.

Отчаянная битва при Хаттине (1187 г., 9 июля) решила судьбу христианского царства в Святой земле.

Напоенное кровью поле битвы покрывалось растерзанными телами лучших рыцарей Ордена тамплиеров. Третьего октября того же года рыцарски благородный Саладин, далеко превосходивший своих христианских противников во всяческих человеческих добродетелях, совершил свой торжественный въезд в Иерусалим, который за девяносто лет до того был завоеван ценою крови отважных крестоносцев. Плоды нечеловеческих жертв были уничтожены одним ударом, христианская гордость и честь растоптаны злорадствующим врагом.

Прочные узы, связавшие через посредство рыцарских орденов Европу и Азию, были порваны. Созданные ими и уже глубоко укоренившиеся взаимоотношения в общественной, государственной и экономической жизни исчезли.

После потери Иерусалима Орден тамплиеров, подкрепленный новыми членами, прибывшими с Запада, перенес свою главную резиденцию в крепость Аккон. Эти отважные рыцари, вместе с госпитальерами, были единственной защитой немногих остававшихся еще в Палестине христиан и их владений на морском берегу. Хотя геройское мужество фанатических борцов за веру оставалось все тем же, каким был в прежние светлые дни, но соперничество орденов исключало возможность совместной деятельности. Вследствие всего этого дни их в Палестине были сочтены. И когда в 1291 г. блестящий Аккон — последний оплот христиан на Востоке, неисчерпаемый источник богатства для приморских итальянских государств — попал в руки сарацинов, тамплиеры покинули Сирию, на защиту которой в течение двух столетий были потрачены миллионы жизней храбрых борцов, и удалились на остров Кипр. Хотя они и продолжали еще некоторое время вести отсюда жестокую борьбу с неверующими, но все же деятельность их уже не имела истинной цели, которая бы соответствовала задачам ордена, цели, подобной той, которой позднее вдохновлялись немецкие рыцари на берегах Балтийского моря, рыцари иоаннитанского ордена: опираясь на свою значительную морскую силу и на союз с могущественным дворянством западных стран, они стремились образовать сильный оплот христианства против всепокоряющего ислама.

Ввиду этого у тамплиеров должна была возникнуть мысль о возвращении на свою западную родину; там, среди своих владений, они могли бы спокойно предаваться праздной жизни рыцарства. Папа Климент V неожиданно пошел навстречу их тайному желанию; он вызвал к себе магистра ордена Жака де Молэ, как будто бы для того, чтобы обсудить возможность нового крестового похода. Молэ немедленно (1306) собрался в путь в сопровождении всего своего совета и шестидесяти самых уважаемых рыцарей и отправился во Францию, где ордену принадлежали огромные владения, совершенно не подлежавшие королевской власти. Молэ взял с собой всю орденскую казну, состоящую из 150 ООО золотых и из тюков серебра, которые могли нести десять мулов. Сокровища эти были сложены в парижском храме. Рыцари поместились в близлежащей крепости ордена. Здесь, во Франции, где Орден тамплиеров был основан и получил дальнейшее развитие, он нашел и свою могилу.




УСТАВ ОРДЕНА И ЕГО ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ ТАЙНОЕ УЧЕНИЕ


Regula pauperum commilitonum Christi templique Salamoniaci, то есть правила, выработанные для Ордена тамплиеров на церковном соборе в Труа при деятельном участии святого Бернара, содержали почти одни только общие положения, а потому, согласно потребностям времени, вскоре понадобилось преобразование и расширение их. Эти добавления получили окончательную редакцию в середине XIII в. и составили вместе с Regula одно систематическое целое.

Знакомство с полным уставом требовалось только от высших членов; низшие члены были знакомы с ним лишь постольку, поскольку это требовалось их служебным положением. Они должны были иметь лишь сведения об общем духе и задачах ордена.

Из многочисленных постановлений ордена мы остановимся лишь на тех, которые представляют интерес для нашей задачи.

Община рыцарей имела строго иерархическое устройство. Во главе ордена стоял магистр, избираемый по большинству голосов особым комитетом из членов капитула и утверждаемый последним. Хотя во всех важнейших вопросах требовалось согласие капитула, решавшего дела большинством голосов, и магистр был обязан повиновением ему, он все же обладал широкими полномочиями, как, например, правом назначении высших должностных лиц. Его ближайшую свиту составляли каплан, искусный писец — клирик, два служащих брата, один арабский писец, рыцарь, исполнявший обязанность ординарца, кузнец, повар и, наконец, два конюха, на обязанности которых лежал уход за боевым конем. Далее при магистре в качестве адъютантов состояли два рыцаря из благороднейших родов, которые составляли его ближайший совет.

В случае отсутствия магистра его замещал сенешаль. Ему прислуживали два оруженосца, брат из низших членов ордена, каплан, писец и двое пеших слуг.

Маршал был военным министром и полководцем ордена, рыцари и служащие братья в военное время состояли у него под началом. Великий прецептор Иерусалимской области был казнохранителем ордена. В этой роли он размещал братии по различным орденским убежищам и надзирал за всеми поселениями, имениями и фермами. Под его начальством находились принадлежащие ордену суда, стоявшие на якоре у Аккона; он же распоряжался военной добычей. При нем находился портной, снабжавший братию платьем.

В обязанности комтура города Иерусалима входило выполнение первоначальной задачи ордена: вместе с десятью рыцарями, несшими черное с белым орденское знамя, он должен был сопровождать паломников к Иордану и снабжать их необходимыми припасами и лошадьми.

Подобные же высшие орденские должности были установлены затем и в провинциях, которые с XII в. вошли в состав ордена — в Триполи, Антиохии, Франции, Англии, Пуату, Арагонии, Португалии, Апулии и Венгрии. Каждая провинция управлялась особым комтуром, которому были подчинены комтуры отдельных общежитий ордена.

Высшая власть в ордене, законодательство, назначение высших должностных лиц, решение важнейших дел, касавшихся всей общины, принадлежала созываемому магистром генеральному капитулу. Он состоял из высших должностных лиц всех орденских областей и наиболее опытных рыцарей, приглашенных магистром; вследствие сопряженных с этим необычных расходов капитул созывался лишь в особо важных случаях. Дела ордена, касавшиеся только отдельной провинции, обсуждались в провинциальном капитуле под представительством ее прецептора.

Члены ордена делились на рыцарей, Капланов и служащих братьев, или servientes. Последние делились на оруженосцев, сопровождавших рыцарей в походах, и ремесленников. К четвертому классу относились посторонние члены ордена. Они состояли из дворян и людей простого звания, мужчин и женщин, которые по собственному желанию выполняли или все орденские предписания, или только часть их, но не жили в общежитиях ордена. К этим светским членам относились также донаты (donati), добровольно оказывающие ордену различные услуги, и облаты (oblati), уже с детства предназначенные родителями для вступления в орден и воспитанные по его правилам.

Каждому рыцарю полагалось иметь три лошади, одного оруженосца и один шатер. Все члены получали одинаковые пайки, одинаковое оружие и одежду. Капланы составляли духовенство ордена. «Для удобства выполнения церковных таинств и религиозных обрядов» папа Александр III разрешил тамплиерам принимать в орден также и клириков. Они были обязаны вести безупречный образ жизни, повиноваться магистру и жить в определенном месте. Братья исповедовались только им, и только они одни могли давать отпущение грехов. Клирики непосредственно подчинялись высшей власти папы и, если имели аристократическое происхождение, могли достигать высших должностей.

Из числа служащих братьев, которые в отличие от белого одеяния рыцарей носили черную или коричневую одежду и такой же плащ, назначались пять низших должностных лиц ордена: низший маршал, знаменосец, управляющий земельными владениями ордена, главный кузнец ордена и комтур порта Аккон. Низший маршал был помощником главного орденского маршала и должен был доставлять и держать в порядке оружие. Знаменосец в то же время считался начальником всех оруженосцев, которых он приводил к присяге и, по окончании срока их службы, увольнял.

Было точно определено, сколько полагалось каждому брату одежды, постельных принадлежностей и оружия, точно установили порядок дня в отношении молитв, посещения церкви, трапез и т. д., а также точной регламентации подвергли известные военные обычаи в походе, в лагере, на поле битвы, порядок дня и работу капитула. Братьям воспрещались всякие праздные разговоры. Без разрешения главы они также не имели права отлучаться из общежития и не могли обмениваться письмами, даже с родителями. Тамплиер должен был избегать всяких мирских развлечений. Вместо этого ему предписывалось усердно молиться и ежедневно со слезами и стенаниями приносить покаяние Богу. За престарелыми, слабыми и больными братьями был установлен чрезвычайно внимательный уход; попечитель о бедных получал ежедневно десятую часть хлеба для раздачи нуждающимся.

Существовало специальное уложение о наказаниях, определявшее кары за нарушения правил ордена. Преступления карались изгнанием из ордена, а незначительные проступки имели следствием лишь временное лишение орденской одежды. К преступлениям относились воровство, убийство, бунт, побег, кощунство, трусость, сообщение постановлений капитула брату, не принимающему участия в заседаниях капитула, мужеложество и содомия. К проступкам — неповиновение, клевета на брата, оскорбление действием брата или другого христианина, общение с продажными женщинами, отказ брату в пище и питье и т. д. Кто раз лишился плаща, уже никогда не мог занимать почетной должности или давать показания против кого‑нибудь из братии. До тех пор, пока ему не возвращали плаща, он должен был работать с рабами, есть на земле и не смел прикасаться к оружию.

Желавший вступить в Орден тамплиеров должен был обладать здоровьем, происходить от законного брака и из рыцарского рода; но должен был также не состоять в браке, не быть связанным присягой с другим духовным орденом, не быть отлученным от церкви и не добиваться вступления в орден путем подарков или обещаний. Перед торжественным посвящением кандидата, отбывшего уже год предварительного искуса, два брата отводили в особую комнату при церкви ордена и здесь говорили ему о серьезности его намерения и об обременительности тех обязанностей, которые он собирался на себя взять. Если же он все=таки оставался тверд в своем желании, то, с разрешения собравшегося капитула, его вводили в зал, приводили к присяге на Евангелии и с торжественной церемонией облачали в плащ.

Покидать орден без разрешения строго воспрещалось. Если выбывший из ордена брат снова хотел вернуться, то он должен был встать у входа в дом ордена и, преклоняя колени пред каждым входящим и выходящим братом, молить о пощаде. Затем попечитель о бедных предлагал ему подкрепиться пищей и питьем и сообщал капитулу, что брат — отступник молит о милосердном приеме. Если капитул давал согласие на это, то проситель с обнаженной верхней частью тела и с веревкой вокруг шеи являлся пред собранием капитула, на коленях и со слезами молил о приеме, заявляя о своей готовности понести какое угодно наказание. Если он затем совершал в течение назначенного срока покаяние, то капитул возвращал ему орденскую одежду.

Если юный тамплиер выказывал порядочные способности, самостоятельность и усердие, то он посвящался в мрачные мистерии ордена, о которых ходили в то время самые невероятные слухи, да и теперь еще существуют самые дикие представления у многих легковерных людей.

Мистерии происходили обыкновенно в уединенно стоящих зданиях, по возможности в подземных помещениях, под спасительным покровом ночной темноты. Для сохранения тайны принимались самые тщательные предосторожности. Непосвященные обитатели орденских общежитий отсылались в самые отдаленные помещения во дворе или же оставались под строжайшим надзором в дальних покоях. Двери и ворота замыкались крепко — накрепко. На самой верхушке дома, в котором происходило посвящение, стоял сторож, внимательно озирающий окрестности и сообщающий о приближении каждого непосвященного.

Прежде чем кандидата представляли капитулу для посвящения, он должен был дать страшную клятву в том, что обязуется свято хранить все тайны, которые ему откроют. Вместе с тем ему сообщалось, что в случае клятвопреступления ему неминуемо угрожает мучительная смерть или же пожизненное заключение в подземельях орденских домов. По принесении кандидатом предписанной присяги его вводили в сопровождении двух братьев к капитулу. Здесь ему прежде всего показывали распятие и разъясняли, что не следует верить в распятого, потому что тот лжепророк, лишенный всякой власти. Но отрицанием Христа и отречением от господствовавшего церковного учения дело не ограничивалось. По пятницам, в особенности в Страстную пятницу, здесь совершалось и худшее.

Затем кандидата приводили к рецептору. Последний вынимал из футляра странную фигуру, называвшуюся Бафомет; это была металлическая фигура, украшенная золотом и серебром и напоминавшая не то череп мертвеца, не то лицо старца с большой бородой. Указывая на эту фигуру, рецептор говорил кандидату: «Верь в нее, ей доверься, и благо тебе будет!» Во время этой речи кандидат должен с непокрытой головой склониться до земли, выражая этим почтение к идолу.

Затем следовал акт опоясывания «поясом Иоанна». Кандидата обвязывали белым шерстяным шнуром, который через прикосновение к идолу делался талисманом, оказывая благотворное влияние с помощью волшебной силы. Также этот шнур служил тайным отличительным знаком, с помощью которого кандидат получал доступ к мистериям ордена.

Далее, почти постоянно соблюдавшимся обычаем был один обряд, заключавшийся в том, что новичок должен был, пренебрегая своим человеческим достоинством, поцеловать рецептора и присутствовавших при посвящении братьев в такие части тела, назвать которые не позволяет приличие. Наконец, новым членам духовно — рыцарской общины, на которую торжественной присягой возлагался обет целомудрия, явственно давалось понять, что они могут предаваться между собой самым ужасным и гнусным порокам. «Вероятно, — как полагает неутомимый обличитель ордена, Прутц, — считали, что сохранение тайны общества не будет достаточно обеспечено, раз будет существовать риск, что младшие члены, общаясь с женщинами, выдадут все им».

Этот ритуал соблюдался при всех тайных посвящениях, но новичкам при этом редко объяснялось его значение. Разъяснение давалось позже, когда новый брат уже допускался к участию в таинственных посвящениях, или, иначе говоря, достигал высших разрядов.

Правила 1128 г., которые прежде были единственным руководством для ордена, и их позднейшие дополнения стали для тамплиеров лишь внешней формальностью. Истинная же сущность ордена выражалась в особом тайном уставе.

Последователи тайного учения тамплиеров были, по Прутцу, несомненные дуалисты. Они поклонялись высшему богу, в котором они видели творца духа и добра, а также низшему богу, создателю материи и злого начала.

Все это сообщалось на тайных собраниях тамплиеру, достойному посвящения в последний и высший разряд мистерий. Особенно подчеркивалось, что культ посвященных относился не к высшему богу, а к низшему, от которого происходят материя и злое начало.

Изображением этого низшего бога и является идол, которого показывали члену во время приема в орден. Он обладает силой приносить здоровье, наделять рыцарей земными благами и даровать ордену все сокровища мира. К нему нужно обращаться со всеми нуждами души и тела.

Тайное собрание заканчивалось исповедью и причастием. Исповедь была у них актом братского доверия, с одной стороны, и братского совета — с другой. Поэтому посвященные исповедовались друг другу, а отпущение грехов получали от главы ордена, а не от капланов, у которых была отнята привилегия исповедывать членов высшего разряда, чтобы по возможности избежать разоблачения еретических тайн.

Несомненно то, что орден, благодаря своей политике, в значительной степени определявшейся стремлением к светской власти, уже очень рано впал в неразрешимое противоречие со своими первоначальными задачами, что братство часто жертвовало интересами христианства ради эгоистических целей, что многие рыцари предавались развратной жизни и противоестественным порокам, что некоторые комтуры игнорировали религиозную борьбу.

Но в чем, собственно, заключалась «ересь», не указывается нигде, вероятно, потому, что вне ордена это не было точно известно. Этим объясняется также то, что курия долго не решалась выступить против могущественной, влиятельной и весьма заслуженной, благодаря своим блестящим делам и успехам, общины. Чтобы поддержать общее неопределенное обвинение, потребовался тот хорошо продуманный и остроумный процесс, который впоследствии повел против ордена такой могущественный властелин, хитрый и беспощадный деспот, как Филипп Красивый Французский, не знавший пощады по отношению к членам ордена.

Но как до этого крупного процесса не существовало определенных указаний относительно еретических обычаев ордена, так и самый процесс не дает несомненных доказательств в подтверждение тяжелого обвинения, взведенного на орден. Не говоря уже о том, что в этих ужасных преступлениях тамплиеров обвиняли главным образом изменившие орденской клятве отступники и всякого рода негодяи, показания самых рыцарей давались под давлением самых ужасных физических и моральных пыток; только эти показания и знакомят нас с этой ересью и со всеми ее демоническими дополнениями — тем дьявольским шабашем ведьм, существование которого было тогда формально и неопровержимо принято за доказанное высшей церковной и государственной властью. Вряд ли найдется здравомыслящий человек, у которого хватило бы смелости назвать такие свидетельства достоверными и непреложными.




ГИБЕЛЬ ОРДЕНА


Когда Орден тамплиеров перенес свою резиденцию во Францию, он стал казаться опасным для усиливающейся королевской власти, которая, стремясь к государственному единству и образованию национальной монархии, старалась уничтожать все особые права и привилегии.

Бесчисленные дары притекали в орден со всех концов страны. Он располагал здесь огромными земельными владениями и неистощимыми источниками доходов. Прибыльные торговые предприятия, оживленное банкирское и вексельное дело беспрерывно увеличивали огромные наличные средства, которые хранились в главном банке — в парижском храме. Землевладельцы — дворяне и крестьяне отдавали ему свое имущество, отказывались от своей свободы и за небольшое ежегодное вознаграждение поступали в военную зависимость к всемогущему ордену, чтобы под защитой его укрыться от грубых насилий и вымогательств королевских чиновников. Тамплиеры, опиравшиеся на зачисленных приверженцев, являлись камнем преткновения во всех планах Филиппа Красивого (1285–1314). Неудивительно поэтому, что этот король, все решения которого были глубоко продуманы, который подобно Людовику XIV, был настолько проникнут верой в свое безусловное право и сознанием своей абсолютной непогрешимости, что видел в исполнении своей воли высшую государственную мудрость, глубоко ненавидел орден; надо еще прибавить, что колоссальные богатства последнего разжигали алчность короля.

Целый ряд событий и различных обстоятельств все сильнее возбуждал и усиливал его ненависть короля.

А когда тамплиеры решительно отказались исполнять желание Филиппа (он требовал согласования деятельности членов ордена с королевскими интересами), он стал думать об уничтожении ордена.

Для нанесения ордену решительного удара король нуждался в содействии папы Климента V. Честолюбивый, хитрый и умный политик, но по характеру ничтожный и слабовольный человек, этот первосвященник, обязанный королю своим возвышением, быть может, считал своим долгом оказывать поддержку, но он не решался сделаться активным участником отчаянной борьбы. Тогда Филипп решил действовать тайком и самому сделаться судьей над членами церкви.

Весьма благоприятным для его планов оказалось то обстоятельство, что два бывших тамплиера, которых за различные проступки с позором изгнали из ордена, решили сообщить о целом ряде самых ужасных преступлений и пороков, господствовавших в ордене и облеченных глубочайшей тайной. На основании этих показаний против тамплиеров немедленно возбудили обвинение в отрицании Христа, поклонении Бафомету и т. п. И вот 13 октября 1307 г. все тамплиеры во Франции, а также великий магистр Жак де Молэ, которого, как известно, под предлогом переговоров о новом крестовом походе вызвали с Востока, были внезапно арестованы, а их имущество конфисковано, вопреки всем торжественно подтвержденным привилегиям ордена. Королевские ордонансы, говорившие о еретичестве и преступлениях тамплиеров, оправдывали в глазах изумленного народа грубое насилие и успокаивали раздававшиеся в стране негодующие голоса. Стоит преступлению выступить с достаточным бесстыдством и добиться своей цели, и толпа, неспособная самостоятельно мыслить, будет всегда и везде сломлена, а образованные классы будут молчать из трусости. В Париже немедленно был учрежден инквизиционный суд над несчастными, с королевским духовником, фанатичным доминиканцем Гийомом де Ногаре во главе. Пытки со всеми их ужасами, угрозы и заманчивые обещания отверзали уста даже самых упорных подсудимых и приводили к таким обстоятельным признаниям, что на орден действительно было возведено тяжелое обвинение, и следствие принимало все более обширные размеры.

Как именно велся тогда допрос, видно уже из того факта, что в одном только парижском общежитии тамплиеров 36 несчастных обвиняемых погибли в короткое время вследствие варварского обращения с ними.

Тамплиеры вовсе не были склонны сделаться мучениками за веру и убеждения. В истории очень редки люди, идущие на смерть за великую идею. Для этого нужна исключительная моральная сила и нравственное мужество — качества, лишь очень редко соединяющиеся в одном человеке. Хотя дух тамплиеров и не парил на той высоте, где царят высокие чувства и великие помыслы, но все же мы не можем отказать их трагической судьбе в человеческом участии.

Папа, колеблющийся, медлительный, нерешительный, не зная, как отнестись к самоуправству Филиппа, пытался умерить священный пыл судей, затянуть следствие и предоставить папской курии последнее решающее слово об участи подсудимых и об их имуществе. Но всегда находчивый король имел достаточно средств, чтобы склонить к уступчивости. Во множестве разбрасывались подложные прошения от народа к королю об уничтожении ереси тамплиеров. Общественное мнение решительно восстало против папы. Филипп напомнил ему также об обещании, данном Климентом V при вступлении на папский престол, а именно по смерти предать бесчестию имя Бонифация VIII, гордого, страстного церковного владыки, властолюбие и алчность которого некогда привели к восстанию князей и народов, — и безжалостно требовал исполнения позорного обязательства. Нерешительность и колебания папы он назвал изменой католичеству, ревностным защитником которого величаво объявлял себя этот лицемерный монарх.

Беспомощный, не зная, на что решиться, чувствуя себя глубоко униженным и опозоренным, Климент вынужден был наконец прекратить свое безуспешное сопротивление. Чтобы спасти память своего предшественника от неизбежного позора и не ослабить еще более уже и без того сильно пошатнувшейся веры в авторитет церкви, он сделался соучастником неслыханного судебного преступления.

Ужасное зрелище: «Светская власть, бывшая некогда в подчинении, становится вдруг соучастницей церковной инквизиции, приставляет к горлу своей ослабевшей повелительницы — духовной иерархии, служившей прежде ее интересам, меч и принуждает ее признать законной несправедливость, которую она совершает над ней вместе с нею». 12 августа 1308 г. была издана булла Fadens misericordiam, повелевшая всем духовным и светским князьям возбудить судебное преследование против всех тамплиеров. Тот, кто вздумал бы не выполнить этого требования, должен был подвергнуться изгнанию и церковным карам. Руководством при открытии инквизиционного судилища служил приложенный к делу перечень из 127 вопросов, составленных на основании якобы неоспоримых заключений парижского следствия.

Главный процесс велся комиссией, назначенной самим Климентом из числа наиболее уважаемых французских прелатов в Париже. 540 тамплиеров ожидали приговора. Много месяцев тянулось следствие, прежде чем судьи — сравнительно мягкие, честные и для той мрачной эпохи довольно просвещенные люди, которые при несколько более обширных полномочиях несомненно спасли бы орден, — вынесли единогласный приговор; дело в том, что большинство осужденных смело заявили, что их прежние показания и признания были вынуждены пытками, угрозами и обещаниями, и, энергично протестуя против взводимых на них обвинений, красноречиво выражали свое негодование по поводу ужасной клеветы. В это время комиссары были поражены вестью, что 12 мая (1310) 54 тамплиера, которых провинциальный собор в Сеисе предал проклятию как рецидивистов, сожжены на костре.

Таким образом, приговор был приведен в исполнение до окончания судебного дела, что являлось вопиющим вмешательством в ход судебного процесса, явным попранием правосудия; то же самое повторилось в Реймсе, Руане, Каркассоне. Между тем здесь не было ни состава преступления, ни одного достоверного свидетельства; существовали лишь вынужденные инквизицией показания, то есть весьма сомнительные улики для обвинения.

Ввиду этого папская комиссия приостановила свою деятельность. Лишь к концу года поспешили возобновить допрос свидетелей и закончить следствие. Все судебное производство было предоставлено папе, который для окончательного решения дела созвал Вселенский собор в Вене. На Церковном соборе, заседания которого были открыты в октябре 1311 г. и продолжались всю зиму, после целого ряда примирительных попыток, искусно отклоненных Филиппом, было принято решение уничтожить Орден тамплиеров. Булла Vox in excelso audita est от 2 мая 1312 г. в уклончивых выражениях оповестила христианский мир об этом постановлении.

В Париже драма эта имела трагическое окончание. Магистр Жак де Молэ, беспомощный старец, разбитый душевно и физически, который почти семь лет промучился в суровом заточении, вместе с четырьмя другими высшими должностными лицами был осужден на пожизненное заключение. Перед главным парижским собором Божьей Матери (Notre‑Dame de Paris), в присутствии толпы собравшегося народа, им был объявлен приговор. Тогда магистр и великий прецептор Жоффруа де Шарме, глубоко возмущенные, поднялись со своих мест и, опровергая взводимое на орден обвинение, выявили гнусную игру, жертвами которой оказались. Опасаясь, что с него окончательно сорвут маску, король тотчас же приговорил этих несчастных как рецидивистов (relapsi) к смертной казни. Приговор был приведен в исполнение на следующий день (11 марта 1314 г.). Последние представители блестящего ордена были сожжены на медленном огне на том месте, где они так мужественно выступили в защиту своего братства. Перед смертью, готовясь к будущей вечной жизни, Молэ, как рассказывают, крикнул, что он заслуживает смерти, ибо он из любви к жизни и во избежание ужасных пыток, а главным образом, обольщенный льстивыми речами короля и папы, возвел на орден обвинение в пороках и низменных преступлениях. Народ причислил к сонму мучеников обоих старцев, так мужественно завершивших свой тяжелый жизненный путь и героически искупивших прегрешения, совершенные ими в минуты слабости. Перед лицом смерти обвиненные обратились с молитвой к многострадальной Матери Божьей, и народ сохранил их пепел, как святыню. Рассказывали, будто Молэ уже на костре призывал своих палачей на суд Божий. И когда оба главных судьи вскоре после того тяжело заболели и окончили свою полную треволнений жизнь в ужасных мучениях, толпа истолковала их смерть как божественную кару, предполагая в своем суеверии, что высшая сила, воздающая за добро и зло, снизошла до наказания неправедных судей, осудивших тамплиеров.

Папа умер 20 апреля 1314 г., всеми покинутый и забытый, напрасно пытаясь заглушить в себе неумолчный голос совести. Пожар уничтожил ночью ту церковь, в которой был помещен труп несчастного папы. Сгорела также и нижняя часть тела покойника. Останки его перенесли в мавзолей, воздвигнутый его родственниками, которым он оставил несметные богатства. Но и здесь последним останкам первосвященника не суждено было найти полного успокоения. Яростные толпы кальвинистов разрушили в 1577 г. мавзолей, останки тела бросили в огонь, а пепел развеяли по ветру.

Филипп умер 29 ноября 1314 г., едва достигнув 46 лет, от какой‑то загадочной болезни. Какую ненависть и озлобление возбудило его отягощенное проклятием царствование, явствует из того факта, что его сыну и преемнику Людовику X приходилось иногда прибегать к силе, заставляя духовенство империи совершать панихиды по усопшему. Сыновья рано последовали за отцом в могилу. Плохие времена настали для Франции, и некоторые видели в несчастной войне с Англией кару за преступления, совершенные Филиппом, и искупление общей вины всего французского народа, пассивно участвовавшего в этих преступлениях.

Судьба ордена в различных странах была различна. Большей частью удовлетворялись судебными преследованиями, предварительным заключением и захватом имущества. Многих тамплиеров оправдали, как например в Англии, Португалии, где высокообразованный король Диниз, быстро и правильно поняв мотивы, руководившие Фитлиппом, взял тамплиеров под свою защиту; в Равенне, Майнце и других местностях многие тамплиеры спасались от суда бегством; словно бесприютные бродяги, они странствовали в светской одежде по всем странам Европы и иногда даже вступали в Орден иоаннитов; другие бедствовали, едва зарабатывая на пропитание тяжелым, непривычным трудом; многие погибли в тюрьмах. Только в Неаполе французская королевская династия насытила свою дикую ненависть кровью несчастных рыцарей.

Всего сорокалетний промежуток отделяет кончину Людовика IX, положившего свою жизнь за христианскую веру, от смерти его правнука, запятнавшего себя кровыо ее защитников. Но какой огромный переворот произошел за это в мировоззрении человечества!

Катастрофа на острове реки Сены во Франции определила завершение всемирно — исторического движения, которое было некогда вызвано к жизни на клермонской равнине. Владения ордена и большой дом тамплиеров в Париже сделались достоянием короны. Никто не предполагал тогда, что он послужит со временем последним печальным обиталищем для несчастного потомка Филиппа Людовика XVI и его семьи, зимою 1792–1793 гг. Здесь, может быть, уместно будет заметить, что во всемирной истории господствует та великая богиня со строгим взглядом, которая обуздывает гордость смертных и усмиряет их губительное высокомерие — вечная мстительница и судья — Немезида.

«Относительно склепа Тамплиеров существует легенда, что ежегодно в ночь Воскресенья там появляется вооруженная фигура, с красным крестом на белом плаще, и спрашивает, нет ли желающих освободить Гроб Господень; никого, никого нет, — отвечают ей своды склепа, ибо храм разрушен».

Так погибли тамплиеры и их противники. Великий процесс — «это самая ужасная и позорная несправедливость, занесенная на страницы истории средневековой церкви. Относительно главных пунктов обвинения тамплиеры были также чисты и невинны, как сам святой отец». Что касается их нравственной вины, то они «понесли за нее совершенно ни с чем несообразное наказание». В упрек же этому пережившему свою славу ордену можно поставить, в сущности, только «отсутствие твердой основы и недостаток политического такта, неспособность понять действительные и новые потребности и силы времени и неумение приспосабливаться к ним».




ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ. ТАЙНЫЕ СУДИЛИЩА





ГЕРМАНИЯ


В тот день, когда великий Гогенштауфен, Фридрих III, сраженный горем, умер в Фиорентино в Италии (1250 г., 13 декабря), Германия перестала быть мировой державой. Для династии Гогенштауфенов оказались роковыми уверенность в том, что она должна сохранять за собой господство в Италии и искание в этой стране корней своего могущества и средств, необходимых для того, чтобы поддержать ослабевшую королевскую власть в раздираемом внутренними междоусобиями отечестве.

Преемник Фридриха, юный король Конрад IV (1250–1254), который был точно приколдован к тем же идеям, также отправился в прекрасную Италию. Но жаркий лихорадочный климат южной части этого полуострова, сгубивший во цвете лет жизнь не одного германца, предуготовил 26–летнему королю преждевременную смерть.

Тяжкое наследие Гогенштауфенов перешло к его нежному отпрыску, двухлетнему Конрадину. Он также последовал традициям своего рода и в 1267 г. отправился в далекие края, «подобно юному орлу, у которого только что отросли крылья для смелого полета».

Но уже в 1268 г., 28 октября, увидев прекрасную страну, завоеванную и возвеличенную его предками, юноша, едва достигший семнадцатилетнего возраста, бесславно пал от руки убийцы, прервав свой короткий, но блестящий жизненный путь, «который скорее напоминает какой‑то роман, чем действительность». Это был последний отпрыск блестящей королевской династии, которая могуществом и всякими земными сокровищами, талантами, благородством души и возвышенностью чувств затмевала все царствующие дома Средневековья и, несмотря на свои недостатки, представляет собою одно из самых прекрасных и привлекательных исторических явлений.

В то время как род Штауфенов так трагически погиб на далеком юге, родина их, великая, славная немецкая империя страдала под гнетом тяжелых бедствий и приближалась к распадению. В Германии наступили те ужасные времена, 1256–1273 гг., которые кровавыми чертами запечатлелись в памяти народа как великое междуцарствие. Враждебная и вероломная политика римской курии, алчное своекорыстие склонных к междоусобиям германских князей разделили страну на мелкие территориальные владения, епископства и городские общины и предоставили немецкую корону иностранным государствам, которые могли и желали осыпать сокровищами лишенную всякой совести избирательную коллегию.

Из своих укрепленных замков вассалы выходили на разбои, захватывали товары, отправляемые из юных торговых городов, обижали беззащитных и слабых и, скрываясь за неприступными стенами своих родовых гнезд, смеялись над бессильными законами и немощными судами.

Сильнее и больше всего страдало при этом крестьянское население. Во времена распрей между владетельными рыцарями крестьянские дома и усадьбы нередко предавались пламени, посевы растаптывались, уничтожались последние остатки жатвы, еще уцелевшей от потравы охотниками и дичыо. Личные повинности в виде барщины, налогов, десятин и всевозможных поборов достигали огромных размеров. Лишенный покровительства законов, несвободный человек подвергался самым тяжелым и позорящим наказаниям. Озверевший человек давал волю своим самым диким инстинктам. Чувство справедливости было заглушено или совсем вымерло; исчезла идея общего блага, пропало чувство национального достоинства.

В это ужасное время перестали действовать также древние правовые нормы. Сначала свободные жители мелких частей страны — сотен — собирались в определенные сроки, большей частью через каждые восемь или четырнадцать дней, для разбора судебных тяжб. Этот древний обычай съезжаться на суд, при постоянных отлучках в далекие и продолжительные походы всех способных носить оружие жителей, также как и графов, заменивших прежних наемных герцогов, не мог более существовать. Поэтому Карл Великий ограничил число судебных дней и постановил, чтобы в менее серьезных вопросах права на суде присутствовали не все свободные обитатели округа, а только некоторые определенные лица, скабины или шефены, которые и составляли приговор. Эти шефены, а также низший судебный персонал, избирались королевскими уполномоченными, при содействии графа и народа, из среды свободных жителей местности и вскоре образовали особое сословие.

Вследствие наделения различными правами духовных и светских властителей принадлежавшее графу право суда с течением времени отчасти ускользнуло из его рук. К концу XII в. образовались особые суды для свободных, под представительством «фрайграфов» (графов для свободных), и другие, под председательством «гауграфов» (областных графов). Заседатели в суде фрайграфов назывались «фрайшефенами», суд был назван «свободным судом», отдельный судебный округ — «фрайграфством». Фрайграфства постепенно исчезали; нередко они сливались с гауграфствами. Но нигде они не сохранили настолько своего первоначального значения, как в замкнутой Вестфалии.

Княжеская власть усиливалась здесь медленнее, чем где‑либо, свободные землевладельцы дольше сохраняли свои права, старые вольности, свободное общинное устройство, непосредственную связь с императором и государством; здесь сохранилось, хотя и в несколько измененном виде, «драгоценное наследие прежних времен — королевская власть, то есть одному только королю принадлежащее право раздавать графам владения»; «здесь по — прежнему, согласно наследственным

традициям, свободные собирались на суд в местах народных собраний».

Когда впоследствии княжеская территориальная власть стала все больше и больше ограничивать вольности общин, духовные и светские вельможи, во владениях которых находились фрайграфства, сумели забрать и их в свои руки, заставляя короля давать им, вельможам, титул начальников суда (Stuhlherren)и вместе с этим ставя в ленную зависимость эти свободные графства. Все это, однако, не оказало существенного влияния на вестфальские суды. Председатели суда предлагали королю кандидатов в фрайграфы, которых король и утверждал. Назначение происходило в присутствии двух фрайшефенов; фрайграфы приносили королю присягу, «с надлежащей таинственностью», в знак инвеституры получали меч и веревку.

Новый необычайный подъем и новую жизненную силу приобрели суды «красной земли» в XIII в., когда, с упадком высших властей в государстве и церкви, в низших слоях народа повсюду зародилась новая жизнь.




КРАСНАЯ ЗЕМЛЯ


Вестфалия средних веков представляла собой совсем не то, что Вестфалия нашего времени. Она занимала пространство между Рейном и Мозером, с юга была ограничена гессенскими горными хребтами, а на север простиралась до Фрисландии.

В древнейшие времена Вестфалию населяло многочисленное племя груктеров. Позже она сделалась главной областью западной племенной группы саксов или вестфальцев. Едва лишь затронутые великим переселением народов, эти последние сохранили в первоначальном виде духовные черты чисто германского характера, как и страна по настоящее время удержала первоначальное население. Несмотря на большое число многолюдных городов, в которых процветает высокоразвитая промышленность, крестьяне и теперь составляют главный контингент населения ее. Как дворянин в своем родовом замке, так и вестфальский крестьянин, отличающийся крепким, здоровым телосложением, ведет хозяйство на земле своих отцов. Как известно, отважные, упорные саксы после более чем тридцатилетней войны были побеждены Карлом Великим, а их владения присоединены к империи франков. При этом власть герцога была отменена, и вместо нее ввели франкское разделение на графства. Незащищенность страны при слабых преемниках Карла, ввиду разбойничьих набегов норманнов и славян, побудила саксов снова отдаться под испытанное покровительство герцогов; в это достоинство был возведен сначала Оттон Светлейший (880–912). После изгнания Генриха Льва (1180) саксонское герцогство снова было упразднено, а герцогская власть в Вестфалии вручена кельнскому архиепископу. Под кротким управлением архиепископского посоха страна сохраняла свое особое устройство, свои законы и ландтаг, собиравшийся в Арисберге. Согласно заключению имперского сейма 1803 г., Вестфалия отошла к Гессен — Дармштадту, а по венскому конгрессу (1815) — к Пруссии.




ТАЙНОЕ СУДИЛИЩЕ





ПРОИСХОЖДЕНИЕ И РАЗВИТИЕ


Среди многих удивительных и странных вещей, о которых рассказывает история средних веков, знаменитые тайные судилища (фемы) занимают, пожалуй, первое место. Слово «Veme» самостоятельно появляется впервые в 1251 г., сначала же лишь употребляется в виде производного «vimenot», то есть участники суда, судебные шефены. Его первоначальный смысл — это «товарищество» или «община». Лишь позже, а именно в XVI в. оно стало обозначать судебное товарищество, а также «суд», «наказание».

Легенда богато разукрасила это таинственное учреждение, поэзия постаралась придать ему прелесть романтического ужаса и в фантастическом виде представить его на сцене; бесчисленные романы и популярная литература создали ужасающие вариации на эту благородную тему. С приятным замиранием сердца мы читаем в таких романах сцены, изображающие, как замаскированные люди собираются глубокой ночью в мрачных пещерах, в темных лесах, оврагах или в подземельях, молча усаживаются вокруг покрытого черной материей стола; «скудное освещение создает полный ужаса полумрак», и судьи постановляют свои неумолимые приговоры. «Подсудимый, захваченный врасплох, приводится в тайный суд с завязанными глазами, по потаенным тропинкам. Обвинитель излагает суть преступления, подтверждая свои показания клятвой, которая уже не допускает никакого оправдания со стороны обвиняемого. Тут же произносится и приговор, — он всегда присуждает к смерти. Мы слышим три скорбных возгласа замаскированных шефенов; фрайграф ломает посох; палач приводит в исполнение кровавый приговор. Молча и бесшумно, как и пришли, исчезают в ночной темноте судьи тайного судилища. Несчастный подсудимый ни в коем случае не может ускользнуть от суда. Вопреки всем его усилиям избежать приговора, он будет произнесен и приведен в исполнение». «На него нападают ночью, во время сна, и удушают веревкой, или же шефены подстерегают его во время одинокой прогулки и вешают на первом попавшемся дереве. Кинжал, воткнутый в ствол дерева рядом с трупом, обозначает, что под ним свершился всюду настигающий приговор судилища». Никто не избегает мстительный десницы тайного судилища; его тайные посланцы странствуют по отдаленным краям. «Послы священного тайного суда обходят весь мир, как в мирные, так и в тревожные дни», и огромно было число преступников, понесших чрез него вполне заслуженное наказание.

Благодаря историческим исследованиям, тот фантастический ореол, которым было окружено это явление, несколько потускнел. Жуткий полумрак рассеялся, и относительно происхождения, развития и значения этого почтенного правового института уже почти не существует сомнений.

И все же «тайные суды всегда останутся замечательным явлением в истории Германии, и особенно Вестфалии, правда, не таким блестящим, каким рисуются оно в преувеличенной оценке, но и не лишенным блеска».

Легенда любит связывать все исторические явления с именами определенных исторических личностей, никогда не исчезающими из памяти народа. Так, основателем тайных судилищ считали императора Карла Великого и рассказывали, что папа Лев III, которого легенда совершенно произвольно называет его братом, учредил тайное судилище, когда он, первый из пап, вступил на немецкую почву и освятил в Саксонии несколько церквей.

Во всяком случае, этот своеобразный суд покоится на очень древней исторической основе. С одной стороны, его корни нужно искать в древнегерманском праве, праве самосуда свободного человека при встрече с вором или разбойником, пойманным на месте преступления; а с другой, его можно свести к учреждениям и предписаниям великого императора. Но полное развитие тайных судилищ завершилось лишь в XII в., вследствие разложения всех общественных отношений.

Во главе тайных судов стоял фрайграф; ему были подчинены семь фрайшефенов. Кандидат на должность фрайшефена должен был быть «законным, непорочным и свободным» (echt, recht und frei); за него должны были поручиться два шефена. В день приема они приводили его в заседание суда. Тут он клал два пальца правой руки на меч и веревку — страшные символы должности фрайграфа, которые лежали перед ним, — и приносил установленную для шефенов присягу.

Вместе с тем он давал клятву, не поддаваясь личным симпатиям и подкупу, — ни из страха смерти, ни из страха страданий, ни за серебро, золото и драгоценные каменья, ни из‑за отца, матери, сестры, родственников, ни из‑за каких бы то ни было сотворенных Богом вещей, — не изменять тайному суду, но, узнав достоверно о чем‑либо, подсудимом тайному судилищу, сообщать об этом, чтобы поддержать и укрепить священный суд и закон.

Остальные обязанности, которые новый член судилища должен был взять на себя, состояли в том, что он должен был изготовлять повестки о вызове в суд, поддерживать обвинение и содействовать в случае нужды казни осужденного.

Затем фрайграф говорил кандидату о его правах и сообщал тайные лозунги, тайные знаки и пароль. В эпоху наибольшего расцвета тайных судилищ было чрезвычайно много фрайшефенов; но число их все же не доходило до 10 ООО, как часто указывается.

С 1311 г. институт шефенов распространился по всей Вестфалии, и вскоре к нему присоединились все лица, игравшие какую‑либо роль в обществе: высшее и низшее дворянство и все городские должностные лица.

Постепенно институт шефенов разлился по всем немецким землям. Необходимость защиты против опалы тайного суда повела к учреждению совета осведомленных лиц. Ни один князь, ни один город не мог уже обойтись без такого совета. Знатоки права должны были ознакомиться со странными приемами таинственного института. Повсюду ощущались потребность в знающих людях, которые могли бы являться в тайное судилище в качестве защитников. Даже многие государи, духовные и высшие должностные лица Тевтонского ордена в отдаленной Пруссии не считали позорным принимать участие в тайном судилище. Они присягали ему в качестве фрайшефенов.

Из светских государей членами тайного судилища состояли следующие: император Зигмунд, курфюрсты Фридрих I и II Бранденбургские, курфюрсты Фридрих I и II, герцог Вильгельм III Саксонский, герцоги Генрих Богатый и Вильгельм III Баварский, ландграф Людвиг II Гессенский, герцог Вильгельм I Брауншвейский, пфальцграф Людвиг III, Иоганн и Отгон и другие.

Несмотря на все предосторожности, шефенами ставились нередко люди бесчестные, имевшие дурную репутацию. Многие из тех, кто могли сделать установленный довольно большой взнос, добились приема в шефены не только из нужды в этом, но очень часто из‑за моды, господствовавшей в то время. Кроме того, быть шефеном льстило самолюбию и давало удовлетворение любопытству. Таинственность всегда имеет неотразимую прелесть для слабого человеческого сердца.

Низшую степень в иерархии тайного судилища занимали глашатаи. Они должны были выполнять поручения фрайграфов и в особенности заботиться о поддержании порядка и соблюдении установленных формальностей. Посвященные тайны суда, они также обязывались к безусловному молчанию по отношению к непосвященным.




ТАЙНЫ СУДА


Всякого рода таинственность, как сознательно, так и бессознательно созданная людьми, красной нитью проходит через всю мировую историю:
		Тайны переходят по наследству.



		Как закон и право,



		Подобно неизлечимой болезни,



		Передаются от поколения к поколению



		И медленно переходят из одной страны в другую.








В середине XIV в. институт фрайшефенов, который пополнялся только приемом новых членов, понял, что ужас, внушаемый таинственностью, возвысит значение суда, и, исходя из этой справедливой мысли, начал замыкаться от окружающего мира и создавать для себя особенные таинственные приемы и обычаи, тщательно хранившиеся в тайне.

Первое упоминание о настоящей тайне при производстве суда и в институте шефенов относится к 1340 г. А присяга, приносимая шефенами, еще более подчеркивала таинственный дух этих судов. В одной древней книге законов тайного суда говорится по этому поводу: «Если окажется, что какой‑либо фрайшефен откроет тайну и выдаст лозунг тайного суда или что-либо сообщит о нем, то фрайграфы и фрайшефены без суда должны схватить его и, связав ему спереди руки и завязав глаза, положить его на живот, и из затылка вытянуть ему язык, и три раза обмотать веревку вокруг его шеи, и повесить его на семь фунтов выше, чем какого‑либо осужденного, бесславного, вредного вора».

Важнейшими тайнами был «лозунг», знак отличия («тайный привет шефенов») и «пароль». Лозунг, составлявший часть присяги шефенов, состоял из несложных слов: «Палка, камень, трава, зелень» (Stock, Stein, Gras, Grein). Тайный привет шефенов сопровождался установленным жестом руки. Пришедший шефен клал свою правую руку на левое плечо товарища и говорил ему:
		Eck grutju lewe man



		Wat fange yi hi an.



		(Приветствую тебя, друг,



		В твоих начинаниях.)








Тот, к кому он обращался, отвечал таким же жестом и говорил:
		Allet Glucke kehre in,



		Wo die Freienscheppen sin.



		(Счастье да сопутствует тебе везде,



		Где есть фрайшефены.)








Наконец пароль, «который Carolus Magnus дал тайному суду», состоял из загадочной фразы: «Reinir dor Feweri!» (Очищенный огнем!), истинное значение которой еще и по настоящее время окружено непроницаемым мраком. Открытие этих тайн наказывалось смертной казнью, но это, по — видимому, случалось редко.

Вскоре мрачная таинственность была распространена на весь судебный процесс. Предостерегать осужденного строго воспрещалось, хотя бы он был близким родственником. Письменные документы и повестки о вызове в суд, исходившие от суда или касавшиеся нерешенных еще дел, снабжались надписью, предупреждавшей, что «никто не имеет права ни вскрывать это письмо, ни прочесть, ни прослушать чтение его, кроме истинного, законного фрайшефена». Редко случалось, чтобы это устрашающее предупреждение не выполнялось. Книги законов тайных судов также большей частью имели на главном листе эту грозную надпись. Слова в клятве шефенов, составлявшие тайный лозунг, часто не выписывались целиком, а обозначались лишь заглавными (S. S.G. G.) или какими‑либо другими, произвольно выбранными, буквами.




ОТКРЫТОЕ И ТАЙНОЕ СУДОПРОИЗВОДСТВО


Такой же серьезной торжественностью, как и церемония, сопровождавшая прием шефена, сопровождалось и само судопроизводство.

Тайные суды, согласно древнегерманскому обычаю, происходили в местах народных собраний, под открытым небом, обыкновенно по понедельникам, вторникам и четвергам и, начинаясь «с утра до восхода солнца», продолжались до послеобеденного времени. Суд собирался обыкновенно на королевской улице, иногда у мостов, иногда на холмах или в предместьях городов, на рынке или у церкви, нередко под сенью высоких дубов или развесистых лип. В центре огороженного пространства находилась скамья для судей и судейский стол, покрытый белым полотном. На нем лежали блестящий меч и веревка, сплетенная из волокон ивы (wide).

Заседания суда бывали открытые и тайные. В первых разбирались дела, касавшиеся имущественных отношений и собственности, долгов и убытков, дорог и границ; присутствовать на этих заседаниях обязаны были все «имевшие собственный двор во фрайграфстве, служивший им постоянным местом жительства». Тайный суд разбирал дела лишь некоторые подсудные ему дела.

Список дел, составленный в Дортмунде в 1430 г., перечисляет следующие дела, как подлежащие тайному суду: грабеж и всякое насилие, направленное против церквей и духовных лиц, воровство у роженицы или умирающего, обкрадывание трупа, поджог и убийство, измена, выдача тайн суда непосвященному, изнасилование, чеканка фальшивой монеты, грабеж на большой дороге, клятвопреступничество и ложная присяга, отказ явиться на вызов в суд. Позднее, когда ужасные преследования ведьм все более и более распространятся в Германии, к делам, подсудным тайному судилищу, будут также отнесены процессы ведьм и еретиков.

Шефены являлись на суд невооруженными, без шляпы, перчаток и плаща.

По старому обычаю, заседание суда открывал фрайграф установленным открытым диалогом с глашатаем: «Я спрашиваю тебя, глашатай, настало ли мне время творить суд именем римского императора?» — «Если вы получили судебную власть из собственных рук императора, то вы с полным правом можете это делать!» После этого суд приступал к разбору дела.

Истец подходил к решетке, в сопровождении двух фрайшефенов, и вместе с ним преклонял колена; в это же время докладчик читал жалобу. Если суд решал, что дело это подсудно ему, истец вместе с обоими фрайшефенами приносил клятву в истинности своего обвинения.

Обыкновенно фрайграф письменно предупреждал обвиняемого, что он должен до истечения 6 недель и 3 дней примириться с истцом, так как в противном случае суд принужден будет вступиться за того. Если примирение не удавалось, то спорное дело докладывалось еще раз и делалось постановление о вызове обвиняемого на суд.

Повестки о явке в суд представляли собою закрытые письма, смелый и вызывающий тон которых вызывает в нас удивление. Они заключали в себе уже знакомое нам предупреждение и лично вручались обвиняемому или его ближайшим родственникам двумя шефенами. Но это было далеко не безопасным делом; и чем более падал престиж тайных судов, тем труднее становилось вручение повестки. Никакие предписания и законы о неприкосновенности судебных служителей не помогали. Поэтому приходилось вызывать обвиняемых в суд еще другим способом. Шефены, разносившие повестки, выполняли свою миссию, пользуясь ночной темнотой. Они прикрепляли письма к воротам замка или города, в котором жил обвиняемый, и поручали сторожу доставить повестку по назначению. В доказательство выполненного поручения они отрубали от запора у ворот три щепки и предъявляли их суду. Повестки часто оставались также в церквах. Наконец, наиболее осторожные шефены бросали их прямо среди большой дороги или просовывали в ограду сада.

Обвиняемый не подвергался аресту, и его не приводили в суд силою. Если он являлся на суд согласно вызову и суд постановлял, что вызов был сделан правильно, то фрайграф, обращаясь поочередно на все четыре стороны света, трижды повторял приглашение, чтобы «он явился защищать свою жизнь и честь пред высшим судом».

Подсудимый изъявлял согласие на продолжение процесса или же давал обещание, что даст истцу удовлетворение в обычном законном порядке. Если он предлагал за себя достаточный залог или же несколько шефенов выражали согласие взять его на поруки, то его предложение принималось. Если же процесс продолжался, то вслед за обвинением следовала защита подсудимого, которая главным образом состояла из присяги, после чего постановлялся приговор, на основании строгого древнего обычного права. Если приговор не был обжалован и к королю не поступала апелляция на него, то приговор немедленно вступал в законную силу.

Приговор зависел от присутствия или отсутствия на суде обвинителя и обвиняемого. Если первого не было, то обвиняемый оправдывался. Если отсутствовал обвиняемый, то право признавалось за обвинителем, если только шестеро фрайшефенов под присягой подтверждали справедливость его жалобы.

Тайный суд происходил всегда в том случае, если дело шло о крупном преступлении или же обвиняемый не являлся на суд. В этом случае его ожидали «до трех часов пополудни», после чего фрайграф приказывал под угрозой повешения (Wide) удалиться всем, за исключением шефенов, объявлял открытое заседание суда оконченным и в знак этого вставал со своего места. После этого со всеми формальностями открывалось тайное присутствие. Коль скоро вина подсудимого подтверждалась присягой, то приговор сейчас же постановлялся в окончательной форме.

Все обвиненные в крупном преступлении присуждались к смерти через повешение. Среди безмолвной тишины фрайграф объявлял решение суда в следующей торжественной формуле: «Я лишаю подсудимого мира, права вольностей, установленных императором Карлом, из высшего разряда извергаю его в самый низший, отнимаю у него все вольности, мир и права и предаю его королевской опале, лишаю его достоинства, чести, прав и осуждаю его, и отдаю его шею веревке, труп его на съедение птицам небесным, и предаю его душу во власть Царя Небесного, если только Он захочет принять ее, и отнимаю у него жизнь и имущество, и да будет жена его вдовой, а дети его сиротами». Затем, в знак того, что осужденный изгоняется из человеческого общества, фрайграф перебрасывал лежавшую около него веревку за решетку, шефены начинали «плеваться, как если бы осужденного сейчас же вешали». Раз постановленный приговор уже не отменялся.

Таким образом, осужденный объявлялся вне закона. Все шефены обязывались при первой возможности схватить осужденного и повесить его «на первом попавшемся дереве». При выполнении приговора должны были присутствовать три шефена. Процесс в тайном суде еще более упрощался, если преступник был пойман с поличным, если преступление совершалось на глазах у других, если он сознавался в совершенном преступлении. В таких случаях преступника осуждали и казнили без промедления.




КОНЕЦ ТАЙНЫХ СУДИЛИЩ


Как доказано документально, число смертных приговоров, постановленных тайным судом, было довольно велико и над многими осужденными приговор действительно был приведен в исполнение. Благодаря строгому соблюдению законов, вестфальские фрайшефены пользовались большим почетом. Внушаемый ими страх заставлял изображать их деятельность в самом ужасном свете.

Период процветания тайных судов относится к 1420–1460 гг. Их пригласительные повестки доходили до Голландии и Лотарингии, до Силезии и австрийских владений, до швейцарских гор и отдаленной Пруссии. Вряд ли оставался хоть один большой город, куда бы ни проник тайный суд. Его вызовов страшились больше, чем приказов императора. Фантазия преувеличивала его могущество и внушала к нему непомерный ужас. Судьи называли себя «Верховным уголовным судом священной империи» и, не задумываясь, вызывали в суд высокопоставленных лиц, графов, феодальных сеньоров и князей — право, не раз подтвержденное императором Сигизмундом. Таким образом, не только Генрих Баварский, но и его противник, герцог Людвиг Ингольщтадский были приговорены судом к казни и к отобранию имущества.

Тайное судилище господствовало в XV в., в качестве высшего суда в Германии, у одних вызывая почтительную робость, у других — жестокую ненависть и у всех — страх.

Но одновременно с увеличением влияния тайного суда началось и постепенное его разложение.

Вскоре возникли серьезные неурядицы. Так как фрайграфы не стояли на твердой почве права и не знали твердо установленных законов, с которыми они могли бы согласовать свои решения, то они не останавливались пред тем, чтобы объявить свою волю высшим законом. Их дикие и возмутительные притязания вскоре перешли всякие границы. Император Сигизмунд вынужден был безропотно выслушать их грозное напоминание, что он не должен уклоняться от своих обязанностей шефена, а император Фридрих III был приглашен явиться вместе со своим канцлером и членами верховного имперского суда на суд в Вунненберг под угрозой, в случае неявки, решительного судебного приговора — невероятная наглость, оставшаяся тем не менее безнаказанной.

Число преступлений, по которым тайный суд принимал жалобы, постепенно так разрослось, что в конце концов в суд этот можно было обращаться по какому угодно делу; формы же судопроизводства и судебных приговоров сделались настолько разнообразными, что тайные суды стали походить на обыкновенные. Таким образом, они сами изменили тому правому принципу, на котором было основано их значение, чем вызвали энергичный отпор. Вследствие этого как государственная, гак и церковная власть стала стремиться к ограничению их деятельности. Но ни отлучение от церкви, ни государственная опала не могли смирить необузданной надменности фрайграфов.

Наиболее опасным для тайных судов явилось пустившее среди них корни безграничное корыстолюбие, эта отвратительная черта той эпохи. Ведение процесса было связано с большими издержками. Каждое судебное решение — а их при правильном ведении дела требовалось несколько, — каждый вызов в суд были сопряжены с большими расходами. Если процессу желали придать особую торжественность присутствием большого числа судей, то на приглашение их требовалось издержать также значительную сумму. Хуже всего было то, что судьи начали торговать судебными решениями. Их примеру последовали фрайграфы. Какой бы дурной репутацией ни пользовался человек, он мог добиться чести сделаться фрайшефеном, если только мог внести требуемую сумму; затем уже он изыскивал в новой должности обильные источники доходов. Под прикрытием тайных судов всякого рода мошенники и обманщики обделывали свои темные делишки, а зависть, месть и тому подобные опасные страсти находили себе удовлетворение. За деньги можно было купить и право, и суд. И жалобы на бесчестность и подкупность тайных судов множились с каждым днем. Вопрос этот не сходил с очереди на заседаниях рейхстага.

Ввиду этих колоссальных злоупотреблений общественное мнение все решительнее и решительнее начало восставать против ужасного бича тайных судов, который из Вестфалии распространился по всей Германии. Князья и города принимали решительные меры для энергичного отпора и вешали послов тайного суда везде, где только их встречали. Реформа государственного строя Германии в конце XV в., установление имперского мира, упорядочение судопроизводства, укрепление княжеской власти в стране — все это настолько подорвало авторитет ненавистного института, что уже невозможно было удержать его от окончательного падения, хотя выродившееся шефенство с отчаянным упорством и настойчивостью пыталось поддержать одряхлевшее здание. И в конце XVI в. «один немецкий летописец мог говорить о тайных судах как об отошедших уже в прошлое учреждениях».

Правда, формально тайные суды не были отменены, но время их уже миновало. Немногочисленные тайные судилища, еще сохранившиеся в Вестфалии, с течением времени совершенно изменили свой характер и в XVII‑XVIII вв. превратились в «мирные крестьянские, полицейские и следственные суды»; наконец, и последние жалкие остатки их были уничтожены в 1811 г. французским законодательством. Последний фрайграф умер в 1835 г. Еще в 40–50–х гг. XIX в. существовали фрайшефены, давшие присягу шефенов, знавшие тайный лозунг и его значение и сходившиеся на тайные собрания в местах древних народных собраний. Верные своей присяге, они унесли с собой в могилу тайну лозунга, которую не хотели выдать.




ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ОБЩЕСТВА КАМЕНЩИКОВ





ГОРОДА И ЦЕХА


Когда христианство широко распространилось, когда огромная империя Карла Великого распалась по национальностям на отдельные страны, патриархальное единение народов отошло в вечность, уступив место разнообразным личным отношениям. Государство уподоблялось воздушному строению, основанием которого служили массы низших вассалов, дальнейшие же ступени сужались к вершине — искусное сооружение, повторяющееся во всех тех крупных проявлениях исторической жизни, которые составляют красу средних веков.

В средние века всюду связывается стремление соединяться по профессиям в свободные сообщества и корпорации. «Повсюду, как в борьбе, так и в труде, как в поэзии, так и в наслаждениях отдельный человек имеет мало значения, главную роль играют свободные товарищества, которые представляют собою замкнутое целое и у всех земных властей ищут покровительства и защиты от других». Поэтому мы повсюду встречаем товарищества, в которых каждый ищет для себя защиты, власти, покоя и грубых удовольствий — таковы монахи и рыцари, купцы (Ганза), ремесленники и художники.

Мы говорим здесь главным образом о городских корпорациях ремесленников и художников, которые составляли так называемые общества каменщиков, имевшие целью сооружение тех грандиозных зданий, идея которых зародилась в католическом романтизме, средства же доставлялись господствовавшим в городах духом общественности и благочестием граждан». Развитие строительных товариществ находилось в связи с развитием городов.

Путешествия пилигримов и крестовые походы, богатые всевозможными испытаниями и приключениями в чужих краях, знакомствами с другими странами и обычаями, с государственными учреждениями и формами общественности оказали весьма значительное влияние на социальный строй и отношения, на порядок жизни и воззрения средневекового человечества. Западный мир, освободившийся от прежней безнадежной ограниченности мысли, познакомился с новым кругом идей, о существовании которых он раньше не подозревал.

На духовенство и дворянство крестовые походы оказывали, правда, двойственное влияние. Их конечная неудача подорвала уважение, которым прежде пользовалась церковь, — ибо они были предприняты главным образом для возвеличения ее, — и породила стремление к религиозной самостоятельности, которая постепенно отняла почву у грозного могущественного папства. Ряды воинственных рыцарей и владельцев замков значительно поредели, а дорогостоящие путешествия в Святую Землю поглотили значительную часть рыцарских богатств, чем была значительно поколеблена их власть.

Но зато для горожан и крестьян крестовые походы имели самые благодетельные последствия. Преграды, отделяющие свободных от несвободных, пали. Многие личнообязанные и крепостные, к которым принадлежали также и ремесленники, достигли лучшего правового положения и получили свободу, так как господа их, увлеченные крестовыми походами, покидая родину, освобождали их от тяжкого ига лежавших на них повинностей. Кроме того, всякий несвободный человек, принимавший участие в крестовом походе — в чем никому нельзя было воспрепятствовать — и счастливо вернувшийся на родину, становился свободным, верным добровольно избранному военному делу и получал возможность переселиться в негостеприимные области, расположенные по Эльбе и Одеру, и мужественно насаждать там немецкую культуру или же искать заработка за крепкими стенами городов и таким образом принять участие в их нарождающейся промышленной жизни, приобрести благосостояние и почести.

Первоначальное ядро городов всюду составляли монашеские обители, королевские и княжеские замки, а королевские слуги, вассалы князей и духовных, несвободные землевладельцы и ремесленники составляли их основное население. Это население постепенно добивалось от короля, от владетельных князей уступки некоторых принадлежавших им прав, из которых собственный суд, сборы податей, чеканка монеты и доходное право торговли являлись новыми источниками средств существования и, таким образом, повышали материальное благосостояние городских обитателей. Но особенно быстро разрослись города в эпоху крестовых походов и после них.

Благодаря удобному географическому положению берегов Италии и южной Франции, где сталкивались странствующие люди всяких стран, говорившие на разных языках, и вследствие оживленных сношений с Востоком, здесь создался рынок, куда стекались богатства со всей земли. Сказочно быстрый рост приморских республик, Пизы, Генуи, Венеции, Марселя и т. д., отразился также и на прирейнских и придунайских городах и на торговых центрах Фландрии и Брабанта. Блестящая геройская борьба, которую города Ломбардии вели против Штауфенов с целью отстоять свою свободу, должна была оказать тем более глубокое влияние на стремившиеся к собственному возвышению южногерманские города, что последние уже давно завели оживленные торговые сношения с итальянскими коммунами. Мужественный, воинственный дух и высокое стремление к свободе пробудились в немецких городских общинах, и даже несчастный крепостной стал считать своей почетной обязанностью защиту городских стен от угрожающего им врага.

Значение европейской торговли увеличивалось с каждым годом, и вместе с тем возрастало благосостояние занимавшихся ею людей. Некогда бесприютный торговец теперь покупал дома и имения. Обедневшие дворяне, которые до сих пор смотрели на купечество с дворянским высокомерием, теперь были вынуждены просить у него же помощи и поддержки. «Во второй половине XIII в. в городах повсюду началась борьба между реальной силой богатства и аристократическими предрассудками, а идея гражданской свободы победоносно выступала против древнегерманского представления о свободе дворянина и поставила горожанина на одну ступень с дворянством и клиром». И чем более усиливались коммуны, чем больше влияния оказывали они на общественную жизнь, тем сильнее становился приток населения из деревень в красовавшиеся своими башнями города. Исконная склонность немцев к переселениям пробудилась вновь с непреодолимой силой. Владельцы замков и поместий, рыцари и ремесленники, холопы, поденщики, в особенности же крепостные, устремлялись сюда, чтобы воспользоваться правами и преимуществами горожан. Все учились ценить по достоинству трудовую жизнь. Народилось «новое поколение людей, бедных иллюзиями и талантами, но неутомимо — деятельных, настойчивых, обладающих несокрушимой энергией и огромной силой воли». Промышленность и торговля достигли небывалого расцвета. Промышленная техника сделала огромные успехи, разделение труда получило широкое распространение, резче выделились отдельные классы, сложившиеся на почве различных профессий, а ремесленники добились обеспеченного положения, свободы и благосостояния.

Рука об руку с этим изумительным подъемом культуры возрастало стремление к объединению в виде корпораций, свободных союзов — стремление, которое распространилось на все роды предприятий.

Все свободные обитатели города, владевшие в его стенах недвижимым имуществом и происходившие от законного брака, вступали в товарищество (гильдию), чтобы сообща блюсти общие экономические, социальные и политические интересы.

Вместо «гильдия» (Gilda) в некоторых источниках встречаются также названия: «питейная комната» (Trinkstube), «Кумовство» (Gevaterschaft), «Любовное братство» (Minnerbruderschaft), «Артель» (Sodalitat) и т. п. Уже очень рано гильдии разделились на светские и духовные.

Члены относились друг к другу по — братски и были обязаны помогать один другому, почитать церковь и повиноваться установленным законам. Гильдии отдавали себя под покровительство какого‑нибудь святого, день которого считался началом отчетного года и чествовался торжественным пиршеством. Во главе гильдии стоял альдерман. Он избирал себе двух помощников, из числа членов гильдии, которые помогали ему во всех делах. Эти три должностных лица созывали собрания и руководили ими; братья должны были подчиняться постановлениям собраний.

Желавший вступить в члены гильдии должен был найти брата, который бы поручился за его честность и порядочность. Если братство соглашалось принять кандидата, то он торжественной клятвой обязывался сохранять верность союзу и хранить в строжайшей тайне сообщенные ему тайные знаки. Когда он затем вносил вступительный вклад и имя его заносилось в список членов гильдии, ему сообщалось условленное приветствие и лозунг, причем разъяснялось их значение. В ту эпоху, когда искусство письма было еще привилегией немногих избранных кругов, следовательно, еще не могло или почти не могло быть и речи о письменных документах, считалось почти совершенно необходимым при помощи таких таинственных знаков предохранять себя от вторжения в братство непосвященных.

Из некоторых постановлений мы узнаем, что в собраниях гильдий братья появлялись в установленной одежде и с особыми знаками отличия, но каковы были эти знаки, нам неизвестно. Только относительно знаменитого братства циркуля (Zirkeler‑Bruderschaft) в Любеке, Данциге, Кенигсберге известно, что его члены носили короткий плащ (Hoike), а на груди, в качестве украшения, золотой раскрытый циркуль в разомкнутом с нижней стороны кольце.

На собрания гильдии, которые происходили не менее четырех раз в год, обыкновенно в начале каждой четверти года, члены должны были являться без оружия. На них обсуждались дела, касавшиеся преуспевания товарищества и соблюдения членами законов братства, а также разрешались спорные вопросы. Открьг тие и закрытие собрания сопровождалось торжественными церемониями.

С течением времени различие в благосостоянии городских обитателей увеличивалось. Влиятельные купеческие семейства с аристократической частью городского населения составляли замкнутый круг, от их благосостояния и от их дел зависела судьба громадной массы горожан. Городские гильдии превратились в торговые гильдии, которые стремились лишь к тому, чтобы использовать свои широкие привилегии в своих торговых интересах. Наибольшего значения среди них, как известно, достигла Ганза.

Если до сих пор все свободные горожане были членами городской гильдии, то теперь гордые своим богатством патриции стали отказываться вступать в товарищество с менее состоятельными ремесленниками. Это произошло в конце XIII в. Но отвергнутые «представители ремесленного труда были в эту пору проникнуты сознанием, что они играют значительную роль в техническом прогрессе эпохи, что их искусству город обязан своим благосостоянием, что это искусство возвышает его над деревней. Они первые, не обладая никакой земельной собственностью, сумели извлечь выгоду из права торговли и, таким образом, выйти из положения простых поденщиков; лишь благодаря их участию стал возможен живой обмен товаров в рыночные и праздничные дни. Булочники и мясники, трактирщики и виноторговцы едва ли уступали купцам в барышах. Все, что служило для украшения жизни, все, что нужно было дворянину и воину, — оружие и предметы роскоши, домашняя утварь и одежда, — все это доставлялось ремесленниками; чрез них стала доступной светским людям тайна духовенства относительно постройки церквей и других зданий, отливки колоколов и резьбы по дереву, разрисовки стекла и стен. В сословии ремесленников той эпохи зародились юные силы нового мира, свободного труда современной индустрии».

Поэтому было вполне естественно, что при всеобщем стремлении объединяются ради самых различных целей, ремесленники также постепенно стали соединяться в дружные сообщества, цехи и артели для защиты своих интересов; при этом они не принимали в свои общества членов старых гильдий и нередко весьма бурно выражали протесты; могущественные патриции не удовлетворяли вновь возникавших потребностей и своим отказом побуждали к насилию.

Впоследствии этого в члены цеха принимались лишь те, чьи профессиональные интересы совпадали с его интересами. Поэтому к прежним условиям приема — законного рождения и безупречного имени — присоединилось еще требование определенных технических познаний. Каждый вновь вступающий должен был основательно знать какое‑нибудь ремесло и достичь в нем известной степени совершенства. Требование это, постепенно расширяясь, привело к установлению особого испытания для получения звания мастера и разделению членов цеха на мастеров, подмастерьев и учеников.

Уставы цехов напоминали уставы старых гильдий, но были приспособлены к требованиям ремесла.

Цеха преследовали прежде всего социальные и экономические интересы; но кроме того, они имели в виду также общественные религиозные и благотворительные цели. Они периодически собирали своих членов для религиозных бесед, строго наблюдали за нравственностью братьев, деятельно поддерживали бедных и больных, заботились о вдовах и сиротах. Умершим членам они не только устраивали почетные похороны, но заботились также о вечном успокоении их душ, устраивали по ним панихиды. Собрания происходили в домах, принадлежащих цехам.

Одним из самых замечательных ремесленных союзов того времени было общество каменщиков.




НЕМЕЦКИЕ ОБЩЕСТВА КАМЕНЩИКОВ





ПРОИСХОЖДЕНИЕ И РАСЦВЕТ


Мощный рост городов и городского сословия в XIII в. оказал влияние также и на духовную жизнь и открыл для нее неожиданные горизонты.

В начале средних веков монастыри были рассадниками наук и добрых нравов, земледелия и всяких ремесел, в монастырях же процветали искусства. Строительное дело также находилось главным образом в руках монахов. Особенно усердно занимались строительством бенедиктинцы и цистерианцы. Настоятели их монастырей сами были большей частью выдающимися архитекторами, составляли планы и руководили постройкой новых церквей и монастырей. Богатство и обилие разнообразных учреждений ордена благоприятствовали самым грандиозным предприятиям; постепенно создались традиционные приемы архитектуры и завязались в этом смысле сношения между монастырями.

Богатые бенедиктинские монастыри в Сен — Галлене, Гиршау (Hirschau), Герсфельде, Карне, Страсбурге, Рейхенау, Трире, Гельдесесгейме, Бремене долгое время славились выдающимися архитекторами, скульпторами, живописцами, позолотчиками.

«В эпоху наиболее сильного религиозного воодушевления, когда, начинания с конца XI и до середины

XII в., повсюду воздвигались церкви и монастыри, физических сил духовенства уже не хватало. Пришлось прибегнуть к помощи мирян и привлечь к постройкам всевозможных ремесленников, плотников, каменщиков, штукатуров. Как мы узнаем из многочисленных монастырских документов, эти ремесленники из мирян повсюду, где предпринимались большие постройки, требовавшие многолетней работы, объединялись по образцу братств, учрежденных монастырями в различных странах, в товарищеские корпорации, отсюда‑то и произошли, очевидно, общества каменщиков.

По Гейделофу и др., строительная корпорация — весьма древний институт, существовавший, быть может, еще в эпоху фараонов. «Если обратить внимание на огромные постройки той эпохи, — говорит Гейделоф, — и сообразить, сколько требовалось для этого математических и технических познаний, как много ума нужно было для разумного распределения огромных физических сил, то покажется несомненным, что всем этим руководили люди талантливые, что лучшие работники обучались своему искусству в учреждении, подобном нашим строительным учебным заведениям, что руководителями и учителями здесь были жрецы, которые передавали свои знания другим.

Греки и римляне, в эпоху расцвета их искусства, поняли и оценили значение таких строительных корпораций для развития искусства. Занимавшиеся постройкой рабочие были объединены в colligeum fabrorum. Во главе их стояли queslores, procuratores, viagistriquinquennales, которые руководили собраниями, творили суд и во внешних сношениях являлись представителями цехов. Нетрудно доказать с достаточной убедительностью, что между этой colligeum fabrorum и духовными корпорациями существовала внутренняя связь, как это нередко утверждали.

Настоящим основателем общества каменщиков нужно считать аббата Вильгельма Святого Гиршауского (1069–1091). Это был необыкновенный человек, богато одаренный, знавший несколько языков, хорошо знакомый с музыкой и поэзией, искусный живописец и архитектор.

Он уже и раньше стоял во главе строительной корпорации в Сент — Эммеране в Регенсбурге, а затем основал такую же в Гиршау, чему благоприятствовало расширение монастыря. Участвовавших в постройке рабочих он обязывал обучаться всяким искусствам и, в качестве светских братьев, присоединил к монастырю. Для урегулирования их совместной жизни он издал статут, главным правилом которого было братское согласие, ибо взаимопомощь и дружное единение сил — необходимое условие удачной работы. Слава о нем как и об архитекторе распространилась очень широко. Он получал многочисленные заказы на постройки, вследствие чего был вынужден принять в монастырский союз еще многих светских братьев; здесь они обучались различным ремеслам и соединялись в замкнутые корпорации, которые под управлением опытных мастеров отправлялись затем всюду, где требовались постройки.

Эти строительные товарищества, руководимые бенедиктинцами, процветали до тех пор, пока архиепископы и аббаты не начали изменять простому образу жизни и не потеряли охоту к строительству. Когда это совершилось, архитектура окончательно перешла в руки мирян. Архитекторы, обучавшиеся в монастырских школах, отказались от общения с духовенством и начали самостоятельно выполнять постройки. К этому же времени начало пробуждаться самосознание городов, и горожане, как некогда архиепископы короли и могущественные князья, «проникнувшись благородным честолюбием, стремились украсить свои города великолепными храмами, которые должны были свидетельствовать об их могуществе и величии, а также об их набожности и благосостоянии». Архитектура также сбросила с себя старые стеснительные оковы чуждых форм, и национальный дух «впервые выразил на собственном языке свои глубочайшие идеи».

Строительное искусство расцвело с полной свободой и красотой в готической и германской архитектуре, оставляя по грандиозности далеко за собой все предшествовавшие творения.

Стечение многочисленных артелей мастеров и подмастерий при огромных строительных предприятиях того времени само по себе уже требовало для удачи всей работы строгого порядка. К тому же готический архитектурный стиль, с его чрезмерной массой орнаментальных украшений, требовал от архитекторов и рабочих очень значительной подготовки. Они должны были не только владеть в огромной степени навыком в своем мастерстве, но — и это прежде всего — обладать также вполне выработанным техническим чутьем, художественным пониманием, архитектурными знаниями и опытом. Но эти знания могли быть приобретены только путем наследственной передачи их в рамках определенной школы. И вот когда светским строителям было предоставлено, кроме самого возведения постройки, еще и сочинение и художественная разработка идеи здания, то архитекторы, каменотесы, каменщики, художники, резчики форм, кузнецы, плотники и другие работники по дереву — все они увидели свою выгоду в том, чтобы их архитектурное учение не сделалось общим достоянием. Поэтому они соединились в замкнутую корпорацию, в строительный цех, который, организованный наподобие других мирских корпораций, церковных и монастырских учреждений, управлялся своими собственными законами и уставами; в нем изучались математические отношения и правила готического стиля, передававшиеся в виде профессиональной тайны. Уже в конце XII в. в южной Франции встречается строительное товарищество, которое называло себя «учениками — строителями Господа Бога», а в начале

XIII в. строительные цехи упоминаются уже в Англии.

В Германии, где почва для них была уже подготовлена корпоративным духом гильдий и цехов, строительные товарищества, особенно братства влиятельной и сведущей в искусстве корпорации каменотесов, возникли в XIII в., а полный их расцвет относится к тому времени, когда готика вымерла, когда «звание, преобладание рассудочного начала односторонне подействовало на архитектуру и отодвинуло на задний план художественную непосредственность».

Самый старинный цех каменотесов, разумеется, Страсбургский. Он находился под руководством Эрвина фон Штейнбаха, гениального создателя Мюнстера, и получил в 1273 г. от Рудольфа Габсбургского ряд привилегий, среди которых самой ценной была данная ему по отношению к своим членам судебная власть. Недалеко от места, где строился Мюнстер, был выстроен деревянный барак, в котором каменотесы сохраняли свои инструменты, может быть, также обедали и спали. Это здание называли избой (Hütte) строительных рабочих. Здесь они собирались на заседания. Из числа строительных мастеров, руководивших при постройке Мюнстера, ежегодно один избирался председателем.

В качестве такового он сидел под балдахином и держал в руке обнаженный меч, в знак данного ему права судить. Этим правом пользовались по добрым старым традициям, по «обычаю ремесленников и по праву каменотесов», как это добросовестно велось и предками. Новопоступившие рабочие должны были клясться на Евангелии именем Святого Иоанна Крестителя, что они будут подчиняться этому обычному праву.

Из Страсбурга члены братства отправлялись во все места, где намечались выдающиеся церковные постройки. Там они тотчас создавали новое братство. Так возникли братства каменщиков в Кельне, Магдебурге, Бремене, Любеке, Вене, Цюрихе и т. п. Число их к концу XIII в. доходило будто бы уже до двадцати двух.

Отдельные братства, кажется, состояли друг с другом в некоторого рода братском союзе и этим обеспечивали за собой взаимно известную нравственную и судебную власть над членами. Однако едва ли вероятно, чтобы страсбургское братство, как «центр вполне определенной школы», завоевало себе в эго время решительное первенство над всеми немецкими братствами.

В XV в. старые формы и обычаи, которые издавна исполнялись в честь и на пользу строительного ремесла начали распадаться, благодаря увеличивавшемуся одичанию нравов; старая дисциплина исчезла, в жизнь братств каменщиков ворвался беспорядок, потряс их и стал серьезно грозить их существованию. Вследствие этого по предложению Иова Дотцингера, который в 1452 г. был мастером при постройке Страсбургского Мюнстера, на Спейерском и Страсбургском съездах было осуществлено более тесное сближение немецких каменотесов, после чего мастера 19–ти южно- и среднегерманских братств каменщиков собрались 25 апреля 1459 г. в Регенсбурге на конгресс, на котором был обсужден, записан и принят с торжественной клятвой «Устав» немецкого строительного братства. Главными братствами были признаны страсбургское, венское, кельнское и цюрихское, их судебная власть была определена, а братства, находившиеся в их пределах, были обязаны им послушанием. Постепенно целый ряд других братств присоединился к Регенсбургской конвенции. Соглашение было, по — видимому, утверждено только императором Фридрихом III. Однако его утвердительной грамоты не сохранилось, дошла же до нас грамота его преемника Максимилиана, который дал ее 3 октября 1498 г. в Страсбурге. Максимилиан сам был членом этого братства и обнаружил в своем сочинении isskunig прекрасные познания по архитектуре.

Нижнесаксонские братства каменщиков, Магдербургское Гальберштадское, Гильдесгеймское, Любекское и др. не были представлены на конгрессе в Регенсбурге. Им позже была послана копия с новых правил, с предложением присоединиться к союзу. Они, однако, отказались от этого и создали самостоятельно 24 августа и 29 сентября 1462 г. в Торгау особый устав, который в существе своем совпадал со старым, но никогда не получал правового значения.

В братствах каменщиков культивировались художественная мысль и изобразительный дух механики. Тут составлялись планы тех сооружений, которые везде в наших старинных городах смело стремятся ввысь, и мимо которых никогда нельзя будет пройти, не отдавши, при виде такого величия, дани уважения и благодарности нашим предкам, с их способностью любовно отдаваться возвышенной идее, с их духом единения и неслабой энергией.

Наличность очень ценных и широких архитектурных познаний, которые постепенно накапливались в братстве, навела собратьев на мысль скрыть свое сокровище от глаз непосвященных и тем «обеспечить себе пользование своим ремеслом как бы на началах монополии». Поэтому на всех новопоступающих налагалась обязанность хранить правила искусства и его приемы в строгой тайне.

И именно эта профессиональная тайна сообщила широко распространенной корпорации особое влияние и силу, позволившие ей господствовать единовластно на художественном поприще, тем более что значительные привилегии обеспечивали за ней довольно большую независимость от господствовавших в государстве и церкви властей. Поэтому нет ничего странного в том, что немецкие каменщики были проникнуты смелым духом вполне основательной самонадеянности, который долго обеспечивал им известную духовную самостоятельность.

Скверное то было время — последние десятилетия XIII в. и первые десятилетия XVI в. Папство и церковь вели ожесточенную борьбу с набожными приверженцами широко распространенного просвещения, катарами, вальденсами и другими еретиками, которые тогда проходили по всей Западной Европе, собирали везде сочленов и совращали не только дворян и горожан, но и многих представителей клира, монахов, настоятелей и епископов. Многие немецкие каменщики тоже стали на сторону реформаторских стремлений этих еретиков и усвоили самые лучшие человеческие добродетели: терпенье, любовь к ближним, верность, молчаливость и правдивость.

Уже тот простой факт, что каменщики сохранили употребление и знание Библии, которую церковь отняла у мирян, сделал их естественными союзниками просвещенных мистиков. Ведь и последние пользовались Библией и той же почерпнутой из нее таинственной символикой, которую каменщики применяли к своим церковным постройкам; да и богатый формулами церемониал и весь устав «Общин Христа» соответствовал в большинстве своем тому, который господствовал в корпорации каменщиков. Возможно также, что организация и обряды каменщиков возникли лишь под влиянием общин вальденсов. Подробнее об этом см. Keller, цит. произ., взгляды которого по этому вопросу заслуживают в общем внимания. Интересные выводы из его исследований, несомненно, тут и там нуждаются в поправках, но в самых основных пунктах их едва ли можно будет поколебать. Это и не удавалось до сих пор, несмотря на многократные попытки новейших исследователей. И хотя даже Boos (Gesch. d. Freimaurer) выдвигает несколько моментов, довольно значительных для его противоположного мнения, тем не менее и ему не удается дать математически убедительное доказательство против «красивой» исторической конструкции Келлера.




ПРАВИЛА И ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ТАЙНА БРАТСТВА КАМЕНЩИКОВ


Барак каменщиков был по возможности квадратной формы, в большинстве случаев сооружался из камней и находился всегда вблизи постройки. Он служил не только местом для собраний, но содержал также регистратуру и склады инструментов. Он сам и площадь вокруг были вне компетенции низших должностных лиц города, и суд творил один только мастер, на основании дарованных императором привилегий и утвержденных им статутов, а также по традиционному обычаю ремесленников.

Вход в барак вел через деревянные ворота, охрана которых лежала на самом младшем из подмастерьев;

прежде всего шло помещение для работы, по боковым стенам которого были прилажены скамьи для подмастерьев. Тут же висела твердая доска. Три удара, произведенных по ней «мастером, и два — его заместителями служили для подмастерьев знаком, что они должны явиться в собрание; одним же ударом подавался знак для начала, а также для окончания работы. Несоблюдение этих условных знаков каралось каждый раз денежной пеней. Штрафные деньги, а также членские взносы, равнявшиеся одному пфеннигу в неделю, поступали в кассу, из которой они расходовались на потребности союза и на поддержку странствующих подмастерьев. Касса, как и книга с законами братства, находилась под надзором мастера и не могла быть удаляема из владений братства. На Иванов день или в день заседания областного суда происходило чтение статутов. Когда одно из братств распадалось, его статуты и касса передавались в главное братство.

Обыкновенно во главе каждого братства каменщиков стоял архитектор, взявшийся по контракту с хозяином постройки руководить ею. Он был обязан заботиться о пользе хозяина, надзирать над постройкой, а также отстаивать честь ремесла. Он председательствовал на собраниях братства и разбирал все споры сочленов.

Для помощи при исполнении обязанности ему назначались два члена братства, так называемый «сказатель» (Parlierer) и казначей. Председатель занимал место в восточной части барака, как священник в церкви. Двое других сидели на западной стороне, лицом к востоку. Эти три должностных лица были представителями братства и его деятельности. Остальные сочлены были вполне равноправны друг с другом. Они были обязаны во всем подчиняться правилам братства, особенно же отличаться проявлением христианского духа и строго хранить ремесленные тайны. Кроме того, на каждом подмастерье лежала обязанность безвозмездно обучать своему искусству неопытных сочленов.

Кто возмущался против устава, объявлялся лишенным чести, и имя его прибивалось к позорному столбу. Ни одно братство не смело дать отвергнутому работу, ни один подмастерье не смел его поддержать.

Каждый месяц происходило собрание братства, которое начиналось и кончалось установленным диалогом мастера и его помощников и в котором обсуждались все общие дела, подвергались суду нарушители правил и, наконец, происходила пирушка. Кроме ежемесячных собраний, каждое главное братство ежегодно собирало своих членов на съезде, носившем название «Die hohe Morgensprache» (возвышенная утренняя речь). Главными праздниками каменщиков были Иванов день и день так называемых четырех венчанных, покровителей их союза.

Большинство правил требовали от кандидата для поступления в братства, чтобы он изучал свое ремесло в течение пяти лет, чтобы он был по всем правилам выпущен изучения, успел отбыть свои годы странствий; далее, чтобы он происходил от законного брака, имел незапятнанное имя, был бодр телом и духом.

Молодой подмастерье — каменщик получал по окончании учения знак, который он должен был отныне выбивать на каждой изготовленной им работе и который служил ему почетным знаком. При его приеме знак заносился в братскую книгу под его именем и служил не только как способ легитимации закончившего свое учение работника, но и как «знак для контроля степени доброты и количества изготовленного, а также для определения того, что каждый заработал». Значение знака, раскрытие его смысла составляло тайну посвященных.

После того как один из членов братства, который должен был поручиться за достоинства кандидата, предлагал принять его в братство, подмастерье в назначенный для его посвящения день отправлялся в барак. Председатель открывал заседание, по старому обычаю, в рабочей зале, провозглашал мир, запрещал шум и ссоры и, обобщив, что предстоит принять кандидата, посылал одного из членов братства за ним, чтоб подготовить его к торжественному акту. Тот предлагал подмастерью принять внешний облик просящего о помощи. Сняв с себя оружие и все металлическое, ищущий посвящения с завязанными глазами, с оголенной грудью и с необутой левой ногой подходил к дверям зала, которые открывались перед ним по троекратному стуку. Тут «парлирер» встречал его и подводил к мастеру, который приказывал ему опуститься на колени и прочитывал молитву. После этого кандидата обводили три раза вокруг цехового зала и возвращали к дверям, где он ставил свои ноги под прямым углом, чтобы затем тремя шагами предстать перед мастером. Между ними на столе лежало открытое Евангелие или братская книга, вместе с циркулем и угломером, на которые кандидат клал свою правую руку, прижимая в то же время левую руку к груди и клянясь быть верным, исполнять братские обязанности и хранить тайну относительно всего, что он здесь успел узнать или еще узнает. Затем уже с него снимали повязку, надевали новый передник и сообщали лозунг. В заключение его обучали приветствию, рукопожатию, призывному клику, вообще вводили в тайны каменщицкого дела, после чего мастер обращался к собравшимся с вопросом, не имеет ли кто предложить еще что‑нибудь для решения, и затем закрывал заседание традиционными тремя ударами.

За приемом следовала пирушка. Она всегда открывалась молитвой, во время чтения которой собратья стояли с непокрытой головой. В данном случае главный мастер произносил с братским бокалом в руке приветственный тост в честь принятого, в ответ на что этот последний пил за процветание братства. При этом из «братского бокала» пили в трижды три приема; его брали платком или чистым полотенцем, но никогда просто рукой, затем подымали крышку и далее подносили ко рту; отпивали три глотка, опускали бокал и убирали руку. В заключение мастер призывал на все общество благословение Святого Иоанна, после чего пиршество кончалось молитвой и тремя ударами.

Когда странствующий каменщик — подмастерье хотел посетить впервые братский барак в каком‑либо поселении, он три раза стучал у входной двери и спрашивал: «Работают ли здесь немецкие каменщики?» Тогда работа приостанавливалась, и члены братства откладывали молоток, наугольник, циркуль и ватерпас, которые они держали в руках как знаки своего ремесла. «Парлирер» выходил, спрашивал у чужого лозунг, проверял рукопожатие и испытывал его знания ремесленных тайн. Если тот выдерживал испытание, то на стук самого младшего из собратьев дверь открывалась. Чужак в три шага поступал к мастеру или «парлиреру», который заменял мастера во время его отсутствия, расставлял ноги под прямым углом, подавал мастеру руку и в это время, как все подмастерья поднимались, произносил «Да приветствует вас Бог, да научит вас Бог, да вознаградит вас Бог, обермейстер!» Тогда главный мастер или «парлирер» приветствовал его словами: «Мастер такой‑то возвращает вам свой поклон». Вслед за этим чужой подмастерье отступал на три шага и приветствовал теми же словами каждого подмастерья отдельно и просил его о содействии или о работе. Если он не мог получить работы, то он прощался с мастером, который снабжал его поклонами ко всем богобоязненным каменщикам на воде и на суше, и получал отпуск, то есть уходил прочь через открытую дверь братского барака.

Как известно, мистический дух наивного средневековья любил облекать реальную жизнь в картинность, полную особого смысла, идеализировать каждое земное действие, давать духовному конкретные образы и предлагать зрителю истину не в непосредственном ее виде, а окутанною в глубокомысленную символику.

Этот символический язык пользовался также и в братствах каменщиков, благодаря его целесообразности, большим уважением, а именно у них были символизированы принципы искусства. Понимание этих символов во всей их глубине составляло для каждого члена братства дело чести. Они считались нормой и путеводной нитью при занятии ремеслом, и тем, кто их понимал, они облегчили работу, так как он при их содействии самым коротким путем проникал в цель и способ ведения работы. Эти символы состояли из герметических элементов: треугольника, четырех-, пяти-, шести-, восьмиугольника, круга, отчасти же были заимствованы из инструментов, к которым приходится прибегать при черчении и при постройках: из циркуля, аршина, угломера, правила, клевца и т. п.

Геометрические фигуры служили для того, чтобы освежить в памяти математические законы образования форм («Из трех основ, круга — циркуля, треугольника — триангулатуры и квадрата — квадратуры, проистекают самые типичные готические построения»). Фигуры сводились с числом так, чтобы облегчить членам братства путь учения, например теорема Пифагора сводилась к практическому применению чисел 3, 4 и 5. Основные фигуры были также наделены некоторого рода каббалистическим значением. Так, например, четырехугольник на языке символов означал постоянство, неизменность христианского вероучения.

Символизация инструментов не только составляла характерную черту эпохи, так как все цехи символизировали орудия ремесла, но она также указывала на более высокое духовное понимание братством каменщиков своей профессии и своего союза. Так, аршин должен был напоминать сочленам о краткости человеческой жизни и о том, что они должны распределить свое время. Так, правило было верной эмблемой братского равенства, циркуль — символом замкнутого и сплоченного союза, клевец — знаком труда, наконец, угломер — аллегорическим изображением добродетельной и праведной жизни.




РАСПАД БРАТСТВА КАМЕНЩИКОВ


С наступлением эпохи гуманизма и реформации, которая заспавшемуся зданию иерархического гнета и схоластического давления на мысль противопоставила более возвышенное мировоззрение и более идеальные культурные запросы, которые провозгласила целью и плодом более благородного и чистого просвещения людей — принцип свободы исследования и неуклонное стремление к познанию и истине — с наступлением этой эпохи, возродившееся и сделавшееся очень разносторонним изучение классической древности распространило свою реформаторскую деятельность и на искусство, вырвало у отдельных корпораций боязливо оберегавшееся ими знание и вынесло его на жизненное торжище. «Начиная с XV в. стало чувствоваться внутреннее нарастающее течение, стремившееся к повороту от романтики к реализму природы». Так, в архитектуре, на место готического стиля с его стрельчатыми арками, стали греческая колоннада и римский купол (стиль ренессанс).

С этим переворотом начался распад немецкого братства каменщиков, «так как новое искусство не давало себя заковать в цели цехово — ремесленного строя. Художественная индивидуальность жаждала свободы и окончательно разорвала с традициями». Рука об руку с этим явлением шло уменьшение числа построек, так как страсть строить отжила свой век, и бесчисленное число каменщиков оставалось без работы. В добавок ко всему этому началась тридцатилетняя война, в течение которой архитектура совершенно пала. А когда еще в 1681 г. Страсбург, главный оплот немецких строительных братств, попал в разбойничьи руки Людовика XIV, то пришлось, между прочим, освободить союз немецких каменщиков из‑под судебной власти чужого правительства. Поэтому решением от 16 марта 1707 г. немецким каменщикам было предложено порвать всякие связи с главным братством в Страсбурге. После этого делались, правда, единичные попытки создать немецкое национальное братство каменщиков, однако его время уже прошло. Объединение не состоялось; напротив даже, между отдельными братствами начались недоразумения и несогласия. Следствием этого было то, что 16 августа 1731 г. королевский эдикт упразднил окончательно институт братств каменщиков.

Тем не менее тайно сообщества продолжали существовать, и несколько десятилетий тому назад они еще существовали в Германии во многих местностях. Саксонские каменщики еще в начале 60–х годов признали за Страсбургским братством главенствующее значение.

Последним «знающим» был, говорят, соборный архитектор Шмидт в Вене. Впрочем, в статье «Dombaumeister Schmidts Huttengeheimnis» («Братская тайна соборного архитектора Шмидта») в № 1 «Allgemeine Kunst‑Chronik» за 1892 г. «советник строительного комитета Мотес в Цвикау уверяет, что Шмидт не последний, знающий тайну, что он сам тоже принадлежит к числу знающих и что в Германии существует еще несколько братств каменщиков, о которых ему, однако, не разрешено сообщить подробности».




ФРАНЦУЗСКИЕ РЕМЕСЛЕННЫЕ СОЮЗЫ


Как в Германии, так и во Франции, может быть, в начале XVI в., представители ремесел соединились в замкнутые союзы. Но тут уже рано обнаружилось резкое, даже враждебное разделение между цехами мастеров и союзами подмастерьев. Тогда как первые не имели единой организации, которая была бы раскинута по всей стране, и потому не приобрели значительного политического влияния, — братства подмастерьев (compagnons), напротив, представляли собой могущественные союзы с тайным уставом и мистическими обычаями.

До сих пор не удалось установить точное происхождение французских ремесленных союзов. Может быть, они произошли из общества мостовщиков, которое, согласно актам, существовало уже в 1189 г. Братья мостовщики (fraters pontifeces), которых раньше можно было встретить под этим именем лишь в южной Франции, считали постройку и сохранение мостов, дорог, госпиталей и прочего для убежища и приема паломников, идущих в святые места, а также путешественников — религиозным делом. Это благочестивое общество было, по преданию, основано бедным пастухом, который позже стал Святым Бенедиктом, в 1178 г., после того как он в Авиньоне во время солнечного затмения объявил епископу и собравшемуся народу, что он избран и послан небесами, чтобы выстроить мост через Рону. Члены этого общества, носившие на груди, в виде орденского знака, клевец, делились на три ступени рыцарей, монахов и рабочих, управлялись избранными гроссмейстерами и имели любопытный устав. Долгое время братство мостовщиков пользовалось высоким почетом, но разбогатев, оно выродилось и было уничтожено папой Пием II. Многие из его сочленов присоединились будто бы к Ордену иоаннитов.

Хотя французские союзы подмастерьев неоднократно подвергались подозрениям в ереси и тяжким преследованиям, хотя государственная власть строго следила за ними и не раз упраздняла их, все же им удалось сохраниться вплоть до новейшего времени. Вопрос о том, может ли известный тайный союз карбонариев (угольщиков), который возник в начале XIX в. в прежнем королевстве Неаполя и позже приобрел много приверженцев во Франции, где Париж сделался центром charbonnerie, — может ли этот союз быть сведен на братства этих Compagnons, как это предполагает Боос, или же он произошел из подобных учреждений Испании и Германии, как утверждают другие писатели, не представляется окончательно разрешимым ни в ту, ни в другую сторону

Среди рассматриваемых ранних союзов особенно интересны две главные группы:

1) так называемые Compagnons de Liberte, или Enfants de Salomon,

2) Compagnons du devoir, который разделяются опять на две большие партии Enfants de Maitre Jacques u Enfants de Maitre Soubise.

Связи между союзами не существует, напротив того, отдельные группы стоят во враждебных отношениях и, по традиции настоящих галлов, борются друг с другом с яростным озлоблением. Да и вообще, мы напрасно стали бы в них искать тот гуманный и благородный образ мысли и действий, который кладет такой симпатичный отпечаток на немецкие ремесленные союзы средних веков.

Враждебные отношения различных партий находят себе подобие исторического обоснования в распространенных среди них оригинальных сказаниях и преданиях. Так, Подмастерья Долга рассказывают следующее: При постройке храма царя Соломона, мудрый строитель Хирам основал среди своих рабочих, ради сохранения дисциплины и порядка, тайные общества мастеров к подмастерьев. Однажды несколько подмастерьев попытались выведать у Хирама тайный лозунг союза мастеров; когда же он отказался сообщить его, они его гнусно умертвили. После того убийцы основали собственный союз подмастерьев — Союз свободы. Среди Подмастерьев Долга были, между прочим, и два француза, каменотес Иаков, который усовершенствовался в своем искусстве в Египте и Греции, и плотник Субиз. По завершении храма они вернулись на родину и затем основали по образцу союзов Хирама такие же общества среди строительных рабочих Франции, первый — в Марселе, второй — в Бордо. С течением времени эти строительные союзы расширились и захватили все другие ремесла, их же сочлены сделались взаимными врагами, так как и каменщики, и плотники претендовали на более древнее происхождение. Дело в том, что каждый из этих ремесленных союзов, опираясь будто бы на подлинные документы, которые существуют, однако, только в воображении немногих избранных верующих, относит основание своей собственной корпорации к 558 г. до Р. X., а основание другой корпорации — к 550 г. после Р. X.

Подмастерья Союза Свободы (Compagnons de Liberte) рассказывают то же самое предание, с той лишь разницей, что обвинение в происхождении от убийц Хирама они бросают обратно в своих противников, Подмастерьев Долга, а себя называют настоящими потомками доблестных и верных сотников, которых не кто иной, как сам царь Соломон объединил в сообщество и обязал обойти весь свет и распространить повсюду свое благословенное ремесло.

Члены Союза Свободы считают в числе своих приверженцев подмастерьев каменотесного, плотничьего, столярного и слесарного ремесла, тогда как в Партии Долга числятся представители ранних 28 ремесел, а именно среди Детей Мастера Иакова — столяры, слесари, каменотесы и 22 народившихся мастерства считаются возникшими позже: среди Детей Мастера Субиза — плотники, говельщики и штукатуры.

Сапожники и пекари исключены из союзов compagnon’oe. Приверженцы Иакова, принадлежавшие к строительным ремеслам, взирают на этих младших своих товарищей даже презрением; строители считают себя призванными представителями тех ремесел, которые одни только требуют искусства и ловкости; не напрасно же они производят слово «compagnon» от «compass» (циркуля), освященного символа архитектуры.

Относительно таинственного способа приема в союз подмастерьев и своеобразных обычаев, царивших в нем, не сохранилось достоверных сведений. Установлено, по — видимому, лишь то, что прием совершался с рядом разнообразных церемоний, которые были заимствованы из торжественного богослужения католической церкви и имеют много точек соприкосновения с ритуалом братств каменщиков.

Несмотря на непрестанные раздоры между отдельными союзами, некоторые из них, говорят, развивали и неуклонно исполняли принципы верности, молчаливости, братства и самоотверженности.




АНГЛИЙСКИЕ СТРОИТЕЛЬНЫЕ КОРПОРАЦИИ


Ни в одной стране принцип ассоциации не был издавна так сильно развит, как в Англии, ибо весьма часто для притесненных низших слоев единственным средством сохранить свое существование, подвергшееся постоянной нужде, и связанным с нею всевозможным опасностям, была деятельная оборона от беспощадных злоупотреблений имущих и привилегированных классов. Поэтому мы находим в Англии многочисленные корпорации, которые создавались торговым и ремесленным сословием и члены которых называли друг друга братьями. Союзы первых назывались гильдиями, союзы вторых — crafts, mysteries или compagnies.

Эти корпорации, со своим мистическим учением об общем братстве, оказали огромное и благодетельное влияние на распространение и развитие в народе нравственных принципов, так как ремесленные союзы постоянно наблюдали за нравственным поведением своих сочленов.

Хотя каждое мелкое общественное движение в Англии испытывало на себе грубое давление полицейской власти, тем не менее в XIV в., после того как «черная смерть» произвела в низших слоях населения ужасные опустошения и вызвала более серьезное отношение к жизни, корпорации настолько интенсивно развивались на светской и церковной почве, что возбудили внимание правительства. Поэтому 1 ноября 1388 г. оно предписало всем союзам, гильдиям и религиозным братствам представить свои уставы и привилегии, а также доказательства своего имущественного положения. Более 500 корпораций повиновались приказанию и представили отчеты на латинском языке, которые по настоящее время хранятся в Лондоне в Record‑Office (государственный архив).

Как в Германии, так и в английских цехах создался ряд своеобразных обычаев, которые передавались от одного к другому только изустно. Однако имелись и письменные уставы. Таковых 51, из коих самый древний помечен XIV столетием. Во всех однообразно обозначается цель союза: именно братское равенство сочленов цеха, заботы об их техническом развитии и наблюдение за моральным поведением сочленов.

С уставами всегда связывалась история цеха, обыкновенно довольно невинного содержания, но часто также полная фантастичности и даже нелепостей. Между прочим, в ней выводились и ставились в связь с архитектурой такие мифологические и библейские фигуры, как Гермес, Нимврод, Авраам, Давид, Соломон, наконец, знаменитые математики древности.

Наряду со строительными цехами, со времени появления готического архитектурного стиля и в эпоху его расцвета, мы встречаем также строительные ложи.

Слово «ложа» обозначает:

1) шалаш, в котором приготовляются камни для постройки,

2) общество строителей, которое регулярно собирается в определенном месте для общения друг с другом.

В Англии не создавалось, как в Германии, особого цеха каменщиков. В строительных ложах были представители не только ремесленников — строителей всевозможных видов, но и членов иных, даже аристократических общественных слоев. Обозначение free‑masons, которое присвоили себе члены лож и которое в актах впервые встречается в 1350 г., означает исключительно принадлежность этих лиц к привилегированному цеху. Так и другие ремесленники, например плотники, получали почетный эпитет free.

Окончательно еще не решен вопрос, служили ли английским строительным ложам в качестве образца немецкие братства каменщиков, с которыми у них много общих обычаев и учреждений, и, вообще, были ли то немецкие строители, которые, как это утверждает Findel и др., основали в Англии эти ложи. Вооз оспаривает влияние членов немецких братств на английские строительные братства, причем он, однако, не обосновывает своего мнения, отклоняющегося от общепринятого до тех пор взгляда. Особенно же им оставлен без внимания тот серьезный факт, что не только доказана деятельность многих немецких ремесленников в Англии и Шотландии и в английских уставах встречаются перечни мастеров с несомненно немецкими фамилиями, но что также самые древние английские уставы в большинстве параграфов существенным образом совпадают с самыми старшими немецкими правилами для каменщиков. Кроме развития в своих членах общительности и гуманного долга оказывать в случае беды взаимную поддержку, они служили также практической цели и должны были сообщать своим членам технические познания.

С падением готики строительные ложи потеряли свое значение. Лишь в Шотландии они, по — видимому, имели большую жизнеспособность.

В качестве места для собраний в дурную погоду служил какой‑нибудь просторный и защищенный навес. Перед открытием ложи выставлялась стража, чтобы предупредить вторжение непосвященных и любопытных. Когда постороннего человека, занимающегося подслушиванием, излавливали на месте преступления, то его держали до тех пор под водостоком крыши, «пока вода не вытекала из его обуви». В хорошую погоду собрание ложи происходило под открытым небом, «лучше всего на пригорке, где бы никто не мог подслушивать».

При приеме кандидата должны были присутствовать, по крайней мере, пять или шесть членов братства, которых кандидат должен был вместе с их женами оделить перчатками. После того как исполняющий должностные обязанности мастер ложи прочитывал устав, надзиратель представлял кандидата мастеру и присутствующим собратьям, к которым кандидат должен обращаться поочередно с формулой:

«Я бы очень хотел стать подмастерьем каменщика, как Ваши Степенства могут это ясно видеть».

После этого новичок должен был принести установленную клятву. Он клялся именем любви, что будет верой и правдой исполнять возложенные не него законами ложи обязанности, в особенности же, что не выдаст ни мужчине, ни женщине, ни ребенку, ни кому и чему бы то ни было, кроме действительного и настоящего собрата, ни лозунгов, ни знаков, ни других тайн ложи, под угрозой, «что ему будет перерезано горло, да и на том свете он получит двойную долю адских мучений и проклятий».

Вслед за этим ему сообщались и истолковывались таинственные знаки, при помощи которых он мог доказать свою принадлежность к братству, а также одновременно давалась возможность бесповоротно запечатлеть их в своей памяти.

Когда присутствующие убеждались, что это ему удалось, самый младший член шептал наиболее старому загадочное слово «Maughbin». Этот передавал его дальше, пока оно не доходило до мастера, который сообщал его новоприбывшему, на что тот должен был отвечать:
		«Я был принят в каменщики,



		Боас и Иакин я видел;



		Я клятвой посвящен в доблестнейшие подмастерья,



		И я знаю плитный камень, острый камень и квадрат;



		Я знаю очень хорошо роль мастера,



		Как честный Maughbin вам это скажет».








На это мастер отвечал:
		«Если вы хотите быть мастерским каменщиком,



		То соблюдайте хорошо тройное правило (Regel de tri).



		И если вам чего недостает в ремесле каменщика —



		то твоя марка и Maughbin делают тебя свободным».








Из многочисленных известных знаков приведем здесь лишь самые примечательные, прежде всего знаки приветствия. При последнем нужно было совершить правой рукой движение слева направо через грудь, затем правой рукой смять шляпу и помахать ею справа налево и потом снова надеть ее на голову. Саму шляпу надо было при этом взять так, чтобы указательный и средний пальцы легли поверх, большой палец и остальные — снизу ее края.

Далее мы слышим о целом ряде других знаков, не особенно бросавшихся в глаза, по которым узнавали друг друга члены различных корпораций. Так, между прочим, они схватывали правой рукой носовой платок и перекидывали его через левое плечо так, что он свешивался на спину. Во время общей попойки бокал проносили под подбородком в направлении слева направо. Когда странствующий собрат приходил в местность, где работали ремесленники, которых он мог считать принадлежащими к родственной корпорации, то для легитимации в качестве товарища по цеху ему стоило только сложить некоторые из их инструментов в виде угломера. Или же он ударял каким‑либо инструментом или палкой по предметам, находившимся в работе, и говорил: «Это слабо или пусто!» Если при этом присутствовал член братства, то тот отвечал: «Это крепко!»

Члены лож были равноправны по отношению друг к другу. Мастером назывался тот сочлен, который по свободному выбору был призван председательствовать в ложе». Однако мастера и подмастерья имели свое особое рукопожатие. Подмастерья брали друг друга за правую руку и приложенными один к другому большими пальцами пожимали третью фалангу указательного пальца. Пожатие мастеров состояло в том, что они схватывали друг друга за правую руку и слегка надавливали четырьмя тесно сжатыми пальцами на третью фалангу указательного пальца. Кроме того, званию мастера был присвоен особый лозунг: «Maharyn», который произносили пополам: в то время как спрашивающий шептал вопрошаемому слоги «Mafia», тот отвечал ему слогом «Ryn».

Ни в этом, ни вообще в какой‑либо части ритуала нельзя обнаружить следов высшей символики, глубоких мыслей, которые бы находили в ней эмблематическое изображение. Напротив, все обряды сплошь соответствовали низкому образовательному уровню и узкому кругозору английского ремесленного сословия того времени.

Если собрат хотел посетить чужую ложу, то он должен был постучать троекратно у входной двери, в короткие промежутки, два раза тихо и один раз сильно и подвергнуться затем подробному испытанию, порядок которого был предписан во всех деталях. На вопрос: «Вы каменщик?» — посетитель должен был ответить: «Да, я один из них». На дальнейший вопрос: «Как мне узнать?» — должен был последовать ответ: «По знакам и следам от моего приема в церковь, а оттуда в ад».

За этим следовал экзамен насчет способа его приема. Если он и на это давал точный ответ, то один из надзирателей говорил ему: «Божее благословение этой встрече, и тем почтенным мастерам, и тем почтенным подмастерьям, которые сохраняют ключи ложи, из которой Вы пришли; привет также Вам, почтенный собрат, в этом почтенном обществе».

Тогда посетитель произносил приветствие: «Почтеннейший мастер и почтенные подмастерья той ложи, откуда я явился, шлют Вам свои многочисленные поклоны».

Но испытание этим еще не было окончено; оно простиралось еще на правильные ответы по целому ряду вопросов, почерпнутых из быта ложи. Чужой собрат должен был в особенности указать на внешние признаки правильной и совершенной ложи, а также сообщить, где он был возведен в каменщики, где состоялось первое собрание ложи, сколько правил существует в архитектуре, какое место каменщики занимают при работе, сколько драгоценностей и свечей у ложи, существует ли у посетителя ложи ключ, каков он и где сохраняется, где находится ключ работающей ложи и т. д.

И лишь когда посетителю удавалось ответить на все вопросы удовлетворительно, тогда только он допускался к участию в работе ложи.




КАЛАНДСКИЕ БРАТСТВА


Мы уже упоминали, что каждый светский цех заключал в себе также религиозный; все сообщества находились под покровительством какого‑либо святого, все они имели собрания с религиозной целью и поддерживали с церквами и монастырями дружеские отношения.

Священство нередко тормозило развитие цехового строя или даже стремилось к его совершенному уничтожению. Однако во всех церковных запретах этого рода исключались те цехи, которые были созданы в честь святых, для пользы бедных и церкви. Таким образом и произошло, что уже в первые времена развития братств один особый союз отделился от сообществ, служивших исключительно светским целям, и образовал религиозное или благочестивое братство, которое, однако, имело некоторые точки соприкосновения со светскими.

В XIV‑XV вв. число духовных братств уже так возросло, что едва можно было найти церковь, к которой бы не принадлежало одно или несколько из них. В Кельне тогда насчитывали 80 таких духовных корпораций. В Гамбурге — более 100, в Любеке — 70.

Некоторые из этих корпораций сохранялись в течение столетий, но большинство из них, после короткого промежутка, бесследно исчезало. От большинства сохранились только имена и незначительные заметки. Только относительно самого небольшого количества их до нас дошли подробные сведения, изложенные в уставах и цеховых книгах, в которых, кроме имен умерших и живых сочленов, содержатся еще подробные отчеты о внутренних делах обществ.

К религиозным братствам приходится свести, кроме легендарного «круглого стола короля Артура», старинные и придворные ордена, как‑то: «Любящее Братство Ордена Подвязки», «орден Слона» и другие. Они «первоначально были не простыми учреждениями для награждения знаками царского благоволения и заслуг перед обществом», но братствами, члены которых клятвенно принимали на себя серьезные нравственные обязательства. Собрания (капитулы) этих орденов держались в тайне. В них председательствовал гроссмейстер, должность которого государи оставляли обыкновенно за собой.

Особенно интересен Лебединый орден («Общество наших любезных дам — Лебедь»), который был основан курфюрстом Фридрихом II Бранденбургским в 1440 г., имел свой центральный пункт в Ансбахе и в

Мариинском монастыре на одной горе близ Брандербурга и справедливо обозначается как «братство и круглый стол» государя. Согласно уставу ордена, его члены были призваны содействовать исцелению многочисленных пороков того времени и смягчению дурных нравов. Посвященный Деве Марии, он должен был также служить для поддержки сочленов в случае обнищания и для защиты их от оскорблений чести. Членам был гарантирован конвой во всех их поездках к капитулу ордена. Символом ордена служил лебедь, который, как известно, играет значительную роль в греческой и германской мифологии и пользуется славой предсказателя, особенно же предвещателя смерти. Его белое оперение было эмблемой чистоты сердца, его образ должен напоминать о тщете всего земного. Для этой цели и в качестве средства для внешнего распознания братья ордена носили Juwele (лебедя), под изображением Марии, окруженного венцом из лучей, причем этот знак висел на цепи, звенья которой представляли сердце, заключенное в клещи. Само изображение лебедя было обвито белым Dwele (полотном), которое указывало на чистоту рук, а с Dwele на цепочках свешивались колокольчики, которые символизировали бдительность и готовность к свершению добрых дел. Главами ордена были гроссмейстер и шафферы (экономы).

Орден распался во время реформации. Но высокую идею, нашедшую себе выражение в нем, вновь оживил романтический король Фридрих Вильгельм IV Прусский, возобновив 24 декабря 1843 г. орден в виде «общества, в которое вступают добровольно, чтобы деятельно посвятить себя одной его целей», а именно смягчению физического и нравственного страдания, «из которого (общества), однако, можно выйти без бесчестия, если не чувствуешь больше призвания отдаваться этой деятельности. Мужчины и женщины, без различия сословия и исповедания, могут быть в него приняты, если они готовы подчиниться обязанностям, налагаемым на них этим обществом». Однако возобновленный орден не имел практического значения.

Согласно отчетам, сохранившимся до нашего времени, главную цель всех духовных союзов составляло внешнее содействие богослужителям, забота о благотворительных делах и их свершение. Многие из союзов употребляли свои пожертвования определенным образом, например обязывались поддерживать на каком-либо алтаре горение свечей в большем или меньшем количестве (члены Крестового братства в Гейлигенгафене, члены Мариинского братства в Фленсбурге).

Так называемые Братства Четок (Братство розенкрейцеров) возлагали на своих приверженцев, мужчин и женщин, обязанность ежедневно совершать молитвы по трем четкам. С каждого члена этого союза при поступлении взимался взнос в размере одного шиллинга.

К духовным союзам принадлежало, между прочим, и Братство Св. Вольфганга.

Основанное в 1476 г. двумя набожными берлинскими бюргерами, это общество пользовалось самым широким покровительством у курфюрста Иоганна Брандербургского, который даже вступил в 1482 г. вместе со своей супругой в число его членов. Первой и святейшей обязанностью членов братства была молитва о спасении душ умерших, а затем также устройство достойных похорон. Дальнейшими требованиями были мирная жизнь среди братьев, а также чисто христианское поведение. В виде взноса собратья платили каждые четверть года пфеннигу. Кто не является в установленные собрания или оскорблял собрата, должен был уплатить пеню. Кто не платил своих взносов, исключался из братства без права нового вступления в него. Члены союза совершали паломничества в Рим, к Св. Яго di Compostella и к «нашей любезной госпоже» в Аахене. Пилигримы получали для этой цели от главы общества легитимацию, которая обеспечивала им любезный прием во всех духовных учреждениях. Наряду с простыми горожанами и ремесленниками, в Братстве Вольфганга мирно уживались и воинственные рыцари, и аристократы. Даже иностранные князья и княгини, насколько известно, принадлежали к числу его членов. С введением реформации и это братство исчезло.

Братства создавались, чтобы заказывать известные богослужения, чтобы сохранять и поддерживать какую‑нибудь церковную постройку или ее часть, чтобы помогать духовным лицам и монастырям, в особенности бедным ученикам, поощрять паломничества и т. д. Из них особенно стали известными так называемые Братства Несчастия (Elendgilden), главной целью которых было телесное подкрепление изгнанных, безродных путников (Elende), которые, при эгоистической чисто средневековой замкнутости отдельных общин, редко встречали в своем изгнании что‑либо иное, кроме горькой нужды; Братства Несчастия должны были давать христианское погребение этим путникам. Однако ни одно из братств не привлекло к себе такое внимание современников, как замечательное общество Каландов.

Уже в VIII в. существовал обычай, по которому духовенство известного округа собиралось каждое первое число каждого месяца (называемое в римском календаре — calendae) для совещания по поводу отправления своих должностей.

Братства каланд следовали этому старинному правилу и получили от него свое название. Если даже в позднейшие времена их собрания происходили не каждый месяц, то все же они постольку оставались верными старой традиции, что возлагали на сочленов обязанность совершать каждое первое число месяца обедню и другие молитвы за упокой умерших.

Каландские братства распространились из монастыря Оттберг в Вестфалии по всей Нижней Германии, Дании, Нидерландам и часто пользовались покровительством пап и королей. В XV в. мы встречаем их общества почти в каждом северогерманском городе, в значительных городах их бывало даже несколько. В таком случае здесь различали больший и меньший каланд. К первому принадлежало духовенство высшего ранга, ко второму — низшее духовенство.

Во главе каждого каландского братства стоял свободно избранный пробст, с несколькими помощниками (диаконами). В их присутствии представитель братства принимал от новичков, которые непременно должны были носить незапятнанное имя, клятву верности и торжественно обязывал их подчиняться правилам и предписаниям союза. При приеме каждый собрат должен был уплатить небольшой взнос и устроить братьям и сестрам пирушку. Кроме того, он был обязан правильно совершать денежные взносы и вести честный и набожный образ жизни. Собранные деньги употреблялись на дела филантропии по отношению к нуждающимся сочленам, а также к светским лицам, на учреждение алтарей, на устройство месс по усопшим.

Первоначально эти братства состояли лишь из представителей духовенства. Впоследствии дело изменилось, тем более что достижение благотворительных целей в широких размерах было возможно лишь при содействии состоятельных светских лиц. Поэтому, особенно в больших каландах, мы часто встречаем именитых и богатых бюргеров с их женами. Однако им присваивались далеко не все права, принадлежавшие духовным членам каланд. Так, между прочим, при торжественных обедах, которые заканчивали собой заседание, они должны были помещаться за столом братьев, тогда как стол господ был исключительно предназначен для духовенства.

Прием светских лиц привел постепенно к тому, что каландские союзы приобрели устройство и организацию, которые мало чем отличались от организации светских сообществ.

Большинство каландских братств владело обширными имениями и собственными домами, в которых и происходили их собрания. Эти дома могли потягаться с самыми лучшими и аристократическими зданиями города и были обыкновенно снабжены правом пивоварения и привилегией продажи вина и пива. Братья обыкновенно ежедневно ходили сюда «по пиво и по вино», но и другие горожане могли посещать их в качестве гостей. О том, что иногда происходило в каландских зданиях, современники сообщают мало утешительного, хотя кое‑что, вероятно, и преувеличено. «Там они сидят, пьянствуют, играют в кости и кутят целый день, спорят и кричат, опьяненные вином, богохульствуют и поносят всех святых и затем из объятий продажных женщин идут в церковь Божию». Поэтому и название «каландствовать» (kalandern) было употребительно для обозначения неумеренного образа жизни.

Как изменение политических условий, религиозных и нравственных понятий, взглядов, обычаев и наклонностей привело к падению светских сообществ, так оно определило собой и судьбу религиозных братств. Реформация явилась для них серьезным испытанием. Положение духовенства коренным образом изменилось. Большинство религиозных братств распалось или по собственному почину, или вследствие энергичного вторжения начинавшей крепнуть государственной власти. Та же судьба постигла и каландские братства. Их богатые имения были секуляризованы и употреблены в пользу бедных и на школьное дело.

1901 г.




ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА В ЭПОХУ РЕФОРМАЦИИ





ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. КРЕСТЬЯНСКИЕ ЗАГОВОРЫ



Если в XIV в. цехи сломили в ожесточенном бою господство знатных родов и уничтожили привилегии городской аристократии, опиравшиеся на недвижимую собственность, то в XV в. и сельское население восстало против своих господ, крупных землевладельцев.

Среди многочисленных причин, которые воспламенили накоплявшиеся годами горючие вещества и привели к тому всепожирающему пожару, который кровавыми буквами занесен на страницы немецкой истории под названием «крестьянских войн», — среди этих причин должно быть уделено не последнее место приниженному общественному положению, нужде и обнищанию крестьянского населения.

Находясь в унизительном положении крепостного или же придавленный невероятной по размерам барщиной, обремененной все труднее и труднее осиливаемыми натуральными и денежными повинностями всех сортов, испытывающий самые грубые насилия во время многочисленных вздорных стычек между одичавшими господами, глубоко презираемый немецкий крестьянин был для всев слоек общества своего рода вьючным скотом.

Превращение свободных землевладельцев в крепостных совершилось в XIV в. во всех верхне- и среднегерманских странах, нередко с согласия самих крестьян, но чаще всего с нарушением старинных прав, подтвержденных документами. Мелкий свободный собственник нередко даже выигрывал от того, что отдавался в крепостную зависимость какой‑нибудь духовной владетельной особе, ибо он освобождался этим от некоторых повинностей, которые прежде сильно угнетали его. К этому присоединялось еще то соображение, что зависимость от могущественного господина могла дать большую безопасность, чем свобода, а иногда была даже единственным возможным способом пробиться сквозь все препятствия, которые ставила тогдашняя жизнь. Для крупного землевладельца уже не представляло никакого труда превратить эту зависимость в крепостничество, тем более что для крестьян путь к жалобам был закрыт, так как их собственное народное право давно вышло из употребления, а на его место стал нивелирующий и застывший формализм римского права, «которое оставляло простолюдина совершенно беззащитным перед всевозможными змеиными изворотами правовой казуистики. В этом вообще заключалось одно из самых больных мест того времени».

Лишенные всякого человеческого достоинства и всяких человеческих прав, «бедные люди» влачили жалкое существование в нищете, нужде и горе. Ни один луч радостной жизни, чистого веселья, человеческой культуры не попадал в их нищенские избы. На улучшение их положения при растущем бессилии государственной власти, при жестоком задоре и жестоком себялюбии крупных земельных собственников, лишенных какого бы то ни было рыцарского духа, нечего было и надеяться.

Однако уже в течение многих лет угрюмый дух недовольства и ненависти против рыцарей и священников, против привилегированных и богатых^ пронизывал неимущие слои народонаселения. Даже в имперских городах между мелкими мещанами, притесняемыми обедневшими ремесленниками и приказчиками — с одной стороны, и гордыми своим происхождением и богатством патрициями — с другой, существовала глубокая пропасть. Труженики, недовольные общественным строем, были естественными сторонниками угнетенного сельского населения. Мысль о завоевании человеческих прав путем тайных заговоров — эта опасная мысль уже зародилась в головах многих и встретила в не совсем отупевших, еще способных чувствовать сердцах тем более живой отклик, чем крепче и неподвижнее стояли силы, противившиеся справедливому порыву крестьян к свободе.

Отдельные попытки этого рода проходят через все средневековье. Хотя они и подавлялись самым жестоким образом, однако все же поддерживали и укрепляли дух возмущения. К старому недовольству постоянным варварским гнетом присоединилось еще чувство неудовлетворенной мести и дикого отчаяния. Брожение в глубине душ росло, а взрывы необузданных страстей все учащались.

Уже в 1423 и 1449 гг. мы слышим о неоднократном сопротивлении швабского крестьянства своим беспутным господам. В 1462 г. возникло опасное возмущение зальцбургских крестьян, вызванное неслыханным налоговым гнетом. Архиепископу удалось подавить это страшное аграрное движение лишь при помощи Баварии. В 1478 г. поднялись крестьяне Карпатии и устроили, как будто против турков, а на самом деле против императора и аристократии вооруженный заговор, к которому они предлагали присоединиться дворянству, духовенству и городам. Заговор этот был раскрыт и подавлен, но его революционные идеи неудержимо росли и развивались.

Последнее десятилетие XV в. ознаменовалось восстанием крестьян и городских мещан во Фрисландии и Голландии, так называемым возмущением «Kasebruder» (сыро — хлебников), у которых на знамени были хлеб и сыр, а также подданных епископа Кемптского, сурового человека, который своим беспощадным произволом превосходил всех предшественников.

Наряду с экономическим недовольством стало давать себя знать глубокое озлобление крестьян против распустившегося и разбогатевшего духовенства, вызванное исходившими из Чехии учениями таборитов и поддерживаемое бесстрашными военными братствами, которые — будучи плодом стратегического гения демонического Жижки — пустили корни почти во всех войнах второй половины XV в. Именно они делали простой народ восприимчивым к тем религиозным направлениям, которые приобретали социально — политический характер в своем отрицании мирской собственности и в подчеркивании всеобщего равенства перед Богом. И лишь немного времени спустя с поразительной откровенностью выступил в свет теократический социализм.

Это замечательное явление обнаружилось в связи с необъяснимой горячкой паломничества, которая в 1475 г., около годовщины великого отпущения грехов, охватила средневековое человечество и погнала несчетные массы народа в Рим и в Вильснак к святой чудотворной крови. Все ждали со страстным нетерпением появления пророка и реформатора, который стал бы на сторону притесненных и угнетенных.

Его, казалось, нашли в лице Ганса Бема. Настоящий сын народа, ограниченная, но полная мистических идей голова, — он весной 1476 г., побуждаемый видениями Девы Марии, сжег в Никласгаузене, в приветливом Таубергрунде свои музыкальные инструменты и начал, охваченный горячкой, проповедовать.

Его пылкие речи вращались вокруг покаяния и поклонения Святой Марии, требовали оппозиции против выродившейся церкви, рисовали фантастическую грезу о наступающем золотом веке. При этом молодой мечтатель, за которым, может быть, стоял какой‑нибудь странствующий бегард, вальденс или «Божий друг», оставлял далеко за собой программу императора Сигизмунда, которая тогда впервые появилась в печати. «Император, — говорил он, — злодей, папа — негодяй, а отлучение от церкви не имеет никакой силы; имения духовенства и помещиков следует конфисковать и поделить между членами общины, священники же должны быть убиты. Недалек тот день, когда князья и крупные землевладельцы должны будут трудиться ради дневного заработка».

«Братское равенство, освобождение от всех тягот и от всякого давления казалис! простому человеку настоящим Евангелием, а его провозвестник — Божиим человеком, который жалеет народ». Поэтому новыми и заманчивыми мотивами зазвучали песни паломников, стекавшихся из Баварии, Саксонии, Тюрингена,

Швабии, Эльзаса, Рейнского округа и Веттерау и приветствовавших друг друга лозунгом «брат» и «сестра»:

Мы хотим жаловаться Господу Богу,

Кирие елейсои (Господи помилуй),

Чтобы не пришлось нам убивать священников, Кирие елейсон!»

Паломничество длилось в течение четверти года и возбудило невероятную сенсацию; слова его перешли за пределы Германии. Тогда безумному фанатику показалось, что почва для социальной революции подготовлена. Он приказал своим приверженцам явиться к нему 13 июля 1476 г., однако без жен и детей.

Ввиду угрожающей опасности епископ Вюрцбургский приказал арестовать воинственного проповедника и отвезти его в Вюрцбург, где он — согласно варварским законам того времени — за еретичество, колдовство и возмущение был предан смертной казни через сожжение. Напрасно около сорока тысяч пилигримов устремилось вслед за увезенным святым. Несчастные мечтатели были без труда рассеяны всадниками епископа, а вслед затем самым ужасным образом подвергнуты телесным наказаниям и смертной казни.

Неуспевшая принять определенную форму греза о коммунистическом царстве Божием на земле, казалось, была уничтожена с одного удара. Однако она продолжала жить в сердцах бесчисленного множества людей и вскоре снова вынырнула на свет в том широко распространившемся движении, которое избрало своим символом крестьянский лапоть.




КРЕСТЬЯНСКИЙ ЛАПОТЬ (BUNDSCHUH)


В то самое время, когда крестьяне Кемптского монастыря поднялись против своих господ, одна эльзасская революционная партия задумывала общее восстание городского и сельского пролетариата.

Приглядываясь к союзам князей и крупных помещиков, рыцарей, крестьяне поняли, что «следует соединиться в толпы, составить собственный союзный договор и иметь свое собственное знамя, по которому можно было бы узнать, какого звания эти люди и чего они желают добиться своим объединением». Поэтому они и избрали своим знаменем лапоть, обувь бедного крестьянства. (Крестьянская обувь, завязной лапоть, Bundschuh, привязывался к ноге длинными переплетенными ремнями, тогда как высшие классы носили так называемый Brisschu, который стягивался при помощи шнурков — eingebreiselt.)

Во главе заговора находился бургомистр Шлетштадта, Ганс Ульман, прекрасный, но фанатичный человек, не умевший справляться со своими страстями, некоторыми своими чертами он напоминает несчастного аграрного реформатора, Тиберия Гракха. Вскоре союз насчитывал уже членов из Шлетштадта, Дамбаха, Зульца, Андлау, Кестенгольца и других местностей.

Заговорщики окружили себя глубокой тайной. Как говорится в сообщениях современников, они узнавали друг друга по тайным знакам и обычаям. В чем они, однако, заключались, мы не знаем. Все новые члены, вступавшие в союз, должны были приносить клятву; прием сопровождался любопытными обрядами и угрозами ужаснейших наказаний возможным предателям. «Глубокой ночью по непроторенным путям члены союза пробирались к горному пункту, дикому «Унгерсбергу, расположенному в наводящем страх пустынном месте, и здесь обсуждали союзный устав».

В последнем было предусмотрено прощение всех долгов и уничтожение всех податей, за исключением очень низкого налога; далее предполагались — отмена духовных и императорских судов, в которых заседали ученые юристы, захват церковных имуществ, ограбление и истребление злосчастных евреев. «Также следовало упразднить тайную исповедь, главную опору духовенства в его господстве над людьми». Это были уже не требования старых прав и преимуществ, на их место стали уже общие положения религиозного, политического и социального характера — ясный призрак того, что в аграрном движении участвовали и более глубокие умственные силы. Чтобы приобрести прочную операционную базу, предполагалось захватить врасплох укрепленный Шлетштадт, а оттуда уже организовать крестьянство и обратиться за содействием к швейцарским единомышленникам. Моментом действия, когда должно было развернуться знамя с лаптем, как символ мятежа и свободы, была назначена страстная неделя 1493 г… В начале ее должен был произойти захват Шлетштадта. Однако в последний момент заговор был выдан и открыт.

Все заговорщики, которых удалось схватить, подверглись жестокой казни, изгнанию и изувечению рук и пальцев. Однако самые ужасные мучения и кары, которыми доброе старое время любило упиваться, не в силах были вытравить из сердец раз запавшее в них недовольство. Когда Ульман вступил на плаху, он, как рассказывают, воскликнул: «Рано или поздно, но лапоть возродится» — пророческое слово, которому было суждено сбыться. Казалось, что революционное движение окончательно подавлено, и на протяжении нескольких лет спокойствие ничем не нарушалось. Однако настроение в южной Германии было далеко не веселое. В воздухе чувствовалась нависшая гроза, в нем было что‑то давившее души и державшее их в тревожном напряжении. И действительно, уже с начала нового столетия стало возрастать число страшных предвестников предстоящей громадной революции; взрыв ее заговорщики назначили на 1502 г.

За последние годы перед этим в возбужденных, недовольных массах вполне установилась традиция, которая выставила своим главным лозунгом «Божию справедливость» или «Божественное право». Иначе говоря, в народе обнаружилась тенденция к безусловному отрицанию исторического права, потребность применять ко всем существующим отношениям свободно избранный идеальный масштаб.

Этим лозунгом, заимствованным, вероятно, из знакомой нам «реформации», воспользовался один крупный крестьянский союз, который и запечатлел его на своем синем с белым знаменем; кроме того, на нем красовались, с одной стороны — рядом с изображением распятого Христа — лапоть, с другой — коленопреклоненный крестьянин с поднятыми кверху руками.

Центральным пунктом заговора, лучи которого расходились по всем соседним рейнским, майнским и некарским округам, — была шпейерская деревня Унтергрумбах в Брухрайне близ Брухзаля. В близлежащем лесу в темную ночь происходили тайные собрания, на которых обсуждались положения союза и совершался прием новых членов.

Этот прием происходил при соблюдении религиозных обрядов: поступающий должен был, стоя на коленях, произнести пять раз подряд «Отче наш» и «Ave Maria»; он обязан был делать это ежедневно и после того, как становился полноправным членом союза. По всей вероятности, по этому признаку, который не мог броситься в глаза непосвященному и не мог навлечь подозрений на члена союза, заговорщики узнавали друг друга. Каждый посвященный должен был поклясться: по мере своих сил оказывать всяческое содействие союзу и старательно оберегать как самый союз, так и поставленные им задачи и цели от вмешательства непосвященному; свято хранить лозунг союза, в котором слышатся отклики злобной песни процессии паломников времен Никласгаузена. Лозунг состоял из вопроса: «Скажите, что это за жизнь теперь?» — и ответа: «Мы не желаем знать попов и дворян», причем отвечающий должен был подать спрашивающему правую руку.

Весной 1502 г. к союзу принадлежало уже 7000 посвященных мужчин и 4000 женщин. Исполненная решимости и отчаяния толпа решила немедленно взять врасплох город Брухзаль, после чего она намеревалась пройти со знаменем революции по всей Германии, беспощадно уничтожая противников, особенно же богатых прелатов. Однако незадолго до решительного момента один из заговорщиков на исповеди доверил тайну священнику, который немедленно донес об этом епископской власти. Заговорщики не успели опомниться, как их тайные замыслы были раскрыты, а мрачный союз распался уже во второй раз. И только многочисленные уголовные процессы, которые произвели среди заговорщиков ужасающие опустошения, напоминали о недавнем прошлом.

Главарь восстания, Иост Фриц, один из самых опытных демагогов того жестокого времени, ускользнул от епископских палачей и с неутомимой энергией принялся снова за дело, потерпевшее неудачу.

После долголетних странствий по Швейцарии, Эльзасу и Шварцвальду, которыми Фриц воспользовался, чтобы возобновить старые связи и завязать новые, он поселился в 1512 г. в деревне Леен в Брейсгау и тотчас по обычаю демагогов принялся агитировать среди «бедных людей»; успех его был чрезвычайно велик. Дело в том, что этот бывший ландскнехт обладал в высокой степени всеми теми качествами, которые требуются от вожака народного движения: непоколебимой храбростью, несокрушимой энергией, отличным знанием людей, широкой совестью и тем демоническим даром притворства и искусства убеждать, которому так легко подчиняется бессознательная толпа. И каждый простой человек, слыша его пламенные речи об испорченности света, о Божьей справедливости и о крестьянском лапте, рассчитывал, «начиная с этого момента, сделаться блаженным и богатым». Чего можно ожидать от таких союзников, выяснилось уже очень скоро.

Опытный заговорщик знал свое дело. В этой обстановке он и стал развивать свою программу: рыболовство, охота в лесах и лугах должны быть общедоступны, церковные имущества подлежат конфискации, все долги, проценты на которые достигли суммы капитала, должны быть прощены, а ростовщические проценты должны влечь за собой наказании по божескому праву. Всякому, кто присоединится к союзу, будет обеспечена жизнь и невредимость; кто ему воспротивится, будет убит.

К предложению Фрица устроить новый «лапоть» тотчас же присоединилось множество крестьян. Колеблющихся удалось подбодрить и втянуть в заговор местному священнику, который давно уже стоял на стороне Поста, причем доказывал им бесспорное божественное право «лаптя» на основании Библии. В союзе с ним и с третьим главой, которого звали Штоффель из Фрейбурга и который разъезжал, агитируя, на белой лошади по всему Шварцвальду и долине Рейна, Пост Фриц вербовал многочисленных приверженцев и объединял их в замкнутые окружные союзы.

Связи между отдельными округами поддерживала многочисленная корпорация странствующего люда, которая составляла, под начальством собственных предводителей, род признанного цеха: тут были профессиональные нищие, бездомные торговцы, которые ходили из одного двора в другой и пользовались народными симпатиями как передатчики всевозможных новостей, ловкие фокусники и музыканты, игравшие по деревням, и им подобные неугомонные и бесправные бродяги, составлявшие в ту пору настоящий бич страны. Предводителем этих опасных шаек были обещаны высокие денежные суммы, если им удастся при помощи своих испытанных агентов раздуть к назначенному времени огонь в различных пунктах в Брейсгау, Эльзасе и в маркграфстве Бадене.

Весь Баден до епископства Шпейерского был минирован. В верхнем Эльзасе и Вюртемберге у союза было много горячих сторонников.

В тайных ночных сборищах, преимущественно в тавернах, Пост и Штоффель проводили смотр своих членов. Также и на храмовых праздниках и ярмарках происходили собрания отдельных округов.

В виде знака для опознания все заговорщики носили латинское «Н», вырезанное из черного сукна и нашитое на красном фоне спереди груди на белье. Кто собирался поступить в союз, но не был еще посвящен в его тайны, носил на правом рукаве своей одежды три крестообразных надреза.

В качестве союзного лозунга был принят, с некоторыми изменениями, вопрос: «Привет тебе, парень, каков твой нрав?» — и ответ: «Бедному человеку нетуже на свете житья». Наряду с этим, должно быть, для непосвященных еще новичков, был в ходу пароль «St. Jord» (Св. Георгий). Перед самым восстанием всем его участникам предполагалось сообщить новый тайный лозунг, который до тех пор оставлял исключительное достояние предводителей.

Пост Фриц и его единомышленники — среди них бывалый и речистый булочник Иероним — расширили во время неоднократных сходов на Гартматте прежнюю программу, включив в нее некоторые добавления. Отныне никто не должен был признаваться господином, кроме Бога, папы и императора. Церковные суды подлежали ограничению, а императорские — полному упразднению. После того как Пост Фриц, по примеру отца Иоанна из Леена, изъявил готовность доказать истинность всех положений союза на основании Святого Писания, все собравшиеся произнесли союзную клятву и дали обет «считать тайну священной, стоять друг за друга и друг друга не покидать».

На том же собрании было решено раздобыть союзное знамя с особо значительными символами, которым приписывалось магическое действие на массы. С большим трудом Фрицу удалось достать в Гейльбронне живописца, который исполнил это опасное дело. На синем фоне знамени красовалось изображение Распятого, справа от него — Божия Матерь, слева — Иоанн Креститель. Кроме того, тут были нарисованы папа и император и под крестом — коленопреклоненный крестьянин с лаптем, вдоль всего знамени была начертана надпись: «Господи, окажи свое божеское правосудие!»

Хорошо подготовив почву, собрание предводителей в Леене постановило поднять движение поздней осенью 1513 г. На храмовом празднике в Бингене 9 октября предводители его сошлись вместе с главарями нищих для обсуждения последних мероприятий; был назначен и день, в который по всей долине Рейна должно было развернуться знамя революции.

Но прежде чем дело дошло до этого, городской совет Фрейбурга узнал о грозящей опасности. Масса заговорщиков попала в карающие руки правосудия, была подвергнута ужасным мучениям и казнена в Рабенштейне. Иосту Фрицу удалось вместе с несколькими предводителями убежать в Швейцарию, и еще в продолжение нескольких лет его часто видели в деревнях Шварцвальда — агитирующим и раздувающим брожение.




БЕДНЫЙ КОНРАД


Весна 1515 г. принесла с собою взрыв страстей в Вюртемберге. Здесь господствовал герцог Ульрих, тот безумный тиран, о чьих охотах, пиршествах и развлечениях до нас дошли баснословные, хотя большей частью и хорошо засвидетельствованные известия. Его подданные страдали от неслыханного податного бремени, которое принимало совершенно невыносимые размеры вследствие колоссальных налогов на потребление. Неудивительно, что революционные идеи «лаптя» нашли в среде голодающего, жестоко насилуемого народа самую благоприятную почву.

Уже в 1503 г. крестьяне живописной долины Ремы соединились в братство, которое они, как и их несчастные единомышленники по ту сторону Шварцвальда, хотели назвать «лаптем». Но так как это прозвище пользовалось повсюду у властвующих лиц скверной репутацией, то сообщество было названо «бедным Конрадом», что должно было означать бедного человека.

«Бедный Конрад» представлял собой «скромное общество, в котором, под видом веселых прибауток и шуток, сохранялись и скрывались от непосвященных глаз тенденции прежних крестьянских союзов».

Как известно, стоит образоваться лишь войску, а предводители всегда найдутся. Так, во главе «бедного Конрада» стоял атаман «Гейспетер», который носил белый полотняный мужицкий кафтан, серую войлочную шляпу и составлял списки всех членов союза. В союз принимались лишь рабочие, нищие, бродяги и всякий сброд, тогда как все, кто еще мог что‑либо потерять, исключались из него. Поступающий принимался в союз посредством торжественного рукопожатия со стороны атамана и брал на себя обязательство никому не выдавать тайного лозунга и положений союза. После этого он наделялся пахотной землей или виноградниками из имуществ, которыми союз владел на луне, в пустыне и на «голодной горе». Какое значение имело это странное, очевидно, символическое действие, неизвестно.

Одно ясно, что оно заключало в себе больше, чем только горькую сатиру на существующее грустное положение вещей.

Как союз «лаптя», так и Ремстальское братство имело свое собственное знамя: синее поле с распятым Христом, перед которым коленопреклонен крестьянин, и с надписью «Бедный Конрад!».

Когда весной 1514 г. в Вюртемберге был объявлен так называемый капитальный налог (Kapitalsteuer), атаман союза собрал всех членов в открытом поле, очертил лопатой огромный круг, стал посередине его и крикнул:
		Я — бедный Конрад, я им зовусь я им останусь.



		Кто не хочет платить злой пфеннинг,



		Тот да станет ко мне этот круг.








Кроме заговорщиков, более двух тысяч крестьян и горожан последовали приглашению. Это был первый шаг, который заговорщики рискнули совершить публично.

Другой опыт для определения того, насколько «бедный Конрад» сможет рассчитывать на сельское население, был совершен Гейспетером следующим образом: огромнейшая масса народа в торжественной процессии совершила испытание установленного герцогом фальшивого веса. Если этот уменьшенный вес поплывет, то прав будет герцог, говорил Гейспетер; если он пойдет ко дну, то прав крестьянин. При необузданных приветственных криках толпы дикий по своей нелепости опыт дал благоприятный результат. И вскоре вооруженные толпы направились к городу Шорндорфу, заняли его и сделали центром восстания.

В доме ножовщика Каспара Брегенцера устроили канцелярию, в которой сосредоточивалось управление «бедным Конрадом». Отсюда писарь союза, Ульрих Энтемайер, выпускал воззвания ко всем городам и деревням, в которых предполагалась наличие недовольных. Решительные и ловкие эмиссары объезжали всю страну до самых отдаленных уголков и поднимали простой народ. В Маркгренингене даже городской пастор проповедовал в духе «бедного Конрада». Подданные, проученные притеснениями, повсюду охотно следовали заманчивым обещаниям и с радостным сердцем клялись служить верою и правдою тайному союзу. Недаром же последний обещал освобождение от скверных новшеств, от податей и барщины, неограниченное пользование рыбными ловлями, охотой и лесом.

Арест одного из вождей как по волшебству поднял многие тысячи вооруженных крестьян, которые двинулись на города и, действительно, завладели Кальвом и Бакнангом.

Движение повстанцев достигло своего апогея. Теперь было достаточно только целесообразного и единого плана, чтобы вся южная Германия собралась вокруг знамени революции. Но слишком скоро выяснилось, что «бедный Конрад» располагал большим числом ловких рук и жилистых кулаков, но ни одной действительно талантливой головой.

После того как правительство сделало крестьянству на Тюбингенском ландаге, к которому представители от крестьян не были даже вовсе допущены, несколько жалких уступок в вопросе о потравах во время охоты, участники мятежа были соблазнены всевозможными прекрасными обещаниями вероломного герцога и разошлись по домам, а затем ужаснейшие казни в Шорндорфе и Штутгарте и полное обезоружение всего крестьянского населения сделали всякое дальнейшее сопротивление невозможным.

Еще легче, чем в Виртемберге, удалось подавить только возникавшего «бедного Конрада» в Бадене. Восемьсот жителей Бюлерталя соединились в тайный союз под предводительством Гугельбастиана. Однако, прежде чем заговорщики успели приступить к действиям, все движение было подавлено маркграфом Филиппом Баденским.

Тем не менее брожение в южной Германии продолжалось. Мы слышим везде о тайных собраниях и союзах, которые собирались вступить в союз со швейцарцами. В 1522 г. крестьяне собрались в Гегау вокруг белого знамени, на котором были изображены золотой лапоть и солнце и сделана надпись «Кто хочет быть свободен, пусть последует свету этого солнца».

Всеобщее нежелание господствующих классов уступить какое‑нибудь из своих законных или противозаконных притязаний вело к тому, что идеи «лаптя» и «бедного Конрада» не могли погибнуть. И даже самые жестокие наказания не могли помочь, пока жила вера в неисправимость господ и в будущее революционного движения.




ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. СТАРОЕВАНГЕЛИЧЕСКИЕ ОБЩИНЫ И ПЕРЕКРЕЩЕНЦЫ



Чем сильнее римская церковь стремилась подавить индивидуальную свободу исповедания и мышления посредством иерархических предписаний, пригнуть всю религиозную жизнь под железное ярмо пышно обставленного сословия клира, чем более она превращала богослужение в непонятную обрядность, а религию — в беспредельную веру в чудеса и в безмерное поклонение мощам и иконам, тем живее в народе сказывалась жажда настоящего поучения и духовного просвещения, тем смелее дух человека боролся с гнетом иерархии и старался сбросить с себя ее цепи.

Протестующие партии выступили в виде тайных общин, противопоставили блеску и светскому великолепию господствующей церкви, бесстыдному своекорыстию и нравственному одичанию ее служителей апостольскую бедность и простоту образа жизни, потребовали вместо нормального богослужения и жертвоприношения наставлений из священных книг, которые были совершенно недоступны мирянам, и употребления родного языка при исполнении церковной службы; отвергли таинства и на место чувственно воспринимаемого крещения водой поставили духовное освящение посредством рукоположения; исторического Христа заменили идеальным сыном Божиим, плодом своего воображения, и истолковали всю историческую жизнь Иисуса как ряд аллегорий. Лежащая в первобытном христианстве идея коммунизма неоднократно стремилась к осуществлению и в этих сектах.

Восточная секта павликиан, которая уже в VII в. противопоставила застывшей греческой церкви нечто вроде реформаторского направления, составила из дуалистического принципа манихеев и других старинных фантазий причудливую религиозную систему.

Родственны с ними были богомилы (друзья Бога) среди славянских народностей нижнего Дуная. По их тайному учению, сотворение мира было делом Сатанаила. Этот носитель злого начала влек мир и человечество на край гибели, но Бог прислал своего второго сына Христа, который сломил могущество враждебного ему брата. Однако лишь те верующие получили искупление, которые при помощи особого посвящения приняты в круг святых.

Над прозелитом, который должен был с успехом вынести довольно продолжительное и суровое время искуса, посвящение производилось посредством призывания Св. Духа и рукоположения и считалось у богомилов самым священным символическим действием. Напротив того, Св. Таинства, поклонение святым, почитание мощей, вообще все церковное служение они презирали и называли делом демонов. Однако, чтобы избежать нареканий, их сторонники имели разрешение внешним образом принимать во всем этом участие. Благодаря этому, тайной секте, действительно, удалось просуществовать долго без стеснения, пока и на нее судьба не обрушилась в виде кровавых преследований. Тем не менее маленькие общины богомилов и павликиан сохранялись в долинах Гема в виде тайных сообществ в течение всех средних веков.

Гораздо более глубокое влияние оказали на западную культурную и религиозную жизнь вальденсы и катары (чистые).

Происхождение широко распространенной в северной Италии и южной Франции секты катаров покрыто неизвестностью. Однако как имя, так и основные черты их учения указывают на восточный, главным образом на манихейский, круг представлений.

Подобно богомилам, катары отвергали всякое внешнее проявление религиозной жизни в определенных формах и заменяли чувственно воспринимаемое крещение духовным освящением через рукоположение, которое они называли consolamentuvi (утешение) и которое совершалось после трехдневного покаяния и поста.

Consolamentum обязывало к самому строгому воздержанию от наслаждений, даже к отказу от животной пищи и от супружеского общения. Поэтому духовному крещению подвергался лишь избранный класс «совершенных». Большинство катаров оставалось в низшем звании «верующих» и лишь при приближении смерти получало необходимое лекарство «утешения». Кроме верующих, в секте существовали еще «аудиторы» или «катехумены».

Из ограниченного числа «совершенных», истинных носителей и исполнителей катарских учений и обычаев избирались начальствующие лица; с течением времени потребность в порядке и дисциплине выработала среди них соответствующую иерархию — епископов, викариев, диаконов. Католическую иерархию они отрицали, однако, самым решительным образом. В их молитвенных домах, лишенных всяких украшений, совершалось нечто вроде трапезы, причем «совершенные» ломали и благословляли хлеб Катары, считали лишь Новый Завет священной книгой. Принимая запреты горной проповеди в буквальном смысле, они проклинали войну, смертную казнь и клятву. Чудеса и всю историческую жизнь Иисуса они истолковывали аллегорически.

В противоположность им еврейско — христианская секта пассаджеров, распространившаяся в последние десятилетия XII в. в северной Италии, соединяла с христианскими учениями буквальное соблюдение законов Моисея, за исключением жертвоприношений. Во всем остальном они чрезвычайно сходились с другими еретическими сектами того времени в полемике против католической церкви.

Во время долголетней борьбы Гогенштауфенов с папством, вследствие которой преследования еретиков в значительной части прекратились, эта мистическая секта, члены которой узнавали друг друга по тайным знакам, широко распространилась. Таинственность, присущая им и их учению, святая жизнь «совершенных», добродетельный образ жизни и нравственная серьезность, отличавшие всех катаров, наконец, мужественная стойкость некоторых мучеников из их среды беспрестанно увеличивали число их членов.

Сходным по стремлениям и целям с катарами, но свободным от их мистических и аскетических увлечений было веровавшее в Библию общество вальдеисов.

Своим происхождением и именем они обязаны одному богатому лионскому купцу, Пьеру Вальдо, который — глубокая и искренняя натура — пришел, благодаря одному потрясающему событию, к убеждению в ничтожестве всего земного и, раздав свои обширные богатства бедным, выступил в 1170 г. в округе Роны в роли проповедника покаяния и наставника вероучения.

Его речи притягивали многочисленных слушателей и завоевали ему много сердец. Напрасно архиепископ Лионский запрещал ему и его приверженцам проповедовать. Босые и облаченные в шерстяные покаянные одежды, они по двое бродили по стране, имея — подобно Спасителю и его апостолам — все общее.

Но тут в 1184 г. папа Люций III произнес над ними церковное отлучение. Но, не тревожась угрозами и опасностями, вальденсы посвящали себя добровольно принятому на себя делу наставления и проповеди, основывали общины в южной Франции и в северной Германии, в горных долинах Коттских Альп, распространяли свои взгляды от Меца по всей Лотарингии и до Рейна, переходили через Пиренеи в Испанию.

В тайных собраниях они читали и толковали Библию, противопоставляя таинственным средствам спасения, которые предлагала церковь, веру и внутреннее христианское покаяние.

В начале XIII в. катары и вальденсы приобрели в южной Франции решительное преобладание над церковью. Видя это, церковь призвала всю Францию к крестовому походу против еретических соперников. После двадцатилетней ожесточенной борьбы победившая церковная иерархия прошла в кровавом триумфальном шествии по развалинам народного счастья и благополучия. По окончании войны инквизиция, это ужасное судилище, позорящее всякое правовое чувство и все начала человечности, завершила насильственное обращение несчастной страны.

Альбигойскаие войны (1215–1235) поразили общины вальденсов в самое сердце. Однако многие из их сочленов избегли общей погибели и спасли свою веру и свои церковные формы для позднейших времен. «Как лучи света среди тьмы они жили, нередко скрытые среди католического мира, узнавали друг друга по тайным знакам, распространяя вместе с Библией евангельские добродетели, и готовые с энергией истинных христиан принять, на основании Святого Писания, участие во всяком культурном начинании».

Родственное вальденсам направление, однако, самостоятельного происхождения, представляли собой ломбадские бедняки (Humiliati) — секта, образовавшаяся из рабочих ассоциаций и питавшаяся духовным наследством Арнольда из Бреша (Brescia), умершего в 1155 г. Как и Арнольд, они ставили действие Св. Тайн в зависимость от достойности совершавших таинство священников и видели в Св. Писании единственный источник и норму всякого религиозного познания. Вся власть в этой секте принадлежала общине, от имени и по поручению которой она осуществлялась священниками (Ministri). Последние оставались холостыми, жили в добровольной нищете, изучали без устали Библию, руководили молитвами и заботились о духовной жизни своей общины или же странствовали, проповедуя повсюду, под видом ремесленников, коробейников и т. п., собирали верующих в укромных местах для проповеди и толкования Св. Писания, раздавали молитвенные книги и совершали исповедь.

Насколько распространилось возмущение извращенной церковью, доказывают в XIV‑XV вв. те бесчисленные религиозные братства, которые в самых разнообразных формах, то в мечтательно — страстных молитвах и покаянии, то в мистическом углублении и душевном потрясении, проникали в разрушающуюся крепость церковного владычества, тогда как массы, исполненные предчувствия и ожидания, приветствовали эти ростки неясного религиозного воодушевления и послушно отдавались соблазну прекрасной мистерии.

Сюда принадлежат братья и сестры свободного духа с их последователями, вильгельмитами и иохитами, которые признавали общность имуществ истинно христианским учреждением, далее — Ortieber’bi в Эльзасе, которые стремились к духовному обновлению мира, объединяясь в свободном послушании, без клятв и внешнего принуждения. Хотя в их учениях и содержалось очень много мечтательного и нездорового, тем не менее их приверженцы насчитывались тысячами.

Из спиритуалов или фратичеллов, произошедших из францисканского ордена, многие умирали с радостью на кострах только за то, что они не хотели ничем владеть на земле. Преодолевая опасности, эти смелые апостолы нищеты и непорочной жизни основали втайне множество поселений, пока, наконец, примиренные некоторыми уступками, они не смогли самостоятельно и с собственным главой продолжать свое существование под названием братства миноритов строгого обычая.

Бегины и бегарды были союзами женщин и мужчин для ухода за больными и погребения умерших. Они жили в собственных бегинских подворьях и составляли посредствующую переходную ступень от естественной монашеской и монастырской жизни к свободной жизни мирян.

Стоит упомянуть также общества турлупинов (шутников) и пастореллов, Танцоров и Прыгунов. В этих союзах мужчины и женщины, взявшись за руки, кружились, подобно дервишам, до тех пор, пока не падали в изнеможении на землю. Во время танца им казалось, что они видят небо разверстым и находятся в общении с небожителями.

В основе всех этих явлений болезненного религиозного экстаза лежало стремление осуществить насильственными средствами христианскую идею отречения от мира, найти независимо от церкви новый путь к спасению.

Этот страстный порыв к царству Божьему лежал в основе и союзов самобичевателей (флагеллантов), которые при своем возникновении нашли тем более подготовленную почву, что как раз в это время целые области были захвачены чумой («черной смертью») или поражены засухами, а церковь во всем этом горе не могла дать смятенным душам почти никакого утешения. Флагелланты обходили в XIV в. приевропейские местности, Испанию, Францию, Англию, бичуя при ужасающих покаянных песнопениях свое тело до крови и взывая к Христу. Они управлялись избранными ими главами, которые обыкновенно не принадлежали к духовенству и давали освобождение от грехов, судя по степени кровавого покаяния.

Флагелланство охватило европейское человечество как опустошительная эпидемия, от которой погибли безвозвратно миллионы людей. Когда же общественное мнение решительно восстало против необузданного фанатизма союзов самобичевателей и вооружилось против безграничной дикости их религиозных обрядов и когда, наконец, папа запретил их странствия, эта страшная психическая эпидемия постепенно исчезла. Лимбургская хроника говорит: «Когда прекратилось умирание от чумы, процессия флагеллантов, паломничества в Риме, избиение евреев, тогда мир снова начал жить и вернулся к радостному настроению».

Рука об руку с этими сектами шли мистики. Если предшествовавшие мистические течения стояли к церкви в отрицательном отношении, то теперь — в XIV в. — началось созидание чисто положительной, действительно углубляющей церковь мистики.

Во главе их собраний стоял вдумчивый мейстер Экхарт из Страсбурга. Преданный идеалистической философии неоплатонизма, может быть, не чуждый также занесенной крестовыми походами восточной мудрости, он «со своим страстным чувством близости Божества и своим священным пламенем любви стоял на такой головокружительной высоте, на которой для него исчезало уже различие между Богом и человеком, между Христом и духом, между добром и злом».

Мысли Экхарта были развиты и разнесены по всему' свету его восторженными учениками.

Лихорадочное влечение этой эпохи к мистике обнаруживается, между прочим, и в сильно разросшемся обществе Божьих друзей, которое избрало своей резиденцией Базель, где великий Николай господствовал, как видимый папа невидимой церкви. Члены этого общества были соединены в скромный тайный союз, цель которого состояла, главным образом, в том, чтобы вернуть римскую церковь к ее чистейшей форме.

Общество распадалось на несколько ступеней. Наибольшая доля власти принадлежала «мейстеру». Его изречения, видения и приказания встречали безусловное повиновение и неограниченное доверие. Союз Божьих друзей распространился по многим странам, в Германии, Италии и Венгрии у него были особенно преданные сторонники.

В своих философских умозрениях Божьи друзья отчасти попали на опасную почву пантеизма. Из наук и искусств они с любовью занимались поэзией мистически — аллегорического характера, как это показывает «Книга семи степеней», в которой символически изображено стремление души к обручению с Богом. Церковь мечом и огнем боролась с еретическим направлением, «но кровь и пепел тел, которые погибли за свои лучшие убеждения, не смогли подавить движение, а только придали ему большую силу и устойчивость».

С Божьими друзьями находились в связи два человека, в которых следует видеть главных представителей мистики XIV в., Иоганн 'Гаулер из Страсбурга, вдумчивый и трогательный проповедник, и одушевленный Божественным пламенем Генрих Сузо в Констанце. Их ученики образовали «братство вечной мудрости» и пользовались большим почетом.

Также и Иоанн Рейсбрук немало содействовал одухотворению религиозного элемента посредством своих вдохновенных писаний и своей жизни, проникнутой божественной любовью. Под его духовным влиянием Герхард Гроте основал Союз братьев совместной жизни.

Эти братья жили без всякого монашеского обета в своих собственных братских домах и стремились при помощи молитвенных собраний, в которых все могли принимать участие, путем обучения народа и юношества, посредством списывания Библии, а после изобретения книгопечатания и посредством ее печатания, приучать себя и своих близких к христианской религиозной жизни. Они основали многочисленные интернаты для сестер и развили, особенно в Нидерландах и северной Германии, широкую и благотворную деятельность.

Представители всех этих стремлений, которые вызвали в Чехии крайнюю сумятицу во взглядах и делах и содействовали здесь появлению гуситства, — все эти Божьи друзья, бегарды и вальденсы, фратичеллы и лолларды и другие разноименные, своеобразные союзы и удивительные секты составляли, особенно в Германии, необозримую цепь общин, которые, хотя и не обладали прочной внутренней связью и были далеки от мысли целесообразной борьбы и какой‑нибудь планомерной агитации, все же неискоренимым образом запечатлели выраженные ими убеждения в широких массах народа и так со своей стороны возделывали почву, на которой впоследствии могли успешно взойти посевы реформации.

В тесной связи с еретическими партиями реформы, в особенности с вальденсами, богемскими братьями и мистиками, стояла радикальная секта перекрещенцев.

Дитя эпохи церковной революции, эпохи глубокого возбуждения умов, эта секта возродила древний аскетический идеал в том виде, как он лежал в основе средневекового мировоззрения, совершенно неожиданно дала ему новую жизнь и выдвинула на первый план причудливое сочетание остроумных умозрений с крайним эмпиризмом, древнехристианское презрение к жизни и самый дикий фанатизм, монашеское отречение от всего земного и фантастические планы господства над всем миром.

Зачатки религиозного радикализма в Германии мы встречаем в промышленном Цвиккау, где звучали еще отголоски гуситских движений в Альтштедте и Мюльгаузене, где фанатические демагоги, Мюнцер и Пфейфер, мечтая о роли Моисея и Гедеона, велели носить перед собой красный крест и обнаженный меч, и в марте 1525 г., после неоднократных уличных столкновений, свергли старый городской совет и организовали коммунистическое царство Божие на земле.

Натура, одержимая пожирающими страстями, с огненным взглядом, не свободный от чувственных побуждений, полный демонического красноречия Томас Мюнцер был создан для роли проповедника революции. В Галле и Альтштедте он организовал тайные союзы «для осуществления Царства Божия на началах свободы, равенства и чистосердечия», причем члены этих союзов выделялись своей одеждой и длинными бородами.

Вскоре Нюрнберг, Аугсбург, Страсбург и Цюрих сделались центрами секты, в которой уже ясно намечались различные элементы развитого анабаптизма: наряду с боязливой покорностью Библии — экстатическое возбуждение, чрезмерный эмпиризм и твердая вера в божественное вдохновение, уделяемое каждому человеку; рядом с древнехристианской набожностью — необузданный фанатизм; рядом с монашеским отречением и удалением от мира — фантастические мечты о завоевании мира, дикие грезы о будущем, полном кровопролития и победного ликования.

С начала 1525 г. это радикальное движение усвоило себе и общий внешний признак в виде вторичного крещения, которое впервые стало применяться в швейцарских общинах.

После великой крестьянской войны (1525–1526) перекрещенцы были вынуждены прибегнуть к тайне. Переодетые так, чтобы не бросаться в глаза, они бродили по немецкой земле, проникали в дома, воздействовали на их жителей, устраивали тайные собрания и умели внушать их участникам восторженную приверженность своим идеям. Они обращались преимущественно к низшим слоям населения, к ремесленникам и крестьянам, которых так любили все друзья народа в эти годы всеобщего возбуждения.

Особенно ясны были их учения для сословия ремесленников, которые, сидя в своих душных мастерских, по — своему обдумывали ход вещей на свете, — настолько ясны, что, подобно какой‑то эпидемии, сектанты все быстрее и быстрее охватывали одну страну за другой и всюду находили горячих поклонников. Нет почти ни одной христианской страны, где бы нельзя было найти следов влияния этих фанатичных мечтателей. Религиозный экстаз перекрещенцев грозил переворотом всего существующего государственного и церковного порядка, и вскоре сектанты натолкнулись на сопротивление и на ожесточенную ненависть защитников законного порядка вещей.

В 1526 г. в Швейцарии, южной и средней Германии началась охота на революционных сектантов, которых травили, подобно диким зверям. Но вскоре она потерпела позорное поражение, разбившись о героизм своих жертв. Возмущение бесчеловечными жестокостями преследователей только увеличивало фанатизм и стойкость Божьих детей. Мученичество, как всегда, оказывало заразительное действие.

Странствующие ремесленники разносили таинственные учения, собирали верующих в тайные собрания, предвещали близкое пришествие Господа для Страшного суда и пророчили, что Божьи дети должны не только выйти победителями из всеобщего переворота, но даже сами будут исполнителями суда Господня.

Мрачные апокалиптические картины и идеи показывали могущественное воздействие на возбужденную фантазии простого народа, и приверженцы революции жадно слушали смелые прорицания. Энтузиасты анабаптизма зашевелились в Швабии, Франции и Тюрингии, в богатых промышленных городах Рейна и образовывали общины. Вскоре вся Германия до самой Голландии была покрыта сетью тайных раскольничьих сект, которые находились друг с другом в правильном общении через посредство странствующих проповедников и посланий и пропагандировали свои идеи так успешно, что экстаз секты в короткое время дошел в Нидерландах и Вестфалии до невиданных дотоле размеров, от него зажегся в Мюнстере огонь, «перед пламенем которого содрогнулся весь свет».

Однако, некоторое время спустя, мстительная рука Немезиды настигла созданное здесь деспотическое Божье государство, в котором коммунизм проявлялся в самых ужасных формах, в котором духовное высокомерие и чувственный ритуал, мистически религиозный фанатизм и варварская жестокость превращали людей в каких‑то диких зверей! Мюнстерская катастрофа (1555) задержала развитие секты перекрещенцев. Ее всемирно — историческая роль была уже сыграна. Погруженные в глубокую нищету, ее взвинченные и фантастично настроенные приверженцы рассеялись по всем странам. Они постепенно отбросили принципы, опасные для нравственности и для государства, и заключенные в их учении чисто христианские идеи взяли верх над ними.

Опираясь на эти идеи, набожный и трудолюбивый Менно Симонс, пастор в восточной Фризии, собрал на нижнем течении Рейна и на берегах Северного моря разбросанные остатки перекрещенцев в маленькие общины, которые, удалившись от мира, вели в христианском общении тихую и работящую жизнь. И Менно положил в духе древних апостолов «основание к организации тех братских союзов, которые сохранились по настоящий день, не зная ни священников, ни Св. Таинств, но со строго нравственной дисциплиной, в Германии и Нидерландах под названием меннонитов и в Англии и Америке — в виде баптистов».




ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ИЕЗУИТЫ





ВНЕШНЯЯ ИСТОРИЯ


Когда средние века неудержимо шли к могиле, потеряв безвозвратно свои прежние жизненные силы, в европейском обществе установилось общее сознание, что необходимо коренное преобразование порядка вещей. Но в то время как романские племена с дикой поспешностью, с необузданной жаждой подвигов бросились на неизведанные пути приключений и завоеваний, доступ к которым был найден благодаря удивительным географическим открытиям Колумба и Васка да Гамы, один только немецкий народ со всей своей горячностью обратился к духовной работе и чрезвычайно усердно начал работу своего духовного возрождения.

Как мы уже видели, во всех слоях населения немецких стран уже давно шевелилась мысль о необходимости обширной реформы, соответствующей требованиям времени. Не только городское и крестьянское сословия, но и многочисленные разумные и здравомыслящие представители высшей и низшей знати, как, например, достойный уважения и образованный архиепископ Бертольд Майнцский (1442–1504) и богато одаренный красноречием и литературным талантом государственный деятель Грегор Геймбург (ум. 1472) боролись и отстаивали свои идеи возрождения немецкого народа.

Когда, наконец, наступило желанное время и августинский монах из Виттенберга бесстрашно и самоотверженно, с непоколебимым убеждением и прямолинейной энергией необычайно сильной души произнес долгожданное, избавительное слово, то сотни тысяч немецких сердец наполнились восторженным чувством свободы и ненавистью против тирании духовной иерархии. Реформаторское движение принялось за свою работу', возник новый духовный мир, который, впрочем, скоро уже утратил свою жизненность и застыл в оцепенении. Вечная смена судеб продолжалась.

Каждый шаг по пути культуры человечество должно покупать ценой целого мира и слез. Таков его неизбежный рок. Чистой и совершенной жизни на земле, по — видимому, нет места. Эго особенно ярко обнаруживает, между прочим, история контрреформации.

Потрясенная в своих основах римская церковь не глядела, сложа руки, на грозившую ей из Виттенберга опасность, напротив того, при виде ее принялась за энергичную работу по своему преобразованию, «правда, в прежнем иерархически — папском духе, но с соблюдением и применением всех их средств и условий, которые представляло для нее новое положение вещей». Для этой цели она принялась не только за широкую реформу устарелого монашества и монастырского быта, которая должна была показать современникам необходимость и полезность этих учреждений, но она также создала целый ряд новых орденов, преимущественная цель которых — оказывать противодействие протестантизму.

Действительное же обновление католицизма мы видим в Обществе Иисуса.

Недаром же оно вступало в жизнь, «чтобы осуществить средневековую идею церкви и христианского господства с большей основательностью, чем прежде, и при помощи прогрессирующего знания».

Это общество вышло из Испании, исконной родины фанатизма, где оно было основано в 1540 г. Игнатием Лойолой, который и был избран его первым пожизненным генералом.

Игнатий Лойола, происходивший из древнего аристократического рода, прожил свою юность при правоверном дворе Фердинанда Католического. Будучи храбрым рыцарем и пользуясь безупречной репутацией, однако лишенный сколько‑нибудь глубокого образования, Лойола потерял при осаде крепости Папилоны (1521) правую ногу. На одре болезни, за неимением национальных рыцарских романов, чтением которых отважный испанец так часто одурял свою пылкую душу, он читал полные выдумок жития святых, и в скором времени перед его воображением предстал новый идеал; он захотел, «подобно св. Франциску, завоевать себе небесное блаженство путем нищеты и земных скорбей». Перед его охваченной энтузиазмом душой стоял манящий идеал духовного рыцарства, которое своим бесстрашным героизмом, своими славными и блестящими подвигами не должно было ни в чем уступать светскому рыцарству. Едва излечившись, Лойола совершил паломничество в знаменитый монастырь Монсерат (Monserat), посвятил здесь свои доспехи чудотворному образу Марии, объявил себя рыцарем Святой Девы и удалился затем в доминиканский монастырь в соседнем Манреса, чтобы совершенно отдаться самоотречению и созерцанию. После ужасного самобичевания, которое привело его к краю могилы, в омраченной душе этого странного человека, вследствие чудесных явлений и блаженного просветления, снова воцарился мир. Тогда он решил вести деятельную жизнь и согласно этому подверг себя менее изнуряющему воздержанию.

Прежний гидальго бедняком отправился в святые места. Вернувшись на родину, он с невероятными усилиями и при самых изнурительных лишениях и упражнениях посвятил себя в Алькале и Саламанке изучению грамматики, философии и теологии. Его прозорливый ум достаточно скоро убедился в том, что ему не обойтись без систематического образования, если только он хочет оказать на чужие души глубокое воздействие.

Избежав лишь с трудом кровавой длани инквизиции, которая заподозрила в странном фантазере члена мистической секты Аломбрадос, Лойола поспешил из Саламанки в Париж, где и занимался, живя в самом бедственном положении, риторикой и философией. Здесь ему удалось воодушевить в пользу своего идеала будущего, а именно основания ордена для распространения среди еретиков и язычников истинной веры, своих товарищей по занятиям, савойца Пьера Лефевра (1506–1546) и испанца Франсиско Ксанье (1506–1552), честолюбивых, но мечтательных и горячо отдавшихся делу молодых людей. После того как Лойола привязал к себе своей самоотверженной службой еще других товарищей, остроумного Сальмерона и одаренного страстным красноречием Лайнеза, маленькая группа дала в подземной часовне Мариинской церкви в Монматре обет принять духовный крестовый поход против неверующих на Святую землю. В том случае если бы непреодолимые трудности сделали этот план неосуществимым, они собрались предложить папе свои услуги и оставить себя совершенно в его распоряжении. Так совершилось в тайне основание иезуитского ордена.

После короткого пребывания на родине Лойола, согласно предварительному уговору, встретился с своими друзьями, к которым в Венеции присоединилось еще три новых товарища. Вспыхнувшая между последней и турками война помешала предположительной поездке на Восток, благодаря чему дело приняло предвиденный уже ранее оборот. И тогда уже молодой орден начал с напряженным вниманием следить за массовыми отпадениями от веры на Западе, вызванными реформацией.

Когда и после войны не представилось случая приступить к поездке в Палестину, друзья направились в Рим. По дороге старому офицеру пришла в голову высокомерная мысль дать союзу на военный лад название «отряда Иисуса» (compania de Jesus, societas Jesu), дерзость, которой остальные ордена никогда не могли простить нелюбимому товарищу.

В Риме этому серьезному союзу удалось заявить себя высокополезной деятельностью: он кормил бедных на собранные милостыней деньги, ухаживал с огромным самоотвержением за бедными больными, обратил многих евреев в христианство. Все это производило глубокое впечатление на все слои населения. Наконец 27 сентября 1540 г. состоялось церковное утверждение общества буллой Regimini militantis.

Соответственно с характером нового ордена, жизнь его основателя по — прежнему была посвящена уходу за больными, обучению детей и духовному наставлению паствы. С железной энергией, закаленной пламенным фанатизмом, он беспрестанно предавался духовным упражнениям и убивал в себе все чувственные порывы. Притом он был «взвешивающим, организующим и стратегическим умом», человеком, который достаточно часто представлял самые блестящие доказательства гибкости и ума, поразительного знания света. Это вполне доказывается следующим его предписанием: «Хороший ловец душ должен многое пропускать, как бы не понимая. Но раз ему удалось сделаться господином воли, тогда он сможет вести своего воспитанника по пути добродетели, куда он только пожелает». Неутомимый, одаренный творческим разносторонним умом генерал — это одно из замечательных явлений новой истории — умер 31 июля 1556 г.

К трем обычным орденским обетам — целомудрия, бедности и послушания — общество Иисуса прибавило еще четвертый: посвятить свою жизнь служению Христу и папам как его земным представителям. Они обязывались в делах душевного спасения и распространения веры везде и всегда, без малейших промедлений и отговорок, тотчас же повиноваться всем предписаниям ныне правящего папы и его преемников.

В эпоху, когда весь мир, казалось, отказывался от Рима, орден, быстро перешедший от фантастических замыслов к трезвой практической деятельности, приносил к стопам папы свою безусловную покорность. «Это перст Божий!» — воскликнул Павел III, читая устав ордена. И вскоре после этого, 27 сентября 1540 г., хитрый, искушенный во всех тонкостях дипломатии глава церкви, это дитя сего мира, постоянно, несмотря на свои семьдесят лет, веселый и любезный, папа Павел III не только утвердил орден, но и даровал его членам самые широкие полномочия, права и индульгенции всех видов. Его преемники превратили орден в особое, самостоятельное учреждение в церкви, желая уверенно опираться на его абсолютистское управление; впрочем, вследствие этого сам папа достаточно часто оказывался только игрушкой в руках орденского генерала.

«С каждым годом, с каждым месяцем, с каждым днем общество приобретало все более твердую почву под ногами, и число своей высоких и щедрых покровителей, которых Игнатий намеревался обмануть преданностью, росло изо дня в день». Когда основатель общества в 1556 г. умер в Риме, то деятельность и распространенность ордена были так велики, что ои охватывал уже 14 провинций, в числе коих две приходились на Германию.

В истории последующих 150 лет мы почти на каждом шагу встречаем иезуитов и их кротову работу, повсюду сопровождавшуюся тем же успехом. Не уступая светским военачальникам, они считали дозволенным всякое оружие, всякую западню, всякий обман, даже всякое насилие, если только речь шла о том, чтобы отвоевать снова в пользу католической церкви отдельные души или целые территории.

Если многочисленные враждующие элементы в иезуитском ордене подвергали его внутренний строй опасным кризисам, то все же его внешнее благополучие росло с каждым днем. Когда он в 1640 г. с невероятной пышностью праздновал свой столетний юбилей, то у него было уже 39 провинций с 25 593 членами, и он с уверенностью в победе заглядывал уже в то будущее, когда ему удастся превратить всю землю в домен Святого Престола.

Тот поворот, который осуществил данный орден во второй половине шестнадцатого столетия, трудно себе представить в его действительных размерах. Это было ужасное время, грозное своими интригами, насилием и результатами.

В Италии иезуиты нашли доступ во все аристократические круги и накопили огромные богатства.

В Португалии духовные отцы королевской фамилии избирались из иезуитов. Осыпанные почестями и богатствами они тем не менее деятельно работали в пользу соединения Португалии с Испанией при Филиппе II, который нашел в ордене самого верного союзника для своего плана всемирной самодержавной монархии.

Из Бельгии иезуиты проникли в объединенные Нидерланды, где число католиков тотчас снова возросло.

Во Франции их миссионеры под охраной и защитой Гизов исколесили всю страну. В борьбе лиги они были душой восстания против Генриха III; они всеми средствами интриговали против Генриха IV, пока он не приблизил их к себе и не взял себе в духовники иезуита — обычай, который с тех пор упрочился в доме Бурбонов. В этом положении иезуитство содействовало уничтожению гугенотов, а также и той развращенности французского народа, которая затем достигла своего апогея в ужаснейшей из всех революций.

Они работали в Англии и Швеции над восстановлением римской церкви, причем в Швеции лишили престола внука Густава Вазы. Их постоянные заговоры и происки против королевы Елизаветы вызвали гибель множества католиков, в том числе и Марии Стюарт.

В Польше, в протестантской Лифляндии, в Дерпте и Риге — везде возникали иезуитские коллегии, которые энергично вели дело контрреформации. Бесполезные войны против России, на которые иезуиты подстрекали Польшу, с целью ввести в России католичество, привели страну, где просвещение в культура, торговля и промышленность находились а цветущем положении, в состояние упадка, из которого она никогда уже не могла выйти. Гибель Польши начинается с владычества иезуитов.

Неутомимые пионеры католицизма проникли и в Украину, в Подолию и Волынию и основали также коллегию в Константинополе, где они работали на пользу французской политики.

Но едва ли можно назвать страну, которая попала бы более позорным образом в руки иезуитов, нежели Германия. Здесь они под умелым руководством патера Канизиуса, одного из самых хитрых и ловких характеров, которые вырабатывал орден, начали свои завоевательные экскурсии, избрав базой, главным образом, Ингольштадт, научный оплот католицизма. А вскоре за этим последовало открытие иезуитских коллегий в Мюнхене, Вене, Праге, Ольмюце, Брюнне и других местностях, и расцвели иезуитские школы в Трире, Майнце, Вормсе, Шпейере, Фульде, Вюрцбурге, Мюнстере, Падерборне и т. д. Их университеты представляли серьезный противовес Виттенбергу и Женеве, а школы отличались такой уверенностью методов и давали такие блестящие успехи, что даже протестанты стали доверять им своих сыновей. Овладевая таким образом подрастающими поколениями, они неудержимо внедряли через своих воспитанников в их семьи католический дух.

Везде, где появлялись иезуиты, для веротерпимости наступал конец. В Вестфалии и на Рейне приверженцы нового учения были почти совершенно побеждены. В течение двух лет иезуиты свели к нулю реформацию в маркграфстве Баден. Епископ Вюрцбургский и архиепископ Дидрих Зальцбургский, воспитанник иезуитов, предоставили своим протестантским подданным выбор между обращением или изгнанием; эмигранты теряли треть своего состояния.

Это, однако, была только прелюдия к крупной и проведенной с крайней строгостью контрреформацией, которая разыгралась сначала в Баварии, Австрии и Штирии, а затем, поскольку это было возможно, и в Богемии и Венгрии, при содействии их великих почитателей, германских императоров из дома Габсбургов.

Политическая история этих стран показывает, как иезуитам удалось поднять тридцатилетнюю войну и захватить Германию в свои руки. Безграничная, непоправимая в течение нескольких веков бедность, полнейшее обнищание, политическое бессилие, нравственное одичание, духовное увечье нации, в которой надолго были загублены все великие мысли и прогрессивные течения, — вот каковы были результаты господства иезуитов.

Первоначальная мысль Лойолы указала основанному им ордену очень благодарную задачу в виде миссионерства среди язычников. Действительно, благодаря ловкости и изумительному самопожертвованию, иезуитам удалось достичь здесь неожиданных по размерам успехов, хотя огромнейшие массовые обращения в Индии, Японии и Китае, в которых состояли эти успехи, были по своей природе лишены какой бы то ни было прочной основы и потому‑то безвозвратно исчезали при первой реакции народного сознания.

Самых прочных результатов иезуиты достигли в Америке. Шаг за шагом они проникали в чащу дремучих лесов и умели завоевывать доверие туземцев, подвергшихся со стороны разбойнических испанцев и португальцев жестокому насилию. Во время этих походов они впервые вступили на территорию Парагвая, где основали социалистически — коммунистический общинный быт. Иезуитская система одержала здесь самую блестящую свою победу; но тут обнаружились также с ужасающей ясностью ее истинные цели.

Индейцам прививались привычки к земледелию, скотоводству и религиозным упражнениям, то есть механическому обрядовому богослужению, в остальном же их во всех отношениях опекали, подобно малым детям, надзирали за ними и лишали их возможности жить своим умом. Краснокожие дети природы учились латинскому и испанскому чтению и письму, но понимать язык они не смели. Ни у кого из них не было своего имущества, а все получали пищу и одежду из коллегии. Вся страна была превращена в обширную землю, которая обрабатывалась под звуки скрипки или флейты. Избытки продуктов орден пускал в оживленный торговый оборот, прибыль с которого должна была опять‑таки идти на нужды общины.

Этому коммунистическому государству иезуитов, которое в течение продолжительного времени составляло для всего света тайну, был в 1758 г. положен бесславный, но вполне заслуженный конец особой испанско — португальской экспедицией.

И в остальных американских колониях, особенно в Бразилии, иезуиты были многочисленны и могущественны. Их миссионерская деятельность была везде проникнута фанатичным жаром обращения, однако везде они свое грубое понимание религии, лишенной истинной веры и всякой мысли, любви и надежды, соединяли с нечистым и корыстным духом спекуляции и наживы.

В первые десятилетия XVII в. иезуитский орден представлялся гигантским сооружением, наводящим ужас своим видом. Его могущество и влияние достигли таких размеров, до каких не доходило еще ни одно общество в мире.

Но на свете так устроено, что деревья до неба не растут. Собственная необузданность иезуитов отдала их орден в руки карающей Немезиды. Судья и мстительница, своей неподкупной рукой взвешивающий людские желания и поступки, заслуги и прегрешения, она всегда в должную минуту' является для отправления своих священных обязанностей.

Первый удар ненавистному ордену нанесла Португалия. В 1759 г., по побуждению министра Помбаля, государственного ума беспримерной величины, равного разве Юлию Цезарю или Бисмарку, иезуитский орден в Португалии был закрыт, и члены его посажены на корабль и отвезены в Церковную Область.

Энергичный почин Помбаля подействовал и на Францию. В 1761 г. высшее судебное место страны, парламент, объявил, что статуты ордена непримиримы с законами государства и правителями наций. В полном согласии с парламентом за закрытие и изгнание опасного общества высказывалось и общественное мнение, и при этом настолько настойчиво и решительно, что в 1764 г. его поддержал и король.

Вскоре после этого возгорелась «культурная революция» и в Испании. В 1766 г. иезуиты подняли в Мадриде опасное восстание. Судебное расследование доказало самым убедительным образом их участие в заговоре, и в 1767 г. последовало изгнание с Иберийского полуострова.

Та же участь постигла их в Сицилии, Неаполе и герцогстве Парма. Дух времени, отвращение правительств и господствующих классов к иезуитам, более сильные, нежели авторитеты церкви, возбуждали все более и более громадные обвинения против ордена.

Перед лицом такой бури всеобщей ненависти папа Климент XIV, просвещенный, мягкий и совестливый старец, решил произвести расследование об учении и деятельности иезуитов. На основании выводов этого расследования он возвестил в своей грамоте Dominus ас redemptor noster от 21 июля 1773 г. об окончательном закрытии ордена, насчитывавшего тогда до 30 ООО членов. Но этим самым несчастный первосвященник подписал себе смертный приговор: не прошло и года, как смерть унесла его в могилу, как говорят, от яда, поднесенного ему иезуитами. Уничтожение ордена иезуитов составляет, несомненно, самое значительное завоевание свободолюбивого гения философского века Просвещения.

Ряд попыток снова вызвать к жизни иезуитов не увенчался успехом, и только папа Пий VII буллой Solicitudo omnium ecclesiarum. объявил 7 августа 1814 г. о восстановлении ордена. И иезуиты встретили радушный прием, так как в них надеялись обрести прекрасных союзников против духа революции.

Опасные принципы, распространяемые иезуитами, с одной стороны, а с другой — их активная, решительная борьба против новой Германской империи послужили побудительной причиной к изгнанию их из немецких областей. Оно последовало по имперскому закону от 4 июля 1872 г. С той поры как со стороны католиков, так и со стороны известных протестантских кругов не было недостатка в попытках добиться их возвращения, чтобы воспользоваться этими фанатиками в больбе против социализма. Но для всякого, кто смотрит на вещи открытыми глазами, должно быть совершенно очевидно, что великая опасность будущего кроется для Германии не в социал — демократии, а в ультрамонтанстве.

Известно, что, несмотря на толпы иезуитов, ни католическая Бельгия, ни Испания, ни Франция, ни Италия не спаслись, первые — от социал — демократических течений, последние — от революций всякого рода.




ОРГАНИЗАЦИЯ И УСТАВ ОБЩЕСТВА ИЕЗУИТОВ


В лице Общества Иисуса Реформация встретила противника, который, являясь порождением тонкого расчета и мечтательного энтузиазма, был ей более чем равен по силам.

Понять это можно, только ознакомившись с замечательным уставом Общества Иисуса. Он изложен в так называемых экзерцициях и конституциях. Первые составлены Игнатием на основании опыта, вынесенного им из Манресского монастыря; последние в своих основных идеях были намечены им же, а окончательно редактированы и введены в действие преемником его, политиком и мыслителем Лайнесом.

Идеал мечтателя, учредителя ордена, состоял в том, чтобы привести своих воинов к коренному внутреннему перерождению, уничтожить в них их природное миросозерцание и на его место вкоренить новые воззрения и настроения мистического аскетизма. С этой целью он начертал план для exercitia spiritualia. Эти последние состояли из молитв, созерцания, исповедей с постоянными покаяниями, умерщвлением плоти и общением с тремя ипостасями божества и всеми святыми. В конце концов они приводили человека в состояние непрерывного религиозного рабского страха и воодушевления и, путем постоянного возбуждения чувств и фантазии, вызывали в нем лихорадочные галлюцинации и патологический экстаз, в котором «душевное состояние, возбужденное самим же субъектом, превращалось для него в объект».

Упражнения, согласно правилам, продолжались тридцать дней. Первое из них начиналось в полночь, второе должно было происходить утром, сейчас же после пробуждения, третье совершалось до и после мессы, четвертое — к вечеру и пятое — перед вечерней трапезой. Во время этих упражнений окна и двери запирались, а стены комнаты завешивались черным. Прежде всего «ученик» должен был пройти viapurgativa, то есть путь к очищению. Подобно тому как последователь Будды стремился достигнуть познания Нирваны прежде всего посредством самоуглубления, так и здесь испытуемый, распростертый на полу, должен был путем напряжения всех своих умственных сил сосредоточиться на данной идее, указанной ему руководителем, который как верный проводник сопровождал его в этом трудном, но столь спасительном странствовании. Душа должна была отбросить все мирские помыслы и воспоминания. Для вящей целительности испытаний рекомендовались некоторые «дополнения»: испытуемый должен был подвергнуть себя посту и бичевать свою плоть железным поясом, усаженным огромными иглами, веревками и железными прутьями. На первом плане во время духовных испытаний стояла исповедь и очищение души от грехов. Все ужасы ада и чистилища призывались с тем, чтобы несчастный проникся сознанием своей мерзости, понять, чего он достоин, и преисполнился глубочайшего смертельного ужаса перед судом Господним. Во избавление от вечного проклятия он взывал к Спасителю, с которым дружески беседовал, явственно воспринимая его ответы. Этому самосозерцанию предшествовало изложение первоначальных основоположений иезуитства, выяснявших истинное назначение человека, а за ним следовало испытание, производившееся по три раза ежедневно, — тут испытуемый отмечал по пунктам в специальных графах те грехи, которые он совершил в эти промежутки времени, а к концу первой недели производилась главная исповедь на основании такого реестра прегрешений, словом, делом и помышлением с их различными подразделениями.

Вместе с этим испытуемый, ушедший уже от земного мира, покидал путь к очищению и на следующие две недели вступал на via illuminativa (путь к просветлению) — задача, посвященная совершенно созерцанию Спасителя, его жизни, дел и страданий. Экзерциции четвертой недели относились к Воскресению и Вознесению Христову, после чего испытуемый, в экстазе блаженства, как удостоенный божественной благодати, возвращался к самосозерцанию. Испытания сопровождались молитвами, имевшими характер размышлений, которых форма, род, содержание и порядок определялись с мелочной педантичностью. Нечего и говорить, что эти экзерциции с их демоническими фантасмагориями и мистериями, направленными к спасению души, производили глубочайшее нравственное потрясение в натурах с развитою фантазией. Мрачная тенденция ордена овладеть духом человека обнаруживается здесь перед наблюдателем во всем блеске ее отталкивающего, отвратительного, страшного характера.

Главнейшая выгода, которую приобретало общество, воспитанное в таком духе, заключалась в дисциплине, основанной на слепом повиновении и сковывавшей и волю, и разум, и всю личность человека стальными оковами.

Такая дисциплина и на самом деле казалась старому солдату Игнатию Лойоле великой тайной всякого могущества, душой всякой добродетели. При всяком удобном случае он подчеркивал эту мысль и, лежа уже на смертном одре, все еще проводил ее в своих заветах. «Пусть всякий твердо помнит, — говорил он, — что те, которые живут в послушании, должны предоставить Промыслу Божию руководство и управление ими через посредство начальствующих над ними лиц так, как если бы они были трупами (perinde ас si cadaver essent)».

Общество, строй которого проникнут таким духом, должно носить на себе печать военного режима. И действительно, в этом заключается самая суть воинствующего иезуитства. Его члены безусловно и слепо повинуются генералу, резиденция которого находится в Риме; его непререкаемая воля — вот то единственное, что господствует над всей братией во всех частях света.

Общество пополнялось новыми членами из разряда испытуемых. Молодые люди, заявляющие о своем желании вступить в орден, подвергаются тщательному испытанию в отношении своих духовных и физических качеств; лица слабого телосложения или неповоротливого ума, а также еретики и женатые безусловно не допускаются. В самом лучшем случае период сурового испытания в новициате (доме для испытуемых) длится два года, и в это время изучаются сокровеннейшие мысли, склонности и влечения новичка.

Порядок для испытуемого с 4 часов утра и до 9 вечера регламентирован тончайшим образом: это бесконечная цепь мрачных религиозных упражнений, черной домашней работы, работы на кухне или в госпитале, фантастического чтения и жестоких душевных истязаний, вполне пригодных для того, чтобы загубить все здоровое, что было в человеке, и довершить в нем то духовное ослепление, которое привело его в дом испытуемых.

Всякие сношения с внешним миром запрещены новичку, все воспоминания о своем прошлом он должен изгладить из своей памяти, все связи, которые соединяли его с миром, он должен порвать. Отныне предметом его любви и привязанности должны быть не родители и не родные, не приятели и не друзья, не отечество и не нация, а только орден. Орден — его отечество, начальство — его родители, его Провидение. Нечего и говорить, что испытуемый должен быть исполнен решимости отдать ордену и свое имущество. Кошелек у римской церкви искони был бездонный.

Если новичок в период испытания оказался годным, то по окончании его он произносит три обычных монашеских обета и вступает в класс схоластиков. Здесь главной его задачей является дальнейшее образование. В течение пяти лет он усерднейшим образом трудится в одной из коллегий над риторикой, литературой, философией, физикой и математикой — занятия, которые, после предшествовавшего им подавления всех самостоятельных душевных движений, вряд ли могут внушить к себе сколько‑нибудь серьезный интерес.

Для окончательного завершения этой педантичной дрессировки схоластик прикомандировывается к какому‑нибудь учебному заведению, в котором он еще раз, уже в качестве учителя, проходит все то, чему выучился. После этого еще в течение 4–6 лет он штудирует схоластическую теологию в одном из университетов ордена, и этим завершаются его школьные годы.

О научных занятиях, как мы их понимаем, о методическом мышлении и критическом исследовании не может быть и речи. То, что иезуиты называют наукой, есть не более как педантичная формалистика, преследующая исключительно практические цели. Иллюстрацией того, какие понятия о метафизических вещах внушают иезуитам, лучше всего может служить их удивительно грубое понимание загробной жизни, которую они изображают в самых ярких красках, а также культ Девы Марии и святых, близкий к самому низменному идолопоклонству. Тем не менее нельзя отрицать, что среди иезуитов были и дельные образованные педагоги. Но все их заслуги состояли лишь в ревностном распространении классического языка. Учебные заведения иезуитов называются коллегиями. Воспитанники делятся на три разряда: на схоластиков, которые воспитываются как будущие члены ордена, на пансионеров и просто экстернов. Обучение большей частью бесплатное и делается по возможности приятным и легким для учащихся путем разумного сокращения требований. Это чисто механический процесс, нечто вроде военной дрессировки, рассчитанный на то, чтобы сделать из учеников, согласно установленным правилам, субъектов, пригодных для ордена. Первую роль в иезуитской педагогике играет тот общий принцип, что в податливых и восприимчивых юных душах легко сеять злые чувства высокомерия, лицемерия, зависти, тщеславия, презрения к людям и злорадства. Бесконечные похвалы и порицания, дорогие награды и возбуждающие честолюбие конкурсные состязания, вместе с торжественно обставленными экзаменами и раздачами наград; все это должно подстрекать учащихся к соревнованию, возбудить в них дух соперничества, но в то же время вселять ту отвратительную страсть к почестям, власти и борьбе, которая искони отличала иезуитов.

Вся дисциплина основывается на беспрерывном полицейском надзоре за воспитанниками днем и ночью, в каждую минуту, на каждом шагу. Учащиеся сами должны следить и наблюдать друг за другом и неукоснительно докладывать по начальству о проступках товарищей — безнравственная, но бесподобная система подглядывания и подслушивания, в густые сети которой иезуиты излавливают все, что им нужно знать, окончательно уничтожая таким образом всякое свободное проявление воли, чувства, мысли и суждения подчиненных. Само собою разумеется, что тот, кто пользуется такими печальными средствами для достижения своих целей, является врагом высших задач человечества и в культурной истории народов может действовать только в качестве демонической силы.

Пройдя через все испытания и закончив курс учения, схоластик, в возрасте приблизительно 33 лет, получает священнический сан и может занять место коадъютора или професса (professus). Духовные коадъюторы должны быть в равной мере приспособлены к преподавательской деятельности, к роли проповедника и исповедника, а светские, напротив того, должны обладать достаточными познаниями во всех тех вещах, которые не соответствуют духовному званию.

Высшую ступень в иезуитской иерархии занимают профессы четырех обетов, которые они приносят генералу. Они живут в домах профессов. Из их числа выходят сановники ордена; они выбирают генерала, они посвящены в глубочайшие тайны ордена. Помимо общих обетов, они принимают на себя четвертый — беспрекословного повиновения папе.

Впрочем, не все приносят четвертый обет. Большинство ограничивается тремя и составляет страшный институт тайных иезуитов, которые живут, главным образом, в тех странах, законы которых изгоняют из их пределов членов иезуитского ордена, живут в качестве преподавателей, врачей, прислуги, купцов и т. д., а часто и под личиной протестантских священников среди народа. Благодаря своей светской, ловкой и любезной манере обхождения, благодаря своему умению интересно и увлекательно вести беседу, они втираются в семейные дома, в деловой мир, в политику и дипломатию и разными темными средствами ловко плетут свои интриги, бесчисленные примеры которых известны современной истории.

Вся совокупность власти, управления и юрисдикции над организованным таким образом обществом сосредоточивается в руках генерала, избирающегося пожизненно. В тех обширнейших пределах, которые отмежеваны ему уставом, он располагал почти неограниченной властью. Он решает вопросы о принятии в орден, о выходе из него и об изгнании из ордена. Он назначает членов ордена в провинции, ректоров коллегий и прочих должностных лиц.

Его советниками служат генеральный секретарь и адмонитор (наблюдатель) — власть, контролирующая генерала, но не имевшая почти никогда возможности проявить в действительности свою силу и влияние. Так же мало значения имело и другое ограничение власти генерала посредством генеральной конгрегации, которая составлялась из профессов и собиралась для избрания или низложения главы ордена. Генералы всегда умели обезвредить этот ненавистный им институт.

Представителем и заместителем генерала в провинции является провинциал, которому в строго последовательном иерархическом порядке подчиняются супериоры, начальники отдельных орденских домов, советники и наблюдатели, префекты, прокуроры и цензоры.

Ректор коллегии должен относительно каждого воспитанника вести особый лист, в котором отмечаются его имя возраст, его научные и прочие занятия, умственные способности и т. д. Эти листы ежегодно препровождаются через провинциала к генералу. По ним, а также по ежемесячным донесениям супериоров, руководителей испытуемых, начальников новициатов и резиденций (миссионерская станция) и пр., генерал точнейшим образом узнает о личных свойствах членов ордена, о жизни в домах профессов, в коллегиях, провинциях и миссиях. По всем вопросам сомнительного характера сведения сообщаются при помощи шифра, установленного генералом.

Кроме этого предусмотрительного распределения труда, важны также постановления о таких вещах, которые в обычной жизни имеют характер внешний и случайный, но в ордене иезуитов обличают стремление распоряжаться членами как неотъемлемой собственностью ордена. Так, например, орденский наряд отличается от обычного монашеского одеяния и состоит из длинной рясы с пелериной и черной четырехугольной шапочки или низкой широкополой шляпы. Иезуит в таком одеянии должен держать голову прямо, слегка наклонив ее вперед. Он не должен сжимать губ, на прогулке не смеет громко говорить или смеяться.

Глаза его должны быть устремлены в землю, и во время беседы он должен смотреть только на нижнюю часть лица собеседника. Запрещаются разговоры политического характера, а также такие, которые, по своему характеру, не преследуют какой‑либо определенной реальной цели.

Последовательная дрессировка в послушании всех видов — внешнего и внутреннего характера — неотступный надзор, распределение дня, совершенно не оставлявшее место личному усмотрению, — все это приводило к тому, что иезуит сбрасывал с себя свою природную индивидуальность и приобретал характерную физиономию, свойственную членам ордена.

Те же различия, которые за всем тем все‑таки остаются в духовных дарованиях и в склонностях членов, получают сильное развитие, и таким образом создается та разносторонняя деятельность, которая составляет главную силу ордена. Одним членам разрешается благочестивая монастырская жизнь, которая служит к возвеличению заслуг ордена перед небом и престижа его святости на земле, другие посвящают свои безмятежные досуги научным занятиям и вырабатывают целые тома полемики и трактатов. Третьи берут на себя воспитание юношества. Наиболее талантливые и ловкие развивают свою влиятельную деятельность при дворах и во дворцах. Пылкие ораторы действуют в качестве исповедников, самоотверженные ревнители веры уходят в далекие страны миссионерами. Так, члены ордена были и теперь являются всем тем, чего требуют от них их начальники, — проповедниками и преподавателями юношества, писателями и учеными, воспитателями принцев, исповедниками и министрами сильных мира сего.




ОСНОВОПОЛОЖЕНИЯ И МОРАЛЬ ОРДЕНА


Расчлененный с таким мудрым расчетом и искусством организм, какой являет из себя устройство иезуитского ордена, создан не для задач внутренней жизни в созерцательной тиши отдаленных от мира келий: арену для своей деятельности он ищет, скорее, среди жизненной борьбы. И действительно, именно эта область предопределяется для ордена самой задачей, поставленной перед ним: реставрация и распространение католицизма, господства Римской церкви над современными государствами, старающимися сбросить с себя железные оковы папской власти, борьба и подавление протестантизма и свободы духа, проникшей в широкие народные массы. Но уже в самых размерах задачи таилось с самого начала зерно того гибельного разложения, которое в скором времени постигло общество. Ибо безнравственная система не может поддерживаться долго благородными и нравственными силами. «Где‑нибудь и когда‑нибудь наивное воодушевление должно будет заступить место сознательной лжи и грязи сокровенных побуждений».

В интересах своих задач, которые с неутомимой настойчивостью преследовало Общество Иисуса, оно создало ту мораль, тот удобный способ освобождаться от угрызений совести, которые вошли в пословицу у всех народов на земле.

В качестве главного основоположения своей морали иезуиты выдвигали то утверждение, что грех оказывается налицо только там, где полная сознательность и предосудительность поступка находятся в полном согласии с волей; таким образом, то, что делается второпях и в аффекте или предпринимается не с грешными умыслами, не является и грехом, и не заслуживает поэтому наказания. Так они со всех сторон ограничивали понятие греха и превращали человеческую совесть в удобную арену лицемерной софистики, которая убивала все нравственные стремления, заменяя высокие нравственные идеалы низменным расчетом обыденной жизни.

Эта преступная система основана на так называемом пробабилизме — продукте учения Фомы Аквинского, оспаривающем все требования нравственной жизни и все то, что для человека имеет значение прочной и непоколебимой истины, заменяющем рядом вероятностей, среди которых и производит свой выбор лукаво мудрствующий, изворотливый рассудок. Под вероятным или приблизительно — достоверным (jbroöaözYüJ подразумевается суждение, в пользу которого говорят основания, имеющие некоторый вес, а в особенности — авторитеты. А этих последних лучше всего искать в иезуитских кругах. Кто в своих поступках следует мнению авторитета, хотя бы только одного — единственного, тот не берет ответственности на свою совесть, даже и в том случае, если он лично убежден как раз в противном и считает за более верное совсем другое мнение.

В таком возмутительном самообмане лежит начало длинной цепи тех гнусных интриг и преступных злодеяний, которым орден обязан своими успехами.

Другим основоположением иезуитской морали и казуистики является учение об истинных намерениях. Согласно этому учению, можно совершать дурные дела и все‑таки оставаться благочестивым и справедливым человеком; преступление может стать добрым делом, если только оно совершено с добрыми намерениями. Так, объясняют без стеснения иезуиты, если кому — нибудь нанесено оскорбление чести и у него нет других средств смыть этот позор, кроме смерти оскорбителя, то убийство является дозволенным, так как предполагается, что тут в основе лежит не намерение убить, а только восстановить свою честь.

Дальнейший догмат этой морали гласит, что нравственный характер поступков всецело обусловливается их целью, так что ради благих целей могут совершаться только добрые деяния, ради злых — только злые. Здесь‑то именно и объявляется дозволенным и даже рекомендуется reservatio mentalis. Всякий, кого обстоятельства принудят давать показания или ответ, обещание или клятву может, руководствуясь, однако, только какой‑нибудь благой или дозволенной целью, произвольно ограничить про себя эту клятву, обещание и т. д., давая их в более узком смысле, чем может показаться по словесным выражениям; наконец, данное им согласие иезуит может молчаливо поставить в зависимость от некоторых условий, остающихся неизвестными тому, кому это согласие дано.

С этим связано учение об амфиболии, которое оправдывает употребление двусмысленных выражений, направленное к обману ближнего и к соблюдению собственной выгоды. Вообще можно безбоязненно грешить, раз дело идет о том, чтобы уберечь себя от серьезного ущерба. В этом отношении именно самые видные моралисты ордена выставили прямо‑таки ужасающие положения.

В то время как протестантизм добровольно и охотно отказался от такого неоценимого средства для достижения могущества церкви, какое представляет из себя тайная исповедь, иезуитство, наоборот, озаботилось снова ввести в употребление этот обычай, но, по возможности, обставить его удобствами, главным образом для знатных и сильных мира сего. Тут незаменимые услуги оказывала казуистика, доведенная до высшей бесцеремонности и набрасывавшая покров любви на все разнузданные страсти и наслаждения, которым предавались тогда высшие классы. И здесь орден чрезвычайно ловко считался с изменившимися обстоятельствами времени и жизни. А так как сверх того всем духовникам вменялось в обязанность безусловное соблюдение сообщенной им на исповеди тайны, то иезуитам легко было привлечь и образованных и необразованных людей в свои исповедальни, где так «скоро и дешево» обделывалось дело отпущения грехов.

С одной стороны, теологи ордена внушали всем подпадавшим под влияние протестантского учения, что спасение их в покаянии и благочестивых делах, и с этой целью подвергали чисто рационалистическому толкованию догматы о милости, заслуге, выслуге и предопределении, с другой стороны, в прочих вопросах они развивали самое фантастическое учение, которое рассматривало рационализм в суевериях как основные свойства человеческой природы.

Самым плодотворным принципом суеверия являлся культ Девы Марии, облекавшийся в бесконечно грубую, пошлую и нравственно — отталкивающую форму. Этот культ у иезуитов преобладает над всем богослужением; они неистощимы в изобретении новых форм почитания Св. Девы, которой они приписывают всевозможные прелести.

Вместе с этим они усиленно поддерживают, развивают и распространяют почитание святых, их изображений и реликвии. В невероятном количестве они изображали и изображают самые вздорные легенды о чудесах, приготовляют талисманы и фетиши и этими средствами могущественно воздействуют на воображение темной массы. Горячо защищают они и учение об отпущении грехов, и такую же неутомимость проявляют в устройстве процессий, паломнических экспедиций и религиозных празднеств, которые обыкновенно сопровождаются в изобилии всякого рода видениями религиозного свойства и небесными откровениями.

Иезуиты неустанно повторяют и подчеркивают, что все то, что они делают, предпринимается ими исключительно к вящему прославлению Господа Бога (ad majorem Dei gloriam). Но все дело в том, что слава Божия, согласно иезуитскому воззрению, заключается в господстве Его над миром, а так как Бог, видимо, властвует только в Церкви, а Церковь сосредотачивается в папстве, то на деле выходит, что слава Божья есть слава папы, который в качестве наместника Божьего и управляет Церковью и миром.

Вот каким образом, опираясь на свое безнравственное учение, Общество Иисуса более двух столетий играло руководящую роль в истории человечества и оказывало на политическую жизнь такое огромное влияние, какое никогда не выпадало на долю какого бы то ни было из прочих человеческих учреждений.




ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. АКАДЕМИИ НАТУРФИЛОСОФОВ



Даже поверхностному исследователю бросается в глаза обнаружившийся на исходе XVI в. регресс во всех областях и формах жизни, упадок духовной энергии и деятельности, ослабление творческого духа, изобретательности и жизнерадостности, истощение всякого рода сил, одним словом, реакция, порожденная Реформацией и продержавшаяся с неослабной силой почти целое столетие

Закостенелая протестантская ортодоксия своими косными, бездушными диспутами о вере смущала прямодушную религиозность народа, старалась изгнать из церкви и школы мягкий дух Меланхтона и сооружала из догматических формул своего рода теорему для души, «которой оттуда, за мрачной паутиной теологической метафизики, уже не видать звезд небесных».

За распрями ревнителей веры было почти позабыто нравственное содержание христианства. Ультрамонтанские ревнители сеяли семя раздора и раздували пламя нетерпимости. И если где‑нибудь поднимала голову свободная мысль и делались попытки свободного исследования, к которому прививал вкус германизм, если где‑нибудь человечество, давно вышедшее из детства, делало попытки сбросить с себя гнетущие путы иерархической дисциплины, то все это подавлялось и убивалось жестокостями и насилием. Трагическая судьба, выпавшая на долю такому человеку, как Джордано Бруно, этому вдохновенному пантеисту, глубочайшему и дерзновеннейшему мыслителю Италии (ум. 1600), мученическая жизнь людей, подобных Кеплеру и Галилею, обнаружили с ужасающей очевидностью те цели, которым посвятили себя иезуитство и ультрамонтанство.

Старое обветшалое здание государства, расшатанное изнутри борьбой религиозных несогласий, было бессильно дать кров и защиту своим чадам, над которыми грозой нависла чужеземная вооруженная сила, уже бурно ломившаяся в двери, оно было бессильно восстановить мир между партиями, раздираемыми междоусобицей. Ощущение непрочности всех существующих устоев, мрачное предчувствие грядущих страшных событий возбуждали кругом глухое брожение умов.

И все‑таки, если вглядеться попристальнее, невзирая на весь упадок, эту эпоху пронизывает бодрое, здоровое стремление к возрождению, все‑таки во многих областях замечается возбужденная работа мысли и все сильнее пробуждается желание наново и новыми путями овладеть научным материалом, который дает окружающий мир и наука, словом и пером освободить научное наследие предков от оков отживших традиций. Все это только робкие попытки, первые нерешительные шаги, на которые вначале только и хватает отваги, и диковинные опыты и промахи еще смущают там и сям умы. Но так или иначе жизнь снова забродила и устремилась ввысь.

История знает одно постоянно повторяющееся явление, а именно, в критические эпохи умы искателей истины направляют работу своей мысли и чувства на религию, а чуткие сердца пытаются согреть себя и оживить мечтой, жить в Боге и дать жить духу Божьему в себе. А по глубокому замечанию Неандера, «в духе своеобразного уклада немецкого народа всегда было то, что свою силу религиозный элемент почерпал из внутренней жизни души и что люди от разлада во внешней жизни уходили в бесплодное самоуглубление, в поисках Бога в глубине своего «я».

Якоб Беме (Jakob Bohme) (1574–1624) в мучительных поисках истины пробовал установить таинственную связь между сущностью и миром вещей. В его писаниях господствует полный глубокого настроения полумрак, подобный полумраку в наших старых готических храмах, в которые дневной свет проникает лишь через искусно разрисованные окна. В его мистических идеях, проникнутых мечтательной, глубокомысленной теософией, напоминающих чистотой своего молитвенного настроения мягкого Фому Кемпийского (ум. 1471), мы встречаемся со стремлениями натурфилософов. Им-то, при всех их недостатках и погрешностях, мы и обязаны тем великим переворотом, который отделяет Новое время от мировоззрения средних веков. Вместе с идеалом воспитания в человечестве чистого стремления к научной истине они пробудили в нашем народе национальное сознание. «Ибо, по словам Гердера, какой зрелой ни оказалась в смысле политического воспитания та эпоха; как ни туманны были ее космополитические мечтания, но во всех ее вождях тем не менее жило благородное честолюбие, и они хотели показать миру, что немецкое имя в самом себе носит свою силу, крепость и величие».

На это умственное течение неизмеримой важности налагает свою позорную печать ожесточенное сопротивление церковной ортодоксии и развитие вызванной ею полемической литературы XVII‑XVIII вв. Только в самое последнее время историческое исследование прошло по затерявшимся тропам этого движения, с трудом и рвением добыло из‑под неисчислимых наносных пластов дошедших до нас сведений золотое зерно и по этому зерну установило неопровержимо, что «большинство великих реформаторов, которые прославили свое имя на поле педагогики, точных наук и изучения родного языка в XVII в., связывают глубокие умственные взаимоотношения и даже своего рода крепкая внешняя организация».

Общим достоянием всех этих ученых и в то же время связующим между ними звеном является прежде всего глубокое отвращение от схоластических тенденций в педагогике и науке, господствовавших тогда во всех высших школах, а потом и сознание необходимости вывести философию из того подопечного и рабского состояния, в которое она была поставлена под влиянием господствующего церковного учения.

«Собственные познания», «наблюдения» и «собственные способности» — вот основные требования научного мировоззрения, вот чем должна руководиться любовь к природе. Сторонники нового умственного течения с целью подчеркнуть и внешним образом, что они — коренные враги средневекового мировоззрения, присвоили себе имя платоников или неоплатоников, а своей науке — пансофии. или натурфилософии. И на самом деле именно у Платона и Плотина можно найти основные черты их учения.

Этому движению предшествовал в XV‑XVI вв. целый ряд подготовительных событий. К ним относятся прежде всего возрождение интереса к классическому миру и неожиданное распространение античной литературы, обусловленное изобретением книгопечатания. «В творениях историков, поэтов и философов древнего мира эпоха увидела образы, которые потом долго еще питали тоску человечества по чисто человеческому, и вот люди Возрождения стали стремиться к целому и полному развитию своей индивидуальности». Проникшись универсальным духом древности, ученые эти сразу вступили в открытую борьбу с варварством тогдашней научной формы. В обращении появились новые идеи: живое стремление к национальной самостоятельности, энергичные попытки государства и бюргерства освободиться из‑под господства церкви и церковных властей, все смелее выступавшее сознание прав личности и решимость вырваться из‑под гнетущего ярма церковного авторитета. Все эти элементы объединились, как в своем центре, в Реформации.

Эта эмансипация умов от иерархической опеки получила существенное облегчение и толчок со стороны естественно — исторических занятий и исследований, возродившихся вместе с изучением классического мира. Кроме того, открытие Америки и установление водного пути в Индию не только раздвинуло границы земли, не только открыло новые пути для предприимчивости и торгового духа, но еще создало фундамент для науки, с высоты которого она постепенно раскрыла пред изумленным взором человека безграничность мироздания, наперекор изображениям «в священных регистах Santa

Casa». Еще больший переворот повлекли за собой открытия Коперника (ум. 1543), Кеплера (ум. 1631) и Галилея (ум. 1642).

Схоластика отвернулась от природы и экспериментального исследования и в своем слепом усердии к вере ушла в мир сверхчувственного. До сих пор церковная догма была для робкой мысли единственно истинной, теперь знания оказались надежнее всего. Природа снова вошла в почет. «Журчание ручья и шелест леса вновь заговорили с человеком на понятном ему языке, снежные горные вершины стали таинственными живыми существами и повели беседы между собой и с человеком. Так долго подавляемое чувство природы ожило вновь с первобытной силой». И вновь созерцательный ум обратился непосредственно к природе со всем ее великолепием и благородством, ее бесконечностью и жизнерадостностью; к познанию природы направилась и философия под воздействием умов, подобным Парацельсу, Бэкону (1562–1626), Кампанелле (1568–1639), Картезию (1596–1650), Ванини (1586–1619) и Лейбницу (1646–1716).

Научное познание природы не только разрушило целый ряд традиционных заблуждений и предрассудков, оно вывело человека из его дремоты, из полутемного храма средневековой романтики на свет и свежий воздух, оно обратило его духовные интересы к внешнему миру, к действительности, оно дало пищу и остроту взгляда пробудившемуся духу критики. «Теперь только впервые стало ясно, что уму человека действительно доступно цельное, неопровержимое и вполне удовлетворяющее знание, которое обещает в будущем разъяснить все, что пока темно».

Но помимо особенного предпочтения к природе и к отношениям человека к ней у платоников и натурфилософов замечаются черты глубокой религиозности. «Те самые люди, которые высказывали полнейшее равнодушие церковному учению, сознавали себя, однако, истинными христианами и чувствовали свою связь с Богом».

В мире их мысли центральное место занимала идея о Царстве Божием, возвещенном Христом, или идея о создании «храма» как они обозначали эту идею. Над развитием этой идеи они работали с особенным рвением.

В этом именно смысле платоники ставили мудрость выше знания и науки, а чувство гуманности, дух прощения, сострадание любви, добродетели, имеющие своим источником мудрость, — выше веры, предписанной их церковью с ее окостеневшим в бездушном формализме учением. Таким образом, свою жизненную задачу они видели в том, чтобы обратить на пользу воспитания человека всю совокупность человеческого знания, «всемудрость», чтобы вести род человеческий культом всеобщего просвещения к высшей ступени развития, к той безмятежности духа, которая возвышается над всеми заботами будничной жизни.

Со стороны натурфилософов, таким образом, было вполне последовательно, что они признавали достойной труда только такую науку, которая казалась полезной для практических потребностей жизни. И само собой понятно, почему именно из их среды вышли борцы, ведшие в течение целых десятилетий упорную борьбу пером, словом и делом за сохранение и развитие народного языка и национальной литературы — борьбу, полную той отваги и пламенного воодушевления, с которыми некогда выступили передовые бойцы гуманизма на поле брани против схоластиков и обскурантов.

Замечательное и светлое явление, что эти ученые, найдя свое призвание в своей высокой задаче, обнаружили глубокое понимание того значения, которое должна была иметь прочная союзная организация и братское сотрудничество всех соратников. Все предания истории и, в не меньшей степени, вся сумма их личного опыта воочию убедили их в том истине жизни, что одними своими силами ничего не добиться в своем отечестве, что новые, великие идеи только тогда могут пробить себе дорогу сквозь косность, властвующую над тупой массой, и побороть сопротивление прочих сил, когда они воспринимаются организованными группами, которые сознательно идут к одной цели. Мы не должны смущаться тем, что они имели обыкновение облекать покровом тайны свои стремления и организацию и часто прятали их под диковинными эмблемами и наименованиями. Эти приемы вытекали, главным образом, из настоятельного требования самосохранения.




АЛХИМИЯ И АЛХИМИКИ


Никогда не одна обманчивая мечта, если не говорить о волшебстве и явлениях духов, не властвовала над человечеством так долго и упорно, как, соединенная с мистическими идеями, вера в возможность искусственным путем добыть золото и серебро. Можно сказать прямо — не поддается счету число людей, которые занимались алхимией, то есть с неостывающим усердием стремились достичь познания того, каким образом разрешить эту естественно — историческую проблему.

Древним векам было знакомо только стремление к превращению металлов и повышению их ценности. Но с IV в. по Р. X. герметика направляет свои усилия к созданию такого препарата, который мог бы обладать не только способностью превращать неблагородные металлы в благородные, но и возвращать молодость телу человека, очищать его духовно и обеспечивать ему все радости как земного существования, так и будущей вечной жизни. Это бесценное средство называлось то «камнем мудрых», то «эликсиром», то «тинктурой», то «магистерием».

Слово «герметика» происходит от имени Гермеса, мистического родоначальника искусства облагораживать металлы. Он был для алхимиков источником всякой мудрости, синонимом высшей мысли и знания, мало того, они почитали его как воплотившийся Логос. В эпоху династии Птолемеев, когда боги эллинского Пантеона переселились в Египет и отчасти смешались с тамошними божествами, греки стали искать свойств их Гермеса в одном из египетских богов — Тоте (Горе). На этой почве выросло представление о тождестве этих двух богов, и в них стали видеть одно и то же лицо. Тот был вещим писцом богов, покровителем всех искусств и наук. Его делом было изобретение письма, музыки, счета времени и т. д. Он считался автором 42 священных папирусов древней египетской библии. В 240 г. до Р. X. эти папирусы были переведены на греческий язык и получили название «герметических писаний», таким образом они оказались произведением эллинского бога. Гермес, прославленный прежде как дважды «великий», стал теперь «трижды величайшим» (Trismegistos). Впоследствии ему начали приписывать бесчисленное количество книг об искусстве создавать искусственным способом золото и серебро, так что неоплатоник Ямвлих — (ум. около 333) прославленный как «божественный чудотворец», рассказывает уже о 20 ООО книг Гермеса. Согласно алхимическому воззрению, в них были скрыты действительные или мнимые знания египетского жреца. Они давали объяснения по всем отраслям естествознания и повседневного опыта.

Известно, что египтяне с древнейших времен занимались практической химией. Факт составления ими целебных врачебных препаратов и противогнилостных веществ для бальзамирования трупов и до совершенства доведенное искусство выделки металлов дают основание заключить об очень значительных сведениях египтян в области химии.

Из Египта тысячелетние зародыши химических познаний распространились по всем странам мирового государства Рима, но, увы, лишь для того, чтобы вскоре увять в ретортах алхимии.

Слово «хеми» («хами», «хоми») впервые встречается у Плутарха (De Isid et Osiri cap 33), который обозначает им Черное Царство на берегу Нила. Этим же словом обозначали и символ темного и тайного. Так, первоначально «хеми» означало египетскую или таинственную науку, позже таинственное или «черное» искусство. В 345 г. у Фирмика Матерна употребляется термин «scientia chimiae», а в 970 г. лексикограф Свида в своем Словаре объясняет слово «хеми» как «искусственное приготовление золота и серебра». Арабы называли эту науку с прибавкой частицы «ал» — «кимиа» или по начальной букве именовали ее таинственно — наукой «К». Вследствие этого она стала общеизвестна иод названием алхимии.

Получив в свои руки завещанные стариной рецепты для сплавки металлов, немудрено было прийти к подделке металлов и искусственной выделке золота, к тому же путаница, царившая в римской монетной системе, представляла большой соблазн к этому. В 296 г. эдиктом императора Диоклетиана было повелено сжечь пресловутые книги, приписываемые легендарному Гермесу. По — видимому, подделка золота достигла к этому времени небывалых размеров. Множество сочинений алхимического содержания стало жертвой запретительного эдикта императора, но вскоре появились новые, а в последующие столетия они становились все многочисленнее, причем сохраняли все особенности этого рода литературы, то есть разные таинственные намеки, загадочные и невыполнимые предписания.

Вера в алхимию, развитая и сохраненная арабами, этими талантливыми преемниками духовной жизни греческого мира, достигла, благодаря им, Испании, а отсюда прошла каким‑то триумфальным шествием по всем христианским странам Европы. В XIII в. все авторитеты в области естествознания высказались в пользу алхимии, оказали в этом смысле огромное влияние на ее развитие и сохранили веру в нее и на последующие времена. В начале XIV в. изготовление золота приняло такие размеры, что папа Иоанн XXII выступил в 1317 г. против приверженцев этого искусства с буллой, грозившей им тяжелыми карами. Однако это не оказало никакого действия. Алхимическая дурь уже неискоренимо засела в человеческих головах.

В 1423 г. английский король Генрих VI в целом ряде указов, обращенных ко всем представителям духовенства и ученого мира, убедительно призывал к отысканию камня мудрых. Германские императоры Рудольф II (1576–1612), Фердинанд III (1637–1705), Леопольд I (1658–1705) охотно выслушивали от странствующих алхимиков указания по вопросу о превращении неблагородных металлов в благородные, осыпали их всякого рода милостями, но требовали более точных сведений о камне мудрых, чем могли дать вопрошаемые, которых за это и подвергали жестоким казням. Немецкие князья следовали высокому примеру императоров. У курфюрста Бранденбургского Иоакима II работало множество алхимиков. У сына его и преемника Иоанна Георга состоял на службе знаменитый химик Леонгард Турнейссер (род. 1530 г. в Базеле). Сначала он был золотых дел мастером и фельдшером, потом стал солдатом, работал в различных горных и плавильных мастерских Германии, был механиком в Нюрнберге, золотых дел мастером в Страсбурге и Констанце. В 1560 г., по поручению эрцгерцога Фердинанда, он объехал Шотландию и Оркнейские острова, Испанию Португалию и Восток, Венгрию и Чехию и собрал сведения по медицине и архитектуре. По возвращении он поселился во Франкфурте — на — Одере и там стал издавать книги по медицине. Тут он познакомился с курфюрстом Иоанном Георгом и сделался его лейб — медиком (1571). Его слава быстро распространилась по всем странам. Не раз утверждали, но никогда не было доказано, что он морочил своего патрона своими алхимическими бреднями. Великий курфюрст Фридрих Вильгельм тоже верил в герметическое искусство и если и не держал собственных алхимиков, однако вечно вел с бродячими мастерами этого дела переговоры о приобретении рецептов для добывания золота. Он обратил свое внимание на саксонского алхимика Иоанна Кункеля, человека почтенного, который и поступил к нему на службу в роли «тайного камердинера». Правда, он не занимался выделкой золота, но зато с большим успехом трудился над фабрикацией стекла. Он добывал опаловое, рубиновое и другие сорта стекла и выделывал из него драгоценные сосуды. После смерти его важного покровителя он поступил на службу к шведскому королю Карлу XI, который возвел его в 1691 г. в дворянское достоинство. Умер он в 1703 г. Можно было бы привести еще бесконечное множество примеров, как князья и государи, духовные и светские, в то бедное деньгами время, бесплодно приносили целые богатства в жертву обманчивой мечте.

В XV в. мы встречаем весьма сведущего химика и настоящего исследователя в области химических наук, но в то же время суеверного мечтателя Василия Валентина. О личности его нет никаких сведений. Он известен только как автор многочисленных алхимических сочинений. Вероятно, под этим громким именем скрывался монах из монастыря Св. Петра в Эрфурте. В эту эпоху именно монастыри были, главным образом, центром химических изысканий.

Под влиянием гениального Парацельса, который задачу алхимии видел уже не в одной только искусственной выделке благородных металлов, но и в составлении целебных химических препаратов, — герметическое искусство получило толчок к развитию новой стороны.

Полное его имя было Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст из Гогенгейма (1493–1541). Это был человек, богато одаренный, бескорыстный, простой и набожный, он учился во французских и немецких университетах, объехал значительную часть Европы, Египет и Восток. По возвращении Парацельс стал преподавателем в Базельском университете. Его блестящее дарование и необыкновенные успехи в качестве врача приобрели ему множество учеников и последователей. Но его свободный образ жизни, а главное, черная зависть конкурентов, врачей старой школы, привели его вскоре к непримиримой вражде с городским советом. В 1524 г. снова началась для него бродячая жизнь, и он переходил, не зная покоя, с места на место. Он умер нищим в Зальцбурге, около 1541 г. В многочисленных трудах Парацельса отражается бурная жизнь и беспокойная личность этого человека. Рядом с превосходными научными наблюдениями тут имеются самые рискованные суждения из области алхимии и астрологии. Притом же его сочинения часто написаны туманным запутанным и причудливым языком. Впрочем, трудно определить, насколько это нужно отнести на счет невежественности и злонамеренности переписчиков, тем более что большая часть его сочинений была записана под диктовку и расходилась только в рукописном виде.

В первые десятилетия XVII в. вера в возможность искусственного добывания золота и серебра победила все сомнения. И даже врач Иоанн Батист ван Гельмонт (ум. 1694), которому принадлежит почетное место в истории медицины, совершенно серьезно высказывал свое убеждение в том, что Парацельс действительно обладал камнем мудрецов (lapidus chysopoei verus compos).

Несмотря на то что жизнь большинства алхимиков представляла собой длинную цепь горьких разочарований, несмотря на то что почти всем ее адептам вместо ожидаемых богатств выпадала на долю лишь нужда и нищета, как единственная награда за их труды, однако такой печальный опыт не в силах был уменьшить число приверженцев этого искусства или же совсем удержать этих умственно ослепленных людей от дальнейших безумных начинаний. Напротив того! Так как единичными усилиями не удалось достигнуть вожделенной цели, то приверженцы алхимии пришли к старой, многократно испытанной в важных событиях жизни, идеи немецкого мещанства, соединиться в корпорацию, чтобы общими силами добиться обладания камнем мудрости. И вот в XVII в. повсюду стали возникать алхимические общества, которые обменивались между собой своими опытами и советами, трудились, не зная отдыха, над практическими опытами и пробами, но вместе с тем опьяняли себя и теософическими парами теоретической мистики.

Кое — какие, правда скудные, сведения имеются о так называемых Союзах Алхимиков в Ростоке и Нюрнберге. Однако, по всем признакам, такие же общества существовали, помимо Вены и Праги, еще в Браунштейге, Гельмштадте, Люненбурге, Гамбурге, Бремене, Эрфурте Данциге, Мантуе, Венеции, Амстердаме и Гааге. В 1676 г. Иоанн Вульферт, друг Лейбница, впоследствии член Берлинской академии, объехал Германию и посетил все эти общества. Кроме того, Orvill Occulta Philosophia сообщает о них немало сведений, по — видимому вполне достоверных.

Основателем Ростокского общества был Иоахим Юнгий (1587–1657). Он был в одно и то же время и выдающимся естествоиспытателем, и математиком, и врачом, так что не без оснований получил имя немецкого Бэкона, и состоял в дружеских отношениях с Лейбницем, Амосом Коменским и другими выдающимися современниками. Он учился в Падуе, был принят в тамошнюю Академию, а потом несколько лет, начиная с 1619 г., жил в Ростоке. Здесь тогда проживало несколько единомышленников и друзей Андреэ, как Стефан Штейн и Анжело Сала, изгнанный из Италии за свои вероучения, а впоследствии состоящий членом Общества Пальмы, и где сам Юнгий, как это явствует из его переписки, завязал дружеские отношения с художниками и писателями. Общество в глубокой тайне держало список своих членов и свои обряды, а задачей своей ставило «изыскание истины из разума и опыта» или же «освобождение всех искусств и наук от софистики».

Официально общество определяло свою задачу как поощрение науки о воспитании. Членам общества, среди которых было особенно много представителей Ганзейских городов, не возбранялось и вне всякого круга распространять сведения о его трудах, если только они не относились к числу внесенных в «список подлежащих умолчанию». В 1664 г. в Нюрнберге возникло общество, окружившее себя глубокой тайной, которое среди людей, далеко от него стоявших, слыло под именем общества Алхимиков и Розенкрейцеров. В число его членов входили ученые, духовные, художники и простые ремесленники. Среди них встречаются имена Даниеля Вульфа и Юстуса Якоба Лейбница, приходившегося дядей философу Лейбницу. Первый был священником в церкви Св. Зебальда в Нюрнберге, второй — Св. Якова там же. Далее упоминаются Иоанн Георг Фалькаммер, член Ордена Цветов и Падуанской академии, и другие патриции города Нюрнберга, купцы, резчики печатей и т. п. Местом собраний общества служил монетный двор города, откуда и получило свое начало их насмешливое прозвище Алхимики. В 1667 г. Готфрид Вильгельм Лейбниц, которому тогда был 21 год, вступил в члены общества и вскоре стал его секретарем. В этой роли на его обязанности лежало делать выдержки из натурфилософских писателей, составлять списки предпринимаемых обществом работ и вести переписку. Эти работы еще и впоследствии послужили для него толчком к размышлениям о значении алхимических загадок. Между Нюрнбергским обществом и кружками Верхней Италии, Германии, Англии и Нидерландов существовал оживленный обмен мыслями.

Историко — каббалистический элемент был искони неразрывным спутником и вернейшим другом герметического искусства. Так, например, в связи с камнем мудрости ставилось «триединство». Христианское вероучение, в особенности догмат о воскресении мертвых в день Страшного Суда, как об этом упоминает и Лютер, объяснялись химическими процессами, смерть и воскресение сравнивалось с плавлением и облагораживанием металлов.

Положительно, складывается такое впечатление, что эти алхимические союзы, которые на самом деле представляли собой настоящие академии математиков и естествоведов, пользовались всей своей апокалиптической высокопарной болтовней, всеми своими таинственными образами в речи для того, чтобы замаскировать свои религиозные и научные убеждения и натурфилософские сведения, находившиеся в прямом противоречии с господствующим учением церкви.

Так или иначе эти академии окутаны еще густым мраком. И до сих пор исследователям весьма мало удалось рассеять его. Но теперь уже, по крайней мере, выяснено, что в их среде, главным образом, господствовало философское направление и что в составе академии легко подметить деление на три класса или степени.

В первом состояли философские алхимики, для которых химия являлась лишь формой философского содержания. За ними следовали алхимики, посвящавшие себя теоретическим и практическим занятиям. Первые создавали свои теории о структуре и свойствах металлов и о возможности их превращения и облагораживания, мало заботясь при этом о том, «доказуемы ли их гипотезы экспериментальным путем». Вторые доверчиво принимали в той или иной степени учения теоретиков за неопровержимую истину и в жестоком самообмане трудились над практическим их осуществлением в своих горшках и ретортах, а свою мудрость, добытую путем опыта и разочарований, запечатлели на бумаге на пользу и поучению прочим.

За практическими алхимиками по пятам следовала шарлатанская порода алхимических авантюристов, широко пустившая ростки во все стороны. Это были попросту ловкие фокусники, которые демонстрировали искусство превращения металлов в золото. При помощи двойного дна в горшке, посредством полой палочки для мешания, они незаметно подбрасывали в расплавленную свинцовую массу золото и потом демонстрировали его как продукт превращения. При этих изумительных экспериментах особенно практиковался порошок, который образовывался, когда золото растворяли в сернистом натре. «При плавке этого порошка на огне или растворении в воде ничего не стоило посредством серебра извлечь из раствора золото, таким образом якобы добиться превращения серебра в золото». Одним из самых прославленных алхимиков был крестьянский сын дон Доминико Мануэль Каэтано, известный еще под именем Конте‑де — Руджеро. По профессии золотых дел мастер, он проделывал великолепные алхимические кунстштюки на службе у курфюрста Макса II Эмануила Баварского, императора Леопольда I, курфюрста Иоганна Вильгельма Пфальцского и короля прусского Фридриха I. В Берлине, наконец, этот шарлатан нашел свой жребий — он окончил свою жизнь на позолоченной виселице в августе 1709 г.

Философия учителей алхимической мудрости обнаруживает такую глубину познаний, такую широту кругозора, такую неожиданную полноту религиозного чувства, что невольно останавливаешься перед нею в изумлении. Эта философия между прочим не придает «особенного веса искупительной смерти Христа и учению о том, что после этого все люди достигнут вечной жизни только силой веры в эту искупительную смерть; она учит, что тот же божественный дух, который был в теле Христа, заложен и во всяком человеке, как зерно вечной жизни, так что учение церкви о воскресении духа должно быть понимаемо не в материальном, а духовном смысле, то есть в смысле духовного возрождения». Согласно воззрениям алхимических философов, «и без познания Христа и Евангелия блаженство доступно всем (даже евреям и туркам), которые живут по правде и в любви чистой духовной жизнью, если они сумеют из закономерности природы вывести законы для собственной своей внутренней жизни, если они, благоговея перед красотой и мудростью мироздания, преисполнятся сами в своей душе мудростью и добродетельностью, ибо человек и мир управляются одними и теми же законами развития и разрушения».

Можно суверенностью предсказать, что дальнейшее углубление в сочинения философских алхимиков приведет к еще более поразительным открытиям в области их учения, а в особенности по вопросу о «создании мира и процессе превращения природы, так же, как и о духовном совершенствовании и возвышении личности человека и его приближении к Богу». Изучение этих книг затрудняется множеством загадочных алхимических рисунков и изображений, которыми символизируются их спекулятивные идеи, и туманным изложением, которое было понятно только посвященным. Все авторы оправдывают подобное изложение его неизбежностью. Они ссылаются при этом на пример Христа, который тоже возвестил свое учение в форме уподоблений и аллегорий. Лишь немногие избранные понимали этот язык, народу же он был недоступен.

Адептам не разрешалось открыто говорить о тайных учениях, даже если они сами проникли и постигли их смысл, ибо считалось несомненным, что разглашение тайны о приготовлении философского камня влечет за собою мгновенную смерть. Самыми страшными пытками невозможно было вынудить признание у убежденных алхимиков.

Страсть к таинственности, в конце концов, зашла так далеко, что даже общеизвестные химические процессы трактовались на непонятном языке. Так, например, печь, в которой производились опыты накаливания для производства философского камня, называлась философским яйцом, и удивительное алхимическое наставление: «Ты должен трижды прогнать красного медведя через серого волка» — только всего и обозначало, что указание об очищении золота с помощью сурьмы.

Много веков алхимия обольщала род человеческий. Но чем решительнее отдалялась наука химии от своей материи, тем больше возрастало число тех, которые именно в середине XVIII в. выступали против старой премудрости. Печальная истина, что алхимические занятия большей частью приводили к обнищанию, к порокам и преступлению, двинула против алхимии целую армию филантропов. И вот просвещение горячо взялось за высмеивание веры в герметическое искусство, которую она низводила на одну доску с суеверными представлениями о привидениях.

При таких обстоятельствах число последователей этого учения стало уменьшаться, и редко уже было слышно о человеке, который бы серьезно предавался алхимическим занятиям. Тем большее изумление вызвало воззвание одного алхимического общества, опубликованное в октябре 1796 г. в издававшемся в Готе «Имперском Указателе» (Rrichs‑Anzeiger). Опираясь на «весь материал истинных герметических знаний», воззвание выставляло на всеобщее обсуждение «9 основных положений высшей химии», доказывавших возможность облагораживания металлов. С ответами и запросами предлагалось обращаться к таинственному обществу через посредство того же Rrichs‑Anzeiger’а.

Сенсационное воззвание сейчас же привлекло внимание всех тайных и явных учеников алхимии, и письма стали поступать без числа. Рядом с евангелическими и католическими священниками, рядом с офицерами, лейб — медиками, тайными финанс — советниками и канцлерами маленьких немецких государств, здесь выступили профессора, учителя, органисты, купцы, приказчики, аптекарские помощники и простые ремесленники — сплошь да рядом только с тем, чтобы поиздеваться над обществом, но в огромном числе случаев и для того, чтобы познакомиться с ними. Quid поп mortalia pectora cogis auri, sacra fames!\\ вот наивные и никого не удовлетворяющие ответы алхимиков стали заполнять столбцы газет.

Один из них заключал в себе комичное положение: «Вы, химики, если вы не уподобитесь детям, вы не обретете философского камня».

Эта забава продолжалась а течение нескольких месяцев, но в ноябре 1797 г. статья «Человек на луне», а также обличение аптекаря Виглеба, помещенное в Rrichs‑Anzeiger 'е, по адресу «Боящегося света Общества, которое голосом сирены накликает на немецкую публику чумную заразу золотостряпни», — сильно подорвали престиж общества. Основатели его пытались вдохнуть новую жизнь в гибнувшее предприятие путем издания «Герметического журнала для успокоения сомневающихся и ищущих» (первый и последний номер его вышел в 1797 г.), путем раздачи звания почетного члена и т. п. мероприятиями. Но их усилия были напрасны. И как только для них закрылись страницы «Rrichs-Anzeiger’a», публичной деятельности союза пришел конец. С этого момента замечается только довольно вялая переписка между людьми, узнавшими друг друга через посредство общества. Последнее письмо из Эльбинга получено 18 апреля 1819 г. и сообщает о прекращении деятельности общества.

Учредителями и долгое время единственными членами знаменитого Союза были Карл Арнольд Кортум в Бахуме, известный автор поэмы «DieJobsiade», плодовитый алхимический писатель, обольщавший себя надеждой, что он нашел materia prima (первичную материю) в каменном угле, и честолюбивый теолог Бэренс из Шверта в Марке.

И тот и другой были твердо уверены, что избранный ими путь опубликования во всеобщее сведение материалов и результатов алхимических работ должен привести к открытию философского камня. Они пренебрегали теми выгодами, которые сулило им лично удивительное предприятие.

Этот факт доказывает, что еще в начале XIX в. жила вера в алхимию, хотя, правда, она не выходила из довольно узких пределов. Но и последние приверженцы ее не в силах были уже остановить окончательное падение этой суетной мудрости, из‑под ног которой окончательно ускользнула почва, благодаря прогрессу химии и развитию естествознания. Вера в сомнительное искусство алхимиков испарялась все больше и больше вместе с верой в чудодейственную силу волшебных жезлов, оборотней, в заклинание и изгнание нечистого духа. Правда, окончательно эта вера не погасла и теперь, как это явствует из многочисленных примеров, приводимых Коппом. Но уже навеки миновало то время, когда какой‑нибудь Лихтвер в своем рассказе о «необыкновенных людях, которые живут по ту сторону Гуронов, на 1100 миль за ними», мог совершенно серьезно поставить вопрос: «Там они, может быть, ищут философский камень?»




БРАТСТВО РОЗЕНКРЕЙЦЕРОВ


Основание алхимических обществ сильно укрепило веру в разрешимость алхимической задачи и, благодаря этому, в первой четверти XVII в. распространилась вера в существование некоего союза, члены которого, наряду с прочими тайнами, обладали тайной искусственного добывания благородных металлов и который открывал для всех ищущих соблазнительные перспективы приобщения к знанию.

Подтверждение того, что такое общество действительно существует, видели в нескольких анонимных сочинениях, появившихся в 1614–1616 гг. В них подробно трактовалось о неком обществе, которое поставило себе задачей реформу всего мира и облагораживание человеческого рода. Основателем его был немец, Христиан Розенкрейц, который родился в 1378 г. и в юные годы был отправлен с одним бывалым монахом в Святые Места. Три года он пробыл в Дамаске, Иерусалиме и у белых арабов в Дамкаре, а потом отправился в Египет и Фец, чтобы познакомиться с тамошними мудрецами. После этого прошло два долгих года и Отец Р. К. вернулся через Испанию в Германию. Здесь он заключил союз с тремя единомыслящими с ним братьями — монахами, для того чтобы осуществить задуманную им мировую реформу. Так возникло Братство Р. К., то есть розенкрейцеров. После того как в союз было принято еще четыре участника, все его члены рассеялись по земному шару и стали повсюду распространять свои идеи; но ежегодно они возвращались на родину, собирались в училище Розенкрейца и давали отчет о своей деятельности.

Маститый старец умер в возрасте 106 лет. Место, где он был похоронен, осталось неизвестным для братьев. Они действовали в духе учредителя еще 120 лет. Впоследствии могила Розенкрейца была случайно открыта в подвале союза. Здесь, вместе с массой мелких мистических предметов, найдены были рукописи с изложением тайн и откровений ордена, главным образом, о представшем светопреставлении.

Главнейшая задача союза, который просуществовал, должно быть, до начала XVII в., состояла в уменьшении земных бедствий путем приведения человечества к истинной философии, которую познал Адам после своего падения и которой следовали Моисей и Соломон. Вместе с тем союз обещал дать своим членам обладание высшим знанием и руководство к тому, как предохранить себя путем нравственно чистой жизни от болезней и недугов. То, что до сих пор было известно и сообщалось только в тесном кругу братства, теперь должно было стать доступным для всего света. Поэтому и предлагалось ознакомиться с задачами союза, которые были опубликованы. Всякий, кто выражал готовность честно действовать в его духе и сообщал свое имя, получал немедленно дальнейшие разъяснения. При этом для возбуждения людского любопытства немного приподнималась завеса над таинственным миром ордена. Так, между прочим, осуждалось «проклятое дыхание золота», но тут же подчеркивалось с похвалой, что это занятие было лишь parergon (побочным занятием) для братьев и что они «знали еще тысячи подобных штучек и даже еще получше, чем эта».

Хотя эти писания давали очень скудные сведения о задачах Братства розенкрейцеров и таинственных средствах к их осуществлению, но в то весьма падкое на такие вещи время они возбудили громадное любопытство. С большим остроумием, но всего чаще с необычайной громогласностыо пустого напыщенного словоизвержения трактовались всевозможные вопросы, например, о деятельности союза и надеждах, сопряженных с вступлением в него. О том же, существует ли союз в действительности, насколько точные сведения о нем распространяют эти сочинения и кто неизвестный автор последних — такие и подобные им естественные вопросы, как это ни изумительно, вовсе не ставились. Очевидно, в головах царил такой невероятный хаос, что о проверке легендарных сообщений никто и не думал. Поэтому голоса, которые подвергали сомнению самое существование союза и отваживались высказывать взгляд, что данный союз просто — напросто занимается распространением ложных учений по медицине и теологии, — эти голоса пропадали, и их, по — видимому, никто не слушал.

К числу тех, кто всю эту историю объявляли гнусным обманом, принадлежал и сам автор таинственных книг. Хотя и гораздо позже, но зато с большей убедительностью было выяснено, что автором этим является вюртембергский теолог Иоанн Валентин Андреэ.

Андреэ (1586–1654) был человек разносторонне образованный, много видевший на своем веку, проницательный, высоко стоявший над своей мелкобуржуазной средой и свободный от того самодовольства, которым было проникнуто ортодоксальное лютеранство того времени. Он выступал против догматических распрей своей эпохи, в целом ряде сочинений проповедовал деятельное христианство, основанное на братской любви и взаимопомощи, и создал план основания религиозного братства, которое должно было соединенными усилиями стремиться к осуществлению своего идеала.

В качестве внешнего отличительного знака членам братства присваивалась эмблема — роза с крестом внутри. Сопоставление всех данных, выясненных исследованиями об Андреэ и его отношении к древним розенкрейцерам, приводит к убеждению, что окончательно еще не может быть решен вопрос о том, действительно ли существовал этот союз.

Что касается общей тенденции сочинений, то в науке преобладает тот, солидно обоснованный, взгляд, что Андреэ имел в виду предать в них осмеянию страсть своей эпохи ко всему чудесному — тайны теософическоалхимической стряпни и легковерность современников. Как бы то ни было, но, во всяком случае, самое существование союза не подвергалось сомнению ни в первое время после появления этих сочинений, ни впоследствии. Нашлось множество охотников вступить в таинственное общество. Но ни один не получил ответа. И вот явились обманщики, которые, воспользовавшись таким положением вещей, стали выдавать себя за розенкрейцеров и поддерживали веру в существование их союза.

В большинстве случаев на первый план в этих двусмысленных проделках выступала алхимия. Она являлась одной из тех тайн и привилегий союза, которые приобретались новичками немедленно по их вступлении и завершались познанием философского камня.

И, в самом деле, эта радостная весть привлекла массу охотников, и мнимые представители общества немедленно признали их годными к принятию на низшие его степени.

Таким образом создалась возможность образовать во многих местах группы из лиц, веривших в свою принадлежность к легендарному обществу. Какой‑нибудь субъект, выступающий в роли представителя «Союзного Управления, мог вступить в отношения с другим, игравшим такую же роль в другом месте. Легитимировалось такое звание, однако, только мнимыми членами союза, принадлежавшими еще к низшим степеням, но ни в каком случае не Высшим Управлением, ибо такого и не существовало. Каждый из таких фиктивных представителей местной группы розенкрейцеров мог поставить себя в такое отношение к другому подобному представителю, как будто бы он стоял ближе, чем тот, к Верховному Управлению союза, занимал в союзе высшее положение и потому был глубже посвящен в его тайны. Кто именно из братьев союза брал верх над другими, зависело отличной самоуверенности и смелости в обхождении, а также и от того, кто кого лучше сумел обморочить».

Члены низших ступеней были связаны обетом строжайшего молчания. Само собой разумеется, что, кроме своего старшего, они знали только тех, кто принадлежал к союзу в их местности. Что же касается их фиктивных эмблем (даже и те, которые носились открыто, были точно описаны), то эти сведения приходится принимать с опаской, если только не согласиться с тем предположением, что эти знаки введены в употребление на тайных собраниях Божьими Братьями или же тайными Академиями и Обществами Натурфилософов, а позорную кличку «розенкрейцеры» присвоила этим корпорациям невежественная масса.

Келлер Л. (Die Refirmation und die aUere Reformparteien) указывает на то замечательное обстоятельство, что «отдельные сочинения, появившиеся в XVII в. под именем Розенкрейца, представляют собой не что иное, как воспроизведение таких произведений, которые создавались в XVI в. в староевангелических общинах, известных под именем Крестителей. Поэтому можно было бы указать известную связь между так называемыми розенкрейцерами XVII в. и «потомками тех древних немецких братьев, которые образовались на почве немецких обществ каменщиков и, благодаря вступлению любителей ремесла, развились в некоторых случаях в Общество гуманистов».

В другом месте высказывается еще следующее (М. H. der Com. — Ges. 1899. S. 127 f. 1902 S.145 ff.): «Общество, которое само себе приписывало имя розенкрейцеров, никогда не существовало, а были только такие розенкрейцеры, которые (по словам некоего Роберта Фладда (Summum Вопит), называли себя не розенкрейцерами, а Божьими Друзьями и Братьями»…

«Впрочем, существовали общества, академии и школы натурфилософов, среди которых, помимо всех прочих символов, были в употреблении роза и крест. Андреэ мечтал преобразовать и объединить эти общества под новым именем и хотел испытать его применимость для своих заветных целей, для чего и отдал его на всеобщее обсуждение. После нескольких лет страстной литературной борьбы выяснилось, что это название не годится: противникам удалось придать ему характер секты со скверным направлением и окончательно его дискредитировать».




ОБЩЕСТВА И КОЛЛЕГИИ «ЧЕШСКИХ БРАТЬЕВ»


В настоящее время считается установленным наукой, что в Чехии уже издавна существовали общины вальденсов, которые стояли в некоторой связи с гуситской реформацией и революцией. Впрочем, чешские вальденсы еще не порывали окончательно с господствующей церковью, хотя и обладали прочной организацией и особыми формами культа. Полное отделение произошло только в конце XV в.

Вместе с этим старые общины подверглись коренному преобразованию. Под именем Чешских Братьев, или анабаптистов, также пикардов, как их в насмешку прозвали их противники, они сыграли выдающуюся роль в истории церкви.

В 1500 г. эти «тихие в стране», поставившие целью достижение «идеала христианской общины» в виде простейшего образа жизни, насчитывали до 200 ООО последователей. Руководимые «сеньорами и епископами», они владели множеством школ, которые пользовались особым уважением, имели в своем распоряжении собственные типографии и создали огромную литературу, свидетельствующую об удивительном подъеме духовного воодушевления.

Помимо этого, лучшим средством для распространения «света и правды во всем мире» для них служил целый ряд свободных союзов, которые «были связаны с Братским союзом только духовной связью некоторых общих воззрений». Такие организации назывались обществами. Их члены называли себя христианами и оставались прихожанами своих церквей.

Из страха перед жестокими законами о еретиках — идея веротерпимости была в то время понятием неизвестным — общества эти, подобно общинам первых христиан, должны были прибегать к тайне: большей частью они составляли замкнутые союзы в рамках корпораций, получивших государственное признание или просто терпимых, вроде, например, литературных обществ, правительственных лабораторий, типографских мастерских, ремесленных цехов и строительных корпораций. Таким путем они получали возможность под невинными формами беспрепятственно совершать запрещенные обряды своего культа и даже преследовать свои побочные цели.

Члены этих тайных обществ (Sozietäten) разделялись на: socii (auditores), fratres и perfecti. Огромное большинство таких союзов состояло из членов первой степени, которые, без сомнения, оставались в полном неведении относительно того, что они принадлежали к «еретическому» обществу. При благоприятных обстоятельствах из socii образовывался кружок «братьев» или «академия». Принадлежность к академии связана была с более высокой степенью посвященности. Но все здание Храма в целом, для которого работало общество, доступно было взгляду только perfecti или избранных братьев.

В течение XVI в. многие из внецерковных религиозных обществ отвоевали себе право публичного выполнения своего культа, и тогда и «общества» или «литературные товарищества», до сих пор скрывавшиеся, выступили открыто на свет Божий. К ним сейчас же примкнули люди всех состояний, профессий и исповеданий из моравского и чешского населения, с целью совместных занятий пением, музыкой, поэзией и литературой, но вместе с тем и ради возвеличения славы Божией и насаждения добродетели и добрых нравов, являя современникам светлый и назидательный пример любви и согласия. Члены назывались poetae и musici. Временным главой таких Sozietas musica или Societas poetica являлся сеньор. Ему присваивался титул «достопочтенного». Некоторые общества владели собственными домами, в которых, в большинстве случаев, имелись библиотека и помещение для собраний. В случае нужды и болезни члены общества пользовались взаимной поддержкой.

Помимо искусств, в этих «обществах» (Sozietäten) некоторые отделения занимались, подобно итальянским академиям, математикой и естественными науками, но главным образом разработкой национального языка и развитием народной литературы. Одним из коренных принципов «обществ» являлось положение, что все люди безо всякого принуждения в области веры должны приобщиться к познанию христианских истин, как они сами их понимают, и интересоваться всем достойным изучения! Эта мировая идея, идея терпимости, для того времени представляется явлением исключительным и обеспечивает этим «обществам» неувядаемую славу в культурной истории человечества.

Императорским манифестом (1609) Чешским Братьям были предоставлены чрезвычайные привилегии, после чего и «общества» достигли небывалого расцвета. Пользуясь всевозможными льготами и покровительством друзей и приверженцев, располагавших большими денежными средствами, они стали проявлять необычайно живую деятельность. Но расцвет этот длился недолго. Роковая битва у Белой Горы (1620) низвергла их в прах. Католическая реакция принудительным путем преобразовала «общества» в «церковные братства». Во главе их, на место сеньоров, встало римское духовенство. Но «преследование, которому подверглись Общины Братьев, только разносило во все стороны искры загашаемого огня, и свет, зажженный Братьями, разгорался сильнее, чем это было возможно в Чехии». Величайшая заслуга распространения принципов своего общества среди народов Западной Европы принадлежит Яну Амосу Коменскому (1595–1670), последнему епископу Чешских Братьев, общепризнанному основателю новейшей педагогики, но не получившему еще должного признания в качестве апостола всеобщего мира.

Достоверно известно, что и замкнутая корпорация мейстерзингеров в жизни именовала себя Обществом (Sozietät), а в близких кругах — Братством, в качестве союза людей, связанных общностью религиозного миросозерцания и главной своей задачей поставивших не определенную профессиональную деятельность, а «служение высшим человеческим интересам. Они стояли на твердой почве самостоятельных религиозных убеждений». Соображения разумной предосторожности вызвали у них строгие предписания, запрещавшие изложение своего устава, основных принципов и обычаев. Безусловное сохранение тайны составляло одно из самых священных обязательств, которое принимал на себя каждый из «братьев». Кое — какие сведения о порядках и обычаях «школы» были сообщены лишь в середине XVII в. основателем Ордена цветов из Пегница (Pegniz), Филиппом Гарсдорфером (ум. 1658). По этим сведениям, у них существовали «степени и разряды» — «ученика», «певца» и «фрай», или «мейстерзингера». Сопровождавшееся принесением торжественной присяги принятие новичка в «цех» и возведение его в различные степени производилось в торжественной, обставленной церемониями форме, с ношением «эмблем» и «регалий» (Gehänge und-Kleinode). Помимо этих трех степеней, у них существовала еще группа «отметчиков» (Merker). Их было двенадцать. Они являлись «хранителями тайны, учения и нравов». Это была тайная коллегия, деятельность которой хранилась в строжайшем секрете. В XVII в. вместе с падением гражданской свободы и упадком благосостояния городского населения, потеряли свое духовное значение и певческие школы. По мнению Келлера, «школы» мейстерзингеров имели некоторые точки соприкосновения (например, в их преданиях) с более древним обществом рыцарских миннезингеров, последние представители которого окончательно исчезли в строительных братствах.




НЕМЕЦКАЯ ПАЛЬМА (DER TEUTSCHE PALMBAUM)


В то самое время, когда чешские литературные общества стали исчезать с лица земли, в немецких государствах впервые появляются «поэты» и их «общества словесности», которые — не подлежит сомнению — находились во внутреннем и внешнем родстве с учением и организацией Чешских Братьев.

На первом месте среди немецких обществ словесности стоит «Академия (Sozietät) Пальмы», как по своим учреждениям и остальным принципам, так и по числу и общественному положению своих членов.

И в Италии было множество религиозных обществ такого же или приблизительно такого же происхождения, как и немецкие, и чешские Союзы Братьев, которые официально выступили под видом литературных кружков. Но в противоположность первым, итальянские общества искали опоры не в ремесленных цехах и гильдиях городов, а в ученых и художественных сферах, и это обеспечивало им содействие и участие лучших кругов итальянского общества.

Их тоже нужно причислить к тайным обществам, поскольку они скрывали от посторонних всю свою символику, имена членов, свою организацию, цели и задачи, придавая им официально невинный и национальный характер.

Множество немецких ученых, приезжавших в Италию с научными целями, издавна находили доступ в эти академии. В их впечатлительных душах зарождалось желание ввести и на своей родине учреждения и принципы итальянских обществ, значение которых они сами уже познали, привить и своим единомышленникам — друзьям те же разносторонние стремления, возбудить в них то же брожение, каким они сами были обязаны академиям.

Так, в 1600 г. были принят в Akademia della crusea во Флоренции князь Людвиг Ангальт — Котенский (1579–1650) и, согласно тамошнему уставу, стал носить корпоративное прозвище «Ассехо» («Пламенный»), значок и девиз. Натура счастливая и поэтическая, не особенно талантливый, но хорошо образованный, Людвиг вместе с герцогом Веймарским Иоганном — Эрнестом и другими друзьями, проникшись сознанием чрезвычайного значения подобных обществ, основал в 1617 г. Немецкую академию по образцу Флорентийской. Сделано это было безо всякого шума, чтобы, как говорилось впоследствии, не возбудить зависти в других братствах. Тайна соблюдалась настолько строго, что только тридцать лет спустя появились первые неясные слухи об уставе, символике и членах нового общества.

Чтобы отклонить всякие подозрения со стороны светской и духовной власти, не было принято даже непопулярное в то время название «Академия». Общество (Sodalitat, Sozietät) предпочитало именовать себя «Плодоносным», так как каждый из его членов «старался повсюду о выращивании плодов». Символом своим общество избрало «Индийскую пальму» (кокосовую), которая (единственный пример в растительном мире) «дает все, что нужно человеку», а девизом своим — изречение: «Все на пользу». В источниках того времени союз называется «Немецким Обществом» (Sozietät). Когда же впоследствии многим стало известно, что символом общества является пальма, оно получило название Орден Пальмы.

Под этим названием представляли себе общество, которое главной своей задачей поставило очищение и развитие немецкого языка. Между тем из его восьми Sodal’oB или «коллег», князей и дворян, которые известны в качестве его учредителей, нет ни одного, который подвизался бы в качестве писателя или имел какое‑либо отношение к немецкому языковедению и литературе. Точно так же и в последующие годы, при приеме новых членов, мало сообразовались с тем, насколько они себя зарекомендовали большим или меньшим рвением к «языку немецких богатырей» (Teutsche Heldensprache), а решали прежде всего вопрос, насколько согласуются с их задачами их мысли и стремления. При этом допускались только те кандидаты, за достоинство которых ручался кто‑нибудь из действительных членов.

Забота о поддержке и развитии высшего национального достояния — языка и литературы — выступила в стремлениях общества на первый план лишь с того момента, когда, вследствие тридцатилетней войны, политические условия стали приобретать все более и более мрачный характер. Куда бы ни обращались взоры, всюду в политической жизни замечалось бессилие, разрозненность и чужеземное господство. Кроме того, в воздухе висела гроза католико — иезуитской реставрации. Под влиянием несчастно сложившихся политических обстоятельств такие же явления назревали и в общественной, и в духовной жизни. Даже язык, кишевший массою заносных элементов из всяких краев Европы, был бессилен выражать в величавой простоте благородное и возвышенное: стиль огрубел. Поколение упадка, поскольку оно уцелело от страшной войны, влачило свою жалкую жизнь в грязи и нищете «и ни в чем не обнаруживало старого величия немецкого характера, ни в чем уже не проявляло свободолюбивого, бодрого, геройского духа предков. Все наследие былой душевной стойкости, единственное, что украшает и облагораживает существование, — исчезло и было забыто. Народ, который некогда воспевал месть Хримхильды и рос душой при героических звуках лютеровских песен, украшал теперь свой обнищавший язык чужой мишурой». Достаточно заглянуть в любую переписку того времени, чтобы стало страшно от того, до чего дошел тогда наш народ.

При таких обстоятельствах деятельная забота о новых культурных началах, проявившаяся — по почину Гюбнера и Мартина Опица — в очищении родного языка и возрождении национальной поэзии, не только давала желанную внешнюю безопасность, но являлась и неоценимым средством объединения, тем более что она преследовала практическую и достижимую цель.

Для поддержания патриотического чувства и национального сознания князья, дворяне и ученые объединялись, чтобы решить задачу развития пробудившегося немецкого национализма. Быть может, для многих из членов это было только делом моды и внешней формы, но тип идеального общения все же удалось создать, и, что всего важнее, участие в его создании приняли и высшие классы, которые могли оказать влияние в том же направлении и на прочие классы.

Когда в 1673 г. общество оказалось близко к распаду, списки его членов были уже известны. Изумленной публике казалось невероятным, что это общество в числе 789 своих членов не только заключало ученых и других представителей городских сословий, но привлекло к своим задачам прежде всего целый ряд могущественных немецких государей и знатных особ.

Среди них были: ландграф Мориц Гессенский, пфальцграф Рейнский Людвиг, шведский король Карл-Густав, герцог Брауншвейгский Август, князь Ангальтский Христиан и другие. Бранденбургский двор проявлял к академии самый деятельный интерес. В 1627 г. в число его членов вступил маркграф Христиан. В 1637 г. его примеру последовали курфюрст Георг — Вильгельм и маркграф Зигмунд, а в 1644 г. к «Пальме» присоединился и великий курфюрст. Замечательно, что к ней принадлежали даже иностранцы, например, шведский канцлер Оксенширна и, как правильно отмечает Келлер, «они вряд ли были приняты в воздаяние их заслуг по обработке немецкого языка». Тут было и множество австрийских и чешских изгнанников, и т. п. Общество горячо заботилось о том, чтобы несколько смягчить тяжесть их участи. В числе многих ученых, принадлежащих к Академии, следует упомянуть Георга — Филиппа Гарсдерфера и его учителя Маттиаса Бернеггера, Каспара Дорнау и других. Тут были ученики, друзья и почитатели Гуго Греция, Галилея и Кампанеллы. Бернеггер, кроме того, состоял в оживленных сношениях с Самуэлем Гартлибом, ревностным членом «Английского Общества» в Лондоне. С 1646 г. среди «Братьев Пальмы» встречается имя и И. В. Андреэ.

Для человека, знакомого с вопросом, не может показаться удивительным, что в этом союзе господствовало реформационное направление. Но то обстоятельство, что в нем принимали участие и католики, и лютеране, и последователи других религиозных направлений, не пользовавшихся государственным признанием, было явлением необычайным в эпоху воцарения самых низменных страстей. Проникнутые глубокой, серьезной религиозностью, свободные от всякой вероисповедной нетерпимости, члены ордена на деле доказывали, что истинное христианство неразрывно связано с истинной человечностью.

Насколько известно, на первом плане в обязанностях общества стояло «поощрение похвальных добродетелей» и постановка религиозных и нравственных вопросов, а на втором уже — развитие национального языка. Далее, из появившегося в 1647 г. сочинения «Немецкая Пальма» (Teutsche Palmbaum) видно, что в недрах союза творились «тайные дела». В них посвящались только те из членов, которые «имели доступ в зал Ордена в Кетнском замке».

Отдельные обряды академии походили на обычаи гильдий и цехов. Так, там господствовало странное обыкновение, что при вступлении новых членов, они, для проверки прочности их решения, подвергались «испытанию водой или дымом» и «четырем главным испытаниям», причем каждый из вновь принятых получал более или менее остроумное прозвище, эмблему и девиз. Это происходило «веселым вечером за добрым стаканом вина», и дело сводилось, главным образом, к тому, что новичок должен был сделать известное число больших глотков из общей кружки.

Князь Людвиг назывался «Кормителем», курфюрст Георг — Вильгельм — «Утешителем», его сын, великий курфюрст — «Безупречным», ландграф Гессенский Вильгельм — «Щекотливым», Эбергард Мантейфель — «Кислым», Георг Неймарк— «Цветущим», пфальцграф Христиан — «Колючим», Каспар фон Тойтлебен — «Мучнистым» и т. п. Эти прозвища, конечно, соответствовали эмблемам, которые заимствовались из растительного мира.

Двенадцать товарищей (Sodalen) составляли первенствующий класс академии. Глава его именовался «главным хранителем кассы». Следующую ступень занимала «Академия истинных любителей» (Academie des vrais aimants). В ней числилось 24 человека. Отличительным знаком товарищей была «золотая медаль на скромной зеленой шелковой ленте с изображением на одной стороне дерева и девиза общества, а на другой — собственного портрета члена».

В «Пальме» (на с. 65) имеется объяснение ленты. Оно гласит:
		Многославный Союз Добродетели!



		Если ты не находишь равенства



		Между высшими и низшими сословиями,



		То скажи, чем же ты их объединяешь?



		Дух добродетели истинного немца —



		Вот величайшее и всех уравнивающее состояние.








Существенным моментом во внутренней организации — не только этого общества, но и всех тогдашних академий, являлась сложная система знаков и символов, мало понятная ныне. В дошедших от этих коллегий книгах имеется множество гравюр с символическими изображениями.

В символике немецких обществ большую роль играло, между прочим, солнце, три горящих светильника, «столпы мира и единства», лавровый венок, алтарь, две соединенные руки, три сердца, циркуль, наугольник, глобус, рыцарский шлем, горный ландшафт с рекой и строениями и т. п.

Помимо Кетена, организации немецких обществ существовали еще в Веймаре и Бриге. Есть сведения, что подобное общество существовало в Дании.

БРАТСТВО ТРЕХ РОЗ

В XVII в. Гамбург сделался центром научного и литературного движения, развивавшегося под плодотворным влиянием соседней Голландии, в которой науки и искусства достигли небывалого расцвета.

В этом древнем ганзейском городе, многие годы вплоть до своего безвременного конца, благотворно действовал Пауль Флеминг, талантливый врач и симпатичный, вдохновенный поэт, истинно «мудрый в своей непритязательной простоте».

Под влиянием саксонского певца развилась свежая и сильная поэзия, которая пошла навстречу всеобщей потребности своего времени в более стойком отношении к жизни и взамен сухого гербария поэтической стряпни Опица, лишенной фантазии, рассудочной и гонявшейся только за формой, давала людям благоухающие цветы живой поэзии.

В этот кружок бодрого брожения вступил и Филипп фон Цезен (1619–1689). Талантливый, всесторонне образованный, отлично знающий жизнь, этот патриот проявил широкую литературную деятельность. Правда, прочного писательского успеха он иметь не мог. Несчастное смешение в его поэтических произведениях художественности и учености не могло надолго приковать к ним читателя.

1 мая 1643 г. он основал в Гамбурге общество, устроенное по образцу Академии Пальмы. Своей эмблемой «Истинно немецкое общество» избрало ветку с тремя белыми розами, но в своих обрядах подражало гильдиям и цехам еще больше, чем Кетенская академия. Отсюда напрашивается вывод, что члены цехов составляли в нем особенно значительный элемент.

Члены общества назывались братьями, а во главе его стоял главный цеховой мастер, или главный хранитель кассы. За ним шли девять цеховых мастеров, или хранителей кассы, из которых каждый руководил группой из девяти цеховых подмастерий. Они обязаны были докладывать главному цеховому мастеру о развитии своей группы, по крайней мере, три раза в году.

Все братья делились на четыре степени: цех Розы состоял из 9x9 членов, цех Лилии из 7x7, цехи Гвоздики и цех Руты из 12x12 членов. Они были записаны в цеховые книги под корпоративными прозвищами. На собрания они должны были являться с установленными для цехов отличительными знаками: розовой шелковой лентой, на верхнем конце которой были вышиты голубым шелком название цеха и прозвище члена, а на нижнем конце был прикреплен жетон для ношения на груди, так называемый Brustpfennig.

Устав вменял братьям в обязанность вербовать в союз только «самых добродетельных и самых дельных» людей.

В уставе имелись определенные постановления по вопросу о том, как давать чувствительный отпор тем безграничным издевательствам, которым долгое время подвергались члены союза. Так, например, статут Общества трех роз гласил: «Если какой‑нибудь наглец позволит себе дерзко издеваться хотя бы над самым незначительным из членов посредством пасквиля или другим каким‑либо непристойным образом, то не только цеховой мастер, но и каждый из членов цеха обязан немедленно оказать помощь опозоренному и оскорбленному сочлену и соответственным образом заткнуть хулителю его негодную глотку, чтобы впредь подобное двуногое животное не смело посягать на честь наших товарищей по союзу Розы и Лилии».

Развитие немецкого языка было и для этого союза лишь прикрытием, за которым заботливо скрывались другие, более широкие задачи. Сюда относилось, например, издание «полезнейших» книг «по всяким отраслям наук и искусств» Кто не мог лично участвовать в осуществлении этой задачи, тот должен был, по крайней мере, поддерживать это широко задуманное предприятие деньгами или другими средствами. Выбор и самое издание книг подлежали обсуждению и одобрению главного цехового мастера.

Далее, участникам союза вменялось в обязанность поддерживать между собой «братское содружество» и избегать всего, что могло бы разорвать эту братскую связь. Судя по тем принципам, которые проповедовал доблестный Цезен, его общество также вело борьбу за свободу веры и совести и содействовало устранению разъединяющих людей национальных, церковных и сословных противоречий. В Академии трех роз преобладал нижненемецкий элемент. Но само собою разумеется, что, соответственно универсальному характеру союза, общество охотно открывало свои двери и иностранцам и принимало в свои члены чехов, венгров, голландцев и французов.




ОРДЕН ЦВЕТОВ


В 1633 г. в Страсбурге было учреждено Чистосердечное общество елки, организованное опять‑таки по образцу итальянских академий и ставившее своей задачей «поощрение наук». Его творцом был венский студент Исаия Руммлер фон Левенгальтам, ученик Бернеггера, друг Цезенаи Гаредерфера. В нем участвовали, главным образом, студенты. С внешней стороны Общество елки старалось придать себе вид поэтической школы, причем оно стремилось поддержать традиционные формы поэзии и отвергало метрические требования искусственной поэзии силезкого певца (М. Опица).

В 1644 г. в Нюрнберге возникло товарищество, уцелевшее в виде литературного общества до наших дней. Основателем его был Филипп Гаредерфер, ученый, много ездивший по свету и принадлежавший к нескольким академиям. Старый устав ордена, составленный по образцу устава Академии Tetronati в Сиене, утерян. Поэтому сведения о первоначальном характере этого общества скудны. Но, согласно отдельным указаниям его основателя, за главный принцип ордена можно принять завет — не допускать в общество «врагов добродетели и языка немецких богатырей», «усердно молиться, прилежно учиться, сохранять веселый нрав и никого не оскорблять». Кроме того, есть основания предполагать, что Орден Цветов сначала предполагалось сделать чем‑то вроде питомника для Академии Пальмы.

Учреждению содействовали теолог Иоганн Клай (ум. 1636) и Зигмунд Бетулиус фон Биркен, сын чешского священника, историк и языковед (ум. 1681). В 1658 г. Биркен, некоторое время служивший воспитателем при Вольфенбютгельском дворе, был принят в Орден Пальмы, а в 1679 г. стал членом одной из падуанских академий.

Скрывая свои религиозно — нравственные задачи, Орден Цветов тоже выступил в качестве соперника против последователей Опица и создал пастушескую поэзию Тегница под хитросплетенным названием: «Поэтическая воронка, переливающая в шесть часов немецкое стихо- и рифмотворство». Это удивительное произведение сохранилось в народной памяти под названием «нюрнбергской воронки».

Гаредерфер издал в противовес Опицу свою собственную поэтику и в сотрудничестве с бойкими перьями своих товарищей создал целый ряд высокопарных поэтических произведений. Пасторали и виноградарские песни нюрнбергские триумвиры считали высшим и самым первоначальным родом поэзии, и от ужасов Тридцатилетней войны они бежали в фантастический мир грез и крайнего идеализма, «где лишь любовь наносит жестокие раны, где жизнь проходит среди роз, вблизи прелестных ручьев, среди роскошного убранства садов, под звуки флейты Пана и свирелей, где жизнь омрачает лишь отвергнутая любовь или печаль по ягненку» — идиллия в витиеватом стиле, напоминающая своею задушевностью Клода Лоррена.

Члены ордена носили на зеленой шелковой ленте свою эмблему, в виде серебряной пластинки, величиной в галер, и украшали себя пастушескими именами из популярного тогда пастушеского романа «Аркадия». На эмблеме изображен был цветок — кавалерская звезда (Granadilla); и над ними были слова: «Общество Цветов», а под ним: «Все — во славу неба». На др)гой стороне была изображена семитоновая флейта с надписью: «Все сливается в один звук».

При выборе членов соблюдалась всевозможная осторожность. Это видно, между прочим, из того, что в период 1644–1658 гг. было принято всего 13 человек. Нас не должен поражать тот факт, что значительный элемент в Ордене Цветов составляли люди, бежавшие от религиозного преследования. После пражской катастрофы вольный имперский город на Пегнице долгое время служил местом сбора для чешских и австрийских изгнанников.




ОРДЕН ЛЕБЕДЯ НА ЭЛЬБЕ


Ни одному поэту, после Опица, пылкие современники не воздавали такой восторженной хвалы, как «Аполлону Севера» Иоганну Ристу (1607–1667) из Оттенцена. Человек разносторонних познаний, не чуждый чрезмерной вычурности, благочестивый проповедник на кафедре, известный под именем «Гиганта» в Плодоносном обществе, под именем «Дафниса из Кимврии» в Ордене Цветов, — он был священником в Веделе близ Альтоны. Этот плодотворный поэт достиг громкого успеха даже в католических кругах, чем он был обязан, главным образом, своим духовным песням. За немногими исключениями, все это религиозное рифмоплетство, тривиальное по стилю, лишенное подъема и задушевности, вращается среди обычных христианских образов и представлений. Если сравнивать эту бессильную, поверхностную стряпню с торжественной величавостью и вдохновением лютеровских песен, с непосредственной свежестью и нежной задушевностью, которые захватывают нас в религиозных стихотворениях какого‑нибудь Флеминга, Симона Даха, Георга Неймарка, Пауля Герхарда, то положительно становится непонятным славословие, которое выпало на долю их автора. Но дело в том, что всякое время имеет таких писателей, каких оно требует и стоит. А духовный уровень той эпохи оказался очень невысок. И все‑таки это было счастьем для немецкого народа, что пред грубым поколением, прошедшим чрез ужасные бедствия тридцатилетней войны, опускавшимся уже под гнетом нужды и материальных забот, раздались благочестивые речи некоего Риста, и оно затихло и с глубоким участием внимало голосу, который заговорил к нему с высоты немецкого Парнаса в такой прозаической, удобопонятной форме. Рист сделался пфальцграфом, венчанным поэтом и был возведен императором Фердинандом III в дворянское сословие.

В 1660 г. на нижней Эльбе появляется общество Ордена Лебедя, основателем которого называют Иоганна Риста. Это был Братский союз, главною задачей которого считались невинные занятия музыкою и поэзией. Напротив того, выдвигавшаяся в других академиях задача очищения языка, по — видимому, не входила в число его целей. Кое — какие, не лишенные интереса, сведения об уставе и истинных стремлениях этого малоизвестного общества, можно почерпнуть в Deutscher Zimber‑Swan, защитительной записке, появившейся в Любеке в 1667 г. и принадлежавшей перу Кондорина (Яна ф. Гевеля).

Согласно этой записке, «мудрый цех славного Zimber‑Swan, в угождение Богу и на благо человечества», был посвящен служению «семи искусствам, семи наукам и семи основным добродетелям» и был организован наподобие Плодоносного общества.

К Ордену Лебедя принадлежали: «Охранитель имперских врат» («Reichsthurhuten») Г. В. ф. Ветерн, живописец и гравер Матиас Мериан, который пользовался по всей Германии почетной известностью как издатель книг и произведений искусства, эльбингский бургомистр Даниель Баргольц, придворный музыкант короля датского Христиана V — Габриэль Фойгтлэндер и т. д. Далее в числе братьев были чешские эмигранты, как, например, Ян Бржетислав Мислик, фрейгер ф. Гиршгоф и другие.

В Уставе Ордена Лебедя тоже имелись предписания насчет оскорблений. «В случае если какой‑нибудь завистник или вообще смешливый, спесивый и чванливый сумасброд осмелится посягнуть на это славное общество с каким‑нибудь пасквилем, оскорблением или другим каким‑либо непристойным образом, то не только потерпевший, но и все до последнего члены этого доблестного Ордена безусловно обязаны без проволочек прийти на помощь задетому и оскорбленному сотоварищу и собрату и всеми силами защищать его доброе имя языком, пером и руками».

Орденским знаком на собраниях была голубая шелковая лента, украшенная висевшим на ней «золотым лебедем». Лента объявляла: «добрые дела, единство, твердость». То, что лента была «шелковая, указывало на честность, бессмертие и воскресение… Наш голубой цвет служит символом глубокой преданности Богу, вере, справедливости, славе, верности». Лебедь символизирует «верность, любовь, поэзию, мудрость, науку».




АНГЛИЙСКИЕ ОБЩЕСТВА


Известно, что, кроме Италии и Германии, академии натурфилософов существовали еще в Голландии, Испании, Франции и Англии. Но сведения о большинстве этих не немецких учреждений весьма недостаточны.

Несколько более обильные сведения дошли об «английских обществах» в Лондоне. После 1620 г. здесь собралось множество гонимых реформаторов, чешских братьев, розенкрейцеров и т. п., и единомышленники собирались здесь в своих «невидимых» философских обществах и коллегиях.

Главнейшим союзом являлась Academia Londinensis. К ее ученикам принадлежал и Самуэль Хартлиб (ум. 1662) из Эльбинга, друг Коменского. К сожалению, о его детстве и школьных годах ничего не известно. В 1628 г. он отправился в Лондон, где у его матери, англичанки, было много близких родных, занимавших высокое общественное положение. Его переселение совпало с той порой, когда военные успехи Валленштейна, казалось, завершили падение немецкого протестантства. Само собой напрашивается предположение, что висевшая над головой гроза заставила мягкосердечного, воодушевленного идеалом высшей человечности юношу покинуть родину. Если бы здесь играли роль какие‑нибудь соображения делового, например, характера, как это предполагал кое‑кто, то следы их, несомненно, можно было бы найти в обширной переписке Хартлиба, которая распространялась на всю Европу и даже на Вест-Индию и Американские колонии. А между тем она наполнена исключительно вопросами политики, религии и науки, рассуждениями о школах и университетах, полезных открытиях и социальных улучшениях.

Хартлиб не был творческим гением. Но это был человек глубокого религиозного чувства, гуманистического образа мыслей и сангвинического, деятельного темперамента. Поэтому он оказывал повсюду большое влияние и сумел побудить своих многочисленных друзей к общеполезной деятельности. Что вдохновляло его в течение всей его жизни и вместе с тем утешало в самые тяжелые минуты? Его воодушевляла высокая идея о великой социальной и научной реформе, которая, думал он, должна явиться «краеугольным камнем счастья мира».

Свой план он развил в целом ряде сочинений. Для осуществления его он искал единомыслящих друзей. Для сотрудничества в таком грандиозном предприятии не было человека более подходящего, чем Амос Коменский. Хартлиб разделял его идеи об объединении всех протестантов и завоевании свободы совести; он знал, что его друг с 1626 г. состоит в самых тесных отношениях с духовными вождями академии. Опубликовав некоторые сочинения Коменского, Хартлиб склонил на его сторону общественное мнение. И уже в 1641 г. парламент призвал прославленного педагога к содействию в намеченной реформе дела воспитания в Англии.

Коменский без колебаний отозвался на этот призыв. Еще в том же году он написал в Лондоне свой «Путь к свету» (Via lucis), появившийся в печати только 26 лет спустя. Здесь он предлагал для распространения «света» между народами объединить в одной общей организации под руководством Англии все те академии, коллегии и общества, которые были разбросаны по всем странам.

Задача этой «Коллегии света», члены которой должны были называться «служителями света», состояла в том, чтобы построить пансофическое учение на Богом данных источниках познания, неотступно трудиться над усовершенствованием этого учения, работать над языками отдельных народов и над одним мировым языком, взять на себя заботу об учреждении школ во всех странах и, как только «всеобщая реформация» начнет осуществляться в христианском мире, распространить свет и между евреями, магометанами и язычниками.

Но за разнообразными заботами и тревогами, наполнившими эти годы его жизни, Коменский не имел возможности приступить к осуществлению своего плана, который, впрочем, он сообщил лишь своим близким друзьям, но зато неутомимый Хартлиб с воодушевлением предался этой задаче. В короткое время он привлек к предприятию несколько единомышленников из членов академии. Начавшаяся эпоха реставрации ускорила выполнение его намерения — создать пансофическую коллегию и открыто приступить к началу задуманной деятельности. Аcademia Londinensisбыла преобразована (1662) в Королевское общество, которое предназначалось для занятий определенными науками.

Помимо философских коллегий, существовали еще тайные союзы, как это видно из не всегда ясной переписки Хартлиба с гениальным естествоиспытателем Робертом Бойлем. Они возникли около 1618 г. и назывались Macaria, Nova Atlantis, Antilia и Utopia. Возможно, что под всеми этими названиями фигурировало одно и то же общество.

Эти общества пробивали дорогу гениальным идеям Томаса Мора (ум. 1535), Хартлиба и Бэкона. Они занимались изучением натурфилософов, механикой и сельским хозяйством, ибо, согласно их основным принципам, ценны только те познания, которые находят в жизни свое практическое применение. Но главная их цель — «реформация всего света».

Коллегии эти состояли в оживленнейших отношениях с немецкими обществами и, между прочим, сообщали друг другу свои статуты. У них были в ходу также алхимические термины и знаки, обычно употреблявшиеся в кругах натурфилософов. Но заря новой общественной жизни, появления которой ждали все эти союзы, была еще очень далеко. В 1660 г. английские общества принуждены были сознаться, что все их усилия напрасны, что еще не назрело время для таких грандиозных задач. Вероятно, тогда‑то они и распались. По крайней мере, Хартлиб писал от 26 июня 1661 г.: «Рассеялся дым от Антильского Общества, но огонь еще не совсем погас. В свое время он, вероятно, вновь запылает, хотя, быть может, уже не в Европе».

В этих словах звучит затаенная и неутолимая тоска состарившегося больного человека о неосуществившемся идеале его жизни. Нельзя без волнения внимать его словам. Эти мечты об общественном строе, когда люди будут по — человечески жить, эти фантазии, которые так часто наполняли его блаженной радостью, когда он отдыхал в уединении своей тихой комнатки, — все это он хранил в течение своей долгой жизни вопреки всем, даже самым горьким разочарованиям; он унес их с собой в могилу.

Европейский мир изнемог наконец от религиозной борьбы. В миросозерцании человечества произошла глубочайшая перемена. В умы человеческие начал проникать уже более светлый взгляд на жизнь, который притупил остроту религиозного фанатизма. Народившиеся новые формы жизни стали бесцеремонно оттеснять в сторону старые учреждения: такова судьба всех исторических явлений. Наука отодвинула на задний план космополитические стремления свободных обществ и академий, направленные на усовершенствование рода человеческого: развитие науки и стало задачей вновь возникших ученых союзов. Тогда и старые названия и формы, в особенности «общества» (Sozietät) и «академии», потеряли свое старое значение — главным образом с тех пор, как ими завладели новые союзы и высшие школы, — а при новых условиях уже не было места для сложной, глубокомысленной символики, которая до того служила единомышленникам-друзьям в качестве отличительных знаков и средств взаимного понимания.

Впрочем, из исторической жизни народа не исчезают бесследно те явления духовной жизни, которые однажды оказали воздействие на свою эпоху, господствовали над убеждениями, как живой показатель образа мыслей и чувств людей, вызывали или оказывали свое влияние на людские поступки. Когда‑нибудь и где‑нибудь, быть может, в другой, новой форме, но так или иначе они должны возродиться. Это и случилось, например, с «Обществом для развития немецкого языка». Мы застаем его к концу XVII в. в Лейпциге и Кенигсберге; но есть оно и в Галле, Иене, Геттингене, Гамбурге и Бремене. Основанное лейпцигскими студентами (1697), оно напоминает по своему уставу и задачам, по некоторым формам и названиям старые общества. Да и само это новое общество открыто заявляет желание быть их преемником, и члены его называют себя «поэтами».

Их пример вызывает возникновение таких же обществ и в других местах. Предметом своих стремлений они ставили занятие немецкой литературой и языком, но в то же время и «добродетель и дружбу». Их президент, называвшийся «Старшим», был наделен титулом «Достопочтенного». Однако историческое воздействие старых братств не ограничивается этим. Подобно тому, как Королевское общество в Лондоне (с 1662) образовалось из Academia Londonensis, так и в возникновении Берлинского общества наук старые коллегии, несомненно, сыграли известную роль. Его первые члены — Лейбниц, Яблонский, Крозигк, Гофман, Штурм, Вюльфер, Дона и другие — все это были или участники свободных обществ, или же люди, соприкасавшиеся с умственным брожением, возбужденным Коменским и поддержанным академиями.

Старое, хорошо знакомое деление членов по степеням здесь встречается в новых формах: в виде деления их на действительных членов и членов — корреспондентов, постоянных и временных членов. В этих современных учреждениях возродился и тот гуманный принцип старых «социэтетов», по которому ни национальность, ни сословие, ни вероисповедание не составляют препятствия к принятию в число членов.

Не исчезла также и идея Коменского о том, чтобы во главе нового типа свободных академий поставить авторитет товаршцей — англичан. В начале XVIII в. Англия отважилась предпринять такую реформу, тогда стало ясно, что должны обозначать пророческие слова Хартлиба.

Развитие наук и сохранеие языка — дело новых академий. Был проложен путь к разрешению той задачи, которая носилась перед старыми обществами: к достижению гуманных и нравственных целей, прекращению религиозных и социальных раздоров, воспитанию человечества в духе Царствия Божия, которого так страстно ждет церковь.

Еще в 1647 г. великий курфюрст утвердил и в возвышенных, высокопарных выражениях обнародовал грандиозный — хотя, правда, и неосуществимый, — план, сочиненный мечтателем — шведом Бенедиктом Скиттом: «План Бранденбургского Универсального Университета для народов, наук и искусств». «Он должен был явиться свободным царством умов, приютом для всех преследуемых ученых Европы, убежищем для всех гонимых исповеданий, сосредоточием чистых и прикладных наук — союзом умов и дворцом благороднейшей владычицы мира — мудрости! Он будет наслаждаться вечным миром, ибо договорами будет защищена его неприкосновенность, и музы не будут в нем умолкать даже и среди лязга оружия. В нем будут изучаться все свободные искусства без всяких ограничений; у него будет свое самоуправление, подчиненное только одному курфюрсту; он будет обладать всеми научными пособиями. То, о чем мечтали некогда ученики Платона, то, что носилось пред умственным взором поэтов Ренессанса, — город Платона (Platonopolis) будет воздвигнут в Бранденбурге, как создание евангелического протестантства»… «Что‑нибудь да значит для истории Прусского государства и науки, если монарх, подобный великому курфюрсту, провозглашал такие принципы. Обещая науке полную свободу, безусловную защиту и все нужные средства, он выразил свою непоколебимую веру в спасительную силу истины».

1901 г.




КНИГА ВТОРАЯ


Так как конечная цель нашего союза — пожизненная дружба, то каждый адепт должен в течение всей своей жизни выполнять обязанности в качестве члена Ордена и не вступать ни в какой другой союз.

Каждый должен так проходить курс учения, чтобы сделаться со временем полезным членом государства и не быть в тягость остальным братьям и Ордену.

Никого не нужно уговаривать вступать в союз, нужно лишь сказать, что существует союз.

Можно лишь ознакомить с главными задачами Ордена: дружбой, развитием ума и сердца.

Но никто не может быть принят без согласия всех.




Из свода законов Ученой ложи Ордена амицистов






ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА И ОРДЕНА XVIII ВЕКА





ГЛАВА ПЕРВАЯ. МАСОНЫ[1 - Названия орденов, союзов, обществ и т. п. даны в транскрипции автора. Редакция также сохранила написание имен, фамилий и географических названий. — Прим. ред.]





АНГЛИЙСКОЕ ВОЛЬНОДУМСТВО


Подобно тому как в эпоху Возрождения сильное литературное движение наводнило все культурные страны Европы гуманитарными идеями, которые должны были возродить человечество, так спустя два столетия возникла новая мировая литература, развивавшаяся почти одновременно и в Англии, и во Франции и коснувшаяся своими отраженными лучами также и Германии. И на этот раз снова свободный дух исследования и пытливый ум вступили в борьбу с господствующим мировоззрением и системой воспитания, с традиционными представлениями, догматами и правилами нравственности. Непоколебимо уверенное в истинности и глубине своих выводов и теорий, новое, молодое поколение, подобно ревностным прогрессистам и необузданным новаторам наших дней, стремилось на место застарелых заблуждений и злоупотреблений, как в церкви, так и в государстве, нарушавших неотъемлемые права человека, создать новое мировоззрение, основанное на философии, справедливости и гуманности, — мировоззрение, таившее в себе зачатки революционных переворотов.

После продолжительной и тяжелой религиознополитической борьбы английский народ создал наконец правовое государство, гармонический порядок которого держался равновесием общественных сил. Все благородные умы чувствовали душевное утомление от недавних ужасных междоусобиц; наступило время, когда в обществе, как и у каждого отдельного человека, должны были сложиться новые верования и новый, более гармоничный строй жизни — жизни, о которой одним поколением раньше грезил среди треволнений своей бурной жизни мечтательно — набожный Херберт фон Шербург (ум. 1642).

Учение Ньютона (1643–1729) о притяжении тел создало идею мира как вечной, неизменной закономерности, которая сама на себе зиждется. Это представление об устройстве вселенной было перенесено на природу человеческого духа, якобы вполне самостоятельно существующего, свободного от всех случайных влияний.

В своем важнейшем сочинении «Опыты о человеческом разуме» Локк (1632–1704) доказывает, что источником всего человеческого знания является способность нашего ума познавать свою собственную деятельность; но вместе с тем всякое познание основывается на опыте и индукции; познание же сверхчувственного есть результат деятельности нашего духа; ошибки и ложные толкования часто приходят лишь вследствие знания языка и значения отдельных слов.

В нескольких сочинениях, посвященных религиозным вопросам, Локк оспаривает доктрины епископальной церкви. Он пытается доказать, что в религии откровения нет ничего, что бы противоречило разуму. Другие произведения, вышедшие из‑под неутомимого пера этого многостороннего философа, направлены против абсолютистских учений о государстве. Он дает ясное и всестороннее обоснование всенародного суверенитета и доказывает, что государство возникло из взаимного договора между правителем и подданными — договора, имеющего целью благо и безопасность каждого отдельного лица и охраняемого определенными, обязательными для обеих сторон законами. Учение это является первой попыткой создать теорию правового конституционного государства с разделением властей.

Как своими государственно — правовыми доктринами, которые вскоре проникли во Францию и в Германию, так и своим учением о воспитании Локк первый указал путь, по которому позднее выступили Руссо и немецкие педагоги. В то время как прежняя схоластическая система обучения стремилась к накоплению бесполезных познаний о бесплодной учености путем усиленного изучения языков и чисто внешнего упражнения памяти, Локк, согласно стремлениям натурфилософов, предлагал практическое обучение и развитие умственных способностей при помощи точного наблюдения и ознакомления с природой и с человеком.

Локк убедительно доказывал необходимость разделения церкви и государства и провозглашал идею веротерпимости, что создало почву для дальнейшего прогресса мысли и для реформ, которые должны были пробудить в обществе интерес к нравственным вопросам и стремление к добродетели, к обогащению внутренней жизни человека.

Люди, подобные Болингброку, Шэфгсбери, Коллинзу, Толенду и другим, подвигли интеллектуальные и моральные силы современного им общества на борьбу с тем, что сложилось историческим путем, и положили основание моральной философии, провозгласившей независимость нравственности от догматов веры; выставляя блаженство целью жизни, они основывали свое учение не на вере в Священное Писание, а на возможности осуществления идей добра, истины и красоты.

Эти философы так же, как и их последователи, известны в истории науки под именем «деистов» или свободомыслящих, так как они оспаривали христианское представление о триедином Божестве и признавали Богом (Deus) лишь высшее духовное существо.

Самым даровитым проповедником нового свободного учения был Шэфтсбери (1670–1713). Полный восторженной веры идеалиста в благородство человеческой натуры и обладая в то же время критическим умом Бэйля, он исследовал сущность и задачи морали и религии и стремился дать в своих сочинениях цивилизованному миру основные правила мышления, веры и деятельности. Он провозглашал в духе Платона добродетель, красоту и Sophrosyne сущностью истинной человечности, высшими, дарующими счастье благами. В то время как, по учению церкви, земля представляется юдолыо печали, а блаженство и награда за добродетель даруются лишь в небесах, этот жизнерадостный философ — оптимист, бессознательно подчиняясь фаталистическим склонностям своей души, стремился доказать существование вечной гармонии и красоты вселенной. Познание и созерцание ее должно привести человека к удивительному представлению о божестве и вместе с тем к блаженству.

Если боевым лозунгом Толенда (ум. 1722) было: «Не нужно догматического христианства», а Шубба (ум. 1744): «Нет исторического христианства», то лозунг Болингброка (1672–1751) гласил: «Вообще не нужно христианства». Талантливый и остроумный человек, он не признавал никаких религиозных и нравственных принципов, не верил в существование бескорыстной добродетели, но в то же время глубоко проникал в жизнь отдельных людей и целых народов острым и беспристрастным взором человека, много перевидавшего на своем веку. Этот философ — аристократ считал всю церковную религию, опиравшуюся на предполагаемое откровение, со всеми ее таинственными символами и мистериями, измышлением умствующих теологов. Вымышленную религию разработала, по мнению Болингброка, ради иерархических и политических целей жаждущая власти каста жрецов. Бессмертие представлялось ему весьма сомнительным благом; он считал: человек должен стремиться приобрести то, «что может доставить наибольшее количество приятных ощущений и наслаждений здесь, на земле».

Ту роль, которую Болингброк занял в области практической философии, в области поэзии играл его друг и единомышленник Александр Поп (1688–1744). Этот «князь рифмы», плывший на всех парусах по фарватеру современной ему учености и просвещения, сделался любимым, прославленным поэтом своего народа благодаря красоте формы, подкупающей ясности изложения и правильности языка. Правда, муза его никогда не достигала тех высот, где парят освободительные идеи, чувства, поднимающие душу над землей, творческая фантазия. Его увлекательная комическая эпопея «Похищение локона» представляет собой воздушное сооружение весьма изящной постройки и весьма богатое красками — «остроумная пародия на возвышенное». С веселой улыбкой он бичует здесь суетность общественной жизни и часто смешную или нелепую злобу дня. Переводом Гомера он хотел сделать возвышенную красоту и спокойную величавость ионийского певца более доступной для английского народа. Но его гладкий, рифмованный стих, которым некогда так восхищались, далеко уступает немецкому переводу Гомера Фосса. Переводу Попа прежде всего недостает греческого колорита, свежести, простоты и детской непосредственности — словом, всего того, что придает греческому эпосу неувядаемую прелесть. Старик Гомер в передаче Попа является каким‑то знатным, щегольски разодетым англичанином. В своих «Опытах о человеке» Поп с самоуверенностью философа развивает в изящных стихах свои воззрения — диестические доктрины касательно мира и человечества. Близорукий и поверхностный наблюдатель видит на земле лишь горе и страдание; а между тем наш мир есть создание высокой мудрости, полное внутренних совершенств, и таит в себе все данные для человеческого блаженства. Дать счастье может одна лишь добродетель. Но полнота и добродетели, и счастья достигается в согласовании с общественным порядком мироздания. Вся мудрость исчерпывается изречением: «Познай самого себя!»

Глубокая любовь к природе побудила шотландского поэта Томсона дать поэтическое описание четырех времен года. Как ни мало книга эта отвечает требованиям истинного художественного произведения, но все же ее вполне справедливо хвалят за ее элегически-идиллические стихи, дышащие искренностью и отличающиеся образностью и музыкальностью; в описании явлений природы ясно слышится отзвук настроений человеческой души. Как известно, нежные мотивы этой поэмы произвели глубокое впечатление на Галлера и Клопштока, а Гайдн взял у нее текст и тему для своего большого музыкального произведения.

Большое влияние на настроение умов того времени, особенно в Германии, оказали произведения Уота (ум. 1765) и Макферсона (ум. 1796). «В них звучит тот же грустный, полный тоски основной тон и сказывается то же идиллическое стремление к уединенному величию сельской природы и к невинному человеку лучших первобытных времен, как и у Томсона, и в манерных пасторальных поэмах Попа, наконец, во вдохновенных мечтаниях Руссо о жизни доисторической эпохи».

Сатирические сочинения Свифта, в которых этот нервный памфлетист изливал свое негодование по поводу недостатков церкви, государства и общества, изображая действительность в карикатурном виде, также имели реформаторскую тенденцию. Как в «Сказке бочки», так и в «Путешествиях Гулливера», где очаровательно переплетаются чуть брезжащий свет современной действительности и сказочного мира грез, Свифт бичует христианские вероисповедания и религиозную догматику, пороки и извращения, нелепые взгляды и партийные увлечения эпохи, обливая их едким шелком своей иронии и сатиры.

Драматическая муза, руководимая Драйденом (1616–1700) и его способными, но совершенно беспринципными последователями, напыщенностью и высокопарностью своего слога и фривольностью содержания представляла верное отражение жизни безнравственного высшего общества эпохи реставрации Стюартов, но постепенно получила более серьезное направление и формы, а затем сценой завладела чувствительная мещанская драма, с нравоучительными тенденциями.

К той же цели стремились Сгиль (1671–1729) и Адиссон (1672–1719). Стоя в центре политической жизни своего времени, они обсуждали в своих, пользовавшихся широкой популярностью, нравоучительных журналах все вопросы и события текущей жизни, привлекая к себе читателей увлекательным изложением и художественным языком; не касаясь глубочайших проблем человеческого мышления и деятельности, они в легкой и забавной форме обсуждали человеческие проступки и ошибки, весело и снисходительно карая людей за их пороки и глупость.

Практическое применение современных философских идей касательно развития человека и общества в связи с развитием терпимости и любви к ближнему, добродетели и гуманности дал талантливый Даниель Дефо (1661–1731) в своем удивительно интересном романе «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо». Этот излюбленный герой немецкого юношества отражает в себе все человечество, а его остров — целый мир в миниатюре.

Все эти произведения пробудили интерес к реальному человечеству, к богатой формами и многообразной действительности, как она раскрывается перед нами в крупных и мелких событиях домашней и семейной жизни, в жизни города и деревни, в различных проявлениях общественной жизни и гражданских отношений, так же как и в интимных душевных отношениях между людьми; таким образом, они являются предшественниками нравоучительного и юмористического романа.

Ричардсон (1689–1761) дал ряд глубоко прочувствованных идеальных жизненных картин и человеческих образов. Филдинг (1707–1754) воспроизвел человеческую жизнь с правдивостью и знанием человеческого сердца, претендующими на полноту и совершенство. Родствен ему Оливер Голдсмит (1728–1774). В своем «Векфильдском священнике» он создал «сентиментальную идиллию», очарованию которой мы охотно поддаемся. Картинки нравов и описания Смоллета (1721–1771), нередко блестящие искорками веселого юмора, также захватывают своим реализмом. В своих ночных картинках он безжалостно вводит читателя в вертепы порока и преступления, тогда как Стерн (1713–1768) глядит на мир ласковым взглядом, полным любви к человечеству. Каждому явлению жизни, каждому настроению человеческой души он отдает должное. В описаниях этого знатока человеческого сердца, который сам прошел через очистительный огонь жестоких душевных страданий, столько добродушной иронии, мягкого юмора и глубокой любви к человеку, что чтение его произведений облагораживает и возвышает душу.

Изумительные успехи англичан как в устройстве своей государственной и правовой жизни, так и в области мысли и поэзии пробудили духовную жизнь во Франции и оказали на нее чрезвычайно благотворное влияние. Страсть к путешествиям и оживленный обмен мыслями между наиболее влиятельными представителями общества сблизили эти два враждебных народа и создали некоторую общность в формах общежития, во взглядах и настроениях.

Литературные сокровища соседней страны, благодаря свойственному французской нации вкусу и высокоразвитому чувству прекрасного, превратились в царстве «Короля солнца» в художественные произведения высокого достоинства. Пред спокойным и ясным умственным взором Монтескье (1698–1755) всплывал конституционный строй островного государства, когда он в своем «Духе законов» создавал идеальную теорию современного государственного права. Здесь не будем подробно говорить о том, сколь многими материалами, аргументами и идеями были обязаны английским философам и естествоиспытателям Вольтер (1694–1778), энциклопедисты и даже Руссо (1712–1778) — эти истинные сыны и в то же время вожаки и глашатаи своего богатого идеями, жаждавшего обновления и высокомерного века, которых так много прославляли и так много поносили и оскорбляли. В конце XVIII в. в этом отношении произошла значительная перемена: литературное образование и мировоззрение Англии в свою очередь подпало влиянию культурной соседней страны, расположенной по другую сторону Па‑де — Кале.

Но в то время как во Франции пропасть между государством и церковью, с одной стороны, и творениями свободной и смелой мысли — с другой, делалась все шире, в то время как сомнения и неверие вели нацию к глубокому нравственному упадку, а революционные зародыши быстро развивались здесь, в Англии, отчасти вследствие исторических и политических событий, отчасти вследствие большей устойчивости исторически сложившихся учреждений и унаследованных взглядов, критическая и скептическая философия не выходила за пределы известных политических слоев. В конце концов смелая мысль оказалась скованной в своем полете, область применения новых идей к миру действительности значительно ограниченной, а наивная игра в библейское откровение была успешно ограждена и спасена от натиска и неустрашимого разума.

Но вначале влияние английского свободомыслия казалось неизмеримым. Широкое распространение английских сочинений, которое не могли сколько‑нибудь значительно сократить ни противодействие духовенства, ни судебные преследования, уже само по себе неопровержимо свидетельствовало о глубоком стремлении французского народа к освобождению от гнетущего ига церковной традиции, о стремлении к такому состоянию мысли и веры, при котором свободное человечество, всеобщая терпимость и деятельная любовь к ближнему могли бы получить свои неотъемлемые права. Биологическое учение, гласящее, что, вследствие грехопадения человека в раю, земля и люди осуждены на вечную гибель, уже не могло более удовлетворять мыслящие, просвещенные умы. Поэтому они искали в философии средства спасения и исцеления от мнимой греховности человеческой природы, идеалы добра, истины и красоты.

Ввиду таких условий и при наличии такого рода идей, занимавших и волновавших умы, вряд ли покажется удивительным, что в Англии возникло в это время общество, стремившееся воплотить эти идеи в чувственно — символическую религию, в которой должны были исчезнуть все сословные и религиозные различия. Это общество, непосредственно примыкавшее к традициям прежде существовавших обществ и союзов, апеллировало к разуму и воображению человека и стремилось воспитать в нем полную гармонию ума и чувства, пробуждая в человеке всю свойственную ему душевную красоту и благородство; унаследовав традиции средневековых строительных обществ, оно ставило себе целью построить храм истинной человечности. «Не дерево, не камень, не железо и цемент или другие предметы, но жизнь и душа человеческие должны были отныне сделаться строительным материалом для царственного искусства».

Истинный друг человечества с чувством глубочайшего удовлетворения будет всегда взирать на благородные и высокие задачи союза свободных каменщиков.

Если же мы примем во внимание, как глубоко проникал этот союз в важнейшие жизненные отношения, сколько чистой, истинной гуманности пробудили и еще пробуждают в людях свободные каменщики и их младшие братья, друиды и Od. Fellows, то история этого удивительного исторического явления не может не вызвать к себе некоторого интереса.




ФРАНКМАСОНСТВО В АНГЛИИ


Выше уже было упомянуто, что во многих английских ложах принимали участие не только строительные рабочие, но и представители других классов общества и что эти «любители ремесла» называли себя freemasons, то есть свободными членами корпорации каменщиков.

Относительно устройства английских лож сведения дает так называемая Halliwell‑Gedicht, написанная, вероятно, в начале XV в. неизвестным духовным лицом. Эта «древнейшая страничка франкмасонской литературы» включает в себя «книгу обязанностей» и зародыш позднее разработанного цехового предания. К этому приложены «статьи» правил, которые мастера должны были соблюдать при постройке, затем «пункты» с предписаниями для всех членов и указания относительно устройства собраний. Так называемый «допрос франкмасонов» является «древнейшим исследованием относительно происхождения, сущности и целей франкмасонства». Затем следуют еще и теперь употребляющееся Lehrlings‑Lection и так называемый Йоркского документ, долгое время пользовавшийся довольно широкой известностью. Согласно весьма основательным исследованиям, в особенности Финделя, нельзя сомневаться в достоверности как Йоркского документа, так и «допроса Ф. М.».

Доказано, что в XVII — начале XVIII в., наряду с ложами каменотесов, существовали также и такие, члены которых посвящали себя общественным обязанностям братского служения в духе христианского учения или же, подобно большинству академий и других обществ, отдавались более высоким задачам. Организация этих союзов была такая же, как у каменщиков. И они так же, как и свободные каменщики, позаимствовали свои символы и обычаи из строительного искусства, а члены их сохранили некоторые древние предания и традиции.

В 1717 г. четыре таких родственных по настроению ложи соединились воедино и образовали Великую ложу, которая поставила своею целью содействовать распространению более нравственной жизни. Это событие является началом гуманистического или символического франкмасонства. Относительно основания нового союза не сохранилось более никаких сведений. Забыты даже имена людей, принимавших в нем участие. Сомнительно также, чтобы в то время уже существовали названия «великая ложа» и «великий мастер», как это утверждает Андерсен, автор знаменитой «Книги уставов».

Джемс Андерсен, как полагают, родом из Абердина, был проповедником шотландской пресвитерианской церкви в Лондоне. Согласно сведениям, имеющимся об этом человеке, обладавшем необузданной фантазией, он сделался франкмасоном только в 1721 г. 24 июня 1723 г. он упоминается как младший великий надзиратель Великой ложи. Затем он надолго исчезает с нашего горизонта. Лишь подготовка второго издания — первое появилось в 1723 г. — его «Книги уставов» вывела Андерсена из мрака неизвестности. В январе 1739 г. он имел счастье лично преподнести свою книгу принцу Уэльскому, которому она была посвящена, а несколько месяцев спустя умер.

Андерсен был первым франкмасонским писателем. Самое известное из его сочинений — это «Книга уставов». Хотя еще Лессинг (Emst и Falk V) называл эту книгу «пустой рапсодией» и «фиглярничанием», однако она долгое время пользовалась репутацией лучшего первоисточника для истории лондонской Великой ложи, а следовательно, и вообще для первоначальной истории современного франкмасонства. Новейшие исследования обнаружили полную несостоятельность этого произведения, показывающего неумение автора критически относиться к материалу. Тем не менее остается несомненным, что в историческом изложении «Книги уставов» наименования: академия, сообщества, коллегия, школы, музеи и ложи «употребляются как синонимы или родственные понятия». Несомненно также и то, что в течение всего XVIII в. во многих странах: во Франции, Италии, Австрии, Польше, Швеции, — термины «академия» и «сообщество» употреблялись среди франкмасонов в том же смысле, что и слово «ложа». И этот прием так глубоко укоренился, что Великая национальная ложа «Zu den drei Weltkugeln», рассадница последующих, была вынуждена в июле 1792 г. выступить с протестом против употребления названия «академии» в смысле «ложи», но добиться каких‑либо существенных результатов она, однако, не смогла.

Насколько известно, новая Великая ложа большого успеха не имела. До 1722 г. даже собрания ее происходили, по — видимому, всего раз в году, а именно 24 июня. Поэтому Иванов день торжественно праздновался франкмасонами как день основания их братского союза.

Но уже в 1724 г., кроме Великой ложи, существовало еще 52; в 1739 г. число их достигло уже 109. Из них четыре находились вне Англии: в Мадриде, Гибралтаре, Бенгалии и Париже.

Первым великим мастером (1717–1718) был, кажется, Антон Сейер, первыми великими надзирателями — плотник Джеймс Лембаль и капитан Джозеф Эллиот. 24 июня 1718 г. их заменили Пейне, «ученый исследователь древности», плотник Кордуэль и каменщик Морис. Затем в 1719 г. великим мастером сделался д — р Дезагюлье, а великими надзирателями Сейер и Морис. Дезагюлье, родившийся в 1683 г. в Ла — Рошели, после отмены нантского эдикта (1685) приехал со своим отцом в Англию, воспитывался в Оксфорде, приобрел довольно большую известность в качестве математика и писателя и по предложению своего учителя Исаака Ньютона был принят в Королевское ученое общество в Лондоне. В 1714 г. мы видим также Дезагюлье членом тех свободных сообществ, которые с древнейших времен существовали в Англии наряду с Royal Society — как

Literary Societies, Societies of Music или Societies of Gentlemen. Этому даровитому человеку принадлежит большая заслуга: он вместе с Пейне, графом Альбрехтом Вольфгангом фон Шаумбург — Липпе, вступившим в союз в 1723 г., сумел привить новому обществу основные принципы прежних обществ и то внутреннее единство мировоззрения, без которого невозможно сколько‑нибудь продолжительное существование какой бы то ни было организации. Дезагюлье неоднократно занимал высокие должности в ложах. В 1731 г. в Гааге он принял в члены ложи герцога Франца Лотарингского, впоследствии супруга императрицы Марии — Терезии; в 1737 г. — принца Уэльского. Этот выдающийся ученый умер в 1744 г. — увы, слишком рано для дела, за которое он так горячо стоял.

24 июня 1721 г. великим мастером впервые сделался дворянин, герцог Монтегю. В последующие годы в масоны вступает большое число представителей высших классов. Можно упомянуть герцога Ричмонда, лорда Пейсли, сэра Томаса Пренденгаста графа Inchquin, графа Dalkeith, шестерых сыновей короля Георга III Английского и других. Ввиду этого исчезли последние препятствия, которые ставило правительство распространению союза, исчезло недоверие и рассеялось предубеждение, с которым все классы общества всегда встречают новые непривычные явления жизни. Двери мира открылись союзу человечества, и он не замедлил воспользоваться этим, чтобы начать свое победное шествие.

Лишь в 1723 г. Великая ложа сформулировала в так называемых «старых обязанностях» основное положение франкмасонства. «Франкмасонство представляет собой центр объединения и создает тесное содружество между людьми, которые иначе никогда не были бы близки друг другу». Хотя и в измененной нередко формулировке, дух истинной, чистой любви к человечеству, украшающий собою «старые обязанности», всегда оставался руководящим принципом деятельности франкмасонов. Второй камень в фундамент франкмасонов был заложен Великою ложей 21 ноября 1724 г. — учреждением кассы для поддержки нуждающихся братьев и ближних; в эту кассу каждая ложа должна была вносить свои вклады, соответственно степени своего благосостояния и числу членов. Хотя деятельность кассы вследствие недостатка средств и была в первое время весьма незначительна — ее поступления лишь в

1770 г. достигли 1500 фунтов, — это все же поставило достойную цель практической деятельности братии.

Новый союз франкмасонов, подобно прежнему союзу, делал возможным общение между представителями всех классов общества. Здесь сталкивались для общей работы люди всех сословий, всех профессий и исповеданий — громадный прогресс как в деле личного совершенствования каждого отдельного человека, так и в деле воспитания всего человеческого рода. Единственным мерилом человеческого достоинства служили для франкмасонов чистота нравов, душевная доброта и любовь к истине. Они, правда, сохраняли еще символы строительных лож, их организацию и прием, но, по примеру прежних обществ, придавали им иной внутренний смысл.

Великой ложе охотно приписывают весьма далекие цели. Но ни история ее развития, ни сохранившиеся протоколы ее заседаний ничего не говорят об этом. Нельзя, однако, не заметить, что Великая ложа нередко делала весьма важные постановления. Так, уже очень рано она присвоила себе особое право, на основании которого ни одна ложа не могла быть учреждена без согласия Великой ложи.

И, в самом деле, вряд ли существовала когда‑либо хотя бы одна признанная франкмасонская ложа, учреждение которой состоялось бы помимо Лондона. Но все же прошло довольно много времени, прежде чем Великая ложа решилась громко заявить о своем авторитетном положении. Ее первоначальная власть и снисходительная слабость по отношению к подчиненным ей организациям, ее безучастное отношение к собственным великим задачам, ставшее особенно заметным в эпоху 1741–1751 гг., привели к столкновениям и раздорам между членами распространившегося в то время уже по всем цивилизованным странам союза и вместе с тем к опасному регрессу в ходе его внешнего развития.

Уже в 1724 г. франкмасонские отступники образовали реакционное сообщество. Это был Орден гормоголов. Он составился из приверженцев Стюартов и римской церкви, которые в страстных памфлетах стали нападать на правительство и создали этим кое — какие неприятности также и для своих прежних друзей. Но те безучастно проходили мимо этих веяний эпохи и с непостижимой беззаботностью предоставляли событиям идти своим порядком.

«Старые обязанности» поручали выбор мастера лишь ограниченному кругу лиц, занимавших должности надзирателей. Чтобы возбудить в высших классах общества более активный интерес к стремлениям союза, решено было возводить в звание великого мастера лишь лиц из высших классов; их вступление облегчалось еще тем, что их не только посвящали в течение одного вечера, но и возводили сейчас же во все степени. Такие члены, не знакомые с франкмасонским ритуалом, не были, конечно, в состоянии выполнять обязанности, возлагаемые на них их званием. Они должны были постоянно прибегать к помощи депутатов из мастеров. Все это вызвало недовольство в среде членов братства. В предпочтении высших классов они увидели нарушение братского равенства. И они были совершенно правы. Но лучшее — враг хорошего. Можно сомневаться в том, что франкмасонство при других условиях достигло бы в столь короткое время такого пышного расцвета, который вызвал изумление как современников, так и потомства.

Недовольство братьев росло по мере того, как деятельность лож грозила совершенно заглохнуть среди бесконечных, нередко сводившихся к кутежам пиршеств, блестящих празднеств, торжественных процессий и тому подобных бессмысленных увеселений, устраивавшихся как будто специально для издевательства над высшими задачами союза.

Так, между прочим, один член из Базеля, посещавший английские ложи, жаловался на «пьянство» среди английских кружков. 27 декабря 1728 г. великий мастер лорд Кингстон устроил спектакль с «прологом и эпилогом в честь масонства». Участники явились без передников, но в белых перчатках.

К тому же было постановлено не принимать больше бедных. Неудивительно, что при таком направлении умов возгорелась страшная борьба из‑за знаков отличия, присвоенных должностным лицам, из‑за серьезного вопроса о том, должны ли масонские регалии, то есть наугольник, ватерпас и отвес отливаться из чистого золота или же они могут быть только позолоченными, отделывать ли передник синим или красным шелком. Лишь в 1752 г. Великая ложа энергично взялась за дело. Она издала внушительные наставления для должностных лиц, призывая их к строгому и добросовестному выполнению всех законов и правил, и неустанно следила за выполнением своих предписаний. Этот шаг был тем более необходим, что другой так же организованный союз угрожал затмить Великую ложу.

Основанная ирландскими масонами в Лондоне, Великая ложа старых масонов (Ancient Masons) с 1751 г. начинает необыкновенно быстро расти. В 1756 г. она насчитывала уже 54 филиальных ложи. Соперничающие власти враждовали между собою, но это не мешало членам обоих союзов быть в дружеских отношениях; были даже такие, которые принадлежали к обеим группам.

Душой новой Великой ложи и ее руководителем был ее великий секретарь, ирландец, Лоуренс Дермот, по профессии живописец и виноторговец, вследствие своей неутомимой деятельности, совершенного бескорыстия, обширных познаний в масонстве и довольно солидного образования он был утвержден в 1771 г. в качестве «великого мастера — депутата». В этой должности он оставался в течение многих лет к великому благу «Старых масонов». Современники и потомки осудили этого превосходного человека, заклеймив его именем лжеца и лицемера. Лишь спустя около ста лет после смерти — Дермот умер в 1791 г. — новейшие солидные исследования восстановили доброе имя несправедливо опороченного человека. Истина часто медлит в своем нечеловеческом шествии. Часто кажется даже, будто она преднамеренно прячет свою сияющую главу пред ложью и коварством. И все же мы можем быть твердо уверены, что правда всегда будет возвещена во всеуслышание, когда придет ее пора. Дермот — автор «Ahiman Rezon», то есть «Воля, или Совет Ахимана». Это книга уставов старых масонов.

После многократных попыток примирить разногласия двух Великих лож состоялось наконец 27 декабря 1813 г. их слияние под наименованием «Объединенной английской Великой ложи».

При воссоединении было постановлено, что истинное старое масонское общество должно состоять из трех и не более разрядов: учеников, подмастерьев и мастеров с «включением высшего ордена священного Royal Arch» (Королевский свод). Когда и где возник этот разряд, был ли он английского, шотландского или даже французского происхождения, мы не знаем. Известно только, что в 1751 г., когда возникла Великая ложа старых масонов, он был широко распространен в Америке и Англии.

Далее было установлено полное единообразие в учении и деятельности отдельных лож, а также в приеме и присяге учеников, подмастерьев, мастеров, в одежде и правилах для братии. «Дабы существовало единственное, истинное учение во всем масонском мире, со дня подписания предполагаемого объединения и до скончания веков».

Объединенная английская Великая ложа начала свою деятельность при 648 филиальных ложах. К концу 1899 г. число доходило уже до 2348. Сюда присоединились 836 Royal Arch-капитулов.

Громадное большинство этих союзов выполняло свои масонские обязанности, ограничиваясь лишь участием в блестящих, чисто внешних проявлениях — в торжественных собраниях и пиршествах и в благотворительности, о грандиозных размерах которой мы можем составить себе лишь приблизительное представление. В Англии эта «небесно прекрасная дщерь великой любви к человечеству» привлекла к себе всеобщее внимание настолько, что из‑за нее была забыта главная задача «царственного искусства». Правда, она предписывает своим приверженцам облегчение человеческих страданий, осуществление любви ко всему человечеству. Но ведь это лишь средства для достижения главной цели. Высший идеал, к которому стремится «союз франкмасонов, — это гармоническое развитие человека на чисто человеческой основе и гармоничное устройство общества путем воспитательного воздействия на членов при помощи символов, поучения и примера, посредством общей работы и постепенного совершенствования своего общества, дабы оно являлось образом». Нет нужды доказывать, что ханжество англичан теперь, более чем когда‑либо, далеко от осуществления этой прекрасной задачи.




ФРАНКМАСОНСТВО ВО ФРАНЦИИ


Англичане, жившие в Париже, основали там в 1725 г. первую ложу. Но только 3 апреля 1732 г. она получила от лондонской Великой ложи устав.

«Главная причина, сделавшая ложу популярной во Франции, — мода». Восторгались английским государственным строем, который Монтескье рисовал своим соотечественникам как пример, достойный подражания; восхищались английским народом, которому Вольтер пел хвалебные гимны, английской литературой, английскими лошадьми, английскими костюмами. «В конце концов французу недоставало лишь счастья быть франкмасоном — и вот он стал франкмасоном».

В 1736 г. мы находим в Париже Великую ложу, составившуюся из четырех строительных лож.

Когда это стало известным, то был издан королевский указ, воспрещавший всем подданным сношения с франкмасонами, подозреваемыми в преступных замыслах. Вскоре после того один виноторговец был наказан за то, что он допустил у себя собрание масонов. Но общего указа против таинственного общества, очевидно, издано не было, ввиду принадлежности к нему весьма знатных и влиятельных лиц. Пополняясь притоком все новых и новых членов, ложа беспрепятственно продолжала свою деятельность. Известная булла In eminenti specula, изданная папой Климентом XII 28 апреля 1738 г. и предававшая франкмасонов анафеме, также не оказала никакого действия, так как парламент отказался поддержать это отжившее средство устрашения. Тем ревностнее стремились известные кружки подорвать в обществе доверие к ненавистному союзу. Актеры изображали в карикатурном виде обычаи франкмасонского союза, танцовщицы исполняли франкмасонские танцы, ученики иезуитов ставили пантомиму, воспроизводившую церемонию приема новых членов. Наконец и легкомысленные, изменившие союзу франкмасоны также стали принимать участие во всех этих пародиях, бессовестно открывали любопытной толпе ритуалы и обычаи франкмасонства, описывая все это в широко распространившихся и нередко даже иллюстрированных сочинениях. Наряду с этим в самом союзе обнаружились новые течения, как, например, «масонство прозелитов», которые направили все масонство на новые, роковые для него пути.

Во Франции, классической родине масонских заблуждений, с 1730 г. возникают общества, присваивавшие масонские формы, но принимавшие в члены также и женщин (адопционное масонство). К ним принадлежат Монсорды, Pordre de la felicite, Pordre des Dames ecossaies de l’hospice du Mont‑Tabor и т. д. Каждое общество имело свой особый ритуал и несколько (до десяти) разрядов. Самый почетный разряд назывался «разрядом благородной шотландской драмы». Великим мастером «шотландской Великой адопционной ложи» в 1775 г. была герцогиня Бурбонская, в 1780 г. — принцесса Ламбаль. В эти блестящие дамские ложи стремились все, кто только пользовался каким‑либо именем в старой Франции — высшее дворянство, знаменитые художники, известные ученые. Любопытство и суетность со стороны женщин, галантность и жажда развлечений со стороны мужчин поддерживали и усиливали все эти аномалии. Даже революция не вполне уничтожила их. Ложа — родоначальница окончила свое существование лишь в начале XIX в. В последнее время она вновь возродилась к жизни, и не только во Франции, но и в Швейцарии, и в Испании пользуется большой и все возрастающей популярностью.

Единичные попытки некоторых серьезно настроенных масонов положить предел всем этим нелепостям и вырождению лож большей частью кончались неудачей, ибо наталкивались на полную неспособность членов союза к дисциплине. Энергичную, хотя и безуспешную деятельность в деле преобразования масонства проявил шотландец Рамзай.

Рамзай — шотландский дворянин (ум. 1743), отличавшийся обширными познаниями и глубокою религиозностью, ученик и друг благородного Фенеона. В течение долгого времени его подозревали в том, что, введя в франкмасонство высшие разряды, он злоупотреблял ими в политических целях и таким образом являлся пособником иезуитов и сторонников Стюартов. Превосходный человек этот действительно имел сношения со Стюартами, но он не принимал никакого участия в политических интригах ложи. Но менее всего содействовал он возникшей в это время торговле высшими степенями.

11 декабря 1743 г. принц Людовик Бурбонский, граф Клермонский, близкий родственник французского королевского дома, был избран великим мастером. Он должен был вернуть царственному искусству «утерянный блеск и доверие». Но принц жестоко обманул возлагавшиеся на него надежды, тем более что он только 4 года спустя получил разрешение короля на принятие этого звания. Великая ложа не переставала, однако, стремиться к установлению прочного порядка и с этой целью приняла в 1743 г. наименование Grande Loge Anglaise de France.

Неурядицы среди французского франкмасонства увеличивались с каждым днем. Прием новых членов и основание новых лож проводились с прямо‑таки преступным легкомыслием. Учредительные патенты продавались большей частью за деньги. Должностные лица, совершенно незнакомые с существом и задачами масонства, были не в состоянии удовлетворительно выполнять свои сложные обязанности.

Несколько энергичных масонов, присвоив себе наименование «шотландских мастеров или мастеров акации», сделали в 1741 г. попытку удержать франкмасонство от такой деградации и вернуть его к первоначальным задачам. Их отличительным знаком была акация, символ чистоты. Добиваясь влиятельных должностей в ложах, они надеялись осуществить таким образом свои планы. Однако повсюду они встречали упорное противодействие, и в 1743 г. Великая ложа отвергла притязание шотландских мастеров на положение привилегированного разряда в союзе. Таким образом, предполагавшаяся реформа не состоялась. Но остатки шотландского масонства сохранились, и в 1755 г. были официально признаны Великой ложей, именовавшей себя теперь Grande Loge de France, в качестве «шотландского разряда»; на них был возложен верховный надзор за деятельностью лож.

Французская Великая ложа отличалась от английской также и принципиально, прием новых членов ставился во французских ложах в зависимость от их христианского, то есть римско — католического исповедания.

Возвышение свободного союза мастеров знаменует собой поворотный пункт в истории французского франкмасонства. Оно является исходным пунктом того гибельного направления, которое можно назвать мошенническим торгом дипломами.

Как известно, равенство всех членов было одним из требований союза. Ни положение, ни принадлежность к тому или иному сословию не играли в этом обществе никакой роли — в этом, как и во многих других пунктах, оно сближалось с другими родственными ему по духу обществами. Лишь характер брата, только сумма свойственных ему высших человеческих добродетелей гарантировали ему особое выдающееся положение среди сотоварищей.

Подобные принципы не соответствовали воззрениям, господствовавшим среди гордых своим дворянством французских братьев. Как в общественной жизни, так и в жизни ложи глубокая пропасть отделяла знатного барина от презираемого им простого мещанина.

При таких обстоятельствах заранее исключалась всякая возможность успешного развития во Франции франкмасонского идеала. Тем не менее не раз делались попытки найти средства и пути к устранению перегородок, разделяющих сословия. Так, например, наделяя лиц буржуазного происхождения титулом шевалье или особым масонским прозвищем, рассчитывали польстить этим их самолюбию и тщеславию и вместе с тем удовлетворить требованиям масонства относительно братства и равенства. Впрочем, участники вскоре убедились, насколько ошибочен был этот странный прием. Аристократы вышли из союза, основали свои особые дворянские ложи, установили особые дворянские разряды и, наконец, особые высшие степени в иерархии этих разрядов. И собрания свои они уже называли не ложами, а коллегиями, советами или капитулами. Пример дворянских лож в изобретении новых разрядов немедленно вызвал восторженное подражание и в противоположном лагере.

Таким образом, возник хаотический, страшно запутанный конгломерат систем и разрядов, наиболее ярко сказавшийся в «шотландской системе». Сюда относятся клермонтский капитул, вскоре слившийся во Франции с другими системами всяких степеней, в Германии же приведший к весьма печальным результатам; разряды: Chevalier d’Orient (Рыцарь Востока) и Chevalier d’Occident (Рыцарь Запада), разряд Empereurs d’Orient et d’Occident (Император Востока и Запада), Chevalier du temple (Рыцарь Храма) и т. д. Последний легенда связывает со старым Орденом храмовиков, который является якобы истинным и древнейшим предшественником франкмасонского союза. Члены его, принадлежавшие исключительно к высшим классам, назывались «храмовниками, так как они имели право входить в храм и там молиться; в этом святилище царит покой мира и равенства». Далее нужно упомянуть: Академию истинных масонов (А des vrais magons), основанную в 1778 г.; в ее шести аллегорических разрядах преподавалось герметическое искусство, Академию мудрых (A. des Sages), основанную в 1776 г. и якобы устроенную по образу Nova Atlantis Бэкона («Новая Атлантида», произведение Фрэнсиса Бэкона), «Избранные Coens» (Elus Coens, избранные священники) — теософская система, созданная в 1754 г. и основывающаяся на легендарной истории мира от сотворения его до рождения Спасителя. Членами этого общества могли быть также и женщины. Оно имело девять разрядов, а позднее даже и одиннадцать. В девятом разряде давалось клятвенное обещание оставаться верным римско — католической религии, а также и делом и советом помогать братиям. Стоит упомянуть также «Избранников истины» (Elus de la verile). Эта система существовала (с 1776 г.) лишь несколько десятилетий. Она отрицала все системы, основывавшиеся на магии, каббалистике, алхимии и т. п., и стремилась из восьми высших — было еще четыре низших — разрядов создать франкмасонскую знать. Двадцатый был разряд des Rosecroix (Розы Креста). В этом разряде, игравшем, вообще, выдающуюся роль в системе высоких степеней, прославлялось рыцарство и торжественно праздновались на католический манер смерть и воскресение Иисуса Христа.

Ужасающие размер!т, которые приняли мошеннические проделки с высшими степенями, заставили наконец Великую ложу, носившую с 1773 г. название Grand d’Orient de France (Великий Восток Франции), в 1777 г. высказаться против разрядов. Запрещение не произвело, однако, никакого действия. Зла уже нельзя было уничтожить. Во всяком случае, очень важно было то, что в 1785 г. Grand Chapitregeneral de Franceco своими высшими разрядами присоединился к Высокому Совету, — событие, с которым связано введение французской системы наставления (Rite jranqais). Ею руководствуется большинство французских лож. Она состоит из трех низших (символических) и четырех высших разрядов: ЕЛи Ecossais, Chevalier d’Orient и Chevalier de Rosecroix.

Бури революции совершенно заглушили всякую деятельность франкмасонов во Франции. Но уже в 1795 г. в покинутых ложах зарождается новая жизнь. Великий Восток был снова восстановлен, и немедленно снова возгорались прежние раздоры. Тем не менее число лож и капитулов возрастало с каждым годом. В 1814 г. первых насчитывалось 886, вторых — 337. Все старания примирить соперничающие и жестоко враждующие между собой стороны были безуспешны. Возникшее в 1848 г. много обещавшее реформаторское движение также вскоре прекратилось, так как реформаторы стремились осуществить таким путем республиканско — социалистические идеи. К несчастью, клерикальная пресса также принялась с яростью нападать на ложи. Грозила опасность полного запрещения франкмасонства. До этого дело, однако, не дошло, но правительство не могло долее спокойно смотреть на опасную деятельность лож, угрожавшую общественному спокойствию.

11 января 1862 г. Наполеон III назначил великим мастером не масона, маршала Маньона, — необыкновенное, но, как оказалось, в высшей степени разумное мероприятие. Во главе управления стал человек, глубоко заинтересованный в том, чтобы поднять французское франкмасонство, с несокрушимой энергией стремившийся к устранению укоренившегося зла. К сожалению, немного лет спустя смерть положила конец его полезной деятельности. В заслугу Маньону нужно поставить то, что он вернул Великому Востоку свободное избирательное право и соединил с Великой ложей Орден Мисраима, насчитывавший массу последователей.

Орден Мисраима (Misraim, Egyptien) был перенесен в начале XIX в. еврейским купцом Михаилом Бедаридом из Италии во Францию, и здесь был им и его братьями Марком и Иосифом преобразован и расширен. По преданию ордена, Мисраим, сын Хама, пришел в Египет, завладел страной и дал ей свое имя. Созданным Мисраимом тайным учением об Осирисе, Исиде, Тифоне и других воспользовались все философские школы, тайные союзы, большинство религий, а также и масонских обществ. Блестящая система Восточного ордена Мисраима состоит из четырех серий — символической, философской, мистической и герметически-каббалистической. Серии разделены на 17 классов и 90 разрядов. Члены 87–90 разрядов управляют тремя первыми сериями, доходящими до 77 разряда. Souverain Prince 78 разряда — в то же время шеф четвертой серии. 90–й разряд принадлежит неизвестному Souverian Grandmaitre absolupuissant supreme de l’ordre. Подобного же происхождения Rite de Memphis, или Восточный франкмасонский орден Мемфиса. Как сообщает предание, он основан Ором, который в 1146 г. был обращен в христианство Святым Марком. В 1150 г. рыцари принесли будто бы из Палестины в Эдинбург масонскую премудрость и основали там Великую ложу. Таково происхождение современного масонства. В 1815 г. сам Хонис (Honis) из Каира основал первую ложу ордена во Франции, Les disciples de М. в Монтобан. Но ложа эта только в 1838 г. приобретает некоторое значение. Согласно статутам, объявленным тогда, система нового ордена имела особый мистический ритуал в восточном духе. От членов требовалось сохранение доброго согласия с членами всех масонских корпораций. Возведение в высший сан должно было совершаться по заслугам, а не за деньги. Закрытый в 1843 г. полицией, орден снова возродился в Париже в 1848 г.; он состоял из 90 «разрядов знания», разделенных натри серии, по 30 разрядов каждая. Высший разряд (Sanctuare) должен был всецело посвятить себя эзотеризму. Когда в 1851 г. ему снова стала угрожать преждевременная гибель, орден перенес свою резиденцию в Лондон, откуда проник в Бельгию, Италию, Испанию, Румынию, Швейцарию, Америку и Австралию. Даже в Берлине появились его агенты. В 1860 г. число разрядов было сокращено до 30. «В этом отталкивающем неиспорченный вкус ритуале можно видеть лишь одну из попыток вернуть франкмасонов к теософии давно уже отвергнутых старых систем высших разрядов, совершив предварительно символическую прогулку через различные культурные эпохи».

Как уже изложенный период истории французского франкмасонства, так и дальнейшее его развитие до начала настоящей эпохи представляет мало утешительного.

Когда в 1869 г. Великий Восток горячо высказался за прием в члены представителей цветных рас, большинство американских Великих лож прекратило с ним сношения. Во время франко — прусской войны десять парижских лож обвинили в клятвопреступничестве короля Вильгельма и его сына, кронпринца. 15 марта 1871 г. в Лондоне должен был состояться масонский конгресс для разбора дела этих двух высокопоставленных членов ложи. Вследствие такого безрассудного образа действий, которому Великий Восток нисколько не воспротивился, немецкие Великие ложи прекратили с ним и с Верховным Советом всякие сношения, а совет управления швейцарской Великой ложи Альпина запретил своим ложам всякое участие в предполагаемом конгрессе.

С некоторого времени во французских ложах стал проявляться дух радикализма. Добившись в 1871 г. отмены должности великого мастера, радикальные члены союза сумели настоять на том, чтобы на общем собрании Великого Востока 10 сентября 1877 г. из статута был вычеркнут тезис о бытии Бога и бессмертии души. Последствием этого шага было то, что Великие ложи Англии, Шотландии, Ирландии и Канады, а также и некоторые ложи Соединенных Штатов немедленно прервали с ним всякие сношения.

Раздоры в Верховном Совете привели в 1879 г. к учреждению новой Великой ложи под названием Grande L. Symbolique Ecossaise (Великая символическая шотландская ложа), признававшей согласно шотландскому ритуалу только три символических разряда. Между тем с 1896 г. обе высшие степени снова слились воедино в виде Верховного Совета Великой французской ложи (Supreme Conseil Grande Loge de France).

Великого мастера (с 1871 г.) заменил совет ордена, состоявший из тридцати членов. Вся работа выполнялась шестью комиссиями; а во главе совета стояли: президент, два вице — президента, два секретаря и хранитель печати. Совет этот и выбранные посредством закрытого голосования депутаты от лож составляли генеральное собрание, которому принадлежал высший авторитет во всех вопросах законодательства и управления. В 1898 г. французскому Великому Востоку были подчинены 322 ложи, 44 капитулов и 17 советов.




ФРАНКМАСОНСТВО В ГЕРМАНИИ


Великий космополитический дух, одушевлявший франкмасонство, нашел восторженный отклик в сердцах немецкого народа, и спустя короткое время на немецкой почве возникли многочисленные франкмасонские ложи; франкмасонство достигло здесь пышного расцвета и приобрело такое огромное значение, какого оно не достигало ни во Франции, ни в Англии.

Главной причиной такого поразительного явления нужно признать — наряду с принадлежностью к союзу Фридриха Великого — положение немецкой просветительной философии «о необходимости изъятия науки из школы и непосредственного, деятельного воздействия образованных классов на нуждающиеся в просвещении массы».

Кроме того, были еще и другие, не менее здоровые идеи, которые создавали твердую почву для деятельности франкмасонов в Германии.

Ненасытное любопытство, с одной стороны, а с другой — неутомимое стремление к равенству привлекало к масонству во Франции массу дворянства и буржуазные классы. В Германии, как и во Франции, не существовало общественной жизни. Об общественной деятельности не было и речи, а полицейская опека заботилась о том, чтобы уничтожать в самом зародыше всякое сколько‑нибудь значительное брожение в общественной жизни. Но аристократическое парижское общество имело, по крайней мере, салоны, где процветало искусство оживленной беседы. Здесь могло свободно высказываться общественное мнение, здесь же проявлялось во всем своем блеске бойкое французское остроумие. Ничего подобного не существовало в Германии, тем более что умственный кругозор задающих тон высших классов был здесь весьма ограничен. И вот масонские ложи оказались теми укромным уголками, где люди с более высокими умственными запросами, вдали от суеты будничной жизни, могли обсуждать со своими единомышленниками все животрепещущие вопросы эпохи — в особенности вопросы воспитания и образования — и беспрепятственно творить дела милосердия; где царили благородные товарищеские отношения, где можно было всегда найти интересных собеседников, где увенчивалась всякая добродетель. Насколько глубоко идея о необходимости и воспитательном значении тайных союзов внедрилась в сознание наиболее образованных и просвещенных умов, доказывает то выдающееся и исключительное место, которое отводит ей Гете в своем «Вильгельме Мейстере». В этом несравненном романе с глубочайшей жизненной мудростью и потрясающим реализмом изображаются борьба и смутные искания иной жизни, стремление к чистому и гармоничному человеческому существованию.

Франкмасонство было облечено глубочайшей таинственностью, и распространилась заманчивая молва — скоро накрепко застывшая во многих головах, — будто франкмасонство обладает чудесными «арканами» (тайнами). Несмотря на то что Германию наводняли просветительные идеи, все глубже и глубже проникавшие в жизнь народа, настроение умов все еще оставалось мистически — печальным. Насколько велики были заслуги популярной философии в области освобождения и поднятия среднего уровня образования той эпохи и насколько философия выиграла вследствие этого в ясности и формальном развитии, настолько же многого оставляла она желать в отношении содержания глубины и обоснованности.

Поверхностный эклектизм, мало чем отличающийся от простого дилетантизма, выдавал себя за настоящую мировую мудрость. Поэтому просвещение не раз впадало в материализм, как неверие превращалось в суеверие и религиозное безумие. «Именно наиболее просвещенные и здравомыслящие люди легко делались добычей мошенников». Образование и вообще вся научная и литературная деятельность оставались еще слишком поверхностными. Великие открытия в области естествознания не находили еще должного признания. Нечистые страсти затуманивали чувства, и необузданная фантазия стремилась к познанию высших тайн. Повсюду была распространена вера в существование таинственной мудрости, дающей тем, кто ею обладает, возможность входить в более близкое общение с Богом и проявлять известную власть над миром духов. Еще не погиб, как мы знаем, цех астрологов и алхимиков, и мысль найти жизненный эликсир или философский камень все еще имела неопреодолимое обаяние.

Франкмасонство проникло в Германию через Гамбург и Франкфурт — на — Майне. Еще в средние века между старым ганзейским городом и британскими островами установился особенно оживленный торговый обмен. А когда курфюрст Ганноверский вступил на английский престол (1714) под именем Георга I, Нижняя Германия оказалась совершенно открытой английскому влиянию.

Уже в начале тридцатых годов мы встречаем в Северной и Западной Германии многочисленных масонов; будучи принятыми в братство в Англии, они, со своей стороны, стремились перенести многообещавший союз и на свою родину.

В 1733 г. лондонская Великая ложа разрешила «одиннадцати немецким господам и добрым братиям» основать ложу в Гамбурге. Но прошло еще четыре года, прежде чем (6 декабря 1737 г.) удалось учредить первый немецкий центр франкмасонства. Немецкая ложа пользовалась для своих работ французским языком, не имела писаного ритуала, принимала желавших вступить в нее с открытыми глазами ив 1741 г. получила название «Авессалом».

Гамбургская ложа превратилась в Провинциальную ложу Гамбурга и Нижней Саксонии. Она получила из Лондона учредительную грамоту; кроме многочисленных лож, открывавшихся в различных местах, к ней присоединились 5 гамбургских лож, носящих в настоящее время название «Пяти соединенных лож».

Вследствие введения системы строгого послушания связь с Лондоном на долгое время прервалась; в 1787 г. она была восстановлена, но в 1811 г. Провинциальная ложа, наконец, объявила свою независимость, назвавшись Великой гамбургской ложей.

С 1757 г. в Гамбурге усиливается страсть к устройству новых орденов, ко всякой таинственности. В то время возникла ложа Esperance, основанная Ordre des chevalieres et des dames de l’esperance (Орденом рыцарей и дам надежды), — учрежденным во Франции тайным мужским и женским орденом, который был устроен по образу франкмасонских лож; этот орден нашел вскоре последователей и в Германии — именно в Иене, Геттингене, Гамбурге, Шлезвиге, Лейпциге, Ганновере и Штутгарте. Его название таинственно обозначалось буквами ZN, начертанными в виде пятиугольника. Его девизом было: «Sinceritate et virtute conjuncti». В 1758 г. в

Германии существовала ложа, принадлежавшая к Ордену цепи пилигримов (также Общество цепи). Это удивительное общество существовало не в одном только Гамбурге, его можно проследить также в Иене, Гельмштедте и Копенгагене, где оно действовало еще и в XIX в. Оно состояло главным образом из лиц высших классов. Знаком ордена, в особенности в письмах, служили буквы WBS. Они означали три главных обязанности ордена: послушание, постоянство и молчание. Эти же буквы служили регалией общества. Соединив в монограмму, их носили на белой ленте в петлице жилета. Члены именовали себя рыцарями цепи, их собрания назывались униями. Все члены вместе назывались фаворитами; членами могли быть как мужчины, так и женщины. «Повесить члена на цепь» означало принять в орден нового члена. Весь ритуал ордена символизировал путешествия и паломничества.

В 1759 г. в Ганновере была открыта филиальная ложа Concordia. В том же году здесь возникли отделения Ордена добродетели и чести и Ордена мудрости. Основателем первого называют герцога Луи Ньюкастльского, а годом основания признают 1743. Регалией ордена было сердце, в знак того, что братья должны были относиться друг к другу с братской любовью. Орден мудрости был будто бы основан Аддисоном, Стилем и Свифтом, а буквы Л55 указывают на имена членов. Сколько-нибудь выдающегося значения орден этот не приобрел. В июне 1762 г. один капитул Иерусалимского рыцарского ордена основался в Гамбурге, а в январе 1765 г. была окончательно установлена система «строгого послушания».

Между тем с 1770 г. возникает целый ряд лож, примкнувших к Великой национальной ложе в Берлине. В 1777 г. они основали подчиненную этой высшей власти Провинциальную ложу Нижней Саксонии, к которой теперь принадлежат шесть Иоанновых лож (Jochannislogen). Начиная с 1845 г. в Гамбург проникают и другие учения, так что в настоящее время там работает 16 лож и 6 различных союзов. Из Гамбурга франкмасонство проникло в 1744 г. в Брауншвейг, в 1746 г. — в Ганновер и другие местности.

Огромное значение для развития союза на немецкой почве имело то обстоятельство, что Фридрих Великий не счел для себя унизительным вступить в братство.

Однажды во время одной поездки на маневры в прирейнских странах, которую король прусский Фридрих — Вильгельм I совершал в 1738 г. в сопровождении своих старших сыновей, кронпринца Фридриха и принца Августа — Вильгельма, за столом разговор коснулся франкмасонов. Король считал их опасными для государства и потому отозвался о них весьма неодобрительно. Присутствовавший же в качестве гостя граф Альбрехт фон Шаумбург — Липпе стал горячо защищать оскорбленное общество и смело заявил о своей принадлежности к масонству. Этот разговор произвел на кронпринца сильное впечатление. Когда все встали из‑за стола, он отвел графа в сторону и выразил ему настойчивое желание быть принятым при его содействии в общество, члены которого настолько правдолюбивые люди. Он добавил, что это может, не вызывая толков, состояться только в Брауншвейге, где король будет приблизительно в начале августа и где во время мессы соберется много посторонних лиц. Граф, состоявший членом в Лондоне и мало знакомый с немецкими условиями, обратился к барону Альбедилю в Ганновере и сообщил ему', что одно высокопоставленное лицо желает сделаться франкмасоном. Альбедиль известил об этом свою ложу «Авессалом» в Гамбурге. Когда же по наведенным справкам стало известно, что высокопоставленным кандидатом был не кто иной, как кронпринц Прусский, гамбургская ложа отправила в Брауншвейг депутацию из своих членов: фон Оберга, фон Левена и фон Бильфельда. Депутаты прибыли в Брауншвейг 11 августа 1738 г. и остановились в гостинице Корна «Zum Schloss Saidahlum». Одновременно с ними приехали графы фон Шаумбург и Кильмансегге, фрейгер фон Шаумбург и фон Альбедиль. Днем позднее прибыл в Брауншвейг прусский король со своею свитой.

Кронпринц назначил для приема ночь с 14 на 15 августа. Подходящая для церемонии комната в гостинице была превращена в ложу. В полночь явился Фридрих в сопровождении графа фон Вартенслебена;

он и его спутник, согласно установленному церемониалу, были приняты в члены. «К 4–м часам утра все было уже кончено».

Принадлежность свою к франкмасонству нужно было тщательно скрывать от подозрительного отца, которого очень тревожила переписка сына с Вольтером и другими французскими вольнодумцами. Но Фридрих скоро нашел возможность активно принять участие в деятельности франкмасонов. Уже в следующем году он призвал Оберга и Бильфельда в Гейнсберг, в свой уединенный замок, где создался особый мир глубоких дум и настроений. При содействии этих сведущих братьев состоялся целый ряд масонских собраний и были приняты новые члены.

Спустя лишь несколько дней после своего вступления на престол — 30 июня 1740 г. юный король публично заявил о своей принадлежности к франкмасонству. Между 13 и 20 июня в Шарлоттенбургском дворце состоялось несколько торжественных заседаний ложи, на которых был постановлен прием в члены брата короля, принца Августа — Вильгельма, маркграфа Карла фон Шведта и герцога Фридриха — Вильгельма фон Гольштейн — Бека. Кроме того, в течение этого года состоялись в Шарлоттенбурге, Берлине и Гейнсберге собрания лож под председательством короля. Королевская ложа не носила особого имени. Она называлась обыкновенно Loge du roi, Loge premiere (Ложа короля, Первая ложа) или Noble Loge (Дворянская ложа).

Во время первой силезской войны Придворная ложа потеряла нескольких членов. Вследствие этого в 1743 г. она закрылась, тем более что король уже не мог принимать в ней активного участия.

Официально король не вышел из франкмасонского союза. При массе тяготевших на нем забот и трудов по управлению государством он совсем не находил или находил лишь очень мало времени для участия в Деятельности франкмасонов. Возможно также, что глубокий философский ум не обнаружил в обществе франкмасонов того, к чему он страстно стремился: более тонкого понимания, большей глубины познания, окончательного разрешения Великой загадки бытия. В этом отношении он разделил судьбу Лессинга. Часто повторяющийся, нередко уснащаемый романтическими прикрасами рассказ о том, будто король упразднил Придворную ложу вследствие измены инженера — генерала Ф. Вальрав, — не более как вымысел. Вальрав никогда не был франкмасоном.

Несмотря на все мнимые разочарования и свой горький опыт, Фридрих до конца своей славной жизни сохранил глубочайший интерес к союзу. Об этом ясно свидетельствует не только большое число новых лож, открытых в его правление, но и Protectorium, данный им

16 июля 1774 г. Великой национальной ложе, а также многочисленные рескрипты и указы. Высочайший рескрипт, предшествовавший Protectorium, гласит: «Его Величество всегда будет считать для себя особым удовольствием содействовать своим могущественным покровительством осуществлению стремлений всех истинных франкмасонов; их задача — воспитать из людей лучших членов общества, сделать их более добродетельными и более милосердными». В 1777 г. король охотно согласился на просьбу гроссмейстера Национальной ложи, принца Фридриха — Августа Брауншвейгского о разрешении выставить в ложах портрет короля и послать ему имевшийся у него фотографический снимок со следующей милостивой надписью: «Я могу лишь сочувствовать одушевляющему всех наших сочленов желанию воспитывать хороших патриотов и верных подданных…» Вместе с тем он спрашивает, подтрунивая над самим собою, не будет ли этот портрет скорее напоминать пугало для птиц в саду, «чем побуждать собрание мудрых к благородному соревнованию».

Такое же дружеское настроение отражается в двух письмах к Loge Royal York de I’amitie (Королевская Йоркская ложа дружбы). В письме от 14 февраля 1777 г. мы читаем: «Общество, которое стремится насадить в моих государствах все добродетели и взрастить их плоды, всегда может рассчитывать на мое содействие. Это славный долг каждого доброго властителя, и я никогда не устану выполнять его».

Таким же образом высказался он и в письме из Потсдама, помеченном 7 февраля 1778 г. Но в архиве ложи имеется также крайне немилостивый его указ членам Royal York от 13 ноября 1783 г. Ложа просила разрешения и поддержки короля в устройстве концерта с благотворительной целью. Фридрих с гневом ответил, что из этой просьбы он с неудовольствием усматривает, что ложа Royal York удаляется от основных принципов истинного франкмасонства и, вместо того чтобы стремиться к почтенной конечной цели этого братства, занимается устройством дорогостоящего концерта, который вряд ли много прибавит к средствам, предназначенным для благотворительных целей. В самом деле, этот прежде столь почтенный орден вздумал, по — видимому, играть в игрушки, и он, король, не чувствует никакой склонности давать свое согласие и вообще оказывать особое покровительство пустой затее.

Наряду с такими заявлениями не имеют никакого значения другие слова короля, на основании которых склонны были заключать о его глубоком отвращении и даже презрении к этому союзу.

Наиболее известна не имеющая, однако, исторической достоверности пренебрежительная фраза короля: «La magonerie est ип grand rien» (Масонство — это великое ничто).

Но даже допуская достоверность этой фразы, нужно было бы еще решить, не является ли она в значительной степени продуктом минутного дурного настроения и случайных обстоятельств. Для остроумного короля шутка была обычным делом. Однажды он попросил астронома Мопертюи популярно разъяснить ему дифференциальное исчисление, последний ответил: «Ваше Величество, это невозможно. Высшая математика подобна франкмасонской тайне. Рассказать о ней нельзя: нужно быть посвященным, чтобы вполне понять ее». Король будто бы ответил на это с улыбкой: «Так лучше мне не знать высшей математики; я вижу на себе, что посвящение не всякому помогает». Следовательно, в лучшем случае он признал, что не понял тайны франкмасонства. 18 мая 1782 г. он писал д’Аламберу: «Сообщаю вам, что франкмасоны учреждают в своих ложах религиозную секту, которая — а этим сказано многое — еще более безвкусна, чем все прочие уже известные секты». А незадолго до своей смерти (2 июля 1786 г.) он сказал своему врачу Цимерхману: «Алхимия и хиромантия берут свое начало из франкмасонства; я презираю все эти глупости». Замечательно также и то, что в беседах своих с Henri de Caff, перед которым он открывал свою душу, он никогда не упоминал о франкмасонстве. То, что легенда охотно и быстро завладела такой личностью, как личность великого короля, нисколько не удивительно. Поэтому и его франкмасонская деятельность разукрашена всевозможными вымыслами. К числу их относится, между прочим, рассказ о том, как Фридрих Великий в Аахене принял участие в одном франкмасоне, подвергшемся преследованию иезуитов, и написал в защиту анонимное письмо.

Из ближайших родственников Фридриха к союзу принадлежали, кроме принца Августа — Вильгельма и маркграфа Карла, принц Август — Фердинанд маркграф Генрих фон Шведт (ум. 1788). Престолонаследники великого короля также не только всегда оказывали франкмасонам свое высочайшее покровительство, но многие из них считались даже последователями франкмасонства. Король Фридрих — Вильгельм II с 1 октября 1772 г. до своего вступления на престол считался почетным членом берлинской ложи Zu den drei Schlüsseln.

Король Фридрих — Вильгельм III был принят в 1814 г. в члены русской походной ложи, состоявшей под председательством императора Александра I. Император Вильгельм I 22 мая 1840 г. вступил в союз, 5 ноября 1853 г. совершил в своем дворце церемонию приема своего сына, впоследствии императора Фридриха, а сам принял звание протектора всех франкмасонских лож в Пруссии. Роль эта перешла 2 февраля к принцу Фридриху — Леопольду Прусскому.

Чтобы отвлечь от Придворной ложи чрезмерный приток желающих вступить в ее члены, 13 сентября

1740 г., по инициативе Фридриха, была основана ложа Aux trois globes. В ней господствовал французский язык; в 1744 г. она превратилась в Великую ложу и назвалась Великой королевской ложей — родоначальницей Zu den drei Weltkugeln, а 5 июля 1772 г. приняла свое настоящее наименование.

Король сам принял во вновь учрежденной Великой ложе звание гроссмейстера, которое лишь в 1754 г. уступил барону фон Бильфельду.

Финальные ложи распространились затем из Берлина по многим городам; так, они возникли в Галле, Бреславле, Франкфурте — на — Одере, Мейнингене, Байрете.

Кроме Гамбурга, франкмасонство упрочилось главным образом во Франкфурте — на — Майне. Многочисленные купцы этого торгового и промышленного имперского города входили в тесное соприкосновение с передовым обществом Лондона и Парижа, а затем с успехом распространяли новые идеи на родине. Избрание Карла XII императором Германии (январь — февраль 1742 г.) и его коронование дали возможность большому числу франкмасонов объединиться теснее. Блестящие празднества, сопровождавшие Великое событие, в числе прочих привлекли во Франкфурт весьма многих именитых масонов из различных государств. Насколько известно, французский посланник маркиз de Belle Isles тогда же сумел объединить их для общей масонской деятельности. Первые достоверные сведения об этом событии относятся к марту 1742 г. Союз этот вылился в определенные формы, благодаря основанию 27 июня 1742 г. ложи l’Union (Союз).

Молодая ложа эта, однако, не достигла процветания. Горячее вначале усердие братьев вскоре поохладело. Ложа посещалась неохотно — в результате отъезда нескольких почетных членов. И 24 октября 1746 г. было решено приостановить деятельность ложи до более удобного времени. Так обстояло дело до августа

1752 г. С началом семилетней войны возникли новые затруднения. Вслед за французскими войсками во Франкфурт проникли всякого рода авантюристы и искатели приключений. Последние основали тайные ложи с высокопарными титулами; эти господа беспрепятственно вершили здесь свои темные дела. Их бессовестным проделкам был положен конец лишь по уходу французов. Ложа снова получила возможность проявить весьма плодотворную деятельность (1761). Но уже по прошествии немногих лет появились предвестники новых бурь. Они шли из Берлина. Лишь очень немногие франкфуртские масоны обратились тогда к «новому свету» системы строгого послушания и, основав ложу Zu den drei Disteen, соединились с шотландской ложей Wihelm Zu den drei Rosen. По просьбе большинства членов английская Великая ложа объявила франкфуртскую ложу Провинциальной ложей над всем верхним и нижним Рейном. То обстоятельство, что Великий совет без дальнейших околичностей причислил провинциальные ложи в Германии к новой Берлинской национальной ложе (Великая национальная ложа), побудило франкфуртскую ложу примкнуть — разумеется, лишь временно — к системе строгого послушания.

Отличившийся некоторыми странностями фрейгер Ф. Книге создал план основания такого франкмасонского союза, к которому могли бы примкнуть члены всех систем, и изложил свои фантастические идеи в обширной записке. Она имеется в прекрасной обработке франкфуртских братьев от 18–21 марта 1783 г. и до известной степени должна быть рассматриваема как учредительная грамота эклектического франкмасонского союза, то есть лож, «объединенных с целью восстановить королевское искусство старых франкмасонов». В 1788 г. франкфуртская Распорядительная ложа всего верхнего и нижнего Рейна, а также и Франконского округа снова отдалась под покровительство Англии, вследствие чего английской ложей были признаны и все подчиненные ей строительные ложи. В период революционных войн Провинциальная ложа приостановила свою деятельность. Она открылась снова в 1801 г., с течением времени между нею и английской Великой ложей произошли раздоры, которые привели в конце концов к тому, что в 1823 г. она провозгласила свою независимость в качестве Великой ложи эклектического франкмасонского союза. В качестве таковой она стремилась вернуть эклектический союз к принципам, которые с давних времен выставлялись старыми английскими книгами уставов как основной принцип союза. Стремления эти получили окончательную санкцию путем утвержденного в 1849 г. «Акта реорганизации» и законов, вошедших в схему в 1879 и 1882 гг. В настоящее время к эклектическому союзу принадлежит 20 лож: из них 12 — в Пруссии.

Французского же происхождения, по — видимому, первая дрезденская ложа.

Основателем ее (1738) был граф Гутовский, сын курфюрста и короля Августа Сильного, она получила наименование Aux trois aigles blancs (Трех белых орлов). Число ее членов скоро так возросло, что еще в том же году образовалась ложа Aux trois glaives dor (Трех золотых мечей) и в 1741 ложа Aux trois cygnes (Трех лебедей). Эти масонские ложи послужили основой для возникновения Великой верхнесаксонской ложи, просуществовавшей до

1753 г. В связи с дрезденской была также основана в

1740 г. первая ложа в Лейпциге, нынешняя Minerva Zu den drei Palmen, основавшая ложу в Альтенбурге.

Огромное большинство немецких лож знало вначале только три Иоанновых степени и черпало свои основные принципы из книги уставов английской Великой ложи. Но последняя уделяла масонству континента лишь весьма немного внимания — упущение, за которое она получила тяжелое возмездие.

Знатное юношество из всех стран Европы устремлялось в ту пору в столицу Франции, чтобы закончить там свое образование. Весь культурный мир находился под решительным влиянием религиозных и политических, философских и филантропических идей, которые исходили из Парижа и, казалось, должны были осветить весь мир. Французский язык и французская литература всецело господствовали среди высшего общества.

Немец того времени уже привык считать французов своими учителями и чтить их как недосягаемый образец. Это пристрастие ко всему романскому привело к тому, что как для названий лож, так и для всех трудов пользовались французским языком. Только в 1743 г. в Берлине, а с 1744 г. во Франкфурте начали употреблять немецкий язык в масонском церемониале.

Под французским влиянием в Германии были также введены высшие степени и так называемое шотландское масонство, первые зародыши которого на немецкой почве можно проследить в Берлине начиная с

1741 г. Именно в это время ложа Zu den drei Weltkugein основала шотландскую ложу L’union. Затем в декабре 1758 г. пленные французские офицеры с маркизом de

Lemaiz во главе основали собственную военную ложу La Fidelite, закрывшуюся после обмена пленных, а в 1760 г., по желанию нескольких проживших в Берлине французских франкмасонов, была учреждена строительная ложа Aux trois colombes (Трех голубей). С 1761 г. она получила название l’amitie aux trois colombes (Дружба трех голубей), а с 12 апреля 1765 г., когда она приняла в свои члены герцога Эдуарда — Августа Йоркского, стала называется Royal York de l’amitie.

В 1798 г. ложа Royal York de l’amitie преобразовалась в Великую ложу и разделилась на четыре еще и поныне существующие в Берлине филиальные ложи. Она работает по фесслеровской системе и насчитывает одну Великую провинциальную ложу в Силезии,

11 Внутренних восточных лож (Innere Oriente) и 67 Иоанновых лож.

С 9 декабря 1754 г., независимо от ложи — родоначальницы Aux trois globes, возникает новая Иоаннова ложа под названием Lapetite concorde (Малое согласие). В связи с ней в 1761 г. учреждается шотландская ложа L’harmonie (Гармония), которая в том же году соединилась с другой шотландской ложей l’union (Союз), а 5 марта 1767 г. под названием Friedrich Zum golden Löwen перешла к системе строгого послушания. Ее примеру последовала в 1766 г. ложа — родоначальница Zu den drei Welkugein.

10 ноября 1783 г. Великая национальная ложа-родоначальница, вместе с подчиненными ей ложами, окончательно отказалась от системы строгого послушания. В настоящее время к ней принадлежат: 132 Иоанновы ложи и 69 делегаций Старошотландской ложи в Берлине. К 1770–1776 гг. относится учреждение большинства еще существующих поныне берлинских лож. 27 декабря 1770 г. возникла Die Grosse Landesloge der FM. von Deutschland. В ее ведении находятся 3 Провинциальные ложи (Мекленбург, Силезия и Нижняя Саксония), работающие по шведской системе, а также 28 шотландских Андреевых лож и 111 Иоанновых лож.

19 июня Лернэ основал так называемый Клермонтский капитул, во главе которого стал знаменитый масон фрейгер фон Принтцен, в качестве великого мастера, и пользовавшийся очень плохой репутацией

Роза — в качестве его советника. Капитул назывался Высшим и первым иерусалимским капитулом немецкой нации в Берлине.

Душою всего дела был бывший консисторский советник Роза из Кетена. Получив полномочие и доверенность Принтцена, он объезжал северогерманские города и старался ввести в их ложах новые капитулы высших степеней. Это удалось ему в Лейпциге, Иене, Магдебурге, Брауншвейге, Гамбурге и т. д. Основные принципы и правила высокого ордена он сообщал как священную, строго хранимую тайну, которая была изложена в книге, написанной на латинском языке. Эта книга давала исчерпывающие сведения обо всех семи степенях, «поучала scientias divines elatas» и рассказывала о машинах и о тайнах механики.

Филипп Самуэл Роза, он же Дитрих Шумахер, родом из Бремена, сделался в 1737 г. суперинтендантом и советником консистории в Кетене. Уволенный вследствие порочного поведения, он стал вестн скитальческую жизнь, занимаясь мошенническими проделками. В 1742 г. он вступил членом в ложу Zu den drei Weltkugeln и отправился в Галле, но, по настоянию тамошней ложи, был в 1745 г. исключен из союза. В последующие годы мы находим этого беззастенчивого авантюриста то в Брауншвейге, то в Берлине и Потсдаме, где он безуспешно добивался от королевского казначея Фредерсдорфа содействия своему предприятию, а именно: из солнечной пыли делать золото. Наконец, Роза нашел себе столь желанный источник дохода в раздаче клермонтских высоких степеней. Эта деятельность снова привела его в 1759 г. в Галле, где человек этот, — как это ни кажется невероятным, — несмотря на окружающее его презрение, снова приобрел влияние и даже был избран в 1760 г. «мастером кресла» (Meister von Stuhl), Должность, которой он снова лишился по прошествии трех, лет, так как слишком свободно пользовался кассой ложи. А после того, как он вступил в тайное соглашение с преступным Джексоном, он был снова изгнан из ложи. Насколько известно, этот ловкий авантюрист окончил свою полную приключений жизнь в глубочайшей нищете в Голландии.

В связи с клермонтским капитулом находилась система тамплиеров. Она усердно содействовала распространению создавшегося там чудесного рассказа об обращении тамплиеров в масонов. Согласно этому рассказу, несколько тамплиеров, счастливо спасшихся от крушения, постигшего их орден в 1314 г., перебрались в Шотландию и, примкнув к тамошним строительным ложам, продолжали здесь выполнять тайное учение своего ордена. Учение это было затем принято франкмасонами. Таким образом, новый союз человечества является лишь продолжением старого Ордена тамплиеров.

На почве этой детской побасенки возникли многочисленные франкмасонские системы, особенно распространившиеся во Франции и Англии, в Ирландии, Шотландии, Канаде и Соединенных Штатах.

Encampments of Knight Templars в настоящее время процветают в Америке больше, чем когда‑либо прежде. Члены общества показываются публично охотнее всего в своем полном орденском одеянии, напоминающем современные военные мундиры. Не следует смешивать с этими Encampments процветающий в Англии и Северной Америке Британский орден тамплиеров и возникших в XVIII в. в Париже Chevalieres de Vordre du Temple (неотамплиеры). Первый представляет собой ортодоксально — христианское рыцарское общество, высшая цель которого — охрана христианской религии; к франкмасонству оно не имеет никакого отношения. Chevalieres de Vordre du Temple — это религиозное общество, сначала стоявшее отчасти в связи с франкмасонством, но вскоре снова отделившееся. В 1848 г. оно исчезает со страниц истории. Законы неотамплиеров изложены в 43 параграфах, из которых в 21 заключается формула присяги. Неофиты должны были подписывать ее своею кровью. В присяге говорится о послушании, бедности, целомудрии, братстве, гостеприимстве, военной службе. Неотамплиеры утверждают, что Иоанново христианство было религией прежних тамплиеров. Все их учение представляет собою хаотическую смесь пантеизма, спинозизма, эмпиризма Локка, материализма, пользовавшегося дурной славой Ла — Метри и монадологии Лейбница. Женщины также допускались в этот странный рыцарский орден.

Учение тамплиеров проникло и в шведскую систему, а также упрочилось и в северных Великих ложах, где оно процветает и поныне.

Из Франции пристрастие к тамплиерам перешло в Германию. Сомнительная заслуга перенесения этого учения в Германию принадлежит «с. G. М., ritters vom reissbrede d. z. Heermeisters an der. E. und Order». Под таким мистическим титулом скрывается, по всей вероятности, маршал von Biberstein auf Herrengrosserstadt в Тюрингене. Посвященный во Франции в тайны нового тамплиерства, он учредил в качестве провинциального гроссмейстера VII провинции — Германия между Эльбой и Одером — в Наумбурге строительную ложу Aux trois marteaux (Трех молотков) и давал рыцарские имена членам, еще состоявшим в степени учеников.

После его смерти его сын, такой же фантазер, как отец, перешел (1742) к имперскому фрейгеру фон Хунду.

Карл Гогхельф, имперский фрейгер фон Хунд (род. 1722), представляет собою одно из наиболее любопытных явлений, порожденных немецким франкмасонством XVIII в. Совершенно несправедливо считали его обманщиком. Чересчур доверчивый, он, напротив, часто сам оказывался жертвой отъявленных плутов. Будучи принят в 1741 г. во Франкфурте — на — Майне в масоны, а год спустя избранный мастером одной гентской ложи, Хунд отправился в Париж, где за большие деньги получил указания относительно «нового света» и был назначен коадъютером VII провинции. Вернувшись в Германию, он вошел в тесные сношения с маршалом Наумбургской ложи и, в свою очередь, учредил в своем имении Unwurde строительную ложу Zu den drei Säulen. Его деятельность на поприще франкмасонства требовала больших затрат, и его средств хватило ненадолго. Некогда весьма состоятельный человек, он очутился в крайне бедственном положении, должен был скрываться от своих кредиторов и в отчаянии искал спасения в католицизме. Всеми покинутый, он умер в Мейнингене 8 ноября 1776 г. и, облаченный в полное одеяние тамплиера, был похоронен у подножия главного алтаря в Мельрихштаде в Вюрцбурге.

Итак, в 1742 году фон Хунд, преисполненный фантастических идей, обладая сердцем, горевшим истинной любовью к ближним, но весьма ограниченным умом и слабым знанием души человеческой, решил положить все свои силы на восстановление в Германии Ордена тамплиеров.

Под условием строжайшего молчания он тайно принял в рыцари нескольких дворян и высших должностных лиц, дав им орденские имена и обязав безусловным повиновением. Он был основателем так называемой системы строгого послушания. (Ей противоположна система late (слабого) Observanz, которой придерживались ложи, оставшиеся верными английской системе.)

На нескольких собраниях ордена, состоявшихся в Unwurde, было поставлено увеличить число тамплиеров, склонив к новому учению уже существовавшие франкмасонские ложи.

Однако только после заключения Губертсбургского мира Хунд смог приступить к осуществлению этой многообещавшей идеи. Но тут на пути его стал авантюрист худшего разбора, мошенник, достойный стать в ряд с отъявленными плутами, вроде Калиостро или Сен-Жермена. Это был Самуэль Лейхте. Под ложным именем и титулом барона фон Джонсона он сумел уже завлечь в свои сети, сотканные из мистики и чувственности, многих простаков.

Еврейского происхождения, родом из Тюрингена, без всякого образования, с непривлекательной внешностью, этот человек, известный под именем Черного Соломона, которого опасались даже близко стоявшие к нему кружки, отправился в 1752 г. в Прагу, сделался там франкмасоном и, пробыв некоторое время в Вене, явился в Растатт. Присужденный за многочисленные мошенничества к работам на галерах, этот ловкий пройдоха бежал из‑под стражи по дороге в Марсель. В 1757 г. он снова появляется в качестве ловчего на службе у князя Ангальт — Бернбурга. Вскоре становится его секретарем, заявив, будто умеет делать золото, и спокойно продолжает свои проделки. Почувствовав, что его положение становится опасным, он снова бежал, поступил в военную службу в Саксонии, но вскоре дезертировал, мошеннически выманил у одного гамбургского еврея 30 ООО дукатов, бежал в Пруссию, был назначен Фридрихом Великим на должность Rittmeister König, но вскоре снова был уволен. Вюртермбургский рыцарь фон Пранген, который, находясь в качестве прусского военнопленного в Магдебурге, был там посвящен в разные высшие степени, познакомил Джонсона с системой высших степеней, после чего они соединились для совместной работы на этом прибыльном поприще. Вскоре после конвента в Альтенберге обнаружились его мошеннические проделки. Поспешным бегством он избавился от ареста. Но тут его настигла десница мстительной Немезиды. В 1765 г. мошенник этот был арестован в Ангальтских владениях, осужден на вечное тюремное заключение и привезен в Вартбург, где 13 мая

1775 г. закончил свою преступную карьеру в той комнате, где некогда жил Лютер.

Именно этот пройдоха расставил свои сети и для уловления геермейстера (Heermeister). Выдавая себя за Великого приора Высшего, истинного и сокровенного капитула всемирного ордена, дерзкий плут учредил «высокий капитул», набрал учеников и рыцарей и стал преподносить легковерным самые фантастические сказки о необычайных сокровищах тайного ордена, о его армиях, флотах и т. д. Эта грубая болтовня настолько отуманила голову безвольному Хунду, что он сам признал Джонсона и его капитул и охотно согласился на устройство конвента в Альтенберге у Калы (Kahla) (декабрь 1763 г.).

Пользуясь средствами своих восторженных поклонников, которых он бессовестно обирал, Джонсон сумел превратить конвент в блестящий орденский праздник. Облекая свою особу романтическим покровом, он выдавал себя за несчастную жертву происков и коварства прусского короля. Чтобы оградить себя от «преследований» — на самом же деле, чтобы обезопасить себя от неприятных неожиданностей, — он ставил у дверей своей спальни несколько рыцарей с обнаженными кинжалами, других же, верхом на лошадях и в полном вооружении, посылал в окрестные леса, чтобы изгонять будто бы спрятанных там прусских солдат; затем он собирал на смотр всех своих приверженцев и угрожал непослушным тяжкими наказаниями; одним словом, старался во всех направлениях проявить и подчеркнуть свою роль главы ордена.

Но час возмездия пробил наконец и для Джонсона. Жестоко обобранные рыцари становились все более и более недоверчивыми, тем более что верховный глава ордена не был в состоянии выполнить ни одного из тех обещаний, которые так щедро рассыпал. Но они слишком поздно узнали, что попали в руки простого обманщика.

После удаления Джонсона изданные им законы были отменены, и было восстановлено прежнее деление Ордена тамплиеров по областям. Но вполне организована была только VII провинция (Germania inferior ad Albim et Oderam), которая, по образу прежних орденов иезуитов и тамплиеров, делилась на приораты, префектуры, комтуры и т. д.

Одним из самых горячих апостолов системы строгого послушания был военный комиссар Шубарт.

Иоганн Христиан Шубарт (1734–1787) в эпоху семилетней войны служил английским военным комиссаром, а с 1763 г. посвятил все свои силы франкмасонству, главным образом, распространению системы тамплиеров, но в 1768 г., получив благодаря женитьбе большое состояние, устранился от франкмасонства. За свои заслуги по улучшению сельского хозяйства его возвели в 1782 г. в Клефильде в дворянское достоинство. В обществе строгого послушания он носил прозвище Рыцарь Страуса.

Не зная отдыха, скитался Рыцарь Страуса, умный, предприимчивый и красноречивый человек, по всей стране. Мистическим языком и аллегориями он говорил о силе и могуществе ордена, о высшем блаженстве, которое орден дает своим послушным братьям, поддерживал этими обещаниями горячее рвение в братиях и побудил к присоединению многие капитулы и ложи. Как будто для того, чтобы еще более нагнать туману, было установлено новое летосчисление, начинавшееся годом закрытия Ордена тамплиеров (1314). Кроме трех Иоанновых степеней, была введена шотландская степень мастера. Существовали высшие степени, распадавшиеся на три класса: Eques, Armiger Sociusa и Eques professus. Рыцари получали орденские прозвища; так Хунд назывался Eques ab ense (Рыцарь меча).

Возведение в каждую следующую степень сопровождалось торжественной церемонией и блестящим празднеством. За прием и возведение в степени были установлены высокие взносы (500 талеров), из которых выплачивалось большое жалованье неизвестному главе, геермейстеру и другим должностным лицам. Раздачей почетных должностей рассчитывали привлечь к союзу влиятельных лиц. Действительно, многие правители и знатные лица попались на эту удочку и вступили в общество. Таким образом, система строгого послушания сделалась господствующей в Германии. Рыцари обращались с братьями низших степеней с оскорбительным пренебрежением, а ложи, уклонившиеся от нововведений, были преданы проклятию как не истинные. «Старые основные законы» франкмасонства, казалось, совершенно забылись, а их место занял самый грубый обман.

Но системе строгого послушания не суждено было спокойно наслаждаться своим господством. Уже в 1767 г. появился новый орден, с дерзкой самоуверенностью заявивший о своем исключительном обладании истинной тайной.

Подражанием системе строгого послушания является Союз рыцарей в Вецларе, образовавшийся благодаря содействию и помощи служащего при имперском верховном суде асессора Гофгерихта фон Гуэ, «человека, которого трудно понять и трудно охарактеризовать». Члены этого ордена носили рыцарские прозвища и в шутку разговаривали между собою в стиле средневекового рыцарства, так что посторонние не понимали их. Кроме рыцарских имен, у ордена была также символическая книга «Die vier Haimanskinder», которую с глубоким благоговением читали во время торжеств. «Посвящение в рыцари совершалось с установленными, позаимствованными у нескольких рыцарских орденов, символическими обрядами». Во главе ордена стоял геермейстер, ему помогал канцлер и другие государственные должностные лица. «С этим рыцарским орденом соединился, — как рассказывает Гете, бывший во время своего пребывания в Вецларе (в 1764 г.) членом ордена (Dichtung und Wahrheit 12 Buch), — еще один странный орден, мистический и философский, и не имевший определенного названия. Первый разряд назывался переходом, второй — переходом к переходу, третий — переходом к переходу к переходу и четвертый — переходом перехода к переходу перехода. Разъяснять глубокий смысл этой последовательности разрядов и составляло задачу посвященных, руководством служила маленькая печатная книжка, в которой эти удивительные слова получали еще более удивительное разъяснение».

Тот чрезвычайный почет, которым пользовались тамплиеры, и огромное влияние, которое они приобрели, привело многих честолюбивых интриганов к мысли добиться в этом обществе влияния и почета. Самым даровитым из них был Штарк.

Иоганн Август фон Штарк (род. в Шверине в

1741 г.) был преподавателем восточных языков в Петербурге и Париже, в 1768 г. — помощником директора в Висмаре, с 1769 по 1797 г. — профессором теологии, придворным проповедником и генерал — суперинтендантом в Кенигсберге. В 1781 г. он был призван в Дармштадт в качестве главного придворного проповедника и советника консистории, в 1811 г. возведен в звание фрейгера. Уже в 1861 г. Штарк, еще будучи студентом, примкнул к французской военной ложе, затем он перешел к системе строгого послушания, с которой познакомился в Петербурге. Вследствие странного поведения, напоминающего иезуитизм, был обвинен в криптокатолицизме. Весьма вероятно, что во время пребывания в Париже он тайно изменил своему евангелистическому вероисповеданию.

Штарку обязаны мы созданием более духовного якобы разветвления Ордена тамплиеров — клириков (Clerici Ordinis Templariorum).

Его система заключала, кроме трех Иоанновых степеней, еще 4 высшие степени: Новошотландскую, Св.

рыцаря Андрея, Provinzial‑Capitular красного креста, Magus, или Рыцаря ясности и степень света. Разряд имел 5 классов и заканчивался разрядом левитов или священников. Штарк получил орденское прозвище Archimed.es ab aquila fulva и принял сан канцлера клира. Духовные братья, рассказывал он, до сих пор жившие в полном уединении, с радостью услышали о чрезвычайных успехах светского отделения ордена и решили теперь снова завязать с ним сношения, чтобы дать этим ордену большую устойчивость. Вместе с тем он делал неясные, но тем более значительные намеки на тайны, которыми обладают fratres Clenci. Местопребывание главы ордена, Пилада, находилось, по его словам, в Петербурге.

По инициативе Штарка в 1767 г. в Висмаре была основана ложа Zu den drei Löwen. Он занимал в ней должность второго председателя и привлек к своим теософско — магическим работам мастера ложи Zu den drei Sternen в Раштоке фон Равена, весьма почтенного, доброго, сердечного, но умственно очень ограниченного брата, который был избран префектом на конвенте в Альтенбурге и считался ревностным почитателем магического искусства и алхимии. Очарованный красноречием и блестящими обещаниями Штарка, он жил в несокрушимой вере, что «духовный» брат облечен тайными поручениями главы своего ордена к светским его членам.

При посредстве Равена Штарк вошел в сношения с геермейстером Хундом. Для ознакомления с клириками и их системой Штарк отправил авантюриста фон Прангена из свиты Джонсона и ordenssecretariusa in Secfe magistral Якоби. Результат переговоров в Висмаре — депутаты с торжественной церемонией приняты в клирики. Бесстыдное вымогательства денег со стороны Штарка возбуждали, правда, в фон Прангене сомнения, но вполне открылись у него глаза на все это лишь в Санкт — Петербурге, куда он переселился в это время. Фон Пранген сделал поразительное открытие, что «тайный глава Пилад» был не кто иной, как безграмотный часовых дел мастер Шюргес. С ним‑то и переписывался Штарк о вопросах, при решении которых нужно было знать мнение главы.

Но Штарк был не такой человек, чтобы его могло сбить с толку подобное происшествие. В мае 1772 г.

он отправил приора Clehcorum фон Равена на съезд представителей системы клириков, собравшийся в Коло (Нижние Лужицы) с составленным им проектом формального слияния клириков и членов «строгого послушания». Правда, собранию не были открыты якобы хранимые клириками тайны Ордена тамплиеров, но сам фон Равен явился в вычурном одеянии клирика. Штарк посвятил его также в подробности блестящей церемонии, позаимствованной у католических орденов и сопровождавшей будто бы освящение знамен, которые рыцари брали с собой во время священных войн. Все это так понравилось суетному Хунду, что он немедленно применил эту церемонию в собраниях капитулов. Проектированное слияние совершилось, но сношения с тайным главой ордена были совершенно прекращены и было решено признавать впредь только тех глав ордена, которые были избраны самим орденом. Штарк, бесчестность которого становилась все более и более очевидной, потерял всякое влияние.

Герцог Фердинанд Брауншвейгский был назначен Magnus Superior ordinis и великим мастером всех объединенных шотландских лож и основал в Дрездене правление ордена.

Но в деле дальнейшего расширения общество клириков встретило на своем пути неожиданные препятствия вследствие появления в Берлине Циннендорфа. К этому присоединились крупные раздоры среди самих членов ложи.

Иоганн Вильгельм Элленберг (род. в Галле 10 августа 1731 г.) был усыновлен своим дедом, прусским гофратом Кельцером фон Циннендорфом и посвятил себя изучению медицины. В 1765 г. он сделался главным хирургом и шефом медицинской части прусской армии. Умер он 8 июня 1782 г. Уже в 1754 г. Циннендорф сделался масоном в Галле и достиг степени мастера. Во время своего пребывания в Берлине он присоединился к ложе Zu den drei Weltkugein. Шубарт привлек его в общество строгого послушания. В 1758 г. в Бреславле получил шотландскую степень, а в 1763 г. в Галле — степени Розы и французского капитула. В том же году он соединился со своими друзьями — единомышленниками, «чтобы перенести истинное франкмасонство из Англии, то есть Шотландии», или Швеции в Германию. Запрос, посланный ради этой цели в Лондон, остался без ответа. Тогда Циннендорф предложил преобразовать шотландскую ложу в Loge Germanien, на основании учредительной грамоты от стокгольмской Великой ложи, подтвержденной в Лондоне, и соединить все иностранные шотландские ложи с новой. С этой целью он завязал сношения с шотландским великим мастером в Стокгольме К. Ф. фон Эклефом. 15 сентября 1765 г. Циннендорф получил из Стокгольма полный, бывший тогда в ходу, шведский ритуал и акты, а также льготную грамоту. Вследствие денежных недоразумений Циннендорф оставил звание великого мастера национальной ложи — родоначальницы, вскоре вышел даже из числа членов и был объявлен исключенным. Он учредил в Берлине, Потсдаме, Штепине, Гамбурге 7 лож по шведской системе и 27 декабря 1770 г. основал в Берлине Великую имперскую ложу франкмасонов в Германии. Раздоры с тогдашним шведским великим мастером, герцогом Карлом фон Зюдерманландом, побудили его в 1777 г. порвать связи со шведами, уже после того, как в

1775 г. Циннендорф учредил в Берлине Великий капитул ордена. Неутомимо трудясь на пользу своего дела и стремясь упрочить его, честный, энергичный Циннендорф тем не менее нередко являлся мишенью неосновательных личных нападок, оскорблений и клеветы, жестоко омрачавших его жизнь. Он умер великим мастером 7 лож и в то же время мастером капитула.

Итак, к 1775 г. повсюду царило недоверие, недовольство, рознь. Попытка, сделанная на конвенте в Брауншвейге (1775), разрешить возникшие недоразумения и устранить разнообразные затруднения не привела ни к каким результатам. Так же безуспешно окончился конгресс, собравшийся в следующем году по инициативе фон Гугомаса в Висбадене.

О происхождении и прошлом фрейгера фон Гугомаса ничего не известно. Под именем Eques ab Cygno trimnphante (Рыцарь торжествующего лебедя) он начал свою мошенническую деятельность 19 апреля 1776 г., адресовав капитулу и ложам Ордена тамплиеров послание, в котором приглашал их на конвент в Висбадене. Он посетил, будто бы годом раньше, брауншвейгский конгресс, чтобы убедиться, действительно ли собрание это состояло из истинных тамплиеров. Но его знаки не были поняты. С тех пор, после «троекратного физического и морального испытания в далеких странах, он был посвящен в истинные тамплиеры, дабы спасти свой народ, в душе которого таится столько добрых качеств и который горячо стремится к самосовершенствованию». Он обещал сообщить депутатам самую сокровенную сущность всех тайных наук и нашел целую толпу приверженцев.

15 августа 1776 г. Гугомас весьма пространной речью открыл конгресс, на который съехалось множество членов царствующих домов и знатных лиц, в их числе находились, между прочим, гессенские принцы и герцог фон Гота, розенкрейцеры Вильнер и Бишофвердер.

В подтверждение всех своих слов Гугомас ссылался на полномочие, данное ему святым престолом на Кипре. К этому документу была привешена в свинцовой коробочке печать ордена. Подписано было это полномочие «Wilhelmus Albanus Supremus М. Т. H.». Он пускал в ход также свое свидетельство о приеме его в члены. Оно было в изобилии украшено непонятными знаками и аллегорическими рисунками. Он носил на красной ленте под жилетом позолоченный крест и крестик поменьше под платьем, на груди оба креста с задней стороны были испещрены иероглифами. Резиденция настоящего главы ордена — сочинял он дальше — находится на Кипре. Целью Ордена тамплиеров, якобы существующего уже 3911 лет, являются занятия алхимией. Для этого требуется построенный особым способом Adytum sacrum. Он обещал руководить его постройкой. Братья, принесшие присягу масонскому союзу, продолжал он просвещать депутатов, освобождаются от трехлетнего ученичества, после трехдневного испытания они могут быть сразу возведены в рыцарское достоинство. После этих изумительных «откровений», которые должны были немедленно открыть каждому непредубежденному истинное положение вещей, Гугомас потребовал, чтобы депутаты присоединились к кипрской системе. Когда же у него попросили более точных доказательств, он в течение нескольких дней хранил таинственное молчание. Наконец заявил, что высшие тайны познания он может сообщить лишь в Adytum sacrum. При освящении его с неба падет огонь и сожжет на алтаре невинную жертву. Расходы по перенесению с Кипра освященных сосудов и других священных предметов — 3000 цехинов — несет священный престол, расходы по постройке и устройству — 6000 талеров — лежат на капитулах. Он надеется, что высшие чины дадут ему эту сумму. Хотя многими громко высказывались сомнения в истинности полномочий адепта, тем не менее множество братьев стремилось быть принятыми в царскую степень. Их прежде всего освободили от предписанных постов, вместо того им было предложено 20 изречений acl reßexionem primae noctis, на которые требовались устные или письменные ответы. Содержание этих изречений вызвало недоразумения и недовольство. Так, в девятнадцатом говорилось: «…Убить брата, изменившего святыне, есть обязанность, но самая тяжелая, какая только может существовать». 11 должностных лиц и служащих должны были дать обет молчания, и каждый должен был написать на латинском языке прошение к высшим о приеме, причем в прошении этом давалось обещание безусловно подчиняться приказаниям святого престола.

Когда некоторое время спустя Гугомаса принудили отправиться на Кипр, он бесследно исчез со сцены. После того как 11 октября 1780 г. слуга его донес, что он сам изготавливает все эти документы, печати и кресты, Гугомас послал всем франкмасонам формальное отречение, в котором клеймил своих учителей как совратителей и лжеучителей. В 1818 г. он умер, насколько известно, в звании баварского полковника. Предположение, что ловкий человек разыграл всю комедию по поручению иезуитов с целью уничтожить франкмасонство, хотя и часто высказывалось, но не может быть доказано с достаточной достоверностью.

Следующий конвент, на который съехалось множество депутатов, был открыт 16 июля 1782 г. в Вильгельмсбаде при Ганау. После долгих прений 29 августа пришли к решению окончательно отказаться от системы строгого послушания и ввести, уже с 1788 г., процветающую во Франции систему под названием «Рыцарь благотворительности». Принятые в то же время конвентом так называемые франкмасонские правила вполне отвечали тогдашним воззрениям моральной философии и обязывали братьев верить в учение Иисуса Христа и безусловно повиноваться высшим. Герцог Фердинанд сделался генерал — гроссмейстером всех объединенных лож, ландграф Карл Гессенский — его заместителем.

Они разделили новое общество на шесть разрядов: три обыкновенных масонских разряда; 4–й — шотландский разряд, в нем оставались все те, кого не предполагалось возвести в рыцари.

В шотландском разряде аспирант считался подозреваемым в убийстве Хирама, но получал помилование без особого о том ходатайства. Ученический разряд должен был служить испытанием для будущего рыцаря. Братиям этого разряда сообщалась история ордена со времени смерти Молэ. Латинский ритуал 6–го разряда был в высшей степени торжественным. Новый рыцарь надевал рыцарское вооружение, преклонял колена под рыцарским ударом и получал латинское рыцарское имя и лозунг. Ритуал Eques Professus также велся на латинском языке. Принятый в масоны должен был присягать на верность правилам святого Бернара.

Впоследствии был присоединен 7–й разряд, Eques Professus. Новая система оказалась неудовлетворительной во всех отношениях и вскоре утонула в «реке забвения».

Со времени последнего конвента, в связи с бурными событиями эпохи, возникло более серьезное настроение. Ложные идеалы рассеялись, многие ложи прекратили свою деятельность. Тем сильнее пробудилось стремление вернуться к прежним простым основоположениям истинного франкмасонства. И немецкие братья взяли на себя задачу посредством глубокого исследования идеи масонства и внимательного изучения его истории найти путь к этому возврату.

Первый реформаторский шаг, имевший серьезные результаты, был сделан эклектическим союзом во Франкфурте — союзом, о котором мы уже упоминали выше.

Его примеру последовала Великая национальная ложа — родоначальница Zu den drei Weltkugein, в которой состоял Цельнер.

Иоганн Фридрих Цельнер (род. 1753) в 1785 г. сделался священником в Берлине и умер в 1804 г. в сане главного консисторского и училищного советника. С 1799 г. и до самой смерти он был национал — гроссмейстером и в этой должности оказал чрезвычайные заслуги по выработке ритуала. «Быстро и глубоко обнимая умом всякую отрасль человеческого знания, он отличался необыкновенною способностью исследовать истину, раскрывать ошибки, разъяснять сомнения, легко усваивать новые взгляды и схватывать Великие идеи. Эти редкие способности ума сочетались с необыкновенно привлекательными свойствами души».

В 1797 г., главным образом по инициативе Цельнера, Великая ложа предприняла пересмотр своего устава и объявила, что франкмасонство исчерпывается тремя Иоанновыми степенями. Правда, она прибавила к ним в качестве «ступеней познания» еще древнешотландскую ложу и три дальнейшие степени, члены которых назывались «избранными братьями», «посвященными внутреннего храма» и «приобщенными к совершенству». Эти разряды должны были служить для одной только цели — способствовать ознакомлению с различными системами, их символами и формами. На управление и законодательство они не имели никакого влияния.

Таким же образом реформировалась ложа Royal York Zur Freunschaft, — до этого времени служившая лишь «сборным пунктом хороших и честных, но совершенно обыкновенных, лишенных всякой подготовки людей», руководимых Фесслером, согласно составленному им уставу. По уставу Фесслера было устранено все, что связано было с рыцарством, Орденом тамплиеров, католицизмом, и вместо четырех высших степеней принято было шесть степеней познания — степень шотландского совершенного строителя, Андрея — рыцаря, огня, перехода, родины, совершенства. В них должна была преподаваться подробная история различных, частью уже исчезнувших, частью уже существующих систем лож. В связи с ними находились акты посвящения, то есть мистерии чисто моральной окраски, которые служили исключительно для воздействия на нравственное чувство, с целью воодушевить членов к делу союза.

Игнатий Аврелий Фесслер (род. 1756) в Венгрии, был воспитан иезуитами и в 1773 г. вступил в Орден капуцинов. Посвященный в 1779 г. в сан священника, он покинул после тяжелой душевной борьбы, монастырь и в 1794 г. был приглашен во Львов профессором восточных языков, здесь он вступил в ложу Phonix Zur runden Tafet, но из‑за написанной им трагедии «Сидней» принужден был бежать на Бреславль. В Силезии он вступил в союз Эвергетов (благотворителей). Не выходя из форм франкмасонства, он хотел объединить всех лучших масонов в высшем разряде, в котором, «путем разработки и распространения чистой, освобожденной от всякой мистики морали и основанной на ней религии нужно было противодействовать разрушительным намерениям врагов разума». Членам вменялись в обязанность взаимная искренняя дружба, честный образ жизни, точное выполнение своего долга и безусловное повиновение членам высших разрядов.

Фесслер стремился преобразовать союз «в общество друзей, которые должны работать над своим собственным нравственным и умственным развитием». Но это так и осталось проектом. В 1795 г. союз снова распался. В 1791 г. Фесслер перешел в протестантизм, после чего (с 1796 г.) стал заниматься в Берлине литературной деятельностью. Ложа Royal York Zur Frenschaft поручила ему вместе с Фихте составлять статут и реформировать ритуал. Его мечтательная, склонная к мистицизму натура, его благородная сдержанность и его умственное превосходство служили источником бесконечных пересудов в рационалистическом Берлине. Многократно подвергаясь нападкам и обвиненный в иезуитских стремлениях, он, глубоко разочарованный, вышел в 1802 г. из союза и в качестве профессора философии отправился в Петербург. Но там в его лекциях усмотрели атеизм, и он лишился своей должности: в 1820 г. он сделался председателем консистории евангелистических общин Саратова и в 1833 г. генерал — суперинтендантом лютеранских общин в Петербурге, где и закончил в 1839 г. свою бурную жизнь.

Еще более значительное и глубокое преобразование произвел в нижнесаксонской Великой ложе в Гамбурге Шредер.

Фридрих Людвиг Шредер (род. 1749) прожил очень бурную и печальную юность. Но даровитый, побуждаемый пламенным честолюбием мальчик легко выбрался из болота, в которое его безжалостно бросила судьба. Он сделался актером, взял на себя в 1771 г. управление городским театром в Гамбурге и добился блестящих результатов. Проживая с 1797 г. в полном довольстве в своем имении у Пиннеберга, он совершенно отдался своим литературным наклонностям. Когда в 1816 г. он умер, в лице его оплакивали не только Великого художника, но и истинно доброго и благородного человека. В 1774 г. Шредер был принят в Гамбурге в члены франкмасонства, а в 1787 г. избран мастером. Год спустя ему поручили реформу системы лож и разработку ритуала. Результатом его работы явилась шредеровская система, основанная на современных, разумных воззрениях. Система эта существует еще и поныне.

В нижнесаксонской ложе Шредер, отличавшийся благородством души и чуждый мелкого эгоизма, обладавший обширными познаниями и большой силой воли, устранил все высшие разряды, удержав лишь три Иоанновых степени; он создал законы и ритуал, в основе которых положил «Старые обязанности». Для честных и любознательных членов третьего разряда он предполагал создать особый отдел, в котором сообщались бы история союза и системы разрядов. Отсюда возникли «Доверенные братья», переименовавшиеся затем в «Тесный союз». К этому союзу принадлежали до 1892 г. — когда состоялось официальное последнее собрание, — многочисленные немецкие братья. «Тесный союз» не был высшим разрядом; члены его занимались, главным образом, историческими и философскими исследованиями, критикой масонских сочинений и сообщений о делах других лож, изучением масонской истории; они старались словом и делом показать другим братьям пример благородного масонства.

Одна только Великая имперская ложа в Берлине оставалась чужда зарождавшейся повсюду новой жизни. Считая себя единственной «истинной обладательницей тайного учения древнего происхождения», она стала разыгрывать роль высшей инстанции для всего масонства, — хотя большинство лож весьма мало ею интересовалось, — и твердо придерживалась шведской системы. Система эта состоит из 9 степеней и 3 разрядов. Первая заключает в себе Иоаннову ложу с 3 разрядами, вторая — шотландскую, или Андрееву ложу с 2 разрядами (Андрея — подмастерья и Андрея — мастера). Ложа Стюарта, или капитул с 4 разрядами образует третью степень. Она заключает в себе «Доверенных братьев Соломона», «Рыцарей Востока» при возникновении Иерусалима, «Рыцарей Запада», «Доверенных Иоанна» и «Избранников Андрея». Сюда присоединяется еще один почетный разряд «Братьев с красным крестом». Во главе всего стоят Высокопросвещенные братья архитекторы. Глава ложи Vicanus Solomonis является высшей инстанцией касательно учения и ритуала.

В то время как эдиктом 1798 г. в Пруссии воспрещены были все тайные общества, трем берлинским Великим ложам была все же обещана терпимость и защита, и, в то время как число принадлежавших к ним лож все возрастало, другие немецкие ложи сильно страдали от французского гнета. Тем не менее многие ложи сохранили бодрость духа и проявляли горячую отзывчивость к идеалам масонства. Юношеская подготовленность немецкой культуры, которая еще ничего не знала о разнообразной общественной жизни городов, оказалась благодатной почвой для масонской деятельности с ее благочестием и мирным настроением.

Возникло много новых масонских союзов. Берлинские Великие ложи созвали в 1810 г. съезд Великих мастеров для обсуждения вопросов, затрагивающих общие интересы. В 1811 г. возникли Императорская ложа Саксонии, Великая ложа Ганноверского королевства, которая закрылась в 1866 г. и подчиненные ложи которой присоединились к Великой ложе Royal York, далее Великая ложа Zur Sonnen Байрете и, наконец, в 1846 г. Великая ложа Zur Eintracht в Дармштадте.

После заключения мира, которым закончилась Великая война за освобождение, наступила трезвая эпоха тихого самоуглубления, бедная Великими событиями, но богатая упорной работой. «Впервые за три столетия над безмятежной Северной Германией пронеслось настоящее народное движение, зрелище всех этих стихийных сил, которые пробуждаются в такие бурные эпохи, подавило и оглушило многие слабые умы. Подобно тому как в Англии в эпоху Карла II тысячи честных людей были уверены в существовании вымышленного заговора, так теперь в Германии многими умами овладело какое‑то мрачное безумие, все захватывавшее на своем пути, подобно опустошительной чуме, и далеко не одни лишь негодяи верили в тайные интриги демагогических союзов».

Возобновленное свободное движение подавлялось. Общественная жизнь была погребена в механизме полицейского государства. Настало такое ужасное время, что даже Арндт, «этот вернейший из вернейших», был принужден прятать свои записки в погребе или под полом своей комнаты. Оскорбительный гнет полицейского крючкотворства сказывался на жизни лож. Самые лучшие силы, разочаровавшись, устранились. И среди всеобщей апатии обители терпимости и любви к человечеству, там где они не были — как, например, в Кургессене — совсем закрыты, подпали безнадежному господству ничтожных филистеров.

Постепенное пробуждение от глубокого сна началось лишь с конца тридцатых годов. Франкмасонская жизнь в Германии начала снова понемногу возрождаться, в особенности благодаря присоединению к союзу принца прусского (1840), — событие, побудившее вступить в союз также и других немецких правителей, как, например, короля Георга Ганноверского и герцога Эрнста II Кобург-Готского. Вместе с тем возродился и благотворный дух корпораций и ассоциаций, и там, где союз не имел убежища, братья стали соединяться в масонские товарищества, а члены соседних лож — в областные союзы.

Но франкмасонский союз еще не вышел из периода долгого, полного ошибок и разочарований, ученичества. Реалистическое направление эпохи, стремление к веселой и обеспеченной жизни, демократическое мировоззрение, бесцельное вольнодумство, не отражающее настроение умов, — все эти течения 40–х годов стали находить невинно добродушный идеализм скучным и бессодержательным. С высокомерной улыбкой взирали теперь на мир идеалов, чуждый погони за «злобой дня», видя в нем нечто ожившее, что давно пора выбросить за двери; и полные глубокого настроения масонские храмы превратились в арену для новых страстей.

Но ограниченная односторонность партийного и сектантского духа никогда не была привлекательной для немецкого ума, а доктринерская уверенность в своей непогрешимости в эпоху, когда решаются мировые судьбы, является характерной чертой тупой толпы, состоящей из жалких посредственностей. Поэтому мирный дух масонства, господствовавший в ложах, принужден был стыдливо прятать свою главу и избегать тех мест, где школьное высокомерие, фанатичное морализование и демократическая ненависть к деспотизму заглушили тихий голос благочестивого созерцательного настроения. Обширные залы союза человечества опустели, и там, где еще чувствовались, быть может, отголоски гуманного духа прежних дней и легкое дыхание красоты и добра, некогда мирно там царившие, — даже и там он безнадежно погибал среди холодной мертвящей атмосферы реакционного периода.

Но именно в периоды величайших бедствий, когда начинает казаться, что рушится земля и небо, снова находятся люди, которые сулят спасение и призывают к деятельности. Мы не знаем, откуда они приходят, но они являются. Еще меньше можем мы разобраться в таинственной связи наиболее выдающихся явлений исторической жизни. Так, мы видим, что появление составленной и изданной Иосифом Габриелем Финделем (род. 21 октября 1828 г.) «Bauhutte» (1858) явилось для немецкого масонского мира прямо‑таки выходом из состояния мучительной агонии. С дерзкой юношеской отвагой и большой страстностью, но честно и с глубоким нравственным чувством, книга призывала к идейному, соответствующему потребностям времени развитию учреждений и приемов франкмасонства; из последующего ясно, что издатель ее понял недуги и слабые стороны эпохи. К нему немедленно устремились все выдающиеся умы и вызвали повсюду такое воодушевление, что даже Великие ложи, с недоверием и подозрением следившие за движением, не смогли уклониться от него.

Они решили преобразовать на современный лад свои уставы и ритуалы. Основанный в 1861 г. союз немецких франкмасонов также стал энергично высказываться на своих ежегодных съездах за реформы.

Одно из самых многообещающих проявлений этой деятельности — учреждение в 1872 г. немецкого союза Великих лож с переменным председательством, — прекрасное н многообещающее потому, что таким путем может, по — видимому, осуществиться слияние всех Великих лож в одну национальную Великую ложу. Даже Великая имперская ложа принуждена была отказаться от своего одностороннего доктринерства, ввиду бурного брожения умов. Когда появилось возбудившее всеобщее внимание сочинение Финделя («Школа иерархии и абсолютизма»), в котором автор выступал против исторических преданий Великой имперской ложи как лживых измышлений и заклеймил всю ее систему как пережиток масонских заблуждений прошлого века, прусский кронпринц Фридрих — Вильгельм, в качестве главы ордена высказался в своей знаменитой речи, произнесенной в Иванов день (24 июня 1870 г.), за свободное от предвзятости историческое исследование и требовал безусловного признания добытой таким путем истины. В дополнение к этому он сообщил провинциальному гроссмейстеру Шифману архивные изыскания касательно системы и исторических основоположений Великой имперской ложи. Когда же оказалось, что результаты его усердных исследований неблагоприятны для шведской системы и в особенности, когда он доказал, что учения 8 разряда — не более как каббалистическая фантазия, когда, наконец, кронпринц убедился, что ортодоксальные члены ложи, не скрывая своей враждебности, оказывали пассивное сопротивление стремлению установить историческую истину и реформировать систему, — то он 17 марта 1874 г. сложил с себя свое звание.

И вот объединительное движение в немецком франкмасонстве остановилось. Скоро в ложах появилось антисемитское движение, давшее новую пищу христианским тенденциям, которые Великая имперская ложа и Великая национальная ложа — родоначальница поддерживали теперь более чем когда‑либо. Тем большее значение для развития франкмасонства в Германии должно было иметь то обстоятельство, что гроссмейстер ложи Royal York, Зетегаст решился на весьма смелый шаг и стал успешно оспаривать законность эдикта 1798 г.

В 1891 г. развилось движение, возникшее главным образом вследствие особых условий берлинской жизни. Здесь собралось множество франкмасонов, которые по конфессиональным причинам не могли попасть в филиальные ложи, подчиненные прусской Великой ложе, но вступили в члены франкмасонства вне Пруссии. Они все настойчивее стремились к основанию собственных лож. Осуществлению этого желания препятствовало, однако, мнение, господствующее в старопрусских Великих ложах и разделявшееся прусским министерством внутренних дел, а именно, что только Великие прусские ложи имеют право учреждать в Пруссии новые франкмасонские ложи. Но верховный суд отменил, по предложению Зетегаста, это исключительное право, после чего в 1893 г. в Пруссии была учреждена четвертая Великая ложа Kaiser Friedrich zur Bundestreue. Не признанное старыми верховными советами, молодое учреждение это работало вместе с десятью филиальными ложами по шредеровской системе, отвечавшей новым требованиям времени. В 1900 г. они упразднили Великую ложу и перешли к союзу гамбургских Великих лож, основавшему затем в Берлине провинциальную Великую ложу.

Весьма интересный, но мало касающийся жизни немецкого масонства эпизод разыгрался вследствие энергичного похода против масонов, предпринятого в девяностых годах ультрамонтанами.

Средства для этой борьбы предложил один довольно сомнительный субъект, некто Лео Таксиль, alias Jogand Pages (род. 1854). После безрадостной, проведенной в иезуитском исправительном доме юности он занялся публицистикой, основал многочисленные союзы свободомыслящих, в 1881 г. вступил в союз франкмасонов, но уже спустя четыре года вышел из него, будто бы раскаявшись. Этот беззастенчивый агитатор вернулся в лоно католической церкви. Возвращение его прославлялось клерикальной печатью всех стран как необычайный триумф церкви, и «благочестивый муж» был даже удостоен папской аудиенции. Рассчитывая на бессмысленное легковерие клерикалов, он издал в 1895 г. свое первое антифранкмасонское сочинение «Drei Punkte‑Bruder», полное самых ужасающих обвинений. Необычайное сочувствие, которое это произведение вызвало во всех враждебных франкмасонству кругах, поощрило его, при содействии некоего доктора Хака и известного антифранкмасона Марджиотта, расширить размеры задуманной интриги. «Свободно, от руки» он написал «Memoiren einei Expalladistin», в которых рассказывал о некоей Софии Вальдер, матерью которой была чертовка, о мисс Воэк, бывшей поклоннице Люцифера и гроссмейстерше палладистов; далее он сообщает, как он вернулся в католичество, возмущенный господствующим в ложах культом сатаны. Безнравственному содержанию этого романа, этому шедевру порнографии верили, как Евангелию. Иезуитская пресса распространяла его по всему миру.

Идея Таксиля созвать интернациональный конгресс для уничтожения франкмасонства нашла восторженных приверженцев. Конгресс собрался в 1896 г. в Триенте, но имел весьма печальный исход. Вскоре после того, в марте 1897 г. Таксиль с циничной откровенностью заявил на одном многолюдном собрании, в Париже, что своими так называемыми откровениями он добивался лишь мистификации ультрамонтанства. Он хотел раз навсегда показать миру, чего можно ожидать от клерикальной глупости и легковерия. И цель эта, сверх ожидания, была вполне и совершенно достигнута им.

Несмотря на все эти неблагоприятные условия, которые сильно препятствовали быстрому развитию лож, немецкое масонство все же оказалось на высоте своей задачи и осталось образцом для всего франкмасонского мира. Таким образом, можно ожидать, что немецкое франкмасонство, если только ему удастся прийти к какому‑нибудь соглашению относительно христианства, будет и в будущем, именно ввиду своего идеалистического направления, служить намеченной Гердером цели — сделать гуманность общим достоянием человечества.




ФРАНКМАСОНСТВО В ДРУГИХ СТРАНАХ


В Австрию франкмасонство проникло в 1726 г., и первая ложа была основана в Праге. В Вене и окрестностях Вены возникло в 1742 г. еще несколько лож, которые пользовались покровительством императора Франца I, вступившего в масонский союз и сделавшегося членом первой венской ложи Zu den drei Kanonen. Изданный в 1764 г. императрицей Марией — Терезией указ против масонства не был приведен в исполнение. В

1771 г. в Вене утвердилась система строгого послушания, а в то же время берлинская Великая национальная ложа открыла здесь несколько филиальных лож. В семидесятых годах франкмасонские храмы имелись в Инсбруке, Граце, Герце, Клагенфурте, Линце, Нассау, Триесте, Зибенбюргене, Венгрии, Буковине и т. д. Все эти ложи подчинялись с 1784 г. Австрийской имперской ложе и некоторое время процветали под мягким правлением Иосифа II, хотя этот монарх и не принадлежал к числу членов союза, но 11 декабря 1785 г. появился известный указ против тайных обществ.

По всей видимости, указ этот был направлен, главным образом, против все усиливавшегося разврата среди розенкрейцеров, «Азиатских братьев» и других союзов, но и на франкмасонстве он отразился очень тяжело, значительно стеснив его свободное развитие. С этого времени положение франкмасонства стало ухудшаться, и, когда в 1795 г. был опубликован эдикт императора Франца II против тайных обществ, в Австрии закрылось много лож.

В то время к союзу принадлежали самые образованные и уважаемые в стране люди, как, например, имперский гроссмейстер граф фон Дитрихштейн, князь Карл фон Лихтенштейн, граф Франц фон Эсгергази, несколько бывших иезуитов: философ Рейнгольд, естествоиспытатель Барн, поэты Алксингер, Денис и Блумауэр, композиторы Гайдн, Моцарт и т. д. Благодаря их влиянию, ложи проявили поистине изумительную деятельность. Чрезвычайно широко понимая задачи масонства, они создавали библиотеки, устраивали физические кабинеты, собирали естественно — исторические коллекции, издавали научные журналы, вообще стремились изо всех сил двигать вперед науку. Моцартовская «Волшебная флейта» — это образное выражение масонских идей, и в испытании героя отчасти воспроизведены обряды, сопровождавшие прием масона по тогдашней системе. Благотворительность также практиковалась в то время в широких размерах.

Несмотря на закрытие союза, франкмасоны твердо держались в Австрии, в надежде на лучшие времена. В период 1809–1812 гг. и в 1841 г. тайно возникали, правда лишь на короткое время, новые ложи, а в 1848–1867 гг. не раз делались попытки к восстановлению франкмасонства в Австрии. Но все усилия были напрасны. Зато вместо запрещенных лож возник целый ряд масонских союзов, подчинившихся венгерской Великой ложе. Такие «благотворительные общества» были в Вене, Карлсбаде, Фран-Ценсбаде, Мариенбаде, Пильзене, Праге, Троннау и т. д.

В Венгрии ложи, разрешенные с 1867 г., имели почти ту же судьбу. После долгих споров 21 марта 1886 г. из слияния 26 Иоанновых лож и 13 лож шотландского Великого Востока образовалась Символическая Великая ложа Венгрии. Под ее руководством работают в настоящее время 52 ложи с 3029 членами. Большинство из них владеет собственными большими зданиями и располагает большими средствами.

Первая ложа в Швейцарии была основана несколькими англичанами в Женеве. Англичане же основали строительное общество в Лозанне и в других местах

Woatland’a. В немецкой Швейцарии франкмасоны также деятельно принялись за создание своих храмов. В 1740 г. совершенно втайне такой храм возник в Цюрихе. В 1745 г. тайные общества запретили и в Швейцарии. Масоны должны были отказаться от своего союза. Но окончательно подавить их деятельность здесь не удалось, так же как и в других странах. Вновь и вновь возникают и исчезают новые ложи.

Наиболее значительным оказалось в этом направлении влияние Франции и ее системы высших степеней. В 1773 г. многие цюрихские и базельские ложи присоединились к системе строгого послушания и учредили префектуру. Немало препятствий создавали франкмасонам такие люди, как Калиостро, а также розенкрейцеры и иллюминаты. В системе лож произошла страшная путаница, которая разрешилась, наконец, основанием в 1844 г. Великой ложи Альпина. Ей подчинены в настоящее время 32 ложи с приблизительно 3300 членами. Наряду с ней работает в Лозанне Supreme Conseilpour la Suisse (Верховный совет Швейцарии).

Уже в 1730 г. франкмасонство из Англии перешло в Италию. Первые следы его появляются в Риме, где

В 1805 г. возник Великий Восток в Милане, в 1809 г. в Неаполе основали вторую Великую ложу, первым гроссмейстером которой стал шурин Наполеона I — Иоахим Мюрат — так бесславно, неаполитанским королем, окончивший свою жизнь в 1815 г. После падения Наполеона франкмасонство почти совершенно заглохло. Только после войны 1859 г. Великий Восток снова возобновил свою деятельность, заявив себя сторонником благотворительности, терпимости и воздержания от религиозной и политической борьбы и провозгласив главной своей целью стремление к духовной свободе, улучшение конституции, основание школ и приютов.

Наряду с этим возникли также Великие ложи в Неаполе, Милане, Флоренции и Палермо (под председательством Гарибальди). В 1873 г. эти ложи объединились в одну Великую ложу — итальянский Великий Восток, которая была затем перенесена в Рим. После временного разлада, вызванного приверженцами шотландского ритуала, в 1900 г. снова было восстановлено единство. В настоящее время Великому Востоку подчинены 177 лож; кроме того, 37 лож находятся вне переделов Италии.

15 августа 1735 г. была открыта первая ложа. Затем ложи основываются во Флоренции, Ливорно, Падуе, Майланде, Венеции, Неаполе. Но эти молодые разветвления франкмасонства не могли достигнуть настоящего развития под гнетом государства и церкви. Лишь во время господства французов франкмасонство достигло своего расцвета в Италии.

В Испании уже в 1728 г. возникла масонская ложа, находившаяся под покровительством английской Великой ложи. В 1738 г. было уже 11 масонских колоний. Но в 1740 г. король Филипп V изгнал из Испании всех франкмасонов и сослал многих членов союза на галеры.

Хотя Фердинанд II в 1751 г. подтвердил этот эдикт и инквизиция страшно свирепствовала против франкмасонов, но все же много лож продолжало тайно существовать, и в 1807 г., после вторжения французов, они сразу заявили о своем существовании. Повсюду стали возникать новые ложи, и уже в ноябре 1809 г. — такова удивительная ирония судьбы — в инквизиционном дворце в Мадриде собрался Gran Orihente de Espana (Великий Восток Испании). Но тем хуже пришлось им в следующую эпоху. Как только Фердинанд VII вернулся в Мадрид (1815), он снова восстановил инквизицию, закрыл масонские храмы и запретил вступление в масонство под угрозой строгого наказания. Но несмотря на то что даже смертные приговоры были не редкостью в применении к масонам, уничтожить союз все же не удалось, и после изгнания Изабеллы он снова выплыл на свет Божий. Опять начали возникать новые и новые ложи, основываемые республиканцами. В 1877 г. насчитывалось 5 лож, сильно враждовавших между собою, и, наконец, в 1885 г. возникло новое учреждение — Национальный Великий Восток в Испании. От него отделился в 1889 г. Испанский Великий Восток, в 1893 г. возник Иберийский Великий Восток, и наряду с этим основалась Символическая Великая ложа в Галисии и Провинциальная ложа в Малаге и Мурсии.

В последнее время испанским франкмасонам приходилось претерпевать немало бедствий, вследствие тяготевшего на них подозрения в возбуждении восстания на Филиппинских островах и на Кубе; в результате их деятельность почти совершенно приостановилась. В настоящее время замечается поворот к лучшим временам. Полагают, что в настоящее время франкмасонской деятельности в священной стране мучеников за веру посвящено 700 лож.

Чрезвычайно изменчивой оказалась также судьба франкмасонства в Португалии.

Сравнительно рано (1728) пересаженное на португальскую почву франкмасонство стало быстро распространяться в этой стране, после того как английская Великая ложа основала там свой первый оплот (1735); вскоре, однако, союз подвергся жесточайшим гонениям и преследованиям. Прекратились эти гонения лишь с 1834 г. В настоящее время существует 25 лож, с Соединенным Великим Востоком Лузитании и Лиссабона во главе; эти ложи работают частью по французской — (Rite francais), частью по шотландской системе.

В Нидерландах уже в 1734 г. появилось несколько лож «знаменитого братства франкмасонов», учрежденных англичанами. В 1756 г. основалась Великая ложа Нидерландов, в 1780 г. системой строгого послушания учрежден Национальный капитул Голландии. В 1837 г. в качестве высшего масонского учреждения основан был Великий голландский Восток (Groof Oosten). Под его руководством работают (1899) 93 ложи в Европе и 25 лож в колониях, включающих в общем приблизительно до 4600 братьев. С 1807 г. в Нидерландах появляются также представители шотландского масонства. Оно насчитывает (1899) 15 капитулов.

Бельгийские основывались лишь с большим трудом, вследствие непрерывной борьбы с враждебной им религиозно — политической партией обскурантов. В настоящее время существуют две Великих ложи: Великий Восток и Suprem Consiel в Брюсселе. Первому подчинены 19 филиальных лож, второму — 2 ареопага, 7 капитулов и 4 ложи.

В Швецию франкмасонство проникло в 1735 г. 7 июля 1753 г. король Адольф — Фридрих (ум. 1771) сделался «главным мастером над всеми франкмасонскими союзами своей страны», хотя формально, должно быть, никогда даже не вступал в члены франкмасонского союза. В 1754 г. шведские ложи основали в Стокгольме Великую имперскую ложу Швеции. В подчиненных ей строительных ложах работали, несомненно, по французской системе. Тем не менее она была признана Англией в 1771 г. Вскоре после того радушный прием в Швеции нашла также и система строгого послушания и связанный с ней клерикализм, так что в 1781 г. здесь основалась IX Провинция. Во главе Андреевских лож стала Великая ложа. В настоящее время ей подчинены 4 Провинциальные ложи, 12 Андреевских и 21 Иоанновых лож, приблизительно с 4000 братьев.

Король Густав IV, вступив на престол, официально присоединился к союзу и выказал свое благоволение к франкмасонству тем, что объявил шведских принцев вечными членами франкмасонского братства. Вообще, ни в одной стране франкмасонство не пользовалось таким широким покровительством и сочувствием со стороны царствующего дома, как в Швеции.

В 1811 г. король Карл XIII, в честь «добродетелей, которые не предписаны никаким законом», основал Орден Карла XIII. Орден этот до известной степени можно рассматривать как завершение всей шведской системы. Царствующий король является главой ордена. В числе своих членов орден насчитывает, кроме принцев, 30 человек — 27 светских и трех духовных. Участники должны быть не моложе 30 лет.

В настоящее время король Оскар II состоит «мастером и покровителем ордена», а кронпринц Густав-Адольф — «имперским Великим мастером».

В 1749 г. в Христиании, в Норвегии, была основана первая ложа. Испытав различные превратности судьбы, она вновь ожила в 1816 г., а в 1819 г. соединилась со шведской Великой ложей. В 1891 г. норвежская Провинциальная ложа превратилась в Великую имперскую ложу Норвегии, а Норвегия, по шведской системе, объявлена X Провинцией. С 1900 г. Великая ложа Норвегии насчитывает 2 Андреевские и 7 Иоанновых лож с 2700 человек.

Дания имела первую ложу уже в 1743 г. При Христиане VII франкмасонство получило официальное признание со стороны государства и вследствие этого стало быстро распространяться. В 1855 г. была принята шведская система. С 1858 г. существует Великая имперская ложа Дании с 9 Иоанновыми и 2 Андреевскими ложами и с 4100 братьями. И здесь во главе союза, в качестве протектора, стоит король; кронпринц считается мастером ордена.

Русское франкмасонство представляет собою «своеобразную копию с наиболее выдающихся немецких и других франкмасонских учреждений». О возникновении франкмасонства в России не сохранилось никаких достоверных сведений. В 1750 г. в Петербурге существовала ложа Молчания. В 1776 г. приверженцы шведской и английской систем соединились в Великую национальную ложу. В 1779 г. снова возникла Провинциальная ложа шведской системы, которая прекратила свою деятельность в 1781 г. В следующем году в Россию проникли розенкрейцеры. Павел I, хотя был и сам франкмасоном, тем не менее издал указ против тайных обществ, следствием чего было их быстрое исчезновение. Александр I сначала подтвердил этот указ, но впоследствии отменил его и даже сам вступил во франкмасонский союз. Под его покровительством франкмасонство распространилось по всей стране и в значительной мере способствовало развитию среди русской интеллигенции космополитизма и любви к человечеству вообще. Но неожиданный указ 1822 г. быстро положил конец существованию франкмасонства.

От 1814 г. из Греции дошло смутное известие о возникновении там Великой ложи, главной задачей которой было смягчение участи томившихся на работе у турок соплеменников. О деятельности греческих лож больше ничего не известно. Возможно, что образовавшееся в 1890 г. Общество друзей составилось из франкмасонов. В начале 60–х годов итальянский Великий Восток основал в Греции несколько лож, которые образовали в 1867 г. Великий Восток Греции. После этого были упразднены высшие степени и внесено много изменений и много усовершенствований в ложи, устроенные по образцу итальянских. В конце 1897 г. в Греции существовало 19 лож и 3 капитула розенкрейцеров, насчитывавших в общем 1889 членов. Кроме того, в Корфу и Занте работают английские и французские ложи.

В Турции насчитывается 14 франкмасонских лож. В 1769 г. Женевская Великая ложа открыла филиальную ложу в Константинополе, в 1784 г. такую же ложу учредил польский Великий Восток. Но обе эти ложи существовали лишь короткое время. Большого оживления достигла масонская деятельность в столице Турции после крымской войны. С этого времени английская Великая ложа, Великий Восток Франции и Италии и гамбургская Великая ложа не раз пытались основывать ложи в Константинополе и в других местах, как, например, в Салониках, Янине, Эфесе, Алеппо, Иерусалиме, но все они просуществовали недолго. Членами их были, главным образом, уроженцы западных стран. Последователи же Мухаммеда оказались менее склонны к восприятию франкмасонских идей во всей их глубине.

В Соединенных Штатах первая ложа основана в 1731 г. в Филадельфии. Одним из первых присоединился к ней Бенджамин Франклин, занявший в ней позднее пост великого мастера, когда она превратилась в 1735 г. в Великую ложу. С этого времени франкмасонство стало быстро распространяться, тем более что союз мог считать своими членами таких людей, как Вашингтон, Джефферсон, Монро, Гаррисон, Тайлор, Линкольн, Гарфильд, Мак — Кинли и других. В 1892 г. в Соединенных Штатах насчитывалось 50 Великих лож, около

12 900 филиальных и около 50 ООО членов. Наряду с этими главными учреждениями основались еще 32 негритянские Великие ложи с 1318 филиальными и приблизительно 20 000 братьев. Но негритянские ложи не были признаны североамериканскими. Широким распространением пользуется также шотландское масонство. Генеральному капитулу подчинены 45 Великих капитулов с 200 000, приблизительно, Royal‑Arck — масонов.

В Мексике, Центральной Америке и Вест — Индии работают 14 Великих лож с 450 филиальными, в Южной Америке — 10 Великих лож с 250 приблизительно филиалами.

В Африке насчитывается около 223 лож; а именно в Каире, Александрии, Тунисе, Алжире, Монровии, на острове Святой Елены, в Капланде и т. д. Они подчинены большей частью европейским Великим ложам.

В Австралии и Океании работают 11 лож с 808 филиальными отделениями.




ОРГАНИЗАЦИЯ ФРАНКМАСОНСКОГО СОЮЗА


Союз франкмасонов не имеет какой‑либо единообразной организации; он не подчинен какому‑либо единому центральному или высшему органу. Не знает он также так называемых «неизвестных высших начальников». Для автократических властей этого рода нет места при современном государственном строе; к тому же они противоречат основным принципам гуманности. Единство союза есть чисто духовное единство. Оно проявляется лишь в идее, в общности основных принципов, стремлений и целей, в отличительных признаках и в сходстве приемов. Напротив того, средства, которыми отдельные страны стремятся осуществить цели масонства, а также внутреннее устройство лож и организация работ различны.

Тесный кружок масонов, которые периодически собираются вместе, называется ложей. Местонахождение одной или нескольких лож называется Востоком. Для основания «истинной и совершенной» ложи, открываемой лишь с разрешения какой‑нибудь Великой ложи, требуется, по одним уставам, участие семи, согласно другим — девяти франкмасонов, из которых не менее пяти — шести должны иметь степень мастера.

Отдельные ложи носят особые названия, которые связаны с какой‑нибудь исторической личностью или местными отношениями; иногда им дается также название какой‑либо добродетели или какого‑нибудь масонского символа. Необходимым условием для существования каждой ложи является обладание закрытым помещением, то есть недоступным вторжению и даже взорам непосвященных. Обыкновенно, кроме зала, собраний имеются комнаты для беседы и отдыха, для библиотеки и для архива.

Ложа представляет собою комнату в виде удлиненного прямоугольника, расположенного в направлении от Востока к Западу, что означает всеобщность франкмасонского союза, и имеет по одному окну на восток, на юг и на запад. С полуночной стороны нет ни одного окна, так как с этой стороны не могут проникать солнечные лучи. Стороны света имеют для ложи особое символическое значение. На восточной стороне, там, где восходит солнце, заседают высшие должностные лица, большей частью под балдахином — символом неба. Перед ними возвышается алтарь, к которому ведут три ступени. На нем лежат наиболее священные символы, «три Великих светоча»: Библия, наугольник и круг. Юг означает свет, запад — закат, север — тьму. Здесь помещаются ученики и подмастерья. В западном, восточном и южном углах ложи возвышаются три столба мудрости, силы и красоты с «тремя маленькими светочами», горящими на них в виде свечей. Они символизируют солнце, освещающее день, луну, светящую ночью, и мастера vom Stuhl («кафедры»), который управляет ложей.

Во многих франкмасонских системах мастер vom Stuht приравнивается к солнцу. Подобно солнцу, управляющему днем и освещающему мир, он должен управлять ложей и освещать ее членов. Луна, получающая свой свет от солнца и светящая ночью, служит символом для обоих надсмотрщиков, под руководством мастера стремящихся найти истину. Мастера и подмастерья сравниваются также со звездами. Подобно звездам, среди ночной тьмы освещающим дорогу одинокому путнику, мастера и подмастерья должны поучать учеников и с любовью руководить ими на неведомых путях масонства.

Перед тем, как приступить к работе, среди зала раскладывается ковер (Tapis) — масонский рабочий стол. В свободное от работы время он остается сложенным. Он имеет форму прямоугольника; на нем изображены важнейшие франкмасонские символы, выбор и сопоставление которых различны в зависимости от системы.

При системе Великих национальных лож (GL Loge) на «столе учеников» изображены 16 символов: три украшения (пылающая звезда, бахрома, мозаичный пол), три подвижных драгоценности (наугольник, ватерпас, отвес), три неподвижных (неотесанный камень, кубический камень, чертежная доска), три символа (лопата, молоток и круг), четыре образа (солнце, луна и два столба — Jachin и Boas). Ковер этот также называется «очертанием и планом храма Соломона», так как храм этот был первым великолепным сооружением, посвященным служению единственному невидимому Богу. Попытки сделать этот ковер, как это мы видим, например, в шведской системе, «символом глубокомысленной системы мировой мудрости, сокровенных мистических истин и исторических деяний», могут быть рассматриваемы лишь как детская забава. Столбы — напоминание о двух медных столбах, стоявших в преддверии Соломонова храма (1 кн. Царств, 7, 16–22). Jachin означает «она стоит твердо», Boas — «в ней сила».

Вокруг ковра располагаются масоны, обыкновенно в черном одеянии и белых перчатках, со шляпой на голове и в переднике из белой овчины. Шляпа служит символом свободы и братского равенства. Белые перчатки, которые получает каждый новичок, служат «признаком чистоты его жизни, его мыслей и возвышенного характера его деятельности». Фартук должен напоминать масону, что он «рабочий и что высшая честь для него — работа на пользу человечества». Овчина и белый цвет говорят о невинности каждого члена и всего союза мира, а белый цвет в особенности — о свете и истине, за которые борются масонские ордена.

Вместе с тем новичок получает пару женских белых перчаток, которые он должен передать своей жене, как знак уважения сотоварищей. Если он еще не женат, то должен сохранить их до тех пор, пока не найдет себе подругу жизни. В Иоанновых ложах Великой национальной ложи члены носят шпагу в память восстановления масонов в Иерусалиме. Но шпага эта должна служить не для нападения, а для защиты. Шпага, позаимствованная у древних строительных обществ, введена, главным образом, системой строгого послушания.

Члены ложи делятся на действительных, постоянных посетителей с ограниченным правом голоса — они подчинены своим отечественным ложам — и на почетных членов, получивших это звание за особые заслуги перед франкмасонством или ложей; затем на музыкантов и служащих братьев.

Председатель ложи называется мастером стула (van Stuhl). Он избирается ежегодно всеми и при первом своем избрании торжественно посвящается в это звание. Он является представителем ложи, руководит работами, следит за исполнением законов, за соблюдением основных принципов франкмасонства и за деятельностью остальных должностных лиц. Кроме того, на нем лежит обязанность заботиться об умственном развитии членов, помогать им словом и делом.

Понятно, что такая трудная и ответственная должность требует людей с характером, обладающих глубоким умом и широким образованием, людей твердой воли и здравого рассудка, одаренных в то же время кротким, спокойным нравом, готовых на самопожертвование. Мастер, оставивший свою должность, нередко получает титул почетного или старого мастера.

Наряду с мастером стоят первый и второй надсмотрщики, два делопроизводителя, письмоводитель и казначей. Во многих ложах, кроме того, имеются: прикомандированный мастер стула, оратор, распорядитель, попечитель о бедных, эконом, библиотекарь, архивариус и заведующий музыкальной частью. Они также избираются по большей части на один год. Надсмотрщики помогают мастеру в его обязанностях, в случае надобности замещают его, а также следят за поведением братьев вне ложи. По учению Великой национальной ложи в Берлине, «первый надсмотрщик олицетворяет разум, второй — душу, сердце, совесть».

Письмоводитель ведет протоколы заседаний ложи и заботится о корреспонденции. В задачу оратора входит произнесение речей в случаях, указанных ритуалом, и разъяснение символов. Распорядитель принимает и экзаменует братьев посетителей и заботится об их формальном введении в братство. Экономы играют роль товарищей надсмотрщика и помогают распорядителю при приеме братьев посетителей, при баллотировке, во время застольных заседаний лож. Иногда они должны также раздавать милостыню и ухаживать за больными. Второй эконом исполняет большей частью обязанности «кровельщика», или брата сторожа. В особенности же он должен следить за тем, чтобы в ложу не входил ни один человек, не признанный истинным франкмасоном.

Мастера и надсмотрщики носят на шее на голубой ленте особые знаки своего высокого звания: наугольник, ватерпас и отвес. Голубой цвет, напоминающий небесную лазурь, обозначает верность и постоянство. Кроме того, важнейшим знаком их достоинства, их высшей власти, служит молоток, которым председатель пользуется во время масонских собраний.

В руках доисторического человека каменный молоток — его первое орудие труда — совершал чудеса. II когда на пороге культуры человек стал олицетворять силы природы, он не знал высшего символа могущества для своих богов, чем молоток.

Например, бог германцев Тор, возвещающий свое присутствие молнией и громом, покровитель земледелия и всякой человеческой культуры, держит в руках молоток. Со всесокрушающей силой раздробляет он им голую скалу, чтобы превратить ее в плодородную почву. Известно также, что в древнегерманском военном искусстве секира считалась весьма страшным орудием. Но молоток служит также и для мирных целей: «Он освящает порог дома, вбивает в землю краеугольные камни, укрепляет придорожные столбы, строит мосты, служащие для объединения народов». Молоток перешел в христианскую символику как символ силы и мощи, призывающий благословение Божие на работы. С молотком изображают святого епископа Элигия, покровителя кузнецов и слесарей. Тот же молоток является постоянной эмблемой у патрона каменщиков, св. Рейнольда. Еще и в наши дни молоток служит символом ремесленной и художественной работы.

Смотря по составу участников, масонские ложи называются ложами учеников, подмастерьев, мастеров или сестер, траурными и застольными ложами. В ученических ложах принимают участие члены всех степеней; задачей их является обсуждение всех дел, касающихся лож, организация выборов и прием новых учеников.

От свободных каменщиков новый союз позаимствовал степени ученика, подмастерья и мастера. В этом отношении он следовал не только примеру цехов, церкви, рыцарства, но и требованиям настоятельной необходимости. С того момента, как союз начал расти, а церемония его стала развиваться, управление ложами становилось все более затруднительным. Вскоре сделалось совершенно невозможным в течение немногих часов вводить новичка во все детали франкмасонского учения. Таким образом, пришли к мысли разделить всю работу, вместе с тем углубив ее и заставляя новых членов проходить известные последовательные ступени, как и в действительной жизни.

Ложи подмастерьев предназначаются для членов 2 степени и для мастеров; они служат исключительно для возведения в эту степень учеников, которые в продолжение известного времени, большей частью в продолжение года, доказали свое усердие и верность.

Ложи мастеров посещаются исключительно мастерами; они обсуждают дела ученических лож и возводят подмастерьев в степень мастера.

Все три степени называются Иоанновыми степенями, а ложи Иоанновыми ложами, потому что Иоанн Креститель, являвшийся образцом добровольного повиновения, строгой правдивости, мужественной отваги, кроткого смирения и религиозной самоотверженности, считался патроном франкмасонского братства. День его рождения, которым начинается год масонов, торжественно празднуется братьями и сестрами; в этот день ложи роскошно украшаются цветущими розами.

С древних времен роза служила символом красоты, молодости, любви, радости и молчаливости. Древние евреи в торжественных случаях увенчивали себя розами. В «Мудрости Соломона» (II, 8) мы читаем: «Будем носить венки из свежих роз, пока они не увянут». Подобный же обычай встречаем мы у греков, римлян и германцев. Во время пиршеств наших предков с потолка комнаты свешивался венок, в середине которого красовалась роза, чтобы напоминать гостям о необходимости сохранять в тайне все беседы, которые велись здесь в минуты, посвященные веселью». Греки посвящали золотой Афродите розу как символ красоты. Розовые персты утренней зари воспевает старик Гомер. В Египте и Греции розы служили украшением во время мистерий; ими же украшались священные места. Неофиты носили розы как символ молчания, обет которого они давали и должны были соблюдать. Роза, своей нежной красотой украшающая самые торжественные празднества франкмасонов, говорит о любви, радости и молчании.

В те дни, когда дневное светило особенно долго остается на небе, природа представляет собою цветущий сад юного веселья и опьяняющей радости. Куда ни взглянет глаз, всюду свет и веселье, и любовь, всюду быстро и сильно бьется пульс жизни!

Чтобы сделать свой союз источником света, любви и жизни, св. Иоанн в день своего рождения напоминает об этом празднично — настроенной толпе своих учеников.

Историю создают мужчины, и франкмасонство — дело мужчин. Женщины во все времена честно содействовали созиданию мировой истории, принимая деятельное участие в многовековой культурной работе народов, и главным образом тем, что, будучи хорошими женами, они делали мужей своих хорошими мужчинами. Предназначение женщин — «стремиться к нравственному совершенству», «нести скипетр нравственности». И несомненно, что, в общем, женщина в большей степени идеалистка, чем мужчина, что она более искренна, скорее готова на самопожертвование, чем мужчина. Но широкое творчество, энергичная деятельность и абстрактное мышление — качества, не свойственные женщине. Не всякая женщина, к счастью, Семирамида или Зиновия, и истинно благородна только та, которая блистает не Великими делами, но своей внутренней красотой. Ввиду этих и других подобных соображений франкмасоны хотя и отстраняют женщин от обычных регулярных работ, но все же дают им возможность принимать участие в исключительных торжественных собраниях и содействовать созиданию Великого будущего. Такие собрания, если они сопровождаются особыми торжествами, называются ложами сестер. Здесь читаются рефераты, имеющие целью познакомить жен, сестер и дочерей масонов с духом и основными положениями союза и настроить впечатлительные женские души в пользу задач братства.

Ложи одного округа или одной страны подчинены обыкновенно одному общему правлению, именуемому Великой ложей, или Великим Востоком. В правление входят выборные от лож и избранные ими на определенное число лет должностные лица. Главный из членов правления называется Великим мастером. Он должен быть «человеком государственного ума», «философом, понимающим дух времени и глубоко проникающим в сущность человеческой деятельности, человеком с организаторским талантом и твердой волей, человеком решительным, непосредственным и правдивым».

По уставу Великая ложа не выполняет ни одной из тех обязанностей, которыми заняты Иоанновы ложи. Ее задача состоит в том, чтобы сильнее сплотить ложи одной системы или одной страны и побуждать их к исполнению их обязанностей. Ввиду этого деятельность Великой ложи сводится к выработке масонских уставов и постановлений для подчиненных ей лож, к наблюдению за их деятельностью, к поощрению братских отношений между ними путем улаживания споров и т. д. Великие ложи, имеющие в своем ведении обширный район, нередко учреждают Провинциальные ложи или Великие ложи для управления отдельными округами.

В франкмасонский союз принимаются все достигшие, по местным законам, совершеннолетия «свободные мужчины с хорошей репутацией». Необходимыми условиями при этом являются: известный уровень образования, дабы понимать сущность франкмасонства, любовь к человечеству, способность к самоотречению, готовность самоотверженно служить возвышенным целям, истинная нравственность, стремление подчиниться авторитету. Но вступление в союз франкмасонов должно быть вполне добровольным. Один из членов братства должен поручиться за надежность кандидата. Кроме того, наводятся дальнейшие справки о личных отношениях нового члена, о наиболее существенных чертах его характера. Если все условия соблюдены и отзыв испытательной комиссии благоприятен, то вопрос о приеме в окончательной форме решается путем баллотировки шарами. Последняя должна, по возможности, приближаться к единогласному избранию.

Франкмасон вычеркивается из списка членов после его смерти, но он может выйти из союза также и добровольно, в таком случае о нем говорят, что он «покрыл ложу» или просто «покрыл»; кроме того, члена могут исключить из ложи в случае невыполнения им материальных обстоятельств; и, наконец, его могут исключить из числа членов в виде самой строгой кары за гражданские преступления или проступки против масонства. Это наказание требует предварительного разбора дела советом чести; оно может ограничиваться исключением только из данной ложи или же быть исключением из всего союза, может быть временным или пожизненным.

Но ни один франкмасон не может, «не перестав быть тем, что он есть, отказаться от исполнения своих священных франкмасонских обязанностей, за исключением тех, которые относятся только к внешней, обрядовой стороне лож».




ПРИЕМЫ И УЧЕНИЕ ФРАНКМАСОНОВ


Вся деятельность франкмасонов изображается в виде глубокомысленного символа постройки. Соответственно этому и основные истины их учения выражаются в аллегорических изображениях или символах (Lehrreichen) и символических действиях, в некоторых частях дополняемых словами. Но «мудрость слова» значительно уступает «красоте формы» и силе действия. «Символика, позаимствованная преимущественно у строительного искусства, проистекает из эстетической потребности воспринимать духовную сущность и наслаждаться ею в чувственно — прекрасной форме». И франкмасон «многозначительно определяет свою работу как королевское искусство».

В область символики входят и франкмасонские отличительные знаки, и аллегорические приемы. Порядок их выполнения определяется титулом. Титул этот, в большей своей части воспроизводящий ремесленные приемы древних каменщиков, имеет в разных франкмасонских системах различные формы. Символические обряды совершаются в тех случаях, когда братья собираются для масонской работы, следовательно, в ложах.

Когда братья и должностные лица займут свои места, входная дверь запирается, и кровельщик вступает на свой пост. Мастер «стула» берет молоток и ударяет им по алтарю. Все поднимаются и становятся согласно установленному церемониалу. Затем мастер произносит молитву, обменивается установленными фразами с надсмотрщиками, ударяет три раза молотком, что повторяют затем и надсмотрщики, в это время раскладывается ковер и мастер объявляет ложу (работу) открытой. В таком же порядке происходит и закрытие собрания.

Чтобы получить верное представление о роли и значении масонских обычаев, познакомимся с обрядами, сопровождающими посвящение кандидата или же совершаемыми в других случаях, поскольку все это отразилось в литературе.

Даже освещение (внесение света) масонского храма сопровождается торжественными обрядами. В Англии при этом употребляются зерна пшеницы, вино и масло.

Прием в члены франкмасонства и в ученики «королевского искусства» символически делится на три стадии: «Искания, допущения, подготовки; вступления, странствования, принятия обязательств; распространение света, обучения, приветствования». Церемония приема до известной степени символизирует франкмасонское учение.

В исключительных случаях, когда дело идет о высокопоставленных лицах, прием совершается историческим путем, то есть формальности не выполняются, а лишь соблюдаются в виде рассказа.

После того, как «ищущий света» будет допущен к приему в члены, вечером в день, назначенный для посвящения, его вводят в «комнату для подготовки», и на некоторое время предоставляют самому себе. Начертанные здесь аллегорические изречения должны напоминать ему о серьезности предпринимаемого им шага и о значении общества, в которое он собирается вступить. Затем появляется подготовляющий его брат в сопровождении другого брата, чтобы еще раз лично побеседовать с кандидатом и увериться в твердости его намерения. Уведомив об этом ложу, подготовивший брат возвращается обратно вместе со своим спутником, уже одетым в масонское одеяние. Ищущий подписывает обязательство в том, что он будет хранить ненарушимое молчание относительно тех обрядов, которые будут над ним совершены, даже в том случае, если выйдет из союза. Затем ищущего вводят в «черную камеру», обставленную мрачными страшилищами смерти, чтобы внушить ему мысль о бренности всего земного,

о слабости и несовершенстве человеческой природы и дать ему правильное понимание его жизненных задач как масона и как человека. И после того, как он ответит на ряд вопросов в этом направлении, ему дают «внешнее положение», необходимое для приема. У него отбирают «весь металл», все украшения и все то, что его привязывает к внешней жизни, не давая ему возможности воспринимать духовный свет франкмасонства; таким образом, придя в состояние величайшей беспомощности, он познает «бессилие разобщенности, учится не слишком высоко ценить внешние блага и преимущества, которые препятствуют в достижении цели союза, и получает возможность совершенно свободно прислушиваться к внутреннему голосу, к учению союза».

Французский ритуал называется «страшным братом», вследствие тех тяжелых испытаний, которым он подвергает кандидата.

С повязкой на глазах, дабы взор его сосредоточился исключительно на внутренней жизни, неофит, сопровождаемый подготавливающим его братом, приходит окольными путями к входной двери ложи. Дорогою его несколько раз останавливают и спрашивают о цели, к которой он стремится. Его спутник отвечает на вопросы и отвергает приманки соблазнителей.

У входа в ложу неофит три раза сильно стучит в дверь. Три удара означают: ищи и найдешь; проси и дастся тебе; стучи и отворится.

Но «врата познания» открываются лишь после ряда дальнейших формальностей, которые должны убедить собрание, что оно имеет дело с человеком действительно достойным.

Тут подготавливающий брат передает ищущего первому надсмотрщику. Начинается «путешествие». Трижды повторяется обход «прямоугольника». Он символизирует, главным образом, жизненный путь человека — мальчика, юноши и зрелого мужа, а также три ступени масонского братства.

Состояние подготовки оканчивается вместе с путешествием. Если ищущий, которому еще предоставляется возможность вернуться вспять, остается тверд в своем намерении, то он вступает в шестую стадию приема — принятия обязательств. Это высший момент масонской драмы.

Надсмотрщики проводят кандидата по ковру к алтарю истины. Здесь он кладет правую руку на «Великие светочи», на Библию и наугольник, в знак того, что он решился быть твердым, как в отношении религии так и в отношении честности. Затем он преклоняет левое колено перед святыней франкмасонства; в это время раздается благочестивая мольба о ниспослании «Всемогущим строителем всех миров» благословения на его вступление в союз, а издали доносятся торжественные звуки органа; тихие и нежные, они проникают ему в душу. Присутствующие братья стоят im Ziechen (в символе).

Ищущий узнает, какие обязанности возлагаются на него как на масона; главная обязанность — хранить молчание; он дает обет свято исполнять ее.

Клятва эта, еще и в настоящее время требуемая в Англии, Северной Америке и Швеции, уже давно вышла из употребления в Германии, потому что она совсем не соответствует духу времени.

Церемониал заканчивается тремя ударами молота. «Союз заключен на всю жизнь, брат мой». При этом многозначительном восклицании мастер побуждает «брата ученика» подняться.

Он отступает назад, к западу, братья образуют вокруг него «цепь», а после того, как он заявит свое стремление к «свету», с глаз его падает повязка. Ученик достиг желанной цели внутреннего перерождения.

Посвященного вводят в цепь, и сопровождающий его первый надсмотрщик делает три франкмасонских шага. Они должны напомнить о ступенях масонской деятельности и означают, что жизненный путь масона должен быть подобен прямоугольнику. Затем надсмотрщик ведет посвященного к востоку от столба силы к столбу мудрости. Затем начинается восьмой пункт приема — поучение.

Оно заключается в сообщении тех отличительных признаков (символ, жест и слово), по которым масоны узнают друг друга. Церемония приема заканчивается чтением ученического катехизиса, излагающего символы этой степени в форме вопросов и ответов, и торжественным приветствием нового брата ученика «со стороны связанных с ним стремлением к одной цели и общностью духа братьев»; если церемония эта совершается в достойной форме и с надлежащим пониманием, то она оказывается в высшей степени приспособленной к тому, чтобы произвести глубокое впечатление на восприимчивые умы. И все же было бы необходимо взвесить, не слишком ли много впечатлений получает неофит в течение столь короткого времени и в состоянии ли он охватить их во всей глубине и воспринять с той отчетливостью, которой союз должен требовать от своих членов в интересах дела. Но мы не будем здесь касаться вопроса о том, насколько своевременно явилась бы реформа сложного церемониала без ущерба для его сущности.

Неофиту вручаются перчатки, фартук, паспорт ложи, выдаваемое в большинстве случаев Великой ложей свидетельство о законном приеме, устав ложи и список членов.

За «посвящением» часто следует застольная ложа.

По F. A. Fallou (Die Mysterien der FM. Leipzig, 1848. S. 118 f.) открытие застольной ложи происходило раньше так же, как и открытие рабочей ложи. «Мастер произносит при этом несложную застольную молитву. Затем он предлагает братьям зарядить свое оружие (то есть наполнить свои стаканы) и, по обычаю ремесленников, произвести из него выстрел в честь государя. После этого начинается самое пиршество. Бутылки и стаканы, вино и вода и т. п. получают другие названия. Празднество происходит в своеобразной, вероятно, введенной французами форме. Заканчивается это празднество так называемой песнью цепи. Затем, посредством перекрестного разговора должностных лиц происходит закрытие застольной ложи. Фаллу был членом ложи Архимеда в Альтенбурге.

Застольная ложа является в известной степени приятным завершением торжественного и серьезного акта приема. При этом соблюдаются также известные обрядности. Тосты за главу государства, за отечество, за Великую ложу, за братьев посетителей, неофита, сестер и за всех масонов всего земного шара, музыка и хоровое пение сопровождают обед, оживляя его и поднимая настроение. Но умеренность считается первым правилом во время пиршества; не допускается никакой роскоши. Таким образом, оказывается возможным не только соблюсти в точности весь установленный порядок, но и сохранить восприимчивость умов к серьезным словам ораторов. «Благодаря прекрасному сочетанию серьезности и шутки, беседы и пения, благодаря сочетанию телесных наслаждений с духовными, застольные ложи сплетают венок из высоких наслаждений и являются венцом масонской общественности и внушают всем собутыльникам радостное сознание благородной человечности».

При приеме в различные степени «масонство» постоянно стремится сообщать какую‑нибудь глубокую нравственную истину, «представить жизнь всего мира и человека в одном образе, в одной драме, в одном эпосе». Странствование ученика из тьмы к яркому свету ложи — это «символическое вступление в мир» — символически изображает «сотворение мира, появление света, созданного словом и всемогуществом Бога».

Если ученик «усвоил мысль, что существует вечный Бог, который создал небо и землю, то он будет размышлять дальше и придет к вопросу, что же представляет он сам, что ему делать, и к чему стремиться, и как ему жить». Когда ученику, возводимому в степень «подмастерья», дают наугольник, мастер говорит ему: «Познай самого себя и свои недостатки, чтобы согласно наугольнику достигнуть правильных мыслей, слов и поступков». «Кроме света ученичества и веры в Бога подмастерье приобретает еще самопознание, учится искусству жизни и строительному искусству, получает наугольник и устав».

Если подмастерье неустанно трудится над светозарным храмом человечества и Божества, то «будет поставлен и последний вопрос: в чем заключается цель, каков конец нашего строительства, наших трудов?». Усталый подмастерье, дойдя до двери ложи мастеров, получает неясный ответ: «Твоя цель — могила».

«Масонство в его глубочайшей сущности, — говорит Шауберг, — это учение о смерти». Подобно античным мистериям, оно рассматривает человеческую жизнь как «возвышенную трагедию». Посвящение в мастера служит ее символическим изображением, «это высшая мистерия масонства». «Если мастер желает работать для высших целей бытия в духе вечного мирового порядка и в согласии с присущей всему существующему закономерностью, то он должен смиренно принести свои земные радости и свою жизнь на алтарь человечества, он должен иметь силы страдать и умереть за истину, за добродетель и за общее дело».

Смертный человек со всеми его недостатками и заблуждениями должен был быть погребен, чтобы возродился новый человек, который приобщится к более чистой и совершенной жизни и свету.

Символическим характером отличаются и обычаи, употребительные в траурной ложе. Она собирается в честь брата, «вознесшегося к вечному Востоку». Родственники усопшего также имеют доступ в нее. Рабочий зал завешивается черным, свет уменьшается. Среди комнаты возвышается катафалк, украшенный ветвями акации, как немой, но красноречивый свидетель смерти. После молитвы и хорового пения оратор посвящает несколько слов памяти покойного. Затем произносится речь, обыкновенно кем‑нибудь из братьев, которые были наиболее близки к покойному при жизни. Перед саркофагом зажигается огонь, как религиозный символ того, что усопший может вознестись к вечному Востоку, к вечной жизни и свету. Свет, который он искал в жизни как масон, он надеется найти теперь в смерти. Наконец, все присутствующие, полные веры и упования, трижды обходят вокруг катафалка, украшая его розами и цветущими акациями: розы — последний долг любви, акации — символ смерти, но вместе с тем и вечной жизни и бессмертия.

Учение франкмасонов в том виде, как оно излагается мастерами и ораторами ложи в ложах поучения, покоится на преданиях отдельных систем и заключает в себе мораль, историю союза и его символику.

Основные положения столь выдающейся в истории культуры идеи, как идея франкмасонская, неизбежно должны были сделаться объектом чисто богословского мышления и обоснования. Но дело ограничилось только попыткой. Первая попытка такого рода сделана Лессингом в его «Беседах между Эрнстом и Фальком». Франкмасонство обсуждается здесь с точки зрения социальной закономерности союза и его практического значения, но не рассматривается с определенной философской точки зрения и не исследуется в связи с другими нравственными идеями человечества. Значительный шаг вперед сделал Фихте, который изложил свои взгляды на франкмасонство в законченной философской схеме. Он не только твердо установил точку соприкосновения между франкмасонством и другими явлениями человеческой культуры, но и показал «известную внутреннюю связь», вполне определенное отношение между их нравственными идеями и франкмасонской идеей. Его остроумное, но слишком изысканное толкование, указывающее, что франкмасонство имеет целью превратить одностороннее классовое развитие в общечеловеческое, не нашло сочувствия у Фесслера. Последний резко отмечал различие между франкмасонством и франкмасонским братством и видел в первом «школу разума и нравственности, в которой посвященные воспитывают себя в целях человечества и человечности, то есть для чистой нравственной доброты и блаженства». Ясно, что такое чисто поэтическое понимание уже потому не может быть правильным, что оно уделяет слишком мало внимания практическим задачам масонского союза. Смелый мыслитель R. Ch Fr. Krauze (ум. 1832) также впал в подобную ошибку. Масонский идеал он видел в «союзе человечества». «Представив франкмасонский союз существенной составной частью изображенного им организма человеческой жизни, он дал этой идеализации чрезвычайно яркое выражение».

Цель и содержание франкмасонского учения: братская любовь, любовь ко всему человечеству, любовь к Богу или, по более точному определению Финделя: «Истина, нравственность, любовь к человечеству». Этим требованиям должен отвечать как отдельный человек, так и все человечество. «С постепенным познанием истины растет, в общем, и нравственность, с расширением царства добродетели растет и проявление любви к человечеству, а с ростом любви к человечеству и с осуществлением этого триединого идеала увеличиваются мир, радость и простота отношений между людьми!»

Особенно подчеркивается «призыв к деятельной любви к ближнему, осторожному суждению о ближнем». Из этого явствует, что франкмасонские нравственные правила совпадают со всеобщими нравственными представлениями, сложившимися под влиянием христианства. Своеобразна во франкмасонстве только форма, в которой оно предлагает свое нравственное учение, связывая его с традиционными символами. Нет никакого основания говорить о какой‑либо франкмасонской догме. Франкмасонство, вследствие его чисто человеческого и космополитического характера, особенно избегает всяких догматов. Религиозные догматы разъединяют людей и легко приводят к борьбе мнений. Спор же о религиозных вопросах разжигает самые худшие страсти, превращая их во всепожирающее пламя, и в результате неизбежно приводит к озлоблению и взаимной ненависти. Притом жизнь показывает множество примеров того явления, что одна и та же вера одного воодушевляет до отрешения от всего земного, а другого погружает в самую пошлую погоню за наживой. Франкмасонство не хочет разъединять людей, а, напротив, стремится собрать в своих ложах людей всех исповеданий. Благодаря этому оно возвысилось до того понимания религии, которое, по мнению Генриха фон Трейчке, «одно лишь достойно свободного человека». Франкмасонство признает, что «религиозные истины — это истины для души (Gemutswarheiten), что истины эти для верующего — не только не менее, но даже еще более несомненны, чем все то, что может быть измерено и осязаемо, но для неверующего совершенно не существует религия — это субъективная потребность слабого человеческого сердца. Вопрос о нравственном достоинстве человека решается не тем, во что он верит, но тем, как он верит».

Ознакомление с поучительной, полной превратностей историей союза служит, по мнению франкмасонов, «превосходным средством для надлежащей оценки настоящей эпохи, для доказательства того, что традиция должна быть чтима и что, как говорит Гете, в прошлом живет зерно истины».

Опираясь на традицию и историческое развитие и находясь в живой связи с явлениями и успехами человеческой культуры, франкмасонство стремится представить франкмасонские символы в их нравственном значении и живительной силе — прекрасная, обширная и благодарная задача, но именно поэтому особенно трудная.

Бесспорно, что метод обучения при помощи символов во многих отношениях уступает чисто объективному, определенному и ясному изложению и что против него приводится много весьма веских доводов. Символ отражает заключенную в нем идею большей частью лишь в неясных, смутных очертаниях, недостаток, который должен быть восполнен фантазией. Здесь легко впасть в бесплодное фразерство и морализирование, и поверхностное изучение легко может поставить на одну доску внешнюю форму и оболочку с внутренним содержанием и самой сущностью франкмасонского учения, смешать средства и цель. Но, подобно всякому искусству, «масонский культ солнца» уже потому не может обойтись без символа и символического способа обучения, что они, бесспорно, имеют воспитательное значение и представляют собою «существенное связующее средство Для общества» одинаково настроенных братьев. «Воспоминание об истине, выраженное словами, поверхностно. Символы, — говорит Финдель, — окружают нас со всех сторон, так как это нередко предмет, находящийся у нас перед глазами. Зрительные впечатления вообще более устойчивы, чем слуховые. Где бы ни вступил масон в общество братьев, будь то на приветливых берегах Делавэра или у священных вод Ганга, на берегах Темзы или Нила, масоны всюду говорят с ним в одних и тех же понятных выражениях». У Финделя встречается целый ряд других прекрасных мыслей о достоинстве и значении франкмасонского символа.

Франкмасонство различает, по Финделю, 3x3 главных символов и множество (3 х 3+3 х 3+3 х 3) второстепенных символов. К первым относятся «три Великих светоча» (Библия, наугольник, циркуль), «три столба» (мудрость, сила, красота) и «три неподвижных драгоценности» (чертежная доска, необтесанный камень, кубический камень), сюда же относятся «три молодых светоча» (солнце, луна, мастер) «три украшения» (пылающая звезда, мозаичная плита, зубчатая оправа), «три подвижных драгоценности» (молоток, ватерпас, отвес). К этому же причисляются 3x3 жизненных явления (ученик, подмастерье, мастер, подготовка, странствование и т. д.), 3 изображения (прямоугольник, цепь, одежда), 3 масонских отличия (знак, жест, слово) и т. д.

Здесь уместно будет посвятить хотя бы минуту спокойного размышления значению и содержанию этих многозначительных символов.

«Когда франкмасон занимается своим искусством, ему светят» три светоча: Библия, наугольник и циркуль. Библия направляет его веру, наугольник — его действия, циркуль определяет его отношение к ближним. Эти символы соответствуют трем столбам и трем драгоценностям. Своей внутренней гармонией они указывают на задачи франкмасонства и франкмасонского союза — «религиозность, нравственность и любовь».

Наибольшую роль в масонстве играет Библия. Она служит для франкмасона символом религии, в которой сходятся все люди самых различных вероисповеданий, символом веры в нравственный мировой порядок, в конечную победу добра в мире и того благочестия, которое не ограничивается признанием догматических формул, но, не заботясь о временной или вечной награде, творит добро ради добра.

Наряду с Библией стоят наугольник и циркуль. В Древнем Египте наугольник был красноречивым атрибутом судьи мертвых, Озириса, а у древних пифагорейцев он означал меру времени, пространства и количества. В масонской символике наугольник означает закономерность как основу общественного строя, честности и нравственности. Он направляет деятельность масонов, удерживая их в пределах, поставленных божескими и человеческими законами. Циркуль очерчивает совершенную линию, не имеющую ни начала, ни конца, во всех своих частях равно отстоящую от центра. Вследствие этого он символизирует замкнутый круг франкмасонов, вызывает сознание общности и единения, указывает совершеннейшую форму отношений масона к своим ближним: всеобъемлющую любовь к человеку.

Три столба — это столпы храма гуманности. Мудрость составляет план и руководит постройкой, сила выполняет ее, а красота разукрашивает целое. Это священное триединство должно отразиться в мыслях и действиях как отдельного брата, так и всей общины. Чтобы как можно тверже внушить масону эту мысль, эти столпы олицетворяются также тремя высшими должностными лицами: мудрость — мастером, сила — первым, а красота — вторым надсмотрщиком.

Три драгоценности «означают три ступени — ученика, подмастерья, мастера — и круг их деятельности». Неотесанный камень — символ человека, не достигшего совершенства разума и сердца, который со священным рвением стремится к духовному и нравственному совершенству. Неотесанный камень олицетворяет важнейшие обязанности масона: самопознание, самообуздание и самосовершенствование. Масон должен стремиться к тому, чтобы освободить свой разум от заблуждений и предрассудков, чтобы приобрести этим путем ясность мысли и мировоззрения, прийти к познанию истины, красоты, добра и открыть душу побуждениям чуждой эгоизма любви к ближнему. Так, ученик должен при помощи масштаба и ваяльного молотка обработать неотесанный камень и превратить его в куб с гладкими, пересекающимися под прямым углом плоскостями. Неотесанные камни, собранные вместе, представляют лишь бесформенную груду. Только кубический камень может плотно и прочно соединяться с другими при постройке храма гуманности. Только тот, кто путем самопознания развивает в себе самообладание и облагораживает свою душу, имеет право содействовать «духовному и нравственному возвышению своих ближних, может быть достойным членом идеального союза нравственно свободных личностей».

На чертежной доске работает мастер. При помощи масштаба истины, наугольника права и циркуля долга он чертит на ней свои планы различных частей постройки, которые должен выполнить каждый мастер. Так, чертежная доска побуждает к мудрому обсуждению работы и к разумному участию в работе каменщиков.

В то время как три больших светоча изображают три духовных символа, три малых светоча — это три настоящих свечи, горящих на трех столпах. Они напоминают масону об ограниченности и конечности его деятельности на земле. В солнце, вокруг которого в вечном и неизменном порядке вращаются небесные светила и которое своими лучами пробуждает к жизни каждый зародыш, он видит первоисточник творческой, питающей и управляющей силы. Как вся земная жизнь должна погибнуть без живительных лучей солнца, так в человеке замирает вся духовная и нравственная жизнь, если свет познания Бога затмевается или совсем погасает в нем.

Когда солнце склоняется к закату, оно оставляет луну, кроткий, успокоительный свет которой смягчает серый мрак и мрачное молчание ночи. Так «в тихой бесшумной деятельности масон находит радость и награду».

Пылающая звезда принадлежит к числу украшений. Своим светящим согревающим пламенем она символизирует духовную и нравственную жизнь, открывающуюся в свете познания, в силе воли и в теплой братской и человеческой любви. Пять концов ее указывают на добродетели ума, справедливости, силы, умеренности и прилежания.

Мозаичная плита должна изображать поле из мозаики в преддверии храма Соломона. Она символизирует богатое разнообразие божественных даров и, кроме того, изменчивость земного счастья; она должна склонять масона к смирению в счастье, к устойчивости в несчастье и к постоянной готовности помочь в беде ближнему.

«Зубчатая рама» образует ограду мозаичной плиты и напоминает масону о том, что, «подобно тому как волны океана омывают, лаская берега, нежная забота провидения не покидает его, пока он проявляет добродетели умеренности, стойкости, ума и справедливости».

С помощью ватерпаса каменщик примащивает один камень к другому так, чтобы они образовали горизонтальную плоскость. Так, ватерпас служит франкмасону символом равенства. Их стремления одинаковы, они отказались ото всех житейских предрассудков и признают за всеми братьями одинаковые права и обязанности. Так как горизонтальное положение всех частей строения существенно содействует его прочности, то ватерпас служит символом первого надсмотрщика, который стоит у столба силы. «Он должен почитать равенство всех перед законом и приравнять все их стремления к их духовному единству, дабы во всем царила братская простота».

Отвес помогает каменщику делать строение вертикальным, он же напоминает масону о прямоте и правдивости по отношению к самому себе и к своим ближним. В знак своей должности отвес держит второй надсмотрщик, который стоит у столба красоты. Прямые линии содействуют красоте внешних форм. Поэтому отвес напоминает надсмотрщику его обязанность постоянно внушать им, чтобы они шли дорогой добродетели и чести, ибо только в таком случае франкмасонская «постройка может вытянуться ровной линией и сиять, озаренная красотой небесного света».




ГЛАВА ВТОРАЯ. БРАТСТВО ЗОЛОТЫХ РОЗЕНКРЕЙЦЕРОВ





ИСТОРИЯ БРАТСТВА


«Где яркий свет, там тень густая». Век Вольтера и Дидро, Лессинга и Гердёра, Гете и Канта знал также Шрепфера и Гасснера, Сен — Жермена и Калиостро, Сведенборга, Мессмера и Лафатера, взывал духов, искал камень мудрости и с мистическим рвением и фантастической верой в чудеса спешил убедиться в благодетельном существовании воображаемых или кажущихся тайн. Люди отказались от старых мистерий, но их пылкая фантазия требовала новых, при помощи которых они могли бы взобраться на высшую духовную и нравственную ступень. Они отрицали будущую жизнь. Но тем с большей жадностью и в безумном ужасе искали они средств против старости и смерти.

Первые многообещающие открытия в области физики и химии возбудили в публике самые напряженные ожидания. Этим настроением воспользовались темные полчища алхимиков, массами выбрасывавшие на рынок свои бессмысленные сочинения, которые находили многочисленных покупателей. Снова начало всплывать никогда не исчезавшее окончательно воспоминание о сказочном братстве Розенкрейца. И вот ученые обскуранты, как, например, доктор Шлейз фон Левенфельд в Зульцбахе и доктор Допнельмаер в Гофе (in Hof), решили восстановить старую Societas roseae etaureae crucis, но в новом облачении, соответствующем новым временам. Подобно бесчисленным тайным обществам, возникшим и в ту эпоху, и позднее, они позаимствовали свою внешнюю форму у франкмасонского союза с его высшими степенями. Свой союз, начавший действовать впервые во Франкфурте в 1757 г., они назвали Обществом, или Братством, золотых розенкрейцеров.

Слух о том, что новый орден обладает истинной мудростью и в своих высших степенях обучает изготовлению камня мудрости, проник прежде всего в ряды франкмасонского братства. Он был с радостью встречен в особенности теми масонами, которые не нашли в высших степенях своего ордена удовлетворения любознательности и надеялись от сведущих адептов нового общества узнать наконец высшую тайну. Ведь они учили, что франкмасонство только «преддверие храма, скрытый вход которого откроется лишь достойным масонам».

При посредстве соответствующих сочинений заманчивая весть распространилась также среди различных слоев так называемых образованных классов. Открытие обещанной тайны сулило разрешить все загадки бытия и распахнуть двери в рай. «В его руках (адепта), — читаем мы в одном из этих остроумных произведений, — сосредоточены средства против бедности и болезни, этих главных врагов человеческого спокойствия. Счастливый брат, ты обладаешь всем, что может тебя осчастливить и временно, и навеки. Тебе без всякого принуждения повинуется послушная природа. Она отдает тебе свои силы. Ты обладаешь знаниями и могуществом, тебе разрешено снова извлечь наружу свет, обратившийся внутрь под налетом греха, снять всю накипь, освободить тело от всех его твердых оболочек, сделать его прозрачным и привести его к высшему совершенству». Никто не хотел остаться за бортом, раз дело шло о приобретении внутреннего блаженства путем высшего познания, власти над миром духов, чести, богатства, здоровья, продолжительной жизни.

В 1761 г. мы находим розенкрейцеров в Праге, в

Во главе берлинских розенкрейцеров стояли Бишофвердер и Вельнер. Необузданная ежедневная пресса осыпала этих людей невероятными потоками грязи. Если она в этом вопросе и далеко перешла за границы истины, то все же остается еще очень много данных в подтверждение обвинительного приговора, произнесенного исторической справедливостью над этими могильщиками старой Пруссии.

1773 г. они появились в Верхних Лужицах и в Силезии, в 1775 г. они открыли свою штаб — квартиру в Вене. Вскоре для Северной Германии и России средоточием розенкрейцеровских стремлений сделался Берлин.

Герцог Карл Курляндский отправил в 1774 г. Иоганна Рудольфа фон Бишофвердера в Лейпциг, чтобы разузнать тайны хозяина кофейни Шрепфера, который вызывал духов и заявлял себя обладателем истинной масонской мудрости.

Бишофвердер родился 13 ноября в Остерманде в Тюрингене. Отец его был саксонский офицер. Пробыв некоторое время в университете в Галле, Бишофвердер принял участие в последних походах семилетней войны в должности адъютанта кавалерийского генерала фон Зейдлица. По заключении мира возведенный в сан камергера при дрезденском дворе, он поступил на службу при дворе принца Карла Саксонского, носившего титул герцога Курляндского. Этот принц (ум. 1796), член системы Ф. Гунда и Superior ordinis in Saxonia, позже Chef de tous les maitres ecossaise, страстно жаждавший «высшего познания», сделался одним из ревностнейших приверженцев самой нелепой веры в чудеса. Когда разразилась война за баварское наследство (1778), Бишофвердер собрал отряд добровольцев и вместе с ним стал под начальство принца Генриха Прусского. В это же время он познакомился с принцем, позже королем Фридрихом — Вильгельмом II. Он сделался его неразлучным спутником и советником и сохранил по отношению к нему искреннюю преданность. «Человек необыкновенно большого роста с тонким умом интригана, чрезвычайно скрытный, одаренный талантом царедворца казаться незаметным и в то же время умевший необыкновенно искусно импонировать таинственной, мистически — торжественпой внешностью, сжигаемый властолюбием, которое он, однако, умело скрывал, Бишоф — д


р всецело поработил открытую, беспечную натуру фридриха — Вильгельма». По восшествии на престол фридриха — Вильгельма он сделался его флигель — адъютантом, а в 1789 г. — генерал — адъютантом. С 1791 г. неоднократно ездил с дипломатическими миссиями в Вену и содействовал соглашению между Пруссией и Австрией относительно Франции, приведшему к несчастному походу 1792 г. Он участвовал в этом походе в качестве генерал — майора при штаб — квартире короля. Возведенный в 1796 г. в чин генерал — лейтенанта, Бишофвердер получил отставку в январе 1798 г., спустя несколько месяцев после смерти короля. Он умер 31 октября 1803 г. в своем имении Марквардт у Потсдама. В союз франкмасонов Бишофвердер вступил в 1758 г., еще будучи студентом в Галле. Но, страстно любя алхимию и магию, он вскоре перешел к системе безусловного послушания.

Шрепфера принято считать орудием в руках иезуитов и одним из первых апостолов розенкрейцерства. Сомнительно, чтобы розенкрейцеры пользовались для распространения своих идей услугами человека, совершенно лишенного какого бы то ни было образования. С другой же стороны, нельзя отрицать того факта, что Шрепфер привлек множество верующих из всех слоев общества и развивал в них страсть к духовидению и привидениям. Tagebuch Joh Garn Benedikt Schlegels mit J. G. Schrepfer gepflogenen Umgangs nebst Beilagen seiner Gankeleyen und natürlichen Magie (Berlin u. Leipzig, 1806) служит поучительным примером того, как в периоды брожения многие, даже образованные и мыслящие люди легко поддаются увлечению ложью и обманом.

Иоанн Георг Шрепфер, родом из Нюрнберга (1739), служил во время семилетней войны гусаром в прусском войске, а после заключения мира сделался содержателем кофейни в Лейпциге. Он стал вести чрезвычайно расточительный образ жизни. В своей квартире он устроил ложу и вызывал здесь духов умерших. Но так как кудесник осыпал оскорблениями лейпцигских франкмасонов, врывался в их собрания вооруженным и всячески угрожал членам, то герцог Курляндский приговорил его к 100 ударам палки, обязав его выдать расписку в правильном получении их (напечатано в FZ 1886, 115). После такого неприятного испытания Шрепфер переселился во Франкфурт — на — Майне и Брауншвейг, где продолжал безнаказанно бесчинствовать. Опасались, что этот бессовестный человек выдаст тайны франкмасонов, и поэтому были осторожны с ним. Наконец, при содействии его друзей он был торжественно введен в ложу «Минерва», он сам и его последователи объявлены честными людьми и истинными масонами. Своим приверженцам он рассказывал, будто ему поручено соединить франкмасонский союз с Орденом иезуитов. Вера в его магическое искусство была так велика, что им заинтересовался даже герцог Карл и поручил Бишофвердеру ознакомиться с деятельностью Шрепфера. В результате мошенника пригласили в Дрезден, где вскоре можно было видеть принца гулявшим рука об руку с хозяином кофейни.

Шрепфер вернулся в Лейпциг во французском мундире и со званием барона фон Штейнбаха. Но его шарлатанский вид в конце концов все же показался властям чрезмерно наглым и опасным, и они отказались от общения с ним. Он очутился в крайней нужде, и так как французское посольство также собиралось привлечь его к ответственности, то он предпочел добровольно покончить с собой. Утром 8 октября 1774 г. он застрелился в присутствии нескольких друзей в Розентале у Лейпцига. Его аппараты для вызывания духов перешли во владение Бишофвердера. Шрепфер делил свои магические работы на два класса: пневматические и элементарные. В первом классе появлялись духи, причем их появление сопровождалось страшным шумом, ревом и густыми облаками дыма, во втором он вызывал заклинанием всякое желаемое лицо. Этот мошенник обладал силой вызывать ветер, гром и молнию, даже заклинать и переставлять звезды, хотя он не знал ни их названий, ни их расположения. При появлении духов зрители должны были стоять на коленях. В антрактах им подавали пунш, к которому, вероятно, примешивались одурманивающие снадобья.

На конвенте в Вольфенбютеле (1778) Бишофвердер склонил в розенкрейцерство советника Вельнера, присутствовавшего на собрании в качестве представителя материнской ложи Zu den drei Weltkugein и с которым он уже раньше был знаком.

Иоганн Кристоф Вельнер (род. 19 мая 1732 г. в Деберице у Шпандау) был сыном сельского священника. Его прекрасно образованная мать дала даровитому мальчику превосходное воспитание. Семнадцати лет он оставил школу в Шпандау, чтобы посвятить себя изучению теологии в Галле. Несколько лет спустя Вельнер попал в качестве воспитателя в дом графа Итценплитца в Гросс — Бегнитце. Ловкому, любезному, искусно заводившему интриги даровитому кандидату удалось вскоре настолько войти в доверие своих хозяев, в особенности г — жи Итценплитц, что в 1755 г., двадцати трех лет от роду, он получил место священника в Гросс — Бегнитце. Его проповеди, из которых некоторые напечатаны, свидетельствуют, что это был искусный и красноречивый оратор, но ему недоставало силы, глубины и той душевной теплоты, которая вдохновляет и увлекает слушателя.

После смерти своего патрона, генерал — лейтенанта фон Итценплитца (в сентябре 1759 г.), Вельнер передал должность своему отцу, якобы вследствие слабости своей груди. Г — жа фон Итценплитц купила для Вельнера кандидатуру на место соборного проповедника в Гальберштадте и отдала ему в аренду свое имение в Гросс — Бегнитце. С этого времени Вельнер успешно и с увлечением занялся сельским хозяйством. Но скромная, трудовая жизнь сельского хозяина не могла надолго удовлетворить человека, снедаемого честолюбием и считавшего себя призванным к высшей роли. Чтобы выказать себя перед Великим королем с благоприятной стороны, он написал в 1766 г. сочинение «Die Aufhebung der Gemeinheiten in Mark Brandenburg» на немецком и французском языках. Он посвятил его монарху, снабдив чрезмерно хвалебным вступлением. И этим он действительно обратил на себя внимание правительства. Но надежду получить место в главном управлении церковными делами разрушил его брак с девицей фон Итценплитц. Старания преданных ему родных добиться для него дворянства не имели успеха. «Старый Фриц» резко отверг это ходатайство, назвав выскочку «хитрым попом-интриганом». Эти события возбудили в Вельнере глубокую ненависть по отношению к королю и дали другое направление его планам. В 1765 г. Вельнер примкнул к франкмасонскому союзу и, благодаря своей энергии и ораторскому таланту, вскоре достиг там выдающегося положения. «Наряду со склонностью эпохи к мистицизму, наряду с жаждой тайных познаний его влекли в эти круги, главным образом, безмерное пристрастие к высоким связям, жажда власти и влиятельного положения». Он действительно завязал близкие отношения с герцогом Фридрихом — Августом Брауншвейгским, принцем Людовиком Дармштадтским, ландграфом Карлом Гессенским и другими влиятельными людьми, принимавшими в ту пору деятельное участие в вырождавшихся тайных обществах. Благодаря таким связям Вельнер сблизился с принцем Генрихом. В 1770 г. он был назначен камерратом при департаменте государственных имуществ. Спустя несколько лет он сблизился также с принцем Прусским.

Через несколько месяцев по вступлении принца на престол Вельнер был возведен в звание тайного Oberfinanzrat’а и в дворянское достоинство (октябрь 1786 г.), и, когда 3 июля 1788 г. он был назначен министром юстиции и шефом департамента духовных дел, честолюбивый интриган достиг цели своих стремлений. До 1794 г. счастье улыбалось ему, но с этого года его солнце начало меркнуть. Спустя несколько недель по вступлении на престол короля Фридриха — Вильгельма III Вельнер получил отставку без пенсии. Он удалился в свое имение Гросс — Ритц у Бескова, где и умер 10 сентября 1800 г. «Самое появление этого человека и роль, которую он играл, могут быть объяснены только настроением той эпохи, когда люди закружились в хаосе суеверных бредней, атеистических идей и т. д.».

В 1779 г. в Дрездене Вельнер, этот любитель чудес, был формально принят в орден.

С этого времени словно дьявольское наваждение распространилось в высших кругах столичного населения. В орден массами стекались люди без царя в голове, умничающие искатели мудрости, взбалмошные любители просвещения, томимые жгучей тоской по конечному разрешению мировой загадки. В короткое время составился первый кружок. Вслед за ним образовались другие. Вельнер сделался директором кружка и уже по прошествии двух лет оказался главным директором 26 кружков, насчитавших 200 членов. Этот деловой и светский человек неустанно трудился в интересах ордена: он вел обширную корреспонденцию с повсюду открывавшимися кружками, усердно посещал собрания, занимался химическими опытами, составил для ордена учебник, старался при помощи назидательных лекций опутывать членов мистическими бреднями и, наконец, вступил в самые тесные сношения «с почившими в Бозе отцами». Его официальным именем в ордене было Хризофирон, а тайными, известными лишь высшим чинам — Геликонус и Офирон.

Из Берлина розенкрейцеры проникли в Брауншвейг и Гамбург, в Марбург, Кассель, Кенигсберг, Глагау и т. д. Кружки возникли также в Варшаве, Петербурге и Москве. Из Вены делались попытки овладеть Южной Германией. Далее пышно расцвело розенкрейцерство в Мюнхене, Регесбурге, Нюрнберге, Аугсбурге, Штутгарте и в других местах.

«Важнейшим событием в развитии Ордена розенкрейцеров и вместе с тем жизни Вельнера, тем событием, на котором основывалось значение ордена в истории Пруссии», было завлечение в опасные круги лицемерных ханжей и расчетливых мистиков наследника империи. Принц Фридрих — Вильгельм II отличался благородством, мягким и благожелательным характером, способностью к великодушным порывам, и в то же время, подобно своим предкам, был смелым и отважным воином. Но дурное воспитание, бурно проведенная молодость, общество себялюбивых посредственностей и душевные муки вследствие несчастного брака вредным образом отразились на жизни богато одаренного молодого принца и приучили его оказывать расположение недостойным.

Уже весною 1780 г. наследник престола был совершенно опутан сетями, расставленными людьми, которым он доверял: Бишофвердером и Вельнером. Рассказывают, что ловкие члены ордена сумели прельстить легковерного, слабохарактерного принца широкими обещаниями, надеждой на долгую жизнь, огромные богатства и общение с миром духов. Достоверно лишь то, что орден приобрел его доверие благодаря каким-то «орденским лекарствам», обладавшим «божественной исцеляющей силой», которые ему дал во время одной его болезни Бишофвердер. Настойчивое желание принца вступить в орден было исполнено по прошествии года. В течение этого времени всяческими увещаниями старались внушить ему уважение и почтение — к таинственной конгрегации и ее заветам. Наконец, 8 августа 1781 г. кронпринц под орденским именем Ормезуса был посвящен в мистерии розенкрейцеров и торжественно благословлен Вельнером.

В Шарлоттенбургском замке была приготовлена для его приема ложа; это событие, сопровождавшееся мрачными обрядностями, напоминало мистерии Сераписа и Элевсина. При помощи аппаратов Шепфера с громом и молнией были вызваны духи Марка Аврелия, философа Лейбница и Великого Курфюрста; этот мошеннический фокус в сильнейшей степени взволновал принца. Ему разрешили обратиться к духам с вопросами; но сделать этого он, понятно, не был в состоянии. Духи сами заговорили с ним глухими замогильными голосами, жестко и сурово поучая его. Совершенно растерянный, в состоянии полнейшей расслабленности несчастный принц еще в ту же ночь был препровожден в Потсдам, где преступная игра возобновилась. Ознакомившись самым тщательным образом с характером принца, разузнав его сокровеннейшие желания и стремления, духовидцы неоднократно устраивали в течение последующих лет в берлинских и потсдамских кружках, в жилище Вельнера, где была сооружена настоящая кафедра духов, и в отеле Лихтенау вызовы духов Лейбница, Юлия Цезаря, рано умершего графа фон д’Марк, одного из сыновей Лихтенау. Роль духов исполнял один саксонец, некто Штейнерт, близкий друг Бишофвердера; это был мастер в благородном искусстве чревовещания и физиогномики. В своем романе «Розенкрейцеры и иллюминаты» Макс Ринг весьма живо, если и не вполне правдиво, изобразил такие сцены.

Принц быстро прошел первые степени, где ему между прочим было сообщено о духовидце Сведенборге и его изумительной деятельности, и уже заранее получил «в награду за его будущие услуги ордену, которые он окажет, сделавшись королем, титул Омезуса Магнуса».

Собственно душой всего розенкрейцерства был Вельнер. Ловкий и бесстыдный, лицемерный и навязчивый, никогда не останавливавшийся перед ложью и клеветой, где они могли сослужить ему службу, то льстивый, то требовательный, смотря по обстоятельствам, этот человек предался «служению высшей и благороднейшей истине», как он ее понимал, и сделал орден орудием собственного честолюбия.

Полчища духовидцев и мистических темных личностей при дворе возрастали со дня на день. «Кто не принадлежал к ним, не имел шансов на повышение». Финансы страны, юстиция, религиозные и школьные дела очутились всецело в руках розенкрейцеров. Вскоре они овладели также и торговым и таможенным законодательством, а также внешней политикой. Партия, обладавшая доверием короля, повсюду вызывала движение, резко противоречившее задачам и самому характеру прусского государства.

Из Саксонии прибыли графы Линденау, Брюль и банкрот дю Боек, из Мемеля — купец Симеон. Линденау сделался обершталмейстером. Брюль, сын самого заклятого врага Пруссии, человек, в течение многих лет игравший выдающуюся роль в системе строгого послушания, стал воспитателем молодого кронпринца. «Достопочтенный брат Сок» (дю Боек), в звании тайного коммерции советника, занял место во главе департамента коммерции, Симеон сделался руководителем коммерческой коллегии.

Наибольший вред приносила деятельность всемогущего Вельнера. Одурманенный апокалиптическим туманом розенкрейцерства, он считал необходимым выступить против рационалистического направления и религиозного просвещения, превратившегося в эпоху Фридриха II в отвратительную смесь фривольности и тривиальности. Таково, между прочим, происхождение религиозных и цензурных эдиктов (1788). А в 1790 г. во всей империи были запрещены театральные представления, ужасавшие с давних времен фанатиков и обскурантов. Исключение делалось лишь для национального театра в Берлине и для привилегированных трупп Деббелина и Везера.

Но как ни быстро распространялось учение 118 розенкрейцеров, как ни благополучно шли их дела, как ни блестящи были их надежды на будущее, все же им приходилось сталкиваться с препятствиями. В 1785 г. Berliner Monatsschrift открыл поход против опасной партии обскурантизма. Журнал обвинял Орден розенкрейцеров в том, что он состоит на жалованье и на службе у иезуитов, что таинственных глав союза нужно искать среди иезуитов. Подозрение было небезосновательным. Предписания, указы, предания анафеме со стороны верховного союза облекались в формулы, употреблявшиеся только в римской церкви. Стало известным также, что Вельнер состоял в оживленной переписке с Розариусом Сенексом и с экс — иезуитом Франком. Первый — настоятель одного баварского монастыря бенедиктинцев — был главой третьей степени, второй — исповедник баварского курфюста Карла — Теодора — директором мюнхенского кружка.

Но сомнение возбудило прежде всего ужасающее невежество розенкрейцеров в области естественных наук. Сведения о химических процессах, которые они сообщили членам под видом неприкосновенной тайны и глубочайшего познания природы, советы, как производить животных и металлы, были выхвачены на лету из старых книг, частью позаимствованы в виде особой тайны (Агсипа) у пастухов, пахарей и старых баб. Рефераты, читавшиеся в кружковых собраниях, являлись по своему бессмысленному содержанию в такой же мере насмешкой над здравым человеческим рассудком, как и те книги, которые предлагались для изучения всем последователям. Обещания, которые беспрерывно раздавались высшими властями ордена, были неумеренны в такой же степени, как грубость, которой отвечали на каждое сомнение.

Но, как известно, природа позаботилась о том, чтобы деревья не росли до самого неба. То обстоятельство, что из всех великих обещаний ни одно не было приведено в исполнение, вызвало наконец недоумение и у верующих учеников мистического учения. Буря разразилась прежде всего в России. Здесь действовал легат Вельнера фон Шредер, старавшийся организовать розенкрейцеров. Для этой цели он был снабжен «указом преосвященных, в Бозе почивающих высших властей», наделявшим его чрезвычайной властью «над злыми духами и их силами». К счастью, у бедного «Вельзевула» вскоре прозрели его слабые глаза. Уже в мае

1786 г. он послал своему высокому повелителю письмо, в котором обвинял и его, и орден в обмане. Вельнер попробовал было устрашить выскочку, отставив его от должности, но однажды высказанные вслух сомнения не были этим устранены. Быстро возрастало число людей, угрожавших ордену публичным обвинением. Ввиду таких тревожных предзнаменований, главы ордена объявили о созыве генерального собрания, на котором будут даны все требуемые разъяснения, представлены все доказательства, и верующим откроется дверь в царство Божие. Но вместо объявленного съезда, который должен был состояться в конце 1787 г., внезапно воспоследовало всеобщее Silanum, то есть приказ о приостановке всех розенкрейцеровских работ и собраний впредь до дальнейших распоряжений. Ужасная «эпидемия» прекратилась. Тем не менее темные герои Берлина, со своим ханжествующим старшиной во главе, крепко держались за орден. Ведь собственное могущество было слишком тесно связано с почетом, таинственным ореолом окружавшим неизвестных глав ордена. Лишь с переменой престола в Пруссии (1797) начало исчезать из памяти современников воспоминание о мрачном союзе.

В то время как розенкрейцерские проделки торжествовали свой позорный триумф, на сцену выступил Целый ряд блестящих рыцарей индустрии, например Сен — Жермен, Калиостро и другие; воспользовавшись непомерной страстью общества к таинственности и склонности его к пиетизму, они затеяли всевозможные мошеннические спекуляции. Общество требовало чудес и откровений, и чудотворцы явились.

По словам Сен — Жермена, он был посвящен в высшие степени франкмасонства; он умел делать золото и драгоценные камни — искусство, которому он будто бы научился в Индии. Он умел приготовлять чай, который возвращал старикам силу и красоту молодости; знал также состав бальзама, служащего для той же цели. Но он предупреждал против чрезмерного потребления этого бальзама; так случилось однажды, что одна семидесятилетняя дама благодаря ему не только вернула свежесть молодости, но постепенно дошла даже до эмбрионального состояния. Изготовленный им жизненный эликсир помог ему достичь престарелого возраста. В зависимости от степени легковерия, которое он мог заподозрить в своих слушателях, он говорил, что ему 400, 1000 и больше лет, и заявлял о своей тесной дружбе с Христом и апостолами. Когда однажды в Дрездене его кучера спросили, действительно ли его господину 400 лет, тот ответил, что не знает этого в точности, но в течение тех 130 лет, которые он провел у него на службе, господин имел такой вид, как теперь. Обманщик часто говорил «с мистическим пафосом о глубинах природы и открывал фантазии широкий простор для соображений насчет познаний, богатств и высокого происхождения.

1773 г. он поселился в качестве графа Чародь (Tzarogy) во Фраконии, вступил на службу к маркграфу Карлу-Александру фон Ансбаху и сопровождал его во время одного путешествия в Италию. Вернувшись в Германию, он сумел вкрасться в доверие к ландграфу Карлу Гессенскому, покровителю всех шарлатанов, предоставившему ему убежище в своем замке Гаттори близ Шлезвига. Там изготовитель бриллиантов умер в 1780 г. в полной нищете и утомленный жизнью.

Сен — Жермен, по некоторым сведениям — португалец или эльзасец, иудейского происхождения, по другим — испанский иезуит Эймар, по мнению многих — сын сборщика податей в Сан — Джермано в Савойе, родившийся в начале XVIII в., появился в 1750 г. в высших кругах различных городов: в Венеции как граф де Беллашаре, в Пизе как шевалье Шенинг, в Генуе как граф Сольтиков (Салтыков), при случае давая понять, что он в действительности князь Ракоши. В Париже он увеселял своим искусством маркизу Помпадур и короля Людовика XV. В 1760 г. этот загадочный человек отправился под именем графа Сен — Жермена с дипломатическим поручением в Гаагу. Но затеянная в Париже интрига навлекла на него подозрение, что он состоит русским шпионом. Чтобы избежать угрожавшей ему выдачи, он бежал в Англию. Отсюда он поспешил в Петербург, где будто бы сыграл темную роль при перемене престола (1762). Вскоре этот искатель приключений появился в Берлине, а в 1772 г. — в Нюрнберге; в

Вопрос о его личности остается загадкой. В общем складывается впечатление, что своими мошенническими проделками он добивался только одной цели — вести приятную жизнь за счет богатых людей, которым доставляло удовольствие следить за удивительными выходками бездомного бродяги.

Несравнимый по блеску и успехам жизненный путь прошел сицилиец, который под именем графа Александра Калиостро наполнил мир своими мошенническими проделками и собрал вокруг себя большую общину последователей.

Его первоначальное имя — Джузеппе Бальзамо. Он родился в 1743 г. в Палермо и уже очень рано воспользовался присущим ему даром выделяться на общем уровне, приковывать к себе внимание, одурачивать и обманывать легковерных людей мистическими фокусами и лживыми сведениями. Проведя свою юность в Аравии, так рассказывал этот «несчастный сын природы», он узнал необычайные тайны во время своих путешествий по Египту, Сирии, Турции и Греции. Несомненно лишь, что он обладал некоторым знанием восточных языков и приблизительно с 1770 г. стал вести разгульный образ жизни искателя приключений в различных городах юго — западной Европы, Нидерландов и Германии; в 1779 г. он появился в Митаве, где с него сорвала маску Элиза фон д’Рекке, проживал в Петербурге, Варшаве, Страсбурге и Париже, затем после многолетнего пребывания в Италии, Англии и Южной Африке вернулся в 1785 г. в Париж, где оказался замешанным в знаменитом процессе об ожерелье кардинала Рогана, вследствие чего в течение некоторого времени украшал своей особой Бастилию. Его освобождение из тюрьмы было отпраздновано блестящими торжествами, и когда он в

1786 г. сел на пароход в Булони, чтобы отправиться в Англию, тысячная толпа стояла на берегу, прося благословения у Великого Копта. После непродолжительного пребывания в Швейцарии, Верхней Италии и Тироле он приехал в Рим. Принявшись и здесь за свою египетскую магию, Калиостро попал в руки инквизиции. Приговоренный в 1791 г. как еретик и кудесник к сожжению на костре, он был помилован Пием VI и приговорен к пожизненному заключению в крепости Сан — Лео близ Урбино, где и умер в 1795 г.

Этот всесторонний талант, мистик, заклинатель духов и пророк, алхимик, врач и чудотворец умел пользоваться красотой своей жены для своих низких целей, играя роль сводни. Действительно ли этот человек был принят в Лондоне в масонский союз, как утверждал, не вполне установлено. Гораздо вернее то, что он был посвящен в тайны сведенборгианского духовидения. Во всяком случае, его европейская известность началась с того дня, когда он стал говорить о своей принадлежности к франкмасонству. Это открыло ему доступ в высшие круги и окружило его таинственным очарованием, которое он сумел еще увеличить своими магическими проделками.

В Гааге все ложи признали неизвестного чужестранца ревизором и приняли его с большим почетом. В Париже он был Великим Коптом учрежденной им или, по его словам, им восстановленной древнеегипетской масонской ложи, основателями которой были Енох и Илия, и открыл в 1784 г. в Лионе Великую материнскую ложу Торжествующей мудрости. Он присвоил себе честь обладания камнем мудрости, жизненным эликсиром и не менее действительным средством для поддержания красоты. Приписывая себе ангельское происхождение, он заявлял, будто имеет власть повелевать небесными силами и будто послан на землю с тем, чтобы путем физического и духовного перерождения довести верующих до полного совершенства. Поэтому деятельность в его ложах заключалась, главным образом, в сношениях с ангелами и пророками. Его система состояла из 90 степеней и была доступна и мужчинам, и женщинам. Его последователи буквально молились на него. Часами лежали они у его ног с полной верой в целебность малейшего его прикосновения. «Больной искал в нем врача, каменщик — своего великого мастера, алхимик — своего Парацельса, старая дева — обновителя ее юности, космополит — истинного государственного мужа и учителя королей».




ОРГАНИЗАЦИЯ РОЗЕНКРЕЙЦЕРОВ И ЦЕЛЬ ИХ СОЮЗА


Помещение (циркуль), в котором периодически собирались последователи братства, освещалось люстрами. Посредине комнаты на полу был разложен четырехугольный ковер. Кроме франкмасонских символов, на нем были изображены четыре концентрических круга красного, желтого, белого и черного цветов. Против ковра стоял стол, покрытый скатертью. На столе на деревянной подставке стоял стеклянный шар, наполненный водой и до половины выкрашенный в черную краску. Около шара лежала Библия и стояли три зажженных свечи. У стола стоял директор кружка, с ясеневым посохом (посох Аарона) в правой руке, сверху украшенным золотой буквой «А», снизу — золотым «О». Влево от него стоял другой стол для брата актуария. Братья ели на обитых зеленой материей креслах.

Перед открытием собрания происходил следующий диалог между директором и присутствующими братьями:

Директор. Кто здесь?

Братья (благоговейно сложив руки на груди). Тайные друзья и родственники братства.

Директор. Необходимо осмотреть дверь и увериться в нашей полнейшей безопасности.

Младший брат (убедившись, что дверь заперта). Дверь действительно заперта, и мы действительно ограждены от вторжения профанов.

Директор. Так будьте же внимательны и деятельны и позаботьтесь о нашем деле.

Братья. Мы все, послушные доброму желанию главы, готовы исполнить все по — братски.

Директор. Итак, чтобы достичь истины, искусства и добродетели, угодить Богу и помочь ближнему, приступим к исполнению великого дела ордена.

Этим открывалась вечерняя работа.

Неофита, которого находили достойным посвящения в мистерии первой степени, вводили сначала в слабо освещенную комнату. У стола, на котором находились чернила, бумага, сургуч, две красных бечевки и обнаженный меч, ему задавали вопрос: «Желает ли он быть усердным, твердым, прилежным и, главное, вполне послушным учеником истинной мудрости?» Если он отвечал утвердительно, то ему предлагали снять шляпу и шпагу, отписать ордену известную сумму, собственноручно припечатать дарственную запись и вручить ее интродуктору. Затем он умывал руки. На него надевали «фартук Соломоновой мудрости», связывали руки, а глаза закрывали белым платком. Приготовленного таким образом кандидата интродуктор подводил к дверям ложи, держа его за красный шнур, обвязанный вокруг шеи, и девять раз слегка ударял в дверь. Изнутри ему отвечали одним ударом, после чего дверь открывалась, и голоса восклицали: «Кто здесь?»

Интродуктор. Земное тело, которое держит в неведении духовного человека.

Привратник. Что ты хочешь, чтобы с ним стало?

Проводник. Чтобы умертвили его тело и очистили его дух.

Кандидат вступал на ковер и опускался на правое колено.

По правую его руку становился директор с посохом, по левую — проводник с обнаженной шпагой.

Первый говорил. Сын человеческий, заклинаю именем бесконечного круга, заключающего в себя все творения и высшую мудрость, скажи мне, с какой целью ты явился сюда?

Кандидат. С целью достичь мудрости, искусства и добродетели, быть достойным Бога и служить ближнему.

Мастер. Так живи! Но твой дух должен снова господствовать над твоим телом. Ты помилован, встань и будь свободен.

Кандидата освобождали от оков, он вступал в круги, клал три пальца на посох и меч, переложенные крестообразно, и произносил следующую клятву:

«Я, такой‑то, клянусь, присягаю и обещаю Триединому, светлейшему братству и вам, высокочтимому мастеру, совершенно добровольно, непринужденно и по здравом размышлении: жить в страхе Божием, предумышленно никогда не омрачать любви ближнего, ненарушимо хранить тайну, блюсти непоколебимую верность, беспрекословно повиноваться старшим, не иметь от просвещенного общества ни одной тайны и, наконец, жить для Творца, его мудрости и для этого ордена. Клянусь милостью Божией и его святым словом».

Директорам кружков была дана еще особая инструкция для поучения неофита. В ней говорится: «Так как в мире не существует ни одной тайны природы, ни одной тайны истинного искусства, которая бы уже не была известна высшим чинам ордена, и, следовательно, такое сообщение может принести пользу не ордену, а одному только брату, делающему его, ибо не только его право собственности ничем не будет нарушено, но это поведет к его скорейшему преуспеянию в ордене и к лучшему употреблению его тайны, то ввиду этого нет никакого основания умалчивать о ней, в противном случае это свидетельствовало бы о преступном недоверии к ордену или о жалкой зависти, что недопустимо для розенкрейцера». Директора кружков должны убедительно разъяснять это вновь поступающим братьям и вместе с тем предупреждать их, что от высших чинов ордена, по самой природе их, ничто не остается сокрытым, и, следовательно, если бы они пожелали, то немедленно узнали бы, не обладает ли брат какой‑либо тайной, которой он не желает выдать. Это должно успокоить совесть тех, которые узнали от кого‑либо тайну, причем дали обет молчания, поклявшись или даже призвав на себя проклятие в случае ее выдачи. Такому брату нужно поставить на вид:

а) что имеющееся в регламенте указание выполнения шестого пункта относительно клятвы гарантирует ему, что этой тайны не узнает никто в ордене, кроме высшего председательствующего главы ордена;

б) что последний не только уже заранее знает тайну, но если пожелает, то узнает и то, что сообщающий брат обладает ее, и она, следовательно, не откроет ничего не известного уже заранее;

в) так как каждый брат живет только для ордена и составляет одно целое с орденом, то, следовательно, он открывает свою тайну только самому себе.

Под тайной, кроме того, что относится к самому существу ордена, подразумевается также следующее:

1) Все, что имеет близкое или отдаленное отношение к ордену и может оказаться для него вредным или полезным.

2) Всякая измена брата ордену, в чем бы она ни состояла и как бы ни проявилась.

3) Все беседы между братьями, о которых братья не должны умалчивать, но немедленно доносить своему непосредственному начальнику.

4) Все запрещенные деяния и всякое противозаконное поведение брата, о которых точно так же тайно или публично должно быть сообщено начальству».

После присяги принятый в ученики «Старой системы золотых розенкрейцеров» подходил к мастеру, который знакомил его со знаком, жестом и словом этого разряда. Знак состоял в том, что руки крестообразно складывались на груди. Жест заключался в рукопожатии, причем большие пальцы соединялись. Словом вначале было — Эш (Aesch), а затем Далет.

Слово второго разряда было — Main, третьего — Wetharetz, — быть может, начальные слова Библии на еврейском языке.

Кандидат вносил, в виде платы за посвящение, три луидора и затем получал значок и оружие, шифр для секретной корреспонденции и ключ к ней. Значок состоял из золотого кольца с иероглифами. На оружии было тщательно вырезано его орденское имя, «созданное» для него при помощи Каббалы.

В дополнение к этому «истинному брату» разъясняли Tabula mystica (Мистическая скрижаль) и приступали к экспериментальным сопоставлениям. Четырехконечный крест — символ вечности, «вместе с семью пунктами клятвы служит для брата напоминанием о вечном союзе, который он заключил ныне с Богом и его братьями». Из четырех цветов «черный означает тление, белый — очищение, желтый — возвышение, красный — завершение величайшей тайны природы». Завязывание глаз означает, что он был слеп с зрячими глазами. Красный шнурок — «знак любви и дружбы, но вместе с тем и власти над ним высших братьев и того послушания, которым он обязан священным классам». Блестящий меч означает «Страшный суд, а также разделение добра и зла и наконец изгнание», которое постигает изменника. Посох мастера олицетворяет Magium sacram et naturalem или «священное и естественное волшебство, право и порядок и, кроме того, начало и конец всех вещей».

В заключение брат актуарий читал устав ордена, в пятом параграфе которого «дорогому брату» запрещалось «приставать к директору с лукавыми вопросами или, воображая себя великим ученым, низко ценить его способности». Затем с несколькими словами благодарности за оказанное «усердие и послушание» и с увещанием хранить как можно лучше «все тайны», директор закрывал собрание. Ковер, столы и т. д. убирались в сторону, дверь открывалась, и подавалась трапеза. Она начиналась душеспасительными речами директора и братьев и особым молитвенным настроением, Meditation, и тем же заканчивалось. Предметом беседы за столом были теософские вопросы и дела Братства розенкрейцеров.

Введение в остальные разряды происходило таким же порядком. При присяге второй ступени кандидат ставил ногу на «земной шар», и палец клал на Евангелие св. Иоанна.

Братство делилось на девять разрядов, к которым впоследствии прибавился десятый — Соломонов разряд. К первому принадлежали ученики (Juniores). Как новичкам в науке, им сообщались сведения о четырех элементах и алхимические знаки. Члены второго разряда назывались Theoretici. Им преподавалась теория алхимии и ее основные принципы. Они узнавали, что «природа — это невидимый дух, который незаметно присутствовал в телах и седалище которого — божественная воля». Исследователи природы, то есть теоретики, должны были обладать «богобоязненностью, простотой и терпением». Им сообщалось учение о земном существовании и происхождении всех вещей, «об огненных духах воды, земли, воздуха и небесных тел», о болезнях человека и т. д. Хаос, состоящий из огня и воды, говорили они, представляет собою яйцо, «из которого происходят миры ангельский и небесный и мир элементов. В ангельском обитает дух Божий». Наконец, ученикам сообщались свойства металлов. К третьему разряду должны были принадлежать Practici. Им сообщались способы приготовления «минерального, растительного и животного Radikal— Menstrui, Universal — Menstrui» и т. д.; они должны были «усердно собирать дождевую воду и давать ей загнивать, чтобы выводить в ней раков». В четвертом разряде брат становился «философусом», знакомился с природой и работал с серебром. Ему разъяснялось также каббалистически число 4.

«Это таинственное число означало главным образом:

(а) четыре реки, вытекающие из рая, омывающие весь мир и созидающие и разрушающие все творения природы; вследствие этого оно означает также

(в) четыре физических свойства элементов, как и

(с) четырех евангелистов Нового Завета милосердия; ввиду этого четвертый смысл числа обозначается также четырьмя еврейскими буквами Daleth — Т., которые, соприкасаясь своими углами, образуют наш крест, а при умножении дают 16; 1 и 6 дают число мудрости — 7, которое в свою очередь содержит в себе 3 и 4».

Принятые в пятый разряд (Minores) познавали «философское солнце» и совершали чудесные исцеления. Здесь учили также способу растворять золото. В шестом разряде члены становились Majores, имели Lapidem mineralem и делали золото. В седьмом разряде член становился Adeptus exeptus. Здесь он знакомился с камнем мудрости, каббалой и Magia naturalis. В восьмом разряде он достигал звания магистра и становился полным обладателем трех главных наук. Кроме того, здесь учили искусству выводить цыплят из вареных яиц. Член высшего разряда становился Magus. От него ничто не скрывалось; он был господином над всеми, подобно Моисею, Аарону, Гермесу и Хираму Абифу. Число принимаемых в различные разряды было ограничено. В низших должно было быть не более девяти. Постепенно сокращаясь, оно доходило в девятом разряде до одного.

Отвратительную смесь нелепого суеверия, грубого обмана и самых наглых претензий представляет собою тайный устав последнего разряда. Здесь говорится: «Наши маги не занимаются простой магией. Наша магия не натуральная магия, ибо последнюю знают у нас все философы (4 разряд). Это не черная магия, ибо последняя — создание черта, а ни один черт не выносит вида наших магов. Это не так называемая белая магия, которая проявляет свое действие при участии так называемых добрых духов, которые еще недостаточно чисты для того, чтобы предстать пред Господом; наша магия — истинная, божественная магия, в силу которой мы, подобно Моисею и Илие, входим в личные сношения с Богом или общаемся с Ним чрез очистившихся в божественном огне духов. Мы обладаем двумя основными премудростями Иеговы: сотворением и разрушением всех природных вещей. Подобно Моисею, мы можем превращать в прах целые города лишь при помощи звуков музыки. Мы можем повелевать солнцу, луне, звездам и ветрам; подобно пророкам, мы можем воскрешать мертвых, мы можем преображать звезды и переставлять их на другие места». «Когда будет завершено (указанное в таблице) каббалистическое число, тогда великий станет самым малым, и господин слугою своего слуги и рабом своего раба, и мы будем господствовать, как Моисей и Иосия господствовали над евреями, ибо грехи нечестивых перетянут чашу весов пред лицом Иеговы, и мера исполнится, пастух и его овцы, господин и раб, и мудрые выйдут из Эдема по пути, усыпанному розами».

Само братство делилось на кружки (ложи). Глава такого кружка, состоявшего не менее чем из пяти и не более чем из девяти членов, назывался директором ложи. Наряду с ним работали должностные лица — Senior, Justitiarius, Actuanus и Cassier. Брат, вводивший в ложу новичка, назывался интродуктором. Кроме членов своего кружка, братья не знали никого из других участников союза. В некоторых городах действовало по два и более кружков, не зная о существовании друг друга.

Ложи были подчинены главной дирекции, которой сообщались все протоколы. Кружковому директору было известно светское имя и местопребывание только главного директора. Что касается остальных двух, то ему были знакомы только их орденские имена.

Главные директора подчинялись высшим директорам или триумвирату, каждый разряд подчинялся своему высшему директору. Все они составляли генералитет. Это многочленное тело управлялось магами, которые будто бы обитали во всех частях света. Главой же всех магов был Magus majorum.

Различные разряды в определенные сроки устраивали собрания: первый — 20 числа третьего, шестого, девятого и двенадцатого месяца, высший каждые 9 лет; на съездах делались различные сообщения и заявления. Кроме того, для ревизии всего союза собирались генеральные и преобразовательные съезды. Последний съезд такого рода произошел, как говорят, в 1767 г. Занятия кружковых собраний заключались в благочестивых собеседованиях, чтении законов общества, обсуждении финансовых затруднений, разрешении кассовых дел; собрание заканчивалось многословными, велеречивыми рассуждениями председателя, в которых он, между прочим, говорил о чтении для братьев.

Розенкрейцеры, по — видимому, занимались каббалистическим толкованием Библии и других якобы священных или тайных книг, давали нелепые объяснения явлениям природы и т. д. Но главной их задачей были занятия алхимией, а их единственная цель — при посредстве той же алхимии подчинить себе франкмасонские ложи и, в конечном счете, добиться власти и почета, господства над умами и всем миром. Ищущим давали понять, что высшему разряду известна тайна всех тайн — изготовление камня мудрости и что эта тайна будет сообщена им, когда они достигнут этого разряда. Чтобы приблизить их к достижению великой цели, чтобы сделать их достойными этого великого момента, когда они приобретут самостоятельные познания в искусстве облагораживания металлов, в низших разрядах им давали читать книги по теософии, химии и алхимии. На первом плане стоят сочинения Якоба Беме. Главное из них — «Aurea catena Homeri» (Золотая цепь Гомера), изданное в 1781 г. под псевдонимом Annulus Platonis.

В высших разрядах алхимией занимались практически. В Берлине, центральной резиденции, правление ордена трудилось над приготовлением камня мудрости. Во дворце герцога Фридриха Брауншвейского была устроена лаборатория. Когда члены девятого разряда собирались приступить к производству последнего акта процесса, согласно указанию мудрых отцов, присутствовавший при этом химик Клапрот предупредил их, что этот опыт крайне опасен и что все здание неминуемо должно взлететь на воздух. Следствием этого заявления было то, что герцог изгнал из дворца всех чародеев и велел уничтожить их дьявольскую кухню.




ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ИЛЛЮМИНАТЫ





ВНЕШНЯЯ ИСТОРИЯ ИЛЛЮМИНАТОВ


Из всех бесчисленных тайных обществ и братств, возникших в XVIII в. на немецкой почве с целью в более или менее возбуждающих фантазию формах нового религиозного культа распространять новые свободные идеи философии, выходящей за пределы церковных догматов, ни одно не породило такой богатой литературы, как Орден иллюминатов, основанный Адамом Вейсгауптом. Всегда со страстью, с любовью или ненавистью занимался ими мир, возбуждая самые чудовищные обвинения против союза, в то время как современные и позднейшие сочинения приписывали ему огромное влияние. Между прочим, он будто бы вызвал французскую революцию.

Вейсгаупт родился 6 февраля 1748 г. в Ингольштадте. Его отец был профессором юриспруденции при тамошнем университете. Юный Вейсгаупт учился в иезуитской гимназии своего родного города. Пятнадцати лет он оставил гимназию, чтобы предаться изучению философии, истории и государственных наук, главным образом права. Талантливый, проникнутый горячей жаждой знания и одержимый неутомимым честолюбием, он погрузился в изучение французской просветительной философии. Эта философия и гнет иезуитского воспитания создали из него ярого противника Ордена иезуитского, в особенности с тех пор, как он лично начал страдать от происков его последователей. В меньшей степени он сознавал ту опасность, какая ему угрожала, вследствие долговременного изучения иезуитской морали. В 1772 г. Вейсгаупт сделался экстраординарным, а в 1775 г. ординарным профессором естественного и церковного права в Инголыитадтском университете. Эту кафедру в течение 90 лет занимали иезуиты. Неудивительно поэтому, что он возбудил их зависть; вооруженные бесчестным оружием лжи и клеветы, они стали преследовать его тем яростнее, что он пользовался большим успехом, привлекал многочисленных слушателей своими исканиями по философии нравственности, в духе немецкой просветительной философии. В 1774 г. Вейсгаупт присоединился к ложе строгого послушания Karl Theodor Zum guten Rat в Мюнхене. Пройдя все разряды, он почувствовал разочарование. После бегства из Баварии Вейсгаупт нашел приют в Готе у герцога Эрнеста II. Просвещенный герцог, сам состоявший членом Ордена иллюминатов, сделал бездомного гостя своим гофратом и назначил ему небольшое ежегодное содержание. Даровитый ученый проявил в Готе активную литературную деятельность. В своих сочинениях он не только отстаивал иллюминатов, но и восставал против Канта, метафизику которого резко отрицал в духе популярной философии. Этот человеколюбивый, преисполненный самых лучших стремлений человек умер 82 лет, 18 ноября 1830 г., искренне оплакиваемый многочисленной группой преданных друзей. Его сыновья Карл и Альфред вступили на службу при Баварском дворе и достигли здесь высоких должностей.

Чтобы правильно оценить деятельность Вейсгаупта, чтобы понять, почему этот молодой, неопытный человек пришел к мысли сыграть роль Лойолы немецкой просветительской эпохи, нужно принять во внимание условия жизни тогдашнего курфюрства Баварского. В течение долгих веков римская церковь старалась подавлять духовный рост сильного германского племени. В народе царили нравственная распущенность, невежество и суеверие, страсть к чудесному и дух нетерпимости. Тогда курфюрст Макс — Иосиф, гуманный и просвещенный человек, серьезно заботившийся о благе своего народа, ограничил власть клира и указал выродившемуся монашеству его место. Школьное дело, погубленное иезуитами, было улучшено, основаны новые школы, реформировано гимназическое преподавание. Открытая в 1759 г. в Мюнхене академия наук пробудила дремавшие умы, внесла свет и жизнь в мрачную духовную атмосферу и оказала благотворное влияние на все стороны жизни. Но вскоре обнаружился недостаток в опытном учительском персонале, так что снова пришлось обратиться к членам распущенного Ордена иезуитов. Недоставало также дельных и добросовестных должностных лиц, чтобы провести школьную реформу, «вопреки противодействию враждебного просвещения клира и неподвижной, полной предрассудков, народной массы». Наконец, руководителям часто не хватало серьезной выдержки и необходимого единодушия в действиях. Политическая прозорливость никогда не была сильной стороной немца, а мысль, что отдельный человек должен добровольно подчиняться, с радостью приносить жертвы, бескорыстно отдавать всего себя, когда дело идет об общем благе, о государстве, созданном путем огромных усилий, страданий и опасностей, — эта мысль проявляла свою благотворную силу лишь временно, в великие моменты отечественной истории. И в Баварии в ту эпоху личные наклонности и взгляды, тайные нашептывания и открытая борьба препятствовали единодушной и плодотворной деятельности. Для победы нового поколения над глупостью и ленью понадобилось содействие государя, соединившего в себе положительный ум государственного мужа с ясным взглядом на вещи и непреклонной энергией. Но благородный Макс — Иосиф не был способен к быстрым решениям, еще менее — к смелым поступкам. И когда с его смертью (1779) прекратилась старшая линия Виттельбахского дома и Бавария перешла к курфюрсту Карлу — Теодору Пфальцскому, все патриоты могли ожидать самого худшего. Карл — Теодор, человек посредственных способностей, преданный внешнему блеску, окруженный ленивой и безнравственной аристократией, был всегда игрушкой в руках коварных женщин и наперсников. Доминиканцы, францисканцы и экс — иезуиты вели благородную борьбу за введение инквизиции.

Эти несчастные обстоятельства вскоре набросили свою тень также и на те области, где люди науки оберегали духовные богатства, жили и боролись за истину и просвещение. Уже в 1777 г., вследствие иезуитских происков, Вейсгаупт чуть не лишился своей должности. Со всех сторон окруженный врагами и преследователями, оклеветанный и опозоренный, несчастный искал помощи и спасения.

«Тайный, то тем более сплоченный союз единомышленных борцов за просвещение, антииезуитское, но по тому же иезуитскому образцу построенное сообщество казалось ему подходящим для этого средством». Как бывший воспитанник иезуитов, он глубоко постиг дух могущественного ордена, основные принципы его устава и системы воспитания, а также понял, в чем заключается его страшная власть.

Задачу союза, как она ему представлялась, Вейсгаупт изображает в своем «Pythagoras…»: самостоятельно мыслящих людей из всех частей света, всех сословий и религий, не стесняя свободы их мысли, не взирая на все различия воззрений и наклонностей, следует объединить в прочный союз при помощи общего высшего интереса и довести их до такого состояния, чтобы и вблизи и вдали они, подчиняясь, чувствовали себя равными, чтобы все действовали как один, чтобы все их стремления были одинаковы и чтобы они по собственному побуждению из глубокого убеждения делали бы то, к чему не могла принудить людей никакая общественная сила; с тех пор, как существует мир и люди, такое общество — совершенное создание человеческого разума, в нем и через него искусство управления достигнет высшей степени совершенства.

Первоначально он предполагал войти в близкие отношения с франкмасонством, интересовавшем тогда весь мир, и создать в нем прочную опору для своего дёла. От одного путешественника, прожившего некоторое время в Инголыптадте, он получил нужные ему сведения относительно Союза человечества и его учреждений. В порыве увлечения идеалист немедленно приступил к изучению всех франкмасонских сочинений, какие только ему удалось достать. Прием его в ложу, чего он добивался, замедлился до 1777 г. Отчасти его устрашил высокий взнос, требуемый при приеме, отчасти он был горько обманут в своих надеждах, ознакомившись с заблуждениями масонов, особенно резко проявившимися в ту эпоху. Тогда в нем созрело решение основать свой собственный союз. Он немедленно принялся за работу и написал общие постановления, которым он, пока не нашел название «Иллюминаты», дал заглавие «Статуты перфектибилистов».

Относительно возникновения Ордена иллюминатов Вейсгаупт дает в своем «Pythagoras…», проникнутом духом учения Руссо, глубокомысленном, еще и для настоящего времени небезынтересном сочинении, подробные и ценные сведения. Он говорит: «Что было бы, думал я, если бы ты сам взялся за новое дело? Мне самому эта мысль показалась чрезмерно суетной, дерзкой, если не безумной; без имени и положения, без знания света и людей, без знакомств и связей, без поддержки, зная едва Ингольштадт, вращаясь лишь в обществе студентов, самостоятельно основать такое общество. Для этого была нужна громадная вера в самого себя, в свои силы, смелость, которая преодолевает все препятствия или, как это и было со мной, величайшая неопытность и близорукость, которая видит весьма мало препятствий или совершенно не замечает их. Два обстоятельства оказали на меня решающее влияние. Как раз в это время один офицер, некто Экер, открыл в Бурггаузене ложу, которая занималась алхимией и начала быстро развиваться. Один член этой ложи явился в Ингольштадт, чтобы там навербовать последователей и выбрать наиболее способных студентов. К несчастью, его выбор пал как раз на тех, которых уже отметил и я. Мысль потерять таким путем самых даровитых юношей да к тому же видеть их зараженными этой ужасной эпидемией, этой страстью к деланию золота и тому подобным глупостям мучила и терзала меня. Я обратился за советом к одному молодому человеку, к которому я чувствовал полное доверие. Он посоветовал мне воспользоваться моим влиянием на студентов и предотвратить насколько возможно распространение этой заразы при помощи противодействующего средства — учреждения собственного общества. Сюда присоединился еще один импульс, превративший мое намерение в действие. Среди многочисленных книг, которые я должен был прочесть, чтобы надлежащим образом подготовиться к кафедре практической философии, я наткнулся на превосходное сочинение Аббта о заслуге. Ни одна книга не оказала такого влияния на выработку моего характера и воли, как эта. При ее чтении я наткнулся на одно место, которое должно было зажечь ярким пламенем душу, так наполненную прочими материалами, как моя. Вот это место: «Способствовать временному и вечному благу многих и многих людей, устроить их жизнь так, чтобы она становилась все счастливее и совершеннее, сделать так, чтобы правила подобной жизни были для них таким же привычным, как и приятным делом, придумать такие положения, которые бы их, при всем их сопротивлении, вели к общему благу, браться за работу, когда никто еще не считает ее даже возможной, работать годами, порою даже бесплатно, обнадеживать, ободрять самого себя, не обращать внимания ни на какие превратности судьбы, ни на какие опасности, подавлять внутреннее отвращение или апатию, — и это все лишь с целью послужить на пользу и благо сердечно любимых ближних, созданных по одному образцу с нами; о, где человек, который поступит таким образом? Если его уже нет, то где же его статуи, где его мраморное изображение? Скажите мне это, и я пойду туда, замкну холодный камень в мои объятия и, вспоминая оригинал, оболью изображение горячими слезами благодарности». И, спрашиваю я, разве это место, которое я впоследствии, когда случалось падать духом, многократно перечитывал, не возвышенно и не способно вдохновлять читателя?»

1 мая 1776 г. были приняты первые члены. Новое, многообещающее предприятие получило жизнь. «Блаженство, высшая цель господствующего нравственного учения, должно было стать действительностью и истиной, и единственным источником истинного блаженства считалось увенчание нравственности, внутреннего совершенства человека».

Сначала общество имело весьма незначительный успех. Это было сначала «не что иное, как фантастическая высшая школа для католических юношей, которые должны были освободиться от гнета иезуитского воспитания и приучиться к самостоятельному мышлению». Вейсгаупт занял место генерала ордена не из одного только властолюбия, как его обвиняли, но также из убеждения, что монархическое правление безусловно необходимо для преуспеяния его широких планов. Он, вероятно, говорил себе, что такие люди, как Игнатий, Франциск, Доминик — его прообразы, — никогда не выполнили бы своей задачи, если бы делили свою власть с другими.

Первыми доверенными лицами и помощниками мастера были старшие студенты: Массенгаузен, Мерц, но прежде всего фон Цвак, сделавшийся впоследствии пфальц — баварским советником правления, и маркиз фон Констанцо. Его дружеское отношение к студентам, из которых некоторые жили у него в доме и ели за его столом, привлекло еще нескольких учеников. Вскоре его агенты отправились в Мюнхен и Фрейзинг, а Вейсгаупт сам вербовал кандидатов в близлежащем Эйхштадте. Агентам он поручил приглашать молодых людей, знатных, ученых, влиятельных, богатых, с привлекательной внешностью, светских и ловких.

Но, вопреки желанию, были приняты люди неспособные и недостойные, которые возлагали на орден частью эгоистические, частью чрезмерные ожидания. Вейсгаупт сам часто жаловался, что они наносили ущерб чести ордена и тормозили деятельность немногочисленных честных членов. Вследствие этого, несмотря на всю агитацию, число членов ордена оставалось незначительным. Учениками ордена были большею частью молодые люди, которых еще нужно было воспитать в целях ордена. Эти воспитанники должны были впоследствии сделаться воспитателями следующего поколения и стать во главе дела. В благородном самопожертвовании Вейсгаупт ничего не ожидал для себя и современности и не рассчитывал лично увидеть плоды труда всей своей жизни. «Но кто имел возможность глубже заглянуть во внутреннее устройство союза, ознакомиться с неустойчивой нравственностью учредителя и его помощников и подслушать их дружескую беседу, тот совершенно не сомневался в том, что фантастическая постройка, которую возвели такие безумные руки», не могла долго существовать. Воображение Вейсгаупта иногда уносилось в мечты о «служении огню, ордену огня, храму огня». При постоянных раздорах между деспотическим начальником и легкомысленными, ненадежными помощниками действительно казался близким момент, когда все это удивительное строение должно было рухнуть. Но в минуту величайшей опасности в него удалось вдохнуть новую душу и новую свежую жизнь.

В конце 1779 г. маркиз фон Констанцо (Диомед) был отправлен во Франкфурт — на — Майне, чтобы вести пропаганду в пользу учения иллюминатов на северонемецкой, протестантской почве, с таким огромным успехом обработанной франкмасонами. Во Франкфурте Констанцо познакомился с молодым фрейгером фон Книгге — событие, оказавшееся чрезвычайно важным для дальнейшего развития ордена.

Со свойственным ему легко воспламеняющимся энтузиазмом Книгге, который тогда серьезно был занят учреждением реформированного масонства, увлекся сообщенными ему новыми идеями. Ему казалось, что в ордене, который он считал давно основанным, он нашел идеал, о котором мечтал — «союз благороднейших, священный легион непоколебимых борцов за мудрость и добродетель». Красноречивые письма Вейсгаупта еще более воодушевили его.

Книгге не удовлетворился вербовкой юношества; он стал охотиться главным образом за знатнейшими, ученейшими и благороднейшими людьми. При его деловитости ему вскоре удалось склонить к ордену большое число лиц и пробудить в них самые горячие упования. В пламенном воодушевлении они стремились, в свою очередь, склонить к Ордену иллюминатов своих лучших друзей.

Быстрое и широкое распространение его граничит с чудесным. И все же это бесспорный исторический факт: страстная жажда гуманизма, необузданное, хотя и неясное, стремление к свободе и космополитизму наполняли сердца людей той эпохи, а большинство членов, по — видимому, соблазнялось реализмом этого учения. Было до очевидности ясно, что это учение «влияло самым благотворным образом на нравственное облагорожение человеческой природы, очищение народной веры, создавало новое евангелие только что завоеванной гуманитарной идеи». Не только на католическом юге, но и на протестантском севере, в Дании, Швеции и России орден нашел горячих последователей. Среди 2000 членов союза встречаются люди из всех слоев общества, даже министры, епископы и князья.

Среди них поражают имена герцога Эрнеста II Готского, герцога Карла — Августа Веймарского, герцога Фердинанда Брауншвейгского, князя фон Нейвида, коадъютера Дильберга, графа Папленгейма и Сейнсгейма геттингенских профессоров: Коппе, Федера и Мертенса, Гете, Гердера Николаи, Якоби, Песталоцци, Иоганна — Георга Шлоссера и других. Боде, известный писатель и переводчик, также принадлежал к Ордену иллюминатов. Один из самых влиятельных вожаков масонства Боде под именем Амелиуса сделался также одним из главных поборников иллюминатства.

Но вскоре обнаружилась оборотная сторона прекрасной картины. С полным правом Книгге требовал в целях дальнейшей успешной деятельности, чтобы ему открыли наконец всю систему. Вследствие его настояний Вейсгаупт наконец признался, «что орден существует, собственно, только в его голове, что в некоторых католических провинциях открыт лишь низший класс, он же собрал для высших разрядов во множестве превосходные материалы; ему он покажет все свои бумаги как единственному дельному работнику, на основании этих материалов Книгге должен все переработать и изменить по своему усмотрению». Для более детальных переговоров он пригласил Книгге к себе. «Братья, которые его с нетерпением ожидают, готовы возместить ему издержки путешествия».

Как ни поразительны были эти открытия, Книгге они был весьма на руку. По его мнению, ордену можно было придать теперь облик, отвечающий требованиям протестантских членов. Настал благоприятный момент, чтобы поставить все франкмасонство под «наше начало».

В ноябре 1781 г. Книгге собрался в Мюнхен. Во время своего путешествия он познакомился со многими иллюминатами, принявшими дорогого гостя с большим уважением и почетом. Между тем их деятельность на пользу ордена оставляла желать лучшего. Большинство, не знающее ни жизни, ни людей, держалось самых удивительных взглядов относительно задач просвещения. Ареопагиты горячо осуждали также Вейсгаупта. Они обвиняли его в деспотизме и пристрастии к иезуитам. Было ясно, что мастер и подмастерья не понимали друг друга. Посредственным натурам гений всегда неудобен, и слабым талантам кажется тиранией то, что есть, в сущности, лишь проявление сильной воли и своенравной натуры. Книгге, очевидно, понимал положение вещей совершенно правильно. По крайней мере, он не находил тогда достаточно слов, чтобы восхвалять бескорыстное рвение Вейсгаупта, его ученость, ум и его безупречную нравственность. И ловкому посреднику удалось примирить враждующих и восстановить необходимое единодушие в ордене.

Но главное было то, что Книгге сговорился с ареопагитами относительно дальнейшего хода дел. 1 декабря 1781 г. он заключил с ними формальный договор. Согласно этому договору, он должен был, воспользовавшись материалами Вейсгаупта, разработать всю систем)' иллюминатов, вплоть до высших разрядов, связать ее с франкмасонством и, наконец, довести дело до того, чтобы иллюминаты получили перевес в их ложах. Он получил полномочие назначить столько высших должностных лиц, сколько ему покажется необходимым. Ареопаг дал обещание соблюдать осторожность во всех своих отношениях к государству и религии. Наконец, чтобы избежать властолюбивых стремлений, было составлено нечто вроде республиканской конституции. Она состояла в том, что самые способные и выдающиеся минервалы, «возведенные в сан регентов и разделявшиеся на местных начальников, провинциальных инспекторов и национальных глав, должны были держать в своих руках все управление, а прежние ареопагиты составили высшую коллегию», председателем которой был избран Спартак (Вейсгаупт).

Творческому воображению Книгге предстояла увлекательная работа. И он справился с ней, создав глубокомысленную систему в фантастически — теософской форме. Возвратившись во Франкфурт, он немедленно принялся за работу. Сохранив созданную Вейсгауптом начальную школу, объединившую в себе классы учеников, минервалов и малых иллюминатов, он выработал ритуал для средних разрядов и малых мистерий. Большие мистерии с разрядами магов и королевским не были осуществлены.

Вся система в целом сохранила иезуитский характер и узаконила деспотическую опеку и надзор за остальными членами. Для эпохи просвещенного деспотизма такая опека была менее оскорбительна, чем для нас. Она была даже необходима для распространения просвещения. А от надзора люди с положением были заранее ограждены. Для новичков и минервалов, побуждаемых к прилежным занятиям, сущность ордена оставалась сокровенной тайной. Если питомник находился в хороших руках, то, как уверяет Боде, «прилежание учеников увеличивалось, любознательность пробуждалась и поощрялась, и сердце открывалось для всего доброго и благородного».

В то время как Книгге трудился над разработкой системы ордена, Вейсгаупт неустанно хлопотал о распространении ордена. Повсюду, на севере и юге, на востоке и западе иллюминатство находило множество последователей. Генерал Спартак был на высоте своей славы. Но его гордое сердце лишь краткое время радовалось этому великому успеху. Едва возведенные стены воздушного здания ордена стали подозрительно колебаться. Слишком сильно сотрясала их страстность обоих строителей, в то время как на дальнем горизонте угрожающе сгущались мрачные тучи приближающейся грозы.

Причина раздора между обоими вожаками заключалась в коренном различии во взглядах на религию и церковь, на управление орденом и форму различных обрядов. Книгге увлекался фантастическими обычаями так называемых высших степеней системы строгого послушания. Поэтому он страстно желал перевести их в новый союз и, если возможно, облечь в еще более фантастические формы. Вейсгаупт же, этот трезвый мыслитель, подобно большинству немецких ученых, несвободный от своенравия и упорства, быть может, даже томимый завистью, не мог отрешиться от пристрастия к мишурному блеску и признать неоспоримые заслуги своего сотрудника. Никогда еще честный труд не встречал более недостойной оценки. Книгге чувствовал себя глубоко оскорбленным непростительным отношением к нему Вейсгаупта. Возникли серьезные недоразумения. Но полный разрыв был вызван другой причиной.

Вейсгаупт, пытавшийся развить и оформить основную идею иллюминатства, постепенно пришел к воззрениям, далеко опередившим цели господствующей немецкой моральной философии. Он создавал утопические мечты о всеобщей свободе и равенстве. Но в эти неведомые области Книгге по самой природе своей не хотел и не мог последовать за мастером. Он предпочел совсем выйти из ордена. Письма и документы, полученные им от Вейсгаупта, и другие, опубликование которых было бы для некоторых в высшей степени неудобным, он уничтожил — черта великодушия и благородства, которая сделала бы странного, поверхностного просветителя более близким нашему сердцу, если бы мы не знали, что он оставил поле битвы как раз в тот момент, когда лемуры принялись рыть иллюминатству могилу.

С этого времени Книгге отказался от всякого дальнейшего участия в тайных обществах. Тем не менее вскоре после того он принял деятельное участие в Немецком союзе, но, когда положение и здесь показалось ему опасным, беззастенчиво отрицал свою причастность к нему.

Упрек в себялюбивой осторожности не будет поэтому слишком суровым для человека, никогда не выказывавшего характера, для человека, который был филантропом только по отношению к своей собственной персоне, который сделался франкмасоном только из честолюбия и любопытства, а впоследствии никогда не был «фанатично предан иллюминатству, никогда не был служителем идеи».

Поход против иллюминатства начался в 1783 г. Книгопродавец Штробль в Мюнхене добивался приема в орден, но был отвергнут. Раздраженный нанесенным ему оскорблением, он поднял шум. Затем историк Вестенридер, серьезный, глубоко нравственный человек, сделавшийся иллюминатом под именем Пифагора, обвинил союз в себялюбии и недостатке патриотизма, в то время как каноник Данцер горько жаловался на преследования со стороны иллюминатов. Насколько эти голоса встретили общественное сочувствие, осталось неизвестным. Известно лишь, что многие уважаемые члены внезапно отказались от своей принадлежности к ордену. Среди них был и «заслуженный» Утцшнейдер Хоткаммеррат, и секретарь герцогини Марии — Анны Баварской, аббат Реннер, профессор Грюнбергер, священник Косандей, поэт Цаупзерть и другие.

Они делали самые страшные разоблачения, говорили об изменнических замыслах иллюминатов и тому подобных ужасных вещах. Это не осталось без последствий. Уже давно иллюминаты были шипом в глазу иезуитов и розенкрейцеров, господствовавших при дворе. 22 июня 1784 г. курфюрст издал указ, запрещавший всякие тайные общества. Франкмасоны и иллюминаты немедленно закрыли свои храмы. Они готовы были даже открыть все бумаги ордена и публично требовали, чтобы трусливые клеветники подтвердили свое обвинение. Но вместо того всемогущий патер Франк и его достойный помощник Крейтмайер издали 2 марта 1735 г. от имени курфюрста второй указ о запрещении тайных обществ.

Несмотря на то, что иллюминаты беспрекословно подчинились Высочайшему повелению, несколько человек из' их самых горячих сторонников были привлечены к ответственности. Первой жертвой пал глава ордена. 11 февраля 1785 г. Вейсгаупт как «высокомерный и дерзкий глава ложи» был лишен профессорской кафедры, присужден к публичному покаянию и лишен права защиты.

Чтобы не быть вздернутым в награду за свой труд на виселице, как он выразился в одном письме, он, воспользовавшись темной ночью, бежал из Ингольштадта, а когда было прослежено его местопребывание и в Регенсбурге, совсем покинул страну. Сильно опасавшийся за свою жизнь курфюрст передал на суд тайной следственной комиссии дело Утцшнейдера с товарищем. Показание этих важнейших свидетелей представляет такое позорное сплетение лжи, низости и ненависти, что читатель отворачивается от него с содроганием. Кажется, будто переносишься в эпоху инквизиции и процессов ведьм, когда узнаешь, что иллюминаты уже потому казались следователям подозрительными, что они рекомендовали для чтения старые языческие книги, то есть старых классиков; когда читаешь, что их клеймили и карали как богохульников, если они неосторожно выражались о паломничествах или ели мясо в постные дни.

На основании собранного таким путем материала на несчастных иллюминатов была спущена презренная свора сыщиков и доносчиков и обещаны награды за розыск заговорщиков. Началась общая травля. Уличенный в принадлежности к ордену или упрятывался ночною порою в тюрьму, или без формального процесса изгонялся из страны — судьба, постигшая советника Цвака, профессора Боадера, маркиза фон Констанцо, гофрата Гертеля и других. Иногда, впрочем, Священный трибунал все же внимал голосу человеколюбия. По крайней мере, влиятельные графы фон Папленгейм и Гольштейн очень скоро были освобождены от преследования. Безуспешно молили обвиненные о справедливости, указывая на явную ложь и противоречия свидетелей, напрасно предлагали они противоположные доказательства. Обыск, произведенный 11 и 12 октября 1786 г. в квартире Цвака в его отсутствие, дал целую кучу документов, которые вскоре после того были опубликованы и разосланы всем европейским правительствам, с целью восстановить их против ордена. Но ни одна страна не нашла уместным принять предложение Баварии.

И все же смертный час братства пробил. Чего не Добились баварские фанатики, то сделала французская революция. То обстоятельство, что два таких влиятельных и уважаемых иллюмината, как Боде и майор фон

Буше, отправились в 1788 г. в Париж, дало повод к смехотворному обвинению, будто немецкие иллюминаты — отцы французских якобинцев. Как ни нелепо было это обвинение, тем не менее страх, обуявший тогда всю Европу под впечатлением ужасов, происходивших в Париже, создал для него сонмы легковерных поборников. И еще в 1798 г. клеветнические толки дали Робинзону и аббату Баруэлю материал для объемистых сочинений.

Мемуары ландграфа Карла Гессенского (1866) совершенно ясно свидетельствуют, что этот благочестивый мистагог перенес на невинные мечты иллюминатов о будущем впечатления, полученные им позднее от событий французской революции.

Орден иллюминатов исчез из общественной жизни, но когда именно — неизвестно. Его последние следы теряются в 1790 г. Но он не погиб. Неоднократные попытки приспособить его к изменившимся обстоятельствам времени не имели сначала успеха. Недоставало нужных для этого сил. Наконец, в 1880 г. в Мюнхен съехалось несколько франкмасонских мастеров с намерением воскресить иллюминатство.

Но лишь в 1896 г. Энгельсу удалось наново организовать дело Вейсгаупта, дать ему прочное устройство и вдохнуть в него новую жизнь. Союз, бывший тайным при деспотическом строе, преобразился под влиянием более свободного режима настоящего времени в свободное, открытое общество, имеющее последователей не только в Германии и Австро — Венгрии, но и во Франции, России и Америке. Правление ордена находится в Дрездене.




ОРГАНИЗАЦИЯ ОРДЕНА ИЛЛЮМИНАТОВ


Вейсгаупт сам признался, что свое общество он организовал на основании устава и деспотических форм управления Ордена иезуитов. Многие из его постановлений были бессмысленны и неразумны, но им руководили добрые намерения, и это не подлежит сомнению.

Во «всеобщих постановлениях ордена» Вейсгаупт подробно останавливается на задачах своего общества. «Для успокоения как кандидатов, так и действительных членов этого союза и для предупреждения всяких неосновательных предположений и сомнений орден прежде всего заявляет, что он не имеет целью никаких деяний, которые послужили бы во вред государству, религии или добрым нравам, и не поощряет к таковым своих членов. Все его намерения и труды сводятся лишь к тому, чтобы возбудить в человеке интерес к улучшению и совершенствованию его нравственности, чтобы воспитать в нем человечные и общественные инстинкты, воспрепятствовать выполнению дурных намерений, защитить угнетенное, страждущее юношество от несправедливости, оказать поддержку достойным и сделать всеобщими большей частью остающиеся еще сокровенными человеческие познания. Ведь истинная цель ордена: он сам ни к чему более и не стремится. Отдельные пункты требуют взаимной поддержки простоты, верной дружбы, стремления к внутреннему и внешнему совершенству, любви к человечеству, добродетели и честности, от одаренных членов — распространения искусств и наук, далее уверенности, домовитости, довольства своим положением, почтения к старости, к высшим, не государственным должностным лицам, дружбы и любви к собратьям, вежливости и сострадания по отношению ко всем людям, усердия и стойкости в деле, качеств, свойственных хорошим отцам, мужьям и хозяевам».

Глава ордена вначале старался привлечь к своему делу такие круги, которые, воспитавшись под духовным воздействием иезуитов, не находили его предписаний столь несправедливыми, как люди, не знавшие иезуитского влияния. В более зрелом возрасте, набравшись жизненного опыта, Вейсгаупт существенно изменил свои воззрения.

10 марта 1778 г. Вейсгаупт писал Цваку, своему сотоварищу: «Моя цель — сделать производительным разум».

«Второстепенной целью я считаю оказание защиты, обеспечение против несчастных случаев и облегчение средств для достижения познания и усвоения наук.

Я стремлюсь более всего к распространению тех наук, которые могут иметь значение для благоденствия ордена и всего человечества, и стараюсь воспрепятствовать развитию других».

Ввиду этого ученикам лишь постепенно сообщались мысли и стремления ордена. Это сопровождалось несоразмерным количеством грубо чувственных приемов, представлявших собой удивительную смесь иезуитства и масонства, непостижимые таинственные движения человеческой души. Навсегда останется неразрешенной загадкой, каким образом серьезные и образованные люди могли увлекаться детской игрой.

Предложенные в члены «приличные люди» в течение некоторого времени подвергались заботливому наблюдению с точки зрения их пригодности для ордена.

Они назывались инсинуатами. Если инсинуат приводил в доказательство своей пригодности какую‑либо научную работу и заявлял о своей готовности вступить в орден, он становился послушником. Обязавшись подпиской строго соблюдать тайну, он должен был завести Diarim, в который он записывал все, «что ему сообщалось в ордене и что он о нем думал». По требованию главы ордена, он должен был показывать ему дневник. Послушник должен был также заполнять вопросные листки, из которых, кроме сведений о его личности, заносились подробности относительно его переписки, научных занятий, способов, какими он намеревался служить ордену. Далее он должен был делать заметки относительно «характера, деятельности, мировоззрения ученых и почитаемых деятелей старого и нового времени, об их мыслях, изречениях, чувствах». В конце месяца новичок должен был представить запечатанный пакет с надписью Quibus licet. В пакете заключался отчет о всех делах, связывавших его с орденом. Эта обязанность, нечто вроде исповеди, возлагалась на членов всех степеней. Никто не мог уклониться от нее, под угрозой денежного взыскивания. Если кандидат желал высказать какое‑нибудь свое тайное желание, то он прилагал к Quibus licet записку с надписью Soli. Если он желал довести свою просьбу до сведения высших должностных лиц, то вместо Soli он делал надпись Primo.

В зависимости от усердия и способностей кандидат проходил испытательный курс в один — два или три года. По истечении этого периода кандидаты в большинстве случаев оказывались настолько подготовленными, что не только отвечали утвердительно на вопрос, желают ли они быть принятыми, но едва могли дождаться часа, когда наконец пред ними откроется дверь таинственного союза.

Введение в класс минервалов, учеников мудрости, происходило или днем в каком‑нибудь уединенном мрачном месте, или ночною порой, когда луна всходила на небо, в отдаленной комнате, куда не достигал внешний шум. Торжественным актом руководил начальник как Initians, секретарь и член, принимавший кандидата, как воспреемники. Последний вводил кандидата в темную комнату и предоставлял его здесь его собственным мыслям. По прошествии четверти часа, если тот настаивал на своем намерении сделаться членом ордена, его переводили в «комнату посвящения», погруженную в мистический полумрак. На столе, за которым сидел начальник ордена с шляпой на голове, лежали шпага и раскрытая Библия. Кандидат становился в некотором отдалении от него, и между ним и председателем ордена завязывался разговор о задачах ордена и о стремлении кандидата вступить в него, об обязанностях, которые он собирался взять на себя, о его надеждах и том наказании, которое его постигнет в случае измены. При этом к груди кандидата приставлялось острие шпаги. Если он с помощью своего восприемника удовлетворительно отвечал на все вопросы, то ему предлагали принести орденскую присягу. С этой целью он опускался на колени, держа правую руку плашмя над головой и символически изображая этим, что он склоняет голову к ногам главы ордена, и произносил формулу присяги. При словах: «Да поможет мне Бог», посвящаемый снимал руку с головы и клал указательный палец на Библию.

После этого кандидату сообщались отличительный знак, жест и пароль, менявшиеся по разрядам. Отличительный знак минервала состоял в том, что он Держал руку горизонтально над глазами; жест в том, что он мизинцем три раза слегка пожимал правую руку брата. «Пароль», изменявшийся два раза в год, заключал название местности и имя какого‑нибудь лица.

Затем сообщалось древнеперсидское летосчисление и география ордена, а также шифр переписки с орденом.

Летосчисление начинается с 632 г. по Р. X., следовательно, учреждение Ордена иллюминатов (1776) приходится на 1144 г. Год иллюминатов — современный Орден иллюминатов также придерживается этих и других установлений — начинается с 21 марта. В первом месяце (фаравадин) считался 41 день. Он включал и весь апрель. Затем следовал адарпахашт (май), чарбад (июнь), тирмех (июль), мездермех (август), шахаримех (сентябрь), мехармех (октябрь), абенмех (ноябрь), адармех (декабрь), димех (январь), бенмех (февраль), асфандер (март 22 дня) — Бавария называлась Грецией или Ахайей, Франкен — Иллирией, Гесен — Лидией, Швабия — Паннонией, Тироль — Пелопоннесом, Австрия — Египтом, Мюнхен получил название Афины, Аугсбург — Никомидия, Фрейзинг — Фивы, Регенсбург — Коринф, Эйбштедт — Эрзерум, Бамберг — Антиохия, Франкфурт — на — Майне — Одесса, Инсбрук — Самос, Вена — Рим, Ингольштадт вполне основательно был назван Элевсисом. Ведь в Древней Греции Элевсис был прославленным местом знаменитых мистерий. Подобно ему, Ингольштадт должен был стать новым средоточием культа и источником новой жизни.

Наконец, кандидат получал орденское имя, заимстованное большей частью из римской или греческой древности. Генералиссимус Вейсгаупт называл себя Спартаком — имя, выбранное неслучайно. Подобно тому как некогда храбрый фракиец Спартак победоносно повел бунтовавший пролетариат Италии против всемогущего Рима (73–71 до Р. X.), так Вейсгаупт хотел поднять закрепощенный дух человеческий против того же Рима и произвести радикальный переворот в обществе. Книгге назывался Филоном, Массенгаузен — Аяксом, Цвак — Катоном, барон Шрекенштейн из Эйхштадта — Магометом, барон Экер из Амберга — Периклом, граф Паппенгейм из Ингольштадта — Александром, профессор Креннер — Арминием, герцог Фердинанд Брауншвейгский — Аароном, Николай из Берлина — Лукианом, профессор Мальдешауер в Киле — Годоскальком, герцог Эрнест Датский — Тимолеоном и т. д.

Само собою понятно, что все это имело целью возможно лучше оградить тайну общества от любопытства непосвященных. Тогда наконец новичок становился полноправным членом разряда минервалов. Тем не менее вступление его в рабочую ложу этого разряда сопровождалось еще некоторыми церемониями. Здесь видная роль принадлежала цензору.

При входе оба делали установленный жест, который повторяли все присутствующие. Introducendus подходил к ковру, преклонял колено перед изображенной на нем пирамидой и приближался затем к столу председателя. Последний предлагал ему опуститься на колени, приложить указательный палец к сердцу и, как бы это ни показалось странным, поклясться в безусловном соблюдении принесенной при Initiation присяги. После этого председатель украшал его знаком разряда минервалов, медальоном из позолоченного металла, который надевался на шею на ленте «травянисто — зеленого» цвета, толщиною в три пальца, и изображал сову, парящую над облаками и окруженную лавровым венком; в когтях она держала раскрытую книгу. В книге были начертаны буквы PMCV. Они означали: Per те Coeci vident (Через меня слепые прозреют). Пирамида символизировала орден, изображение Паллады и сова — мудрость и бдительность. Другими символами были кувшин для воды — он означал уверенность, колчан со стрелами, который символически должен был означать могущество красноречия, пальмовая ветвь, которая означала мир, терпение и спокойствие.

Третьей ступенью подготовительной школы был Illuminatus minor. Его члены вербовались из «лучших, усерднейших, трудолюбивейших» минервалов. Здесь их обучали искусству руководить в духе ордена и его основных принципов подчиненными им тремя или четырьмя минервалами; прием совершался без особых церемоний.

Во втором классе Illuminatus minor знакомился прежде всего с символическим масонством. Кто оказывался непригодным для высших целей иллюминатов, оставался в этом разряде. Достойный же посвящался в шотландское масонство и возводился в степень Illuminatus major.

С этой целью шотландская ложа собиралась в один из дней первой четверти лунного месяца. Зал собраний задрапировывался черным. На заднем плане виднелась тяжелая, запертая дверь, символизировавшая вход в обитель высшего познания. Перед этой дверью за столом, покрытым черным, сидел главный мастер с секретарем по левую руку. Оба главных смотрителя помещались за другим столом у входной двери. Братья были в зеленых шотландских передниках и черных плащах. Главный мастер, по правую руку которого висела «пылающая луна в первой четверти, и главные надзиратели держали в руках молотки как знак их достоинства. На их столах стояло по четыре подсвечника с зажженными свечами. Как только кандидат приближался к «вратам преддверия», свечи погасали. Комната освещалась теперь лишь луной. Братья закутывались в свои плащи. После обычных ударов новичок вступал «в священный круг тесно связанных верных братьев в преддверии мудрости»; главный мастер надевал на него шотландский фартук, сообщал ему «знак, слово и прикосновение» и разъяснял ему его обязанности. Знак заключался в том, что указательный палец правой руки прикладывали к сердцу, а левую руку с протянутым указательным пальцем поднимали кверху. Слово было «Nosce te ipsum». В ответ следовало сказать: «Ex te nosce alios». «Прикосновение» состояло в том, что все крепко обнимали друг друга и целовали в лоб.

Задача Illuminatus major, или шотландского послушника, заключалась в том, чтобы проверять и увеличивать списки, полученные от низших классов, разрешить все вопросы относительно собраний минервалов, изучать до мельчайших подробностей характеры членов, проникать в самые сокровенные тайники их души и поучать апостолов ордена, на обязанности которых лежала вербовка новых членов.

В качестве Illuminatus dirigens, или шотландского рыцаря, Illuminatus major вступал, наконец, в так называемый класс мистерий высшего масонства.

Члены низших разрядов должны были изучить мораль, историю и психологию человека. Для этой цели они штудировали книги, изобиловавшие примерами или моральными и политическими наставлениями. Из старых и новых философов и историков рекомендовались с этой целью Сенека, Эпиктет, Антоний, Плутарх, Адам Смит, Базедов, Мейнерс, Аббдт, Гельвеций, Ла Брюйер. Высшим разрядам предоставлялось изучение книг религиозного и политического содержания. Предпочтение отдавалось Робинэ, Гельвецию и составленной Гольбахом и его друзьями скучной Systelme de la nature, что указывает на склонность к французскому материализму, которую впоследствии, по — видимому, вытеснило влияние Руссо.

Более высокому положению Illuminatus dirigens «соответствовало более глубокое знакомство со всем учением и с политическими и религиозными тенденциями все еще неведомых глав ордена. Согласно воззрениям Руссо, высшим счастьем для смертного считалось первобытное состояние дикарей, не знавших государства. Но не один только варвар, а также человек, просвещенный в высшем смысле, предназначен для свободы. Когда нация достигнет совершеннолетия, исчезает причина для опеки над нею.

«Нравственность, — говорит Вейсгаупт, — это искусство, которое делает людей зрелыми и учит их обходиться без властителей. Следовательно, если нравственность и только нравственность может дать человеку свободу, основать царство благородных, уничтожить лицемерие, порок, суеверие и деспотизм, то станет понятным, почему орден, начиная с самого низшего класса, так настойчиво рекомендует нравственное учение, познание самого себя и других; почему он разрешает каждому новичку приводить своих друзей, чтобы укрепить союз и создать легион, который с большим правом, чем фиванский, носит имя священного и непреоборимого, ибо друг, тесно сплотившись с другом, борются за права человека и защищают первобытную свободу и независимость».

Наконец, относительно христианства иллюминаты утверждают, что основная идея их ордена — первоначальная свобода и равенство людей — составляет сокровенный внутренний смысл божественного учения Христа, в эпоху владычества духовенства и деспотизма, скрывавшегося под оболочкой франкмасонства.

Устройство современного Ордена иллюминатов имеет несколько иной вид. Это интернациональный союз, цель которого «путем повышения уровня образования своих членов содействовать подъему их духовной и общественной жизни и таким образом улучшать и совершенствовать их в религиозном и нравственном отношениях». Главой ордена является коллегия хранителей (Kustos). В состав ее входит кустос, вицекустос и архивар. Ей помогает совет смотрителей из пяти членов ордена, избираемых из числа действительных членов, обладающих правом голоса. Коллегия хранителей и совет смотрителей образуют «Тайный ареопаг». Последний обсуждает все текущие дела ордена, управляет имуществом ордена и наблюдает за всей организацией.

Всякое лицо, достигшее совершеннолетия, пользующееся незапятнанной репутацией, имеющее твердые нравственные принципы, может быть принято в члены. Они соединяются в кружки (синоды), число членов которых не должно превышать 12. Учреждению лож — в Берлине и Дрездене существует по одной — орден придает меньше значения.

Для достижения чисто идеальной цели ордена требуется система общения, распадающаяся на три отдела. Члены должны хранить все изучаемое в глубочайшей тайне и, сообразно со своими успехами, посвящаются во все детали учения ордена.

Первая ступень учения с ее глубокомысленной символикой ведет к «самопознанию», вторая — к «познанию бытия», наконец, третья должна пробуждать «этическое сознание», «сознание, которое в то же время есть желание добра»; благодаря этому иллюминат достигает «истинной человечности». «Кто достигнет этой цели, тот уже близок к познанию божества».

Во время приема зажигаются две свечи: они символизируют свет жизни и духа; параллель их — два столпа — волю и терпение, последние обрамляют замкнутую дверь, на которой не заметно ни рукоятки, ни замка, так что способ открывать ее остается тайной. «Без самостоятельной работы ищущего невозможен никакой успех; иначе он остается навсегда перед закрытой дверью, которую ему не удастся отворить. Волшебные средства для взлома ее заключаются в трудолюбии, внимании и строгости по отношению к самому себе. За открытой дверью ищущий находит познание бытия, но во время своего странствования встречает еще одну тоже замкнутую дверь, которая открывается лишь пред учеными; она не дает ему еще чистого познания Божества, но лишь предчувствие Его. Бог открывается ищущему постепенно, по мере проявляемой им деятельности, согласно основному положению: каков человек, таков и его Бог. Он еще не достиг последней двери, ему мешают проникнуть туда сомнение, леность, нерешительность, неудачи и многочисленные препятствия. Нужно достичь последней, третьей двери, побороть всех недоброжелательных стражей этой последней преграды для того, чтобы стать наконец лицом к лицу с истиной. Здесь руководитель устраняется, так как с достижением этой двери окончательно пробуждается внутреннее духовное существо человека, он не нуждается более в руководителе, он уверенно идет прямым путем. Свет вокруг него, свет внутри него. Кто постучится в эту последнюю дверь, пред тем она откроется; кто и что найдет он там, это глубочайшая тайна собственной души, которая должна открыться, но никогда не может быть дана руководителем. Истинную родину свою человек находил, только переступив порог последней двери».




ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ОБЪЕДИНЕННЫЙ ДРЕВНИЙ ОРДЕН ДРУИДОВ





СУДЬБА ДРЕВНЕГО ОРДЕНА ДРУИДОВ


В негостеприимном туманном и гористом Уэльсе до настоящего дня сохранилась ветвь кельтского племени. Низкорослый, большей частью темноволосый кельт с пылающими внутренним огнем глазами сильно отличается от пришлых саксов. Но негостеприимная природа и история, полная бурь, придали его чертам своеобразное выражение мрачности и страдания. Подобно всем горным народам, уэльсцы свято хранят древние нравы и обычаи, а также и суеверия, главным же образом свой древний кимрский язык. Их странные обряды, сопровождающие бракосочетание и похороны, коренятся в самой отдаленной древности, и в их воображении все еще живут воздушные полчища фей и эльфов, охотно водящих компанию с человеком, все еще не исчезает вера в ведьм и волшебников, темные козни которых нередко омрачают существование бедного смертного.

К учреждениям, сохранившимся в Уэльсе от кельтской эпохи до наших дней, принадлежит также и Ancient Order of Druids (Древний Орден друидов).

Его можно считать законным преемником древнего Ордена бардов. Согласно компетентным исследованиям Визе и Фрике, возникновение ордена относится к VIII в. нашей эры. Первоначально в его задачу входило распространение музыки и литературы кимров, сохранение их языка и нравов и поддержание патриотического духа. В настоящее время главная их цель — развитие кельтского языка, установление связи между различными ветвями кельтской расы, поощрение национальной музыки и поэзии, наряду с другими пластическими искусствами.

Это имеет место в особенности во время многолюдных торжественных съездов, происходящих ежегодно при участии нередко 15–20 тыс. человек. Организатором и руководителем Eisteddvods является Gorsedd, то есть собрание членов Ордена друидов. Оно состоит из трех разрядов. Первый — разряд бардов. Его члены — поэты. При приеме они подвергаются испытанию, причем должны выказать знакомство с основными законами бардов и кельтской поэзии. Второй — разряд друидов. К ним относятся выдающиеся писатели и люди, имеющие научные заслуги. Они также должны быть знакомы с кимрской литературой. Третий — оваты, или музыканты. Необходимым условием для их приема является их музыкальное искусство. На собраниях Gorsedd барды носят голубые, друиды — белые, а оваты — зеленые одежды. Каждому члену дается особое дружеское прозвище.

С древних времен горседды собираются «в особых каменных оградах, открытых солнцу, пред очами света и под бесконечным простором неба, свободными для всех ушей и глаз»; это делается на основании ритуала, с древнейших времен передаваемого из уст в уста. Председательствует высший начальник ордена, архидруид. Он держит драгоценную регалию и меч, в клинок которого вделан блестящий кристалл. На мече выгравированы своеобразные руны, означающие почетное кельтское наименование божества.

После приема новых членов участники торжества, предводимые выстроенными по разрядам горседдами, отправляются к месту празднества. Здесь происходит состязание в пении (квартеты) и декламация на заранее назначенную тему. Членами жюри являются четыре наиболее выдающихся в стране члена ордена. Один из них Должен быть родом из Уэльса. Состязающиеся певцы и поэты также большей частью уэльсцы. Но к состязанию допускаются также мужчины и женщины других национальностей, которые принимаются в союз, — честь, выпавшая, между прочим, на долю Кармен — Сильвы (королева Елисавета Румынская) и художника Hubert v. Herkommar. Первоначально было три рода горседдов:

1. «Королевские, или такие, которые устанавливали законы».

2. Горседды права — разряд, в котором «расследовались преступления и обсуждались вопросы права».

3. Разряды бардов, «с привилегиями и обычаями, какими пользуются барды британских островов».

Права первого разряда перешли на современный парламент, функции которого переданы судам и другим учреждениям, «но EisteddvocL бардов, в котором собирались поэты, чтобы восхвалять историю своего отечества, и в котором певцы вызывали восторг высокопоставленных лиц, получил разрешение остаться в прежнем виде». Вначале Gorsedd и Eisteddvod собирались каждые три года. Затем (XI‑XII вв.) они стали собираться через более продолжительные неравномерные промежутки. Лишь при Тюдорах (1485–1603) наступило новое счастливое время для конгрессов бардов. Они были санкционированы законом и получили возможность беспрепятственно культивировать древние национальные предания.

Наряду с обществом друидов в Уэльсе в 1781 г. возник новый союз в Лондоне. Основанный членами первого, он также принял название Ancient Order of Druids и в связи с учением древних друидов и их ритуалом поставил своей целью «братскую любовь, которая в нужде должна проявиться подачей дружеской помощи».

Новое братство возбудило вскоре общественное внимание. Если оно и видело основу земного счастья в облагороженном человечестве и подчеркивало, что достоинство человека не зависит от религиозных и политических догматов, от богатства, звания и происхождения, то оно высказывало лишь те мысли, которые союз масонов в течение десятков лет провозглашал своим Евангелием. Итак, если друиды хотели получить признание наряду со своими могущественными соперниками, то они должны были подумать о других средствах. Первая весть об их существовании проникла в широкие круги в тот момент, когда зарытые в землю богатства кельтской поэзии бардов снова увидели свет, когда давно умолкнувшие песни Мерлина, Оссиана, Талезина — и, прежде всего, сочинения шотландца Макферсона — снова воскресли и силой своих нежных и в то же время глубоких чувств, мощью своих мягких и в то же время грандиозных созданий фантазии оживили сердца, склонные к созерцательному, меланхолическому настроению. Нездоровое направление той эпохи, детское пристрастие ко всему чудесному, волшебному, магическому вскоре сообщилось и друидам. Древнее, окруженное таинственным ореолом имя казалось неразмышляющей толпе верным руководством в том, что загадочный, обставляющий себя мистическими символами и обычаями союз выставляет жизненный идеал и распространяет новую неведомую мудрость.

Эта вера привлекла к Ордену друидов многочисленных учеников. Вскоре и вне Лондона возникло множество друидических обществ; хотя все они преследовали одни и те же цели и применяли один и тот же ритуал, тем не менее между ними не существовало почти никакой связи. Лишь много лет спустя удалось объединить всех разрозненных членов и подчинить их общему управлению, местопребыванием которого был Лондон. Объединенные таким образом общества получили название Объединенного древнего Ордена друидов (United Ancient Order of Druids).

Некоторое превышение власти со стороны правления ордена привело в 1833 г. к тяжелому кризису. Казалось, что союзу угрожала гибель. В декабре этого года съехались делегаты от 53 лож и составили новый устав, представлявший полную реорганизацию ордена. Поскольку новый закон имел в виду практическое осуществление материальных задач ордена, постольку же он пренебрег этическими стремлениями союза. В связи с этим в Лондоне возникло множество лож, хотя и присвоивших своим членам название «друидов», но не принадлежавших к союзу Великих лож. Попытки подчинить их юрисдикции союза остались безрезультатными. В 1859 г. эти свободные общества объединились в самостоятельный орден, The Order of Druids.

В 1825 г. Орден друидов из Англии был перенесен в Соединенные Штаты.

В 1850 г. в Мельбурне возникла первая Друидическая ложа, после различных превратностей судьбы лишь в 1861 г. достигшая внутренней прочности. С этого времени друидизм широко распространяется в Австралии. В 1901 г. к его учению примкнуло 346 лож с 33 331 членом. Они состоят в тесной связи с английским орденом, получают от него общий пароль и следуют английскому ритуалу.

В Соединенных Штатах друидизм распространился с удивительной быстротой. В 1839 г. он имел уже 112 лож, приступивших к основанию Великой ложи. «Но этот вполне разумный шаг привел к отпадению нескольких не склонных к повиновению лож — обстоятельство, вызвавшее затем бесконечную вереницу самых отвратительных столкновений. Как и можно было ожидать, такое позорное поведение отдельных членов самым вредным образом отозвалось на ордене как таковом. Многие ложи закрылись. Прошло десять лет, прежде чем отщепенцы одумались и присоединились наконец к ордену. Великая ложа реорганизовала американскую ветвь друидизма, заменила название «ложи» почетным наименованием «дубрава» (Hain, Grove) и выдала в 1855 г. находившейся до этого времени в зависимости от нее филии отпускную грамоту. Удивительный документ уполномочивал друидов Америки самостоятельно открывать ложи, простые и великие, и установил новое правило, согласно которому странствующие братья, на основании «законного удостоверения» и общего пароля, могли рассчитывать на гостеприимный прием в обеих странах, участие в собраниях лож и в случае нужды пользоваться их поддержкой.

Самостоятельность американской филии постепенно привела к полному отпадению ее от «матери». Первая сблизилась с Order of Druids в Англии, и вскоре между обоими орденами установились дружеские отношения. В основу был положен состоявшийся в 1869 г. и еще и в настоящее время действующий договор.

Подобный же договор заключен в 1903 г. между американской Великой дубравой (Supreme Grove) и английским Орденом друидов. Заинтересованные Великие ложи всех ассоциаций стремятся теперь к объединению всех разветвлений ордена. Согласно договору, члены при известных условиях пользуются правом посещать все ложи обеих ассоциаций.

Первый успех принес в скором времени дальнейшие плоды. Между прочим, он явился побудительным поводом к тому, что Орден друидов в Америке стал серьезно стремиться к перенесению «дуба друидов» и в другие страны.

Сначала сделали попытку открыть для него доступ во Францию. И действительно, уже в 1869 г. в Париже мог быть организован Perseverance‑Hain. Но нижние ростки погибли во время бурь немецко — французской войны, и по сию пору друидизм не нашел там последователей.

Тем больший успех имели попытки, почти одновременно предпринятые в Германии. 15 декабря 1872 г. в Берлине был открыт Dodona‑Hain Nr 1 прусский с 35 членами. Затем открылись ложи в Гамбурге, Штутгарте, Бременгавене и Лейпциге.

В августе 1874 г. немецкие ложи получили отпускную грамоту от американского Grosshain. На основании этой грамоты был открыт независимый Grosshain для Германии. Он ежегодно обменивается паролем с американским и обязан лишь сохранять в неизменном виде «тайное дело» ордена.

После периода некоторого упадка в 80–х годах XIX в. друидизм снова расцвел в Германии. Орден теперь имеет одну Имперскую великую ложу, 5 окружных Великих лож и 51 простую ложу, приблизительно с 2600 членами. С 1887 г. немецкие друиды называют свои храмы уже не «дубравами», а «ложами».




ОРГАНИЗАЦИЯ И ЦЕЛЬ ОРДЕНА ДРУИДОВ


Вся работа ордена ведется в ложах. Каждая ложа собирается в устроенном по предписанию ритуала замкнутом помещении, в которое не допускаются непосвященные. Регулярные собрания происходят в разряде оватов. В каждом сезоне происходит не менее 24 регулярных собраний этого разряда.

Первый из братьев, руководитель ложи, называется «благородным металлом» (Edel‑Erz‑EE). В исполнении его обязанностей ему помогает несколько должностных лиц. Если ЕЕ прослужил в этой должности в своей ложе один сезон (1 мая — 30 апреля), то он получает в Великой ложе степень Ex‑Erz’a. Из числа Ex‑Erz’a ложа выбирает депутатов, которые вместе с высшими должностными лицами составляют Великую ложу. Ее надзору подлежат ложи округа. Она следит за тем, чтобы ложи выполняли свои работы согласно уставу и точно соблюдали ритуал.

В члены допускается всякий, «кто достиг 25–летнего возраста и обладает известной самостоятельностью; кто здоров телом и духом и чье поведение подтверждает присущее ему чувство нравственного достоинства; кто выражает готовность свободно подчиняться основным законам ордена, его обычаям и частным постановлениям своей ложи».

Председатель Великой ложи называется Edetl‑Gross-Erz (EGE). Оставляющий свою должность EGE получает название Ex‑EGE. Он имеет право во всякое время принимать участие в делах Великой ложи.

Из числа Ех — Е Великие ложи выбирают своих Великих представителей в Имперскую ложу. Составленная из депутатов и должностных лиц Великой ложи, она исполняет те же функции по отношению к Великой ложи, как и для низших лож, служа высшей инстанцией по исковым делам.

Председатель Великой ложи носит титул Nach‑Edel-Gross‑Erz (NEGE). Оставляя свою должность, он получает звание Ex‑NEGE.

Мы знаем, что древние друиды старались «служить Богу, поддерживать и распространять науку, облагораживать людей (поскольку те принадлежали к кельтскому племени), насаждать искусство, проявлять мудрость». Эти основоположения и ритуал древнего ордена принял возникший в 1781 г. разряд оватов — это разряд познавания и знаний. Оваты — «зрячие», то есть наблюдатели. Во время торжественного посвящения на их чувства действуют посредством внешних приемов и ритуальных обычаев и обстановки ложи. Новичок должен все это видеть, наблюдать и дальнейшим размышлением перерабатывать приобретенные взгляды и представления. Особенно внимательно он должен знакомиться с символами ордена и их глубокомысленным учением и затем обдумывать свои впечатления. Для развития познавательной способности и накопления знаний в разряде оватов читаются рефераты. Доклады религиозного и политического содержания не допускаются.

В разряде бардов главное место занимает эстетика. Мы знаем, что уже в отдаленнейшую эпоху средних веков барды собирались для служения искусству и установления законов его. Особенно усердно они занимались музыкой и поэзией. С этой целью еще и в наше время в Уэльсе собираются члены Ордена друидов, руководимые бардами. Живопись, скульптура и выделка тканей также входят в круг их занятий. По этой же программе работает Орден друидов в Германии. Оваты должны быть наблюдателями, барды же — художниками. Само собой разумеется, что невозможно от каждого требовать художественной деятельности; но он должен «открывать для искусства свое впечатлительное сердце, сближаться с ним и содействовать его стремлениям». «Далее, разряд бардов следит за течениями в литературном и музыкальном мире. Лучшие новые стихотворения произносятся в обществе бардов специальными декламаторами, читаются отрывки из новых драм и романов и обсуждаются с точки зрения их содержания и значения». Здесь же исполняются новые романы и музыкальные произведения. Прикладные искусства также находят здесь отзвук на свои запросы.

«Разряд друидов — разряд желания, решений и поступков». В нем излагаются и обсуждаются задачи орденской этики и символики и «разрабатывается вопрос о перенесении совершеннейших основ нравственности в действительную жизнь внутри и вне ордена — вопрос, составляющий конечную цель ордена».




ГЛАВА ПЯТАЯ. НЕЗАВИСИМЫЙ ОРДЕН ODD FELLOWS





ИСТОРИЯ ОРДЕНА 





ОРДЕН В АНГЛИИ


Общества франкмасонов и друидов возникли в Англии. Там же находилась колыбель и Odd Fellows. Первоисточник их братства теряется тем не менее в неясном полусвете того нарождавшегося прекрасного дня, приближение которого возвестили свежие предрассветные ветры. Ненасытная пытливость нашего времени энергично стремилась разгадать тайны, которые фактическим ореолом окружили возникновение мирового союза, но еще не нашли ясной разгадки. Мы узнаем лишь, что талантливый, принадлежащий к буржуазным диссидентским кругам Даниэль Дефо (ум. 1731), борец за религиозную и политическую свободу, впервые упоминает об обществе, носящем название Odd Fellows. Далее в 1745 г. в «Gentlemans Magazine» упоминается ложа OF, в которой можно проводить «приятные и интересные вечера». Достойные сведения мы получаем затем от

1788 г. Молодой Джеймс Монтгомери — он принадлежал к моравскому братству в Шотландии (1854) — посвятил лондонскому обществу песню, начинающуюся словами:
		Если среди братьев живут



		Дружба, любовь, истина…








С некоторой достоверностью мы знаем лишь, что орден Odd Fellows был союзом необученных рабочих, объединенных повседневной нуждой; при своем трезвом и ясном взгляде на суровую действительность они отдавались лишь насущным заботам; оказывали друг другу помощь и поддержку в случае заболевания, смерти, призревали вдов и сирот.

Odd Fellows означает приблизительно «одинокий парень». Odd означает также «одинокий, нервный, лишний». В противоположность организованным каменщикам Odd Fellows назывались сначала те строительные рабочие, которые не принадлежали ни к какому цеху. Нужда заставила этих «лишних» или запасных рабочих объединиться в прочный союз.

По примеру других подобных братств OF окружали себя все более и более торжественным ритуалом, создавали всевозможные отличительные знаки, по которым они узнавали друг друга внутри и вне своего братства, называли свои собрания «ложами», запрещали прения по религиозным и политическим вопросам. Отвечая цели общества, эти собрания посвящались исключительно обсуждению житейских дел. Очень наивно, но тем более хлопотливо обставлялся сбор необходимых материальных средств. При вступлении в ложу каждый член и каждый гость должен был вносить один пенни. Если брат нуждался в помощи, то надлежащая сумма присуждалась ему большинством голосов. Если он оставался без работы, то его снабжали деньгами и вручали ему увольнительное свидетельство. С этим документом он обращался к ложе соседней местности. Если ему и там не удавалось найти работу, то ложа заботилась о его дальнейшем путешествии. Если же он находил занятие, то отдавал свой документ ближайшей ложе. Если средства ложи оказывались исчерпанными, она сообщала о своем затруднительном положении родственным ассоциациям. Последние посылали к ней гостей, чтобы повысить сбор пенни. И вовсе не было редким явлением, когда ложи в полном своем составе посещали нуждавшуюся сестру, и многочисленные Odd Fellows аккуратно вносили неделю за неделей свою дань, пока оскудевшая касса не наполнялась снова. Взносы собирал кассир. С топором, символом ремесла в руках, на рукоятке которого была приделана эмблема («рука, держащая сердце»), он подходил к каждому присутствующему и взимал еженедельную плату. Лишь в 1835 г. пришли к мысли заменить этот «оригинальный» способ собирания денег установлением взносов, еженедельных, ежемесячных или по четвертям года, и определенных вспомогательных налогов.

Очевидные выгоды, которые союз предоставлял братьям, имели следствием быстрое возрастание числа лож и членов. Но при отсутствии какой‑либо организации среди новых членов царила полная разобщенность, и каждая ложа жила своей особой жизнью. Таким образом, уже в 90–х годах XVIII в. на английской почве существовало несколько обществ OF, которые совершенно утеряли воспоминания об общности своего происхождения и соединяющей их связи.

Такое положение вещей продолжалось до 1803 г., когда London Unity OF присвоила себе звание Великой ложи и на этом основании предъявила притязание на неограниченную власть над всеми OF в Соединенном королевстве. Между тем сальфордская Великая ложа Abercrambie явилась для нее опасной соперницей. Некоторое время обе действовали параллельно, стараясь превзойти друг друга в основании благотворительных учреждений. И здесь повторяется то отвратительное явление, которое служит достоверным признаком недозрелых образований: ненасытное, мало разборчивое в средствах соперничество вредно отозвалось на слабой и без того дисциплине ложи. Члены забывали о том, что они обязаны благодеяниям братства, видя вокруг себя ссоры, неурядицу, раздоры. Среди людей так же, как и среди государств, есть немногие счастливцы, которым служит во благо легкая добыча; большинству же приносит пользу лишь добытое заботами и трудом.

Так как ни от одной из существующих Великих лож нельзя было ожидать перемены к лучшему, то ложи Манчестерского округа, ясно оценивая опасное положение вещей, решились на смелый шаг и приступили к единообразному реформированию ордена. Они созвали в Манчестере общую конференцию должностных лиц. Древний мужественный принцип, требующий беззаветного напряжения всех сил, взял верх над слабосильной филантропией эпохи. Собравшиеся представители лож объявили свою независимость в своих будущих предприятиях от существующих Великих лож и создали независимое законодательное учреждение «Manchester Unity независимого ордена Odd Fellows».

Уже 21 января 1814 г. новая Великая ложа была настолько сильна внутренне, что, несмотря на упорное сопротивление соперничающих Великих лож, могла в интересах целого с успехом осуществить свои правомочия.

Так как она с достоинством и серьезностью, но в то же время с чувством меры, пользовалась своей властью, разумно шла навстречу запросам своих членов и давала им возможность проявлять свои таланты на службе ордену, то число братьев стало возрастать с каждым годом. В 1839 г. она насчитывала 1632 ложи с 112 218 членами. С тех пор Unity Odd Fellows of расширяется все более и более.

В 1901 г. число ее членов достигло 996 534, из них около 116 ООО членов юношеских лож. Ее имущество достигало 10 млн фунтов стерлингов.




ОРДЕН В АМЕРИКЕ


Английские эмигранты перенесли О/^за океан и 23 декабря 1806 г. воздвигли ему в Нью — Йорке алтарь — первый на североамериканской почве. Молодая ложа приобрела вскоре много приверженцев в кругах городской буржуазии. Но свою задачу они видели, как кажется, скорее в устройстве приятных развлечений, чем в самоотверженном служении великим целям ордена. После продолжительного затишья во время американо — английской войны снова открытая в декабре 1818 г. Шекспировская ложа подала заявление в Manchester Unity о выдаче ей льготной грамоты. Однако сомнительно, чтобы она получила просимый документ, при помощи которого предполагала стать во главе американской ветви ордена. Впоследствии нигде нет речи о том, чтобы она проявила свой авторитет или чтобы последний был признан другими ложами.

Между тем OF проник также в Галифакс и Балтимору. Здесь 26 апреля 1819 г. возникла ложа Вашингтона. Ее основателем и первым мастером был гениальный Томас Уилди.

Уилди родился в бедной семье 15 января 1782 г. в Лондоне. Это был умный талантливый мальчик. Пройдя первоначальную школу, он поступил в учение к рессорному мастеру и пробыл у него обычных 7 лет, благодаря чему сделался искусным мастером в своем ремесле. Окончив учение, он работал в Лондоне и других городах своего отечества. Это был человек, насколько известно, серьезно относившийся к своим обязанностям, обладавший любвеобильным сердцем, прямым и искренним характером; неустанным трудом он приобрел также недюжинные познания; одним словом, он обладал всеми достоинствами, свойственными чистым и хорошим натурам, и огромной энергией великих людей. Всякое неблагородное слово замолкало, когда он безыскусно и чистосердечно, добродушно и в чисто народных выражениях высказывал свои мысли, не страшась людей и смиряясь только перед Богом. Позже Уилди вступил в одну из многочисленных лондонских лож, не принадлежавших к Manchester Unity. Довольно скоро он достиг высшей должности и с честью исполнял свои обязанности. Он учредил в Лондоне ложу — «Утренняя звезда» Мг. 38 и в течение 10 лет три раза был выбран ее мастером; затем в июле 1817 г. переселился в Балтимору. Благодаря знанию ремесла и другим его познаниям ему вскоре удалось упрочиться на чужбине. Но сначала его стремление к дружескому общению не находило удовлетворения. Страна начала уже оправляться от ран, нанесенных ей войной, но неприязненное чувство по отношению к Англии и ее сынам сохранилось и нередко превращалось в ярую ненависть. Ввиду таких обстоятельств Уилди пришла на ум мысль собрать проживавших в городе своих единомышленников в OF и учредить ложу, создать таким образом центр для удовлетворения их духовных и материальных нужд. Так возникла Вашингтонская ложа. После учреждения Вашингтонской ложи Соединенных Штатов Уилди в течение многих лет занимал в ордене высшее почетное место и до конца своей жизни успешно играл роль его апостола. Весь проникнутый нежной поэзией своей филантропической эпохи, Уилди все же представлял собою удивительное сочетание природной суровости с тонкой, чуткой душой. Когда смелый пионер любви к ближнему приобщился 19 октября 1861 г. к вечной жизни, более 400 ООО братьев шли за его гробом. Великолепный памятник, воздвигнутый благодарными сочленами на холме Droodway в Балтиморе возвещает миру славу человека, вышедшего из народа. Известно также, что Уилди до самой своей смерти принадлежал к Ордену друидов. И здесь этот филантроп в платье ремесленника проявлял свою неустанную благородную деятельность. Два раза занимал он высшую должность в Ордене друидов. А после его смерти брат Hastings посвятил ему горячо прочувствованный некролог: «Вскоре после последнего заседания нашей В. I., — говорится там, — гениальный, любезный и высокочтимый брат Уилди был взят из нашей среды и переведен в В. I., где председательствует Иегова. Как отец и учредитель ордена (OF) он приобрел большой почет. Как член нашего ордена он был серьезным, вдохновенным и энергичным проповедником его идей и доставил ему громкую известность среди населения. Это был человек здравого смысла, незапятнанной чести и великой любви к братству всех людей. Пусть его образ живет среди нас! Не забудем же никогда его добродетелей, его общительности и многочисленных примеров возвышенной дружбы».

Имя Вашингтона, этого великого патриота, слава которого распространилась по всему миру, было хорошим предзнаменованием. С ним связана не только история Североамериканского союза, но и история Независимого ордена Odd Fellows на американской почве.

Свет, сиявший в Балтиморе, посылал далеко вокруг свои живительные лучи. Там возникло гуманитарное движение, неудержимо распространившееся по всему земному шару; оно приносит свое благословение тем страждущим и удрученным, которые не находят себе места «на пире жизни». 5 февраля 1821 г. в Балтиморе собралась комиссия из экс — мастеров, с целью обсудить необходимость учреждения Великой ложи. Следствием этого было возникновение Великой ложи в Мериленде. Уилди единогласно избрали ее гроссмейстером. Неустанно добиваясь официального признания ордена, стремясь расчистить для него путь, укрепить и углубить его внутренне, этот энергичный человек, благодаря опыт)', приобретенному им в течение его полной превратностей жизни, успел повлиять на учреждение Великих лож также и в Массачусетсе, Нью — Йорке и Пенсильвании. В союзе с мерилендской Великой ложей они учредили 15 января 1825 г. Великую ложу Соединенных Штатов.

В 1879 г. Великая ложа Соединенных Штатов приняла название Суверенная Великая ложа IOOF (SGS). Это выделило ее из ряда всех Великих лож других стран и частей света и сделало ее главою ордена во всем мире.

Для спокойного и непрерывного развития американской ветви ордена необходимым условием была полная независимость от английской Великой ложи. После продолжительных переговоров с должностными лицами ордена в Манчестере, куда Уилди отправился в мае 1826 г., за Великой ложей Соединенных Штатов признали исключительную юрисдикцию над орденом в Америке. Его послы энергично проникали повсюду. Штат за штатом примыкал к его учению, и белое орденское знамя взвилось в Делавэре, Огайо, Кентукки, Луизиане и Вирджинии. Но внезапно наступило затишье и даже регресс в его внешнем развитии — следствие возбужденного баптистами нечестивого гонения масонов (1827–1833), тяжело отразившегося на всех тайных обществах.

Великое гонение связано с несчастным именем Вильяма Моргана. После разнообразных превратностей судьбы загадочный человек поселился в Батавии, где в 1826 г. распространился слух, будто он изучает тайные обычаи и учение франкмасонов и уже пригласил художника для снабжения собственной книги иллюстрациями. Это известие вызвало сильное волнение в масонских кругах. Чтобы помешать опубликованию предполагаемого сочинения, Моргана увезли в сентябре 1826 г. в Канаду и там держали в строгом заточении. Необдуманное насилие было наказано. Несколько масонов, принимавших в нем участие, должны были искупить свое преступление тяжелым заточением. Бурные демонстрации, устроенные баптистами, требовали подавления франкмасонства. Морган же был объявлен невинной жертвой преступного общества, бросившего его в Ниагару за то, что он раскрыл тайны его союза. Несмотря на многолетние розыски, о нем не было никаких сведений. Между тем, как обнаружилось впоследствии, столь оплакиваемая жертва убийц спокойно проживала под именем Мустафы в Смирне, еще в 1843 г.

Едва успел пронестись разрушительный ураган, как возникли неурядицы с Manchester Unity. Произвол, с которым орден посягал на писаные права американских братьев, ничем не обоснованные изменения ритуалов и знаков, которые он неоднократно принимал, и тому подобные поступки возбудили страсти и привели в конце концов к тому, что Великая ложа Соединенных Штатов нарушила связь с «матерью» и объявила себя независимым главой ордена Odd Fellows.

Между тем орден распространился по всему Северо — Американскому континенту до Сандвичевых островов и Австралии. Хотя воинственные шестидесятые годы XIX в. требовали от него тяжелых жертв, все же организация его была настолько прочна, что он победоносно отражал все удары судьбы. В настоящее время под его соединяющим народы мирным знаменем в Америке, Австралии, на Южно — Океанских островах и в Азии работает 13 083 ложи с 1 056 807 членами.

Если сюда причислить европейские ложи Odd Fellows с 12000 членов, Manchester Unity круглым счетом с 900 000 членов, остальные свободные союзы OF из Англии и ее колоний с 700 000 членов, то число всех OF на земном шаре доходит почти до 3 миллионов. По образцу OF устроен Ancient Order of Good Fellows в Северной Америке. Основанный в 1829 г. в Нью — Йорке, он нашел широкое распространение среди немецко-американских кругов, под знаменем «Вера, надежда, любовь». Кроме подготовительного разряда, существует еще 5 других ступеней, называемых по господствующим в них цветам зеленой, розовой, голубой, алой, золотой. Он подготовляет к двум высшим разрядам.




ОРДЕН В ГЕРМАНИИ


Новый день, наступивший в Германии в тяжелый 1870 г., увидел восходящее солнце того мировоззрения, которое в поэтически прекрасной форме изобразило интеллектуальную культуру Америки как значительное явление современной истории среди царства ужасающего варварства.

Мысль перенести орден OF в Германию была возбуждена в 1869 г. немецким братом Остгеймом в Великой ложе штата Орегон; несмотря на большие затруднения, встреченные им в самом начале его деятельности, он с немецкой настойчивостью отстаивал свое дело. По его настоянию Великая Суверенная ложа высказалась за осуществление столь же прекрасного, как и многообещающего плана. Средства, необходимые для немецкой миссии, великодушно предложила калифорнийская ложа тамплиеров Nr. 18, состоявшая главным образом из немецких братьев.

За осуществление великой задачи с большой горячностью взялся тогдашний Gross‑Sire Фансворт. По пути в Германию, в одной английской гавани, он с изумлением узнал о начале франко — прусской войны. Силою обстоятельств вынужденный остаться в Англии, но одушевленный желанием во что бы то ни стало осуществить прекрасное дело, Фансворт немедленно вызвал в Лондон пребывавшего тогда в Берлине брата д — ра Морзе. На него возложил он некую миссию и снабдил его всеми необходимыми для этой цели средствами: книгами, трактующими о ритуале писаными инструкциями, предметами, необходимыми для лож, и т. д. Вместе с тем он вручил Морзе рекомендательные письма уважаемых американских сенаторов, германского посла фон Геральта, вице — президента Шуглер — Колфакса и других государственных людей. Вооруженный всем этим, Морзе вернулся в Берлин.

Через американского посла Банкрофта он передал прусскому правительству просьбу о разрешении основать орден. Но неделя проходила за неделей, а желаемого разрешения не получалось. Между тем настойчивому и энергичному Морзе в союзе с несколькими проживавшими в Штутгарте братьями удалось основать Вюртембергскую ложу. Были зажжены рождественские свечи, когда в веселой Швабии «сажали в землю первые ростки великого дерева братства».

И в это же время Морзе получил разрешение открыть в Пруссии орден. С душой, преисполненной радостных надежд, этот неутомимый человек вернулся в начале января 1871 г. в Берлин. Но военное время не благоприятствовало его предприятию. Потребовалось еще три месяца пропаганды, пока наконец собралось достаточное число кандидатов, просивших о принятии в совершенно неведомый орден. Наконец‑то можно было взяться за дело с некоторой надеждой на успех, и 2 апреля была освящена ложа — «Германия Nr. 1» в Пруссии. 13 кандидатов приняли в этот же день в братский союз, а спустя несколько дней еще 9.

Из Берлина Морзе поспешил в Дрезден. 6 июля в саксонской столице возникла ложа — «Саксония». И вот орден Odd Fellows стал медленно, но безостановочно распространяться в Германии. Во всей истории не известно ни одного случая, когда бы новой форме идеализма в такой степени не благоприятствовали обстоятельства. Совершенно иною была судьба франкмасонства. Здесь имелись могущественные государи, которые считали украшением для своей короны покровительство такому своеобразному проявлению идеализма. Здесь обнаружилось также чуткое общество, которое поддерживало носителей новых идей и ставило им плодотворные задачи. Odd Fellows не знали ничего подобного. Их орден вступил на почву Германии при победоносном грохоте немецких пушек. Это было, во всяком случае, хорошим предзнаменованием. Ведь основание ордена совпало «с теми достопамятными днями, когда кровь и железо выковали новый царский трон Германии, одним из столпов которого является та форма гуманизма, жрецами которой хотят быть Odd Fellows». Так и этот орден должен служить подтверждением того факта, что, раз новое мировоззрение внедрилось в сердца народа, оно совершенно не нуждается в солнце внешнего счастья, его уже не остановишь; неудержимо, без всякой посторонней поддержки, оно проложит себе путь. 33 года тому назад орден Odd Fellows начал свое существование в Германии, едва насчитывая 90 последователей. В настоящее время он располагает 98 ложами с 5400 братьями.




ODD FELLOWS В ДРУГИХ СТРАНАХ ЕВРОПЫ


Уже по прошествии немногих лет орден перешагнул за границы Германии, неся с собою радостную весть гуманизма, «истинной свободы духа», всем родственным народам на юге, западе и севере.

В июне 1871 г. правительство кантона Берн приветствовало намерение брата Морзе основать орден Odd Fellows также и в Швейцарии. Ничто не могло быть приятнее для энергичного апостола. Но предварительно нужно было устранить некоторое предубеждение, коренившееся в политических отношениях к Германии. Общественное мнение было убеждено в том, что орден учрежден в Швейцарии с целью поддерживать политические интересы нового государства. Толпа быстро утверждает свои приговоры, и самая неправдоподобная сказка может рассчитывать на кружок верующих. Но Морзе вскоре овладел положением. Обаяние его симпатичной личности повсюду вносило успокоение; все опасения были легко разрушены, и уже 19 июня 1871 г. в Цюрихе состоялось освящение ложи — «Гельвеция Nr. 1». Затем были открыты ложи в Бадене и Берне и вскоре после того (1874) Великая ложа Швейцарской республики, которая, впрочем, лишь в июне 1901 г. получила полную независимость. После быстрого расцвета в 1871–1878 гг. и во внешнем развитии ордена внезапно наступила задержка. Кризис окончился лишь в 1887 г. С этого времени успехи ордена Odd Fellows в Швейцарии с каждым годом все более и более возрастают.

В Дании орден утвердился с 1878 г. 29 июня в Копенгагене возникла первая ложа, а 21 апреля 1884 г. здесь была учреждена первая Великая ложа. Под ее руководством работают в настоящее время 90 лож с 3000 членов. Оживленную деятельность проявляет датский орден в области практического гуманизма. Одно из его лучших дел — основание убежища для прокаженных в Исландии, и в настоящее время подготовляется открытие санатория для легочных больных.

В Исландии зародыш ордена Odd Fellows также пал на хорошую почву. Ложа, основанная в 1899 г. в Рейкьявике, в 1903 г. насчитывала 52 члена.

В Швеции OF утвердился с 1884 г. и, по — видимому, пользуется почетом и уважением во всех слоях населения. 1 июня 1902 г. здесь была одна великая ложа, 2 лагеря (Sagen) и 30 лож с 1700 членов.

В Норвегии (Stavander) с 1898 г. существует одна ложа Odd Fellows. Предполагается в скором времени открытие второй в Христиании (старое название столицы Норвегии).

Paradijs, ложа в Амстердаме, была первым храмом OF, открытым 19 марта 1877 г. в Голландии. 13 января 1878 г. последовало открытие Mount Sinai — ложи. В течение долгого времени они оставались единственными. Лишь в 90–х годах XIX в. возникла новая жизнь в голландских ложах. Основанной в 1900 г. Великой ложе подчинены в настоящее время 11 лож с 550 членами.

Первые попытки перенести орден Odd Fellows во Францию были сделаны в 1876 г. Но все усилия как этого времени, так и последующих лет не привели ни к чему. Лишь 2 марта 1887 г. в Гавре была открыта первая ложа. Вторая ложа, основанная здесь 2 года спустя, должна была в 1899 г. прекратить свою деятельность. Таким образом, во Франции орден не вышел за пределы Гавра.

На классической почве Италии он также имеет в настоящее время мало шансов на успех. Освященный 12 марта 1895 г. в Неаполе при довольно благоприятных условиях храм OF очень скоро закрыл свои врата, — неизвестно по каким причинам.




УСТАВ ОРДЕНА ODD FELLOWS И ЕГО УЧЕНИЕ


Старый Свет живет при условиях, сложившихся под влиянием тысячелетнего исторического развития, и Должен выполнить великую задачу осторожного слияния прошлого с настоящим. Соединенные же Штаты Америки с самого своего возникновения устроены согласно современной, обусловленной существующими обстоятельствами государственной теории и не знают внешнего блеска, но зато и неудобств исторического прошлого. Поэтому форма их государственного устройства покоится на принципе федерализма, представляющего отдельным частям столько свободы и самостоятельности, сколько это совместимо с интересами целого. Принципы самоуправления и права определять свои нужды проникают всю общественную и государственную жизнь и предоставляют безграничное поприще для свободного проявления всех сил. И только федеративный принцип служит для них ограничением; но это ограничение добровольное и необходимое.

Этому образцу соответствует организация ордена Odd Fellows. Хорошо разработанная и несложная, она охватывает и регулирует всю его деятельность. Все дышит единством порядком. И здесь нижняя ложа является главным средоточием деятельности ордена. Она управляется выборным и назначаемыми должностными лицами. К ним принадлежат старший мастер, младший мастер, секретарь, ведущий протоколы, секретарь по финансовой части и казначей. Они помещаются за особыми столами. Старший мастер занимает председательское место. Задрапированное обыкновенно красной материей, его кресло стоит на возвышенной эстраде, к которой ведут три ступени. Против него близ входной двери на обтянутом синей материей кресле сидит младший мастер. Старший мастер в знак своего достоинства надевает красный воротник, украшенный золотой бахромой и двумя крестообразно переложенными молотками из белого металла; младший же мастер носит синий воротник. Он обшит серебряной бахромой, и на нем красуется изображение песочных часов из белого металла. Отслужив в своей должности установленный срок, он переходит в разряд экс — мастеров. Следующие должностные лица служат по назначению — это надзиратель, проводник, внешний страж, правый и левый помощники старшего мастера, правый и левый помощники младшего мастера, правый и левый помощники проводника. Сюда еще присоединяются большей частью маршал и каплан.

Все низшие ложи известного округа подчинены верховному надзору одной Великой ложи. В состав последней входят выборные (великий мастер-депутат, великий надзиратель, великий секретарь, великий казначей) и назначенные (великий маршал, великий страж, великий каплан) должностные лица, все экс — мастера и представители нижних лож, избираемые через два года.

Всеми этими учреждениями руководит в Германии Великая ложа Германской империи. Она имеет полномочия выдавать льготные грамоты, основывать простые и Великие ложи на почве Германской империи или в других странах, которые пожелают примкнуть к ней с согласия Великой Суверенной ложи. Но она обязана свято соблюдать писаные и неписаные законы ордена, так как они осуществляются в юрисдикции Великой Суверенной ложи. Она служит высшей инстанцией для всех дел, подлежащих обжалованию.

Великая ложа Германской империи состоит из должностных лиц, выбираемых каждые два года путем тайного голосования. Это Gross‑Sire а Gross‑Sire — депутат, великий секретарь, великий казначей, представители от различных Великих лож.

Средоточием истинного, закономерного представительстве Odd Felltows на всем земном шаре является Великая Суверенная ложа. Ее должностные лица такие же, как и в Великой ложе Германской империи. Ей принадлежит право «регулировать неписаные законы ордена, а также устанавливать обычаи и обряды, относящиеся к деятельности ордена». Ей представлено право открывать ложи ордена Odd Fellows в таких странах, где он еще не существует. Она издает все законы, касающиеся общих дел ордена.

Род высшего разряда представляют собою «подчиненные лагеря» и «великие лагеря». Во главе их стоят великий патриарх, великий жрец, первый и второй смотрители, секретарь — казначей. Великие лагери, которых нет в Европе, наблюдают за разрядами патриархов 


 поддерживают единство их учения.

В Соединенных Штатах орден (в 1903 г.) обладал 6027 ложами Ревекки с 411 955 членами.

Членами их могут быть все OF, и их жены, и все незамужние белые женщины старше 18 лет, верующие в высшее существо как творца и руководителя вселенной и пользующиеся хорошей репутацией. В Германии раньше существовало несколько лож Ревекки. С течением времени из них образовались «общины сестер», чтобы помогать в ложах работе Odd Fellows. В Дании институт лож Ревекки нашел благоприятную почву.

Орден OF поставил себе высокую задачу: вызывая религиозные настроения, он стремится пробудить в сердцах братьев любовь к красоте и подвинуть их на жизнь, основанную на дружбе, любви и истине. Он хочет облагородить характер братьев, внушить им более высокое представление об их склонности к добру, просветить их дух, углубить их стремление к добру: одним словом, путем усовершенствования человека привести его к той братской любви, которая предопределена великим творцом всего человеческого бытия.

Основанный на широком принципе всеобщего гуманизма, орден Odd Fellows считает своих учеников, независимо от их отношений к семье, церкви и государству и от их личных воззрений па философию, теологию и политику, членами великой человеческой семьи, «которая признает Бога творцом всех вещей, дарующих все блага, постоянным хранителем людей». Он принимает их как братьев в меньшую более тесную семью — ложу. Здесь они должны приобретать звания, познавать свои обязанности и учиться добродетелям, осуществления которых требует от своих членов большая семья — орден. А эти обязанности, в свою очередь, лишь подготовка к тем, которые лежат на человеке по отношению к великой человеческой семье.

В связи с этим орден предъявляет ко всем ищущим ряд непреклонных требований. Так, например, оно требует известного развития в них мужественности в физическом, духовом, социальном и нравственном отношениях, с тем чтобы в работах лож принимали участие лишь способные и деятельные люди. Каждый ищущий должен обладать всеми своими духовными и физическими силами, должен настолько располагать своим свободным временем и материальными средствами, чтобы иметь возможность удовлетворять неизбежным требованиям ложи. Каждый должен пользоваться незапятнанной репутацией, вести нравственную жизнь и обладать такой степенью развития и такой восприимчивостью ума, которые бы делали его желательным сотрудником, ревностным учеником ордена и преданным членом братства. Каждый должен также веровать, что Бог — руководитель вселенной и отец человеческого рода. «Исходя из такой веры, он будет чувствовать себя ответственным в исполнении своих обязанностей и постарается положить свои силы на это великое и хорошее дело».

Лишь при выполнении этих условий, что выясняется путем тщательного расследования, кандидатура нового члена принимается. Введение его в среду братьев совершается в формах, которые своей значительностью, глубиной, торжественностью и возвышенностью затрагивают совесть и возвышают душу. Уже при приеме каждому члену внушают, что его ждет жестокое разочарование, если он стремится попасть в орден из личного или эгоистического интереса, быть может, лишь ради материальных выгод или суетного любопытства. Орден не занимается исключительно одной только благотворительностью, как это неоднократно ложно утверждалось, и поддерживать его членов и их семейства в превратностях судьбы не является его исключительной задачей. Орден, правда, рекомендует посещать больных, помогать нуждающимся, мертвых хоронить и сирот воспитывать. Но эти прекрасные дела лишь средства для достижения цели, это лишь первая ступень той лестницы, по которой его члены доберутся до всяческой добродетели и совершенства.

Брат, принятый в ложу, должен с помощью своеобразного научного метода пройти курс учения, распадающийся на три ступени. Этот курс имеет целью дать ему более подробные сведения о задачах ордена и возбудить интерес к нему.

Перевод в высший разряд находится в зависимости от правильного посещения ложи и выполнения всех обязанностей Odd Fellows.

После торжественного посвящения в мистерию ордена брат вступает в первый разряд дружбы. Здесь он узнает, что, вступая в ложу, он не сразу знакомится с учением OF во всех его деталях. Напротив, приводя возвышенные примеры из истории человечества, ему показывают необходимость постепенного шествования по освященной почве братства, для того чтобы приобрести твердость воли, искренность чувства и глубину мысли. В этом разряде брат носит белый воротник, обшитый розово — красной лентой. Белый цвет — символ невинности, чистоты и правдивости. Красный цвет обшивки напоминает брату, что братская любовь должна быть горячей, пламенной.

На второй ступени Odd Fellows встречает гений братской любви. Он говорит ему, что поприще, на котором она должна проявиться, высокое, великое и священное. После любви к Богу массой священной должна быть для него любовь к ближнему, для ближнего его рука и сердце должны быть всегда открыты. Регалия этого разряда — белый воротник, обшитый светло — голубой лентой. Безграничной и неизмеримой, как синева небес, должна быть любовь, благотворительность и милосердие.

Любовь — это движущая сила, источник всех нравственных чувств. Истина — венец добродетели. Искать ее, быть правдивым в мыслях и поступках — получить третий разряд, разряд истины. Здесь брат надевает белый воротник, украшенный пурпурной лентой. Согласно 2–й Книге Моисея пурпур — цвет жрецов, входивших в святилище, молящихся и приносящих жертвы за общину. Но пурпур также цвет судей, о которых напоминают глубокие символы этого разряда.

На различных ступенях сообщаются, кроме того, этические идеи учения ордена, воплощенные в полные содержания знаки и глубокомысленные символы, заимствованные из древнебиблейской истории и действительной жизни. Они должны предостерегать брата от несправедливости и преступных деяний и в то же время вдохновлять его успокаивать и утешать, укреплять его в борьбе с темными силами, с лицемерием и лукавством и всяческими пороками. Они должны учить его умению употреблять каждое мгновение кратковременного земного существования во славу Божию, на благо ближних и себя самого; они должны, наконец, говорить ему о конечности всех вещей и вещать ему вечную истину о том, что смерть сглаживает все неравенства этой жизни. OF должен всегда сознавать и помнить, что его дела наследуют ему, что в то время как земное тело смертно, его добрые, но также и злые дела переживают его.

«Лагерь» должен быть собранием благороднейших и лучших в ордене. Поэтому три разряда лагеря могут вмещать только таких братьев, которые оказались способными к дружбе, любви и правдивости, «которых внутреннее стремление влечет вперед и вверх к совершенству».

Эти разряды таковы.

1) «Разряд патриархов». Это название основывается на понятиях отцовства и господства, миролюбия, гостеприимства и доверия, как они воплощаются в ветхозаветных патриархах, которые являются в своих семьях главами, жрецами и властелинами.

2) «Разряд золотого правила». Золотое правило, которое дается братьям и должно быть соблюдаемо ими, — это изречение Иисуса Христа: «То, что вы желаете, чтобы люди сделали для вас, делайте для них».

3) «Королевский пурпурный разряд» заимствует свое название от обязанностей короля и жреца. Это «мимическое изображение жизненного странствия». Лучшие руководители на жизненном пути — вера, любовь, надежда.

Прекрасные символы разрядов лагеря олицетворяют, между прочим, возвышенную идею толерантности. Они показывают, что три великих мировых религии, как они ни различны по своим формам и своему ритуалу, все же имеют общую почву, на которой их последователи, служители одного и того же Бога, могут встречаться с уважением и братской терпимостью во взаимных отношениях.

Разряд Ревекки старается при помощи примеров внушить те добродетели, которые украшают истинную женственность. Члены женского пола, если они не должностные лица, носят бант из розовой и зеленой ленты — цвета любви и надежды.




ГЛАВА ШЕСТАЯ. ОРДЕНА СТУДЕНТОВ



Страсть эпохи Просвещения к устройству тайных обществ не прошла бесследно и в жизни студенчества. И в их среде возникли многочисленные общества, формы, организация которых явно носили следы франкмасонства.

Студенческая корпорация возникла одновременно с университетами. Основным мотивом для их возникновения была общность интересов на почве землячества. Учителя и студенты одной национальности, одной страны составляли некогда законный союз, нацию. Так было в Париже и Болонье, в Праге, Вене и Лейпциге. Позже нации уступили место факультетам. На этой почве возникли в XV в. такие учреждения, как бурсы. Основанные также на почве землячества, они в течение долгого времени играли выдающуюся роль среди студенческих корпораций.

Бурсы учреждались состоятельными людьми с целью помогать нуждающимся землякам — студентам. Пансионеры (Bursarii, Bursiati) такого учреждения находились под надзором председателя или учителя, должны были подчиняться домашнему распорядку, одеваться по предписанию и т. д. В немецких университетах Burse (bursia — карман, мешок) означало также общежитие студентов под надзором магистра, которому они платили за квартиру и содержание определенное вознаграждение.

С распространением Реформации время бурс миновало. Но укоренившийся в них дух землячества не исчез и проявился в протестантских университетах, в союзах, называвшихся «Новыми нациями», «Национальными коллегиями» или землячествами. Согласно принципу землячеств в их состав входили студенты из близких сравнительно округов; к началу XVII в. землячества были вполне организованы, имели своих сеньоров, фискалов (казначеи), конвокантов (педели), матрикулы, кассы, печати и т. д. Каждый поступавший в университет земляк волей — неволей должен был записаться в коллегию; он обязан был повиноваться начальникам и хранить молчание относительно всех дел нации. Многие комиссии оказывали своим членам помощь в несчастных случаях и заботились о приличном погребении умерших. Считалось бесчестным обращаться с жалобами к начальству помимо сеньоров. Нации отличались друг от друга своеобразной одеждой, цветными лентами и т. п.

Старшие семестры назывались шористами (стригунами), так как младших они «стригли», то есть дразнили, осмеивали, превращали в своих слуг и нередко путем жестоких истязаний заставляли оказывать себе самые грязные услуги. Лишь по прошествии года новичок освобождался от своего бесправного положения путем символических, но не слишком глубокомысленных обрядов. Стригуны различных университетов составляли тесный союз и отстаивали друг друга при преследованиях начальства.

И так как они зашли слишком далеко в эксплуатации новичков, то постановлением регенсбургского рейхстага (1654) были запрещены.

Но древние, глубоко укоренившиеся традиции и проявления молодой, полной сил жизни не могут быть уничтожены одним росчерком пера. Чувство землячества оказалось сильнее всех запретов. Рациональные коллегии продолжали тайно существовать и своим моральным влиянием заставляли вступать в землячества всех земляков. Такие средства, однако, плохо содействовали развитию духа корпоративности. Перемену внесли те ордена студентов, которые возникли во второй половине XVIII в. наряду с землячествами. Не придавая особого значения принципу землячества, они оказали решительное влияние на дальнейшее развитие жизни студенчества.

С развившимся позднее буршеством — при полном отсутствии политических стремлений в его среде — студенческие ордена не имели ничего общего.




ОРДЕН МОЗЕЛЬЦЕВ, ИЛИ АМИЦИСТОВ


Студенческие ордена, по всей вероятности, обязаны своим происхождением тем студентам, которые состояли раньше членами масонских лож. Первый орден встречаем мы в Иене. Здесь с давних времен существовало землячество мозелыдев. В шестидесятых годах оно превратилось в общество «собутыльников», которые считали за честь излишества всякого рода. Дуэли, даже между своими же земляками, были повседневным явлением. В защиту от грубости и оскорблений со стороны коллег «лучшие члены» землячества учредили в 1771 г. L’Ordre de l’Amitie (Орден Дружбы).

Он должен был стать коллегией избранных в самом землячестве. Члены ордена являлись в то же время членами землячества; их законы были те же, что и в землячествах, но «более положительные и строгие».

Вначале, согласно цели ордена, амицисты старались выделиться солидным образом жизни, стремились улучшить грубые нравы мозельцев. Братья вели уединенную, созерцательную жизнь и избегали всяких раздоров. Но так обстояло дело лишь непродолжительное время. Уже при втором сеньоре, «архипьянице и распутнике», орден пришел в упадок, в особенности благодаря тому, что он старался привлечь к себе старшин всех землячеств и таким путем обеспечить за собою руководящую роль среди студентов. Ни один студент не был уже более гарантирован от грубого насилия со стороны амицистов. Даже над мирными земляками буяны старались проявлять свои силы. Это позорное поведение стало известным академическому начальству уже в январе 1772 г. Но, как кажется, тогда еще не было принято строгих мер против орденских братьев; по крайней мере, они по — прежнему продолжали вести свою разгульную жизнь. В 1779 г. долготерпение начальства наконец истощилось. Многие амицисты, вместе со своими вожаками, были изгнаны, сам орден и все землячество закрыты и запретили ношение цветных кокард.

Тем не менее остальные амицисты вскоре снова начали разыгрывать роль «хозяев университета». Землячество мозельцев и самый орден воспрянули снова, пока, наконец, произведенное в 1781 г. расследование, окончившееся многочисленными высылками, не сломило террора этих опасных боевых петухов. Их ложа прекратила свое существование, и все же оставшиеся братья сохранили верность ордену. В 1783 г. они снова основали землячество. В конце концов орден амицистов возродился в прежнем виде.

В последующие годы в их среде незаметно произошла значительная перемена. Несколько членов, недовольных грубым деспотизмом ордена, открыли тайную ложу, в которую допускались также и посторонние лица. В качестве подготовительной школы ордена она должна была считать своей высшей задачей устранение дуэлей и поощрение литературной деятельности. В

Сколько времени просуществовал еще Орден амицистов, в 1791 г. насчитывавший 39 членов, в точности неизвестно. Вероятно, он ненамного пережил закрытие землячества мозельцев, совершившееся в 1792 г.

1790 г. новое предприятие сделалось известным в кругу изумленных братьев. Между старой ложей амицистов и «ученой ложей» состоялся договор, согласно которому оба союза были объявлены независимыми друг от друга. Прием в обе ложи происходил по общим правилам амицистов.

Между тем «ученая ложа» серьезно стремилась к высшей цели. Ее старания путем учреждения провинциальных лож обеспечить новому ордену влияние также и в гражданской жизни не имели успеха, и попытки посредством изучения энциклопедистов внушить членам «естественную» религию совершенно рухнули. В 1793 г. «ученая» ложа приняла название «Zu den drei Schwertern», а год спустя было сделано одно постановление, совершенно лишившее ее студенческого характера и перенесшее ее в лагерь франкмасонов. Когда академическое начальство узнало в 1798 г. об этом нововведении, 12 амицистов были высланы. Иенский орден прекратил свое существование.

Из Тюрингенского университета Орден амицистов был перенесен сначала (1772) в Гиссен, где он получил известность под именем Ордена эльзасцев. Буйные попойки и ссоры между его членами вызвали в 1777 г. временное закрытие союза. Но уже в 1779 г. он снова был открыт. Хотя и в последующие годы высылки его члены не представляли собою исключительного явления, все же он существовал еще и в 1795 г. Впрочем, число его членов ограничивалось тогда тремя, — и это было началом конца.

В Марбурге Орден амицистов существовал в 1776-1788 гг., в Геттингене между 1778 и 1791 г. В Майнце первая ложа амицистов была открыта в 1777 г., а в 1781 г. орден еще существовал.

Широкого распространения и большого почета амицисты достигли в Эрлангене. Высланные из Иены амицисты открыли ложи в Эрфурте и Тюбингене, в Галле же им удалось открыть только клуб. В Лейпциге Орден амицистов развился в 1792 г. из Ордена неразрывных (Indissolubilisten). В том же году он был введен и в Вюрцбурге. Во Франкфурте — на — Одере и в Вене в 1790-1790 гг. также существовали ложи амицистов.

Последние слабые отпрыски этого позорного общества мы встречаем в 1811 г. В то время его последователи уже пользовались в землячествах Иены, Лейпцига и Галле очень плохой известностью.

Орден амицистов первой своей задачей выставлял неразрывную дружбу всех членов до самой смерти. Они должны были отличаться корректным поведением, постоянно стремиться к тому, чтобы доставлять своему ордену преимущественное положение в университете, не оставлять без крайней нужды и добровольно повиноваться председателю. Покидая университет, они должны были по — прежнему поддерживать связь с орденом, помогать братьям при их выходе из союза, и в случае нужды жертвовать для них имуществом и кровью. Итак, связь с союзом должна была сохраняться на всю жизнь.

Наглядное представление о сущности «ученой» ложи дают ее законы. Они гласят:

1. Священнейшая обязанность каждого члена — хранить глубочайшее молчание по поводу таких вещей, которые касаются блага ордена. Сюда относятся орденские и отличительные знаки, имена братьев, празднества ложи и т. д.

2. Так как конечная цель нашего союза — пожизненная дружба, то каждый член должен в течение всей своей жизни выполнять свои обязанности в качестве члена ордена и не вступать ни в какой другой союз.

3. Каждый должен не только казаться честным человеком, но и быть таковым на самом деле.

4. Каждый должен наблюдать за другими и уведомлять мастера ложи, если кто‑либо поступит безнравственно или недружелюбно и таким образом нарушит основной завет ордена, или же он может сам указать ему его проступок, если он достаточно близкий друг, чтобы не быть отринутым.

5. Каждый член, поскольку он обладает свободным временем, должен представлять какое‑либо произведение своего ума. Сочинение должно быть философского, эстетического или какого‑либо иного содержания, лишь бы оно имело всеобщий интерес. Предпочитаются, однако, сочинения по философии нравственности. По форме изложение может быть поэтическим или прозаическим.

6. Каждый должен так проходить курс учения, чтобы сделаться со временем полезным членом государства и не быть в тягость остальным братьям и ордену. Бездельник, не выполняющий цели своего земного существования, заслуживает презрения своих сотоварищей.

7. Данное слово или обещание должно быть свято выполнено.

8. Никто не должен заводить ссоры с посторонними людьми. В случае же таковой ему не должно быть стыдно уладить ее предупредительным обращением. Вообще драк нужно всячески избегать, ибо не физической силой мы должны добиваться славы: мы должны стремиться к достижению нашего истинного предназначения. Да будет памятно, что это повредило бы репутации члена союза и сделало бы его позорищем для всей академии.

9. Тот, кто начнет ссору с братом, в особенности же обзовет его перед посторонними дураком или другим бранным словом или же даст ему пощечину, подвергается большому денежному взысканию. Такому же взысканию подвергается тот, кто дерется.

10. Если несколько человек имеют общую родину, то они должны поддерживать свою дружбу, возникшую на университетской скамье, а если их четыре или более человек, то на их обязанности лежит учредить провинциальную ложу, воспользовавшись для этого уставом прежней Провинциальной ложи.

11. Каждый должен по мере сил поддерживать таких членов, которые впали в бедственное положение не вследствие распутной жизни и непосещения коллегии, а по другим причинам. Если он может помочь им хотя бы рекомендацией, он должен это сделать.

12. На тайные собрания каждый должен являться аккуратно по зову мастера.

13. Каждый молодой человек, желающий вступить в орден, должен быть умен и обладать добрым сердцем, но он должен отличаться также прилежанием и любовью к наукам. Во всяком случае, никто не может быть принят без согласия всех.

14. Никого не нужно уговаривать вступать в союз, нужно лишь сказать, что существует союз и что его желают видеть его членом. Во всяком случае, такого человека можно ознакомить с главными задачами ордена: дружбой, развитием ума и сердца.

15. Если академия узнает о нашем союзе, то мастер ложи освободит членов от их присяги и их обязанностей. После того как буря пройдет, честный человек добровольно вернется в орден и не забудет своих обязанностей.

16. Взаимная поддержка — цель нашего союза. Это распространяется также и на случай смерти какого‑либо брата, не оставившего после себя достаточного имущества; остальные в таком случае должны позаботиться о приличном его погребении и т. д.

Управление орденом находилось в руках сеньора или мастера, субсеньора или подмастерья и секретаря. Им помогал церемониймейстер или адъютант.

Прием сначала производился в самых простых формах. Новичок давал клятву точно соблюдать все законы союза, затем сеньор знакомил его с «тайнами» ордена и вручал знак ордена.

Число церемоний скоро увеличилось; посвящение получило вполне франкмасонский характер. Собрания для приема членов происходили в полночь. У задней стены ложи помещался алтарь, покрытый скатертью оранжевого цвета. На одном углу его стояли и лежали подсвечники с восковыми свечами, череп с двумя костями, 4 рапиры, сложенные в виде орденского креста, между ними — книга законов в переплете из оранжевого бархата, справа и слева — песочные часы. Перед алтарем стоял постамент и на нем чаша со спиртом, перед постаментом подушка для коленопреклонения. За алтарем сидел мастер, младший мастер и секретарь в черных одеждах; перед ними полукругом сидели братья с обнаженными шпагами, без сюртуков и жилетов, с оранжевыми орденскими лентами и крестами. Восковые свечи еще не были зажжены, и только горящий спирт давал слабый свет. После высокопарной речи мастера, в которой восхвалялись дружба и благо человечества, раздавался гимн «Благословен этот день, пусть торжественно вознесется хвалебная песнь» и т. д.

Повторив вопрос, нет ли возражений против приема кандидата, церемониймейстер приводил кандидата и три раза ударял кулаком в дверь. Адъютант спрашивал о причинах стука и получал ответ от церемониймейстера. Наконец кандидата, без сюртука и жилета, с завязанными глазами впускали и три раза поворачивали его кругом; затем мастер требовал у него честного слова в том, что он ничего не выдаст из всего виденного и слышанного. При этом братья заносили шпаги над его головой. Следовало снова пение, причем песня заканчивалась словами: «Мы поклоняемся тебе, о дружба, в твоем святилище, а ты нам щедро даешь за это земной рай». У кандидата снимали с глаз повязку, секретарь прочитывал законы, а мастер задавал кандидату вопрос, не изменил ли тот своего решения принести присягу. В случае утвердительного ответа мастер внушительно говорил ему о святости присяги. Затем кандидат опускался на колени, братья приставляли к его груди рапиры, и, положив указательный палец на шпагу мастера, он повторял за ним слова клятвы.

«Я, N. N., даю торжественную клятву, что я постараюсь как можно лучше выполнить то, чего от меня требуют, по собственному желанию никогда не оставлю этого союза и честно буду делать все, что может послужить для его поддержания и вящего блеска, а также буду хранить в строжайшей тайне от всех непосвященных все, что касается нашего священного союза, и да поможет мне Господь и Его святое Евангелие».

При последнем слове сверкает молния (сквозь пламя спирта при помощи железной трубки продувается канифоль). Свечи зажигаются, новичок встает, братья становятся вокруг него полукругом и направляют ему в грудь свои шпаги, а мастер говорит: «Все шпаги, которые направлены против тебя, послужат, как в твою защиту, так и для наказания тебя, если ты нарушишь клятву». Затем он надевает на нового брата орденский крест, опоясывает его мечом, дает ему братский поцелуй и разъясняет отличительные знаки. Между тем братья поют: «Прими залог братской любви» и т. д. Затем рукопожатием и поцелуем новичок уведомлял всех присутствующих о вступлении в братство. Поцелуй давался в обе щеки и в губы, рукопожатие состояло в прикосновении указательным и средним пальцами правой руки к ладони другого. Затем новый брат подписывался под присягой и вносил свое имя в книгу законов, братья пели соответствующую песнь, секретарь читал отчет, и, если больше не было никаких дел, ложа закрывалась посредством «трижды трех» (ударить в ладоши) и заключительного пения.

Новый член оставался некоторое время в ложе в качестве брата и затем с простыми формальностями — возводился в первый разряд. Перевод во второй и последний разряд «происходил лишь в таком возрасте, когда вырабатывается твердый характер». Там ему говорили о «честности, об истинном просвещении, о патриотизме, глубокой учености, об уважении к человеческой свободе» и других прекрасных вещах. Здесь он должен был «искать сладкой цели истины» не из себялюбия, не из любопытства, но «руководимый лишь жаждой знания». Здесь он должен был учиться работать «из чистых побуждений, не для того, чтобы его видели, не для того, чтобы его восхваляли», а для того, чтобы после его смерти осталось «доказательство его добродетелей». Здесь, наконец, на него возлагалась обязанность: «При допросе ни в коем случае не сознаваться в том, что он брат, но оставаться таковым, если бы даже зависть пыталась его отвлечь от этого».




ОРДЕН ЧЕРНЫХ БРАТЬЕВ, ОРДЕН ГАРМОНИСТОВ, ИЛИ ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАРМОНИЯ


После подавления движения амицистов в Йене в 1781 г. остатки этой корпорации выступили там на свет Божий в виде организации, которая с некоторого времени образовалась внутри ордена. Ее члены хотели вести солидный образ жизни и при взаимной поддержке восстановить старый закон амицистов, «усердно учиться и фехтовать». Этих благородных людей в шутку называли «Черными братьями» — название, заимствованное у шотландского масонства.

Несмотря на их хорошие намерения, образ жизни Черных братьев мало отличался от образа жизни амицистов. Когда орден амицистов снова открылся, они не присоединились к нему, сохранили свою самостоятельность, приняли в 1785 г. шотландскую систему и стали называться с этого времени Орденом гармонистов, а их ложа — Christian zu den Sieben goldenen Sternen.

Замечательно, что такой человек, как Фихте, был тогда членом этого союза. Позже он сделался решительным врагом студенческого ордена, влиянию которого он приписывал возрастающее одичание в кругу студенчества. Его полемическое рвение было плохо вознаграждено. Летом 1795 г. несчастный профессор принужден был спастись бегством от еженощно повторявшихся «кошачьих концертов» и тому подобных неприятностей. Он переселился в Османнштадт у Веймара.

Долговременное существование не было суждено Ордену гармонистов, который, между прочим, уже в начале 90–х годов принял новое название — Орден литературной гармонии. Вероятно, он распался в 1796 г. К удивлению, немного времени спустя среди обитателей Иены в кругах, высоко ценивших научное и нравственное развитие, пробудилось желание возобновить «Орден Черных братьев, о котором сохранилась славная память». Ложа Jason zum silbernen Mond в Эрлангене, к которой обратились с этой целью, послала подходящее лицо с необходимыми бумагами. И во вместительном зале одной гостиницы близ Иены немедленно открыли ложу.

Но ее деятельность, как кажется, все же не была особенно успешной. В 1799 г. она была замешана в одном судебном деле, вследствие чего должна была приостановить свои работы до лучших времен. О дальнейших судьбах йенского ордена ничего не известно. Здесь, как и везде, он исчез в 1804 г.

Подобно амицистам, братьям, смело выступившим в Эрлангене, удалось присвоить себе руководящую роль среди тамошнего студенчества. Снова воскресли мрачные времена стригунов со всеми их безобразиями. Следствием было то, что 30 братьев заявили о своем выступлении из ордена и учредили еще и ныне процветающий Corps Onoldia. Другие гармонисты последовали примеру своих товарищей и основали берлинское землячество. С этого времени уже ничего более не было слышно об ордене.

В Гельдельберге с 1799 г. мы встречаем ложу гармонистов Aurora zu den sieben Rosen.

Гиссенские и марбургские студенты имели по одной ложе Черных братьев, которые находились между собой в постоянных оживленных сношениях. После короткого перерыва в 90–х годах орден был в 1799 г. возобновлен в Марбурге и затем в Гиссене.

С 1788 г. в Геттингене существует ложа гармонистов Albertine zur Freundschaft. Она существовала здесь до общего добровольного закрытия ордена в 1804 г.

Согласно инструкции мастеров, орден «поставил себе целью, путем мудрого и энергичного воздействия, постепенно приближать человечество к ступени совершенства, на которой человек в силу его предназначения, собственно говоря, и должен стоять». «Второстепенные задачи, ведущие к достижению главной цели, — это научное и нравственное просветление и, как необходимое следствие их, истинное благо человека».

Во главе каждой ложи стоял избранный братьями мастер. В помощь себе для ведения дел он выбирал нескольких членов, пользовавшихся любовью и доверием. Это были главный начальник, цензор, секретарь, казначей, оратор и церемониймейстер. Руководство делами ордена, занятия с братьями в различных разрядах, то есть разъяснение символических картин «с точки зрения чистой и занимательной морали», происходили в надлежащим образом обставленной комнате.

Комната была задрапирована красным и украшена семью стенными люстрами. Над алтарем висела черная доска с надписью серебряными буквами: «То, что здесь говорится и проповедуется, не должно выноситься за порог». С восточной стороны, позади мастера, на стене висели три ковра. На первом был изображен земной царь, плодовое дерево в цвету, рудник, плодородное поле, заросшее бурьяном. На втором — небо, покрытое облаками, с пробивающимися лучами солнца и надписью: «Post wbila Phoebus». На третьем — собака, рыба, рой пчел, пеликан, лев, мышь, обезьяна, убивающая своего детеныша змея, голубь, павлин и уж.

Перед коврами на двух высоких черных колоннах — подсвечниках горели 2 большие белые восковые свечи. Перед ними в кресле сидел мастер. Обнаженная Шпага лежала по его правую руку на алтаре, завешанном красным. На нем находились череп, лежащий на костях, книга законов и 7 свечей. Во время приемов перед черепом лежала раскрытая Библия (Нагорная проповедь). По обеим сторонам алтаря размещались братья, соответственно их положению в ложе. Все были украшены крестом своего ранга, со шпагой на боку, в белых перчатках, чулках и башмаках, в шляпах на голове. Шляпа была обвязана черно — красной лентой. Комната для подготовки была обита черным, пол ее покрыт черным ковром. На столе, покрытом черным, позади черепа и близ песочных часов, слабо горела маленькая лампочка. Около нее стоял стакан со свежей водой. Над столом на стене висела черная доска со следующей надписью, сделанной большими белыми буквами: «Жизнь — это ожерелье, снаружи покрытое блестящим золотом. Но внутри оно гнило и непрочно, а на конце этого золотого ожерелья, вместо драгоценного камня, висит ледяная смерть!»

В ложу братья входили из приемной, предварительно семь раз постучав во входную дверь; входя, они произносили установленные слова и делали установленные приветственные жесты. Как только все братья оказывались в сборе, мастер произносил краткую молитву, затем пелась вступительная песня и начинался «дневной труд».

При приеме ученика восприемник вводил его в комнату для подготовки, где тот должен был предварительно поразмыслить над шагом, который собирался сделать. Ученик заполнял вопросный лист сведениями о себе. Затем ему завязывали глаза красной повязкой, раздевали донага, оставляя на нем одну только рубашку, и в таком виде восприемник вводил его в ложу; дорогою суровые голоса спрашивали его о цели его стремлений. В ложе кандидата встречали два маршала и отводили его в глубь комнаты. Затем мастер произносил речь о значении акта и брал с ученика клятву в сохранении тайны. С этой целью последний опускался на правое колено, клал пальцы для присяги на протянутую ему мастером шпагу и приносил клятву; присутствующие при этом братья вставали и обнажали головы.

Затем читались основные законы союза, после чего восприемник снова уводил новичка в подготовительную комнату, где его снова предоставляли собственным мыслям. Реципиента во второй раз вводили в ложу, мастер снова читал ему наставительную речь и объяснял «особые законы и обязанности брата литературной гармонии»; новый брат приносил «нерушимую клятву верности и послушания», причем клал левую руку на человеческий череп, а правую на раскрытую Библию, а мастер и должностные лица приставляли к его груди острие своих шпаг. После присяги с него снимали повязку, мастер поздравлял нового «сына богини союза Гармонии» и, после того как последний надевал в первой комнате свою одежду, украшал его орденским знаком, сопровождая этот акт душеспасительными словами, вручал ему перчатки и шляпу, опоясывал шпагой и посвящал его в тайный язык знаков ордена. Сюда присоединяются особые шифры для обозначения должностных лиц ложи и шифрованный алфавит.

Чтобы возвести чужого человека в «сыны гармонистов первого разряда», брат прикладывал указательный палец ко рту, после чего «другой, заметивший это, небрежно прижимал к груди руку». При питье А., «опустив глаза, ударял нижней частью своего стакана, который он держал лишь тремя пальцами правой руки, о верхний край стакана В. Последний отвечал тем же, затем А. и В. одновременно опускали стаканы, снова брали их в руки и пили. За едой А. брал нож правой рукой, вилку — левой, одновременно опускал их к краям тарелки, склонял концы над тарелкой, еще раз ударял ими и опускал их. В. произносил: «Совершается!»

Главный знак братства состоял в том, что А. сгибал большой и средний пальцы левой руки у нижней части своего лица в букву V, а указательный палец той же руки прикладывал ко рту (это будто бы древний знак пифагорейской свободы!). В. прикладывал правую руку к сердцу. Затем они обнимались и целовались. Ради предосторожности все эти знаки часто менялись. Затем следовали таинственные вопросы.

A. На скольких столбах стоит храм?

B. На семи.

A. Принесли ли вы жертву?

B. Да, в передней, с завязанными глазами.

A. Как вас зовут?

B. Бембо.

По окончании проповеди мастера нового брата отводили на его место, а присутствующие подвергались экзамену относительно смысла символических картин, — церемония, ребяческие детали которой не лишены комического элемента. Затем брат Aumonier делал сбор в пользу бедных, секретарь прочитывал протокол, мастер сообщал пароль, давал сигнал к заключительной песне, семь раз ударял своей шпагой в пол и закрывал ложу со словами: «Посвящение завершено, думайте ежедневно об этом и любите друг друга вечно».

Так как орден старался достичь своей цели лишь постепенно, то он пользовался для этого известными разрядами, которые составляли вместе одно гармоническое целое и из которых каждый в свою очередь имел свои особые задачи.

Таких разрядов было три: разряд звезд, луны и солнца. Введение в разряд совершалось в более простых формах. Члены первых двух ступеней назывались «общими», иначе «тайными», братьями. Третий был разрядом мастеров. С каждым разрядом братья все ближе ознакомлялись с задачами ордена, в особенности с его стремлением к насаждению нравственности, дружбы, благотворительности и облагораживания членов путем совета и примера.




ОРДЕН КОНСТАНТИСТОВ


Основанный в Галле в 1777 г., этот союз пользовался большим уважением в среде студентов. В 1783 г. он основался в Иене и, несмотря на неблагоприятствовавшие ему обстоятельства, просуществовал здесь до 1809 г. С появлением константистов в Иене, в Виттенберге и в Геттингене среди студенчества обнаружилась повышенная склонность к спорам и раздорам. Этот орден, задачи, устав и приемы которого, так же как и других ниже упоминаемых корпораций, в основных своих чертах значительно совпадали с Орденом гармонистов, мы встречаем далее в Марбурге, Гиссене, Эрлангене, Лейпциге, Гейдельберге, Франкфурте — на — Одере и Вене, где его члены носили имя «Братьев постоянства». В 1786–1798 гг. он неоднократно принимал в свои ряды также и офицеров, но, в общем, сохранил больше студенческих черт, чем его соперники.




ОРДЕН УНИТИСТОВ


По всей вероятности, он возник в Галле в 1771 г., где он наряду с константистами играл немаловажную роль. Большая часть его членов происходила из северонемецких дворянских семейств, в особенности много участвовало в нем мекленбуржцев. Законы ордена требовали от братьев культивирования дружбы и братской любви и борьбы с пороком во всех его видах. Орденское учение преподавалось в трех разрядах, о которых, однако, не сохранилось более подробных сведений. Кроме Галле, ложи унитистов существовали, как известно, в Иене, Геттингене, Лейпциге, Эрлангене и Франкфурте — на — Одере. В Иене орден завязал в 1782 г. отношения с Черными братьями и в 1790 г. заключил союз с амицистами. Подобно константистам и унитисты исчезли из университетской жизни в 1809 г.




ОРДЕН ИНДИССОЛЮБИЛИСТОВ


Его родиной был Лейпциг. Три друга создали его в Иоаннов день 1790 г. Сначала они не принимали членов. Лишь в декабре 1791 г. открыли дверь ложи, имевшей большое сходство с «ученой» ложей амицистов в Иене, также и другим студентам.

Целью своего союза индиссолюбилисты объявляли дружбу, взаимопомощь, «поддержку советом и делом, имуществом и кровью». Члены были обязаны считать всякое оскорбление ложи своим личным оскорблением и свято держали свое слово.

В 1792 г. индиссолюбилисты и амицисты объединились.

Кроме этих орденов, в конце XVIII в. мы находим в немецких университетах еще целый ряд таких же союзов. Но наряду со своими соперниками они не имели никакого или очень мало значения. Таковы: инвиолабилисты и десператисты в Галле, конкордисты, конформисты, дефензионасты, ордена лилии и бондарей в Иене, Эрлангене и Геттингене, юкундисты в Гиссене, индепендисты в Эрлангене и шоколадисты в Иене.

С помощью шоколадистов учредитель Стефани, проживавший в 1791 г. в Йене в должности гофмейстера, надеялся оказать противодействие возраставшему злу — дуэлям. Название «шоколадисты» было прозвищем, которое «благородные студенты дали последователям реформы Стефани».




ГЛАВА СЕДЬМАЯ. РЫЦАРИ И БРАТЬЯ СВ. ИОАННА ЕВАНГЕЛИСТА В АЗИИ И ЕВРОПЕ


Мошенником высшего сорта может считаться фрейгер фон Эккер. С этим ловким дельцом мы познакомились как с членом Ордена розенкрейцеров. Растратив свое состояние, он надеялся продолжать свой разгульный образ жизни за счет легковерных людей. Эккер основывал свои спекуляции на мошеннических проделках. Он учредил в Берхаузене орден Pro fratribus rotae et aureae a~ucis и за высокий взнос принимал ищущих, наделяя их каббалистическими именами, гербами и знаками (1776). Но мастер так неосторожно взялся за дело, что даже жаждавшие чудес последователи вскоре поняли его мошеннические намерения и потребовали обратно свои деньги. Быстрым бегством он спасся от мести обманутых.

В Мюнхене, где он утвердился, Эккер продолжал свое мошенническое предприятие в большем масштабе. Обвиненный в обмане и преследуемый розенкрейцерами, он поспешил в 1781 г. в Вену. Ловкий, обходительный, уверенный в себе, этот господин скоро был принят в франкмасонскую ложу Zu den sieben Himmein и по истечении немногих месяцев сделался ее мастером. Тотчас же возвестил он как о новой истине о существовании «высокочтимого, могущественного и мудрого Ордена рыцарей и братьев света», который якобы был учрежден «семью мудрыми отцами, представителями семи церквей в Азии» с целью «распространять свет и истину, дарить блаженство и мир и открывать истинные тайны учения трех разрядов братьев франкмасонского рыцарства».

Эта смешная карикатура состояла из 5 разрядов: рыцарского послушника 3, 5 и 7 лет, левита и жреца. Собрания каждого разряда назывались капитулами. Семь таких капитулов составляли главный капитул, и все они вместе — провинциальный. Во главе всего стоял протекторат — капитул Европы.

В качестве всемогущего канцлера этого ордена Эккер открывал его двери для всех тех, которые могли и хотели за установленную плату вступить в поучительное общество. Евреев он тоже принимал в свое общество. Когда главы розенкрейцеров узнали о деятельности Эккера, они употребили все усилия, чтобы обезвредить опасного человека. Обвиненный своей ложей в подмене разрядов и мошенничествах, он под предлогом поездки в Мюнхен для спасения своей чести в обществе графа Латур покинул Вену, оставив массу неоплаченных долгов. Но, вместо того чтобы направить свои стопы на запад, Эккер поспешил на север и очутился в Берлине, намереваясь и здесь выполнять свою миссию с неослабевающей энергией и дерзостью. Так как он и теперь рассчитывал прежде всего на евреев, исключенных из всех других орденов и устремлявшихся к нему толпами, то его предприятие вскоре снова расцвело, тем более что и франкмасоны, которые испробовали уже почти все системы и нигде не нашли удовлетворения, поспешили поближе познакомиться с новым чудом.

Основательно обобрав доверчивых простаков, Эккер бесследно скрылся из гостеприимных стен прусской столицы. На франкмасонском конвенте в Вильгемсбаде (1782) пророк снова всплыл на поверхность и энергично стал добиваться признания для своего дела. В этом он, правда, не имел успеха, но все же, к его большому удовольствию, ему удалось вовлечь в свой орден ландграфа Карла Гессенского и побудить его занять место главного мастера. По желанию последнего предстояло изменить и переименовать всю организацию ордена, так как в это время такая же организация была принята розенкрейцерами.

Эта работа была быстро произведена энергичным и практичным Эккером, и еще во время конвента увидели свет «Рыцари и братья св. Иоанна Евангелиста в Азии и Европе», короче — «Азиатские братья».

Орден, существовавший якобы с 1750 г., должен был стать «братским союзом мыслящих, благочестивых, ученых, опытных и молчаливых людей, без различия вероисповедания, происхождения и сословия, которые стремятся, согласно указаниям ордена, исследовать тайны всех естественно — научных познаний во благо человечества».

В члены допускался всякий честный человек, который верил в Бога и считался рыцарем и мастером франкмасонской Иоанновой ложи или ложи Мельхиседека.

Ложами Мельхиседека, или толерантности, назывались такие, членами которых были евреи, турки, персы, арабы и т. д. Основанная в 1787 г. в Гамбурге ложа Мельхиседека закрылась в том же году. В 90–х годах XVIII в. в Берлине существовала одна «ложа толерантности» Она работала по ритуалу Великой Имперской ложи, но не была признана ни последней, ни великой ложей Zu den drei Weltkugeln, в то время как Royal York относилась к этому вопросу равнодушно. Тем не менее этой ложе удалось достать королевскую охранительную грамоту, но долго продержаться она все же не могла. Ее целью было «объединить евреев и христиан на почве масонства и уничтожить устаревшие предрассудки».

Не допускались в ложу богохульники и те, «которые нарушали чем‑либо священные права королей и князей — ставленников Предвечного на земле», те, которые «покушались на права человека или преднамеренно стремились ограничить их, которые бессовестно оскверняли священные права добродетели, которые дерзко попирали начала справедливости, намеренно угнетали и преследовали вдов и сирот».

Орден состоял из 5 отделений, 2 подготовительных разрядов — ищущих и страдающих — и 3 главных.

К ним принадлежали рыцари и братья «Посвященных Иоанна Евангелиста в Азии и Европе, мудрые мастера, королевские жрецы или истинные розенкрейцеры». Эта высшая ступень называлась также Melchisedeck Eins.

В каждом испытательном разряде или цехе должно было быть не свыше 10 членов, в каждом главном — не больше 33. 10 цехов, декада, были подчинены высшему цеху. Высшими цехами одной провинции управлял капитул, состоявший из провинциального гроссмейстера и 11 должностных лиц. Четыре европейских провинции: Восток, Юг, Запад и Север, управлялись генеральным капитулом. Во главе его стоял Generalobermeister со штабом из 12 должностных лиц. Высшая инстанция ордена — «маленький постоянный синедрион», состоял из 72 членов с высшим орденским гроссмейстером и высшим викарием синедриона во главе. Члены низших разрядов являлись в черных, высших — в пурпурных мантиях. Эти братья были украшены треугольниками из серебра или золота, с зелеными или простыми крестами, висевшими на ленте на шее.

С этим орденом учредитель его снова выплыл в 1781 г. в Вене, и обаяние громкого названия нового учения было так велико, что все враги и кредиторы Эккера робко попрятались по углам. Под ловким управлением гроссмейстера графа Зинцендорфа и канцлера и учителя ордена Эккера, а также благодаря протекторату князя Карла Ф. Лихтенштейна он быстро расширился и нашел немалое число друзей и почитателей также и по ту сторону черно — желтых, пограничных столбов.

Он также приветствовал в своих рядах евреев как своих «исконных, настоящих братьев из Азии». Чем надменнее становился канцлер, тем более выставлял он напоказ свое импровизированное рыцарство. Его плутни раскрыли наконец глаза и беспечному Зинцендорфу. Преисполненный чувством горькой обиды и постыдно обманутый, он вышел из ордена, а с ним и большинство принадлежавших к нему влиятельных лиц. Тут все это картонное здание поколебалось, и, когда в 1785 г. вышло запрещение против свободных каменщиков, лишь жалкие развалины безмолвно указывали на былое величие. Лжемессия уже давно дал тягу. Он появился в Гамбурге с почетным свидетельством герцога Фердинанда Брауншвейгского, учредил здесь, в Ганновере, Любеке и других местах ложи и открыл своему ордену доступ и в Швецию. В 1797 г. мы встречаем Эккера опять в Вене. Тотчас несколько обермейстеров — также и в Венгрии и Чехии — снова приступили к деятельности. Лишь со смертью беспокойного авантюриста (1790) красное движение затихло и вскоре было предано заслуженному забвению.




ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ГЕРМАНСКАЯ УНИЯ XXII


Одним из самых опороченных вольнодумцев XVIII в. был известный д — р Карл Фридрих Бардт (Bahrdt), которого вследствие его литературных споров с лейб — медиком Циммерманом в Брауншвейге фон Коцебу назвал «Бардт — медный лоб». При склонности к сочинению проектов этот распущенный человек пришел к мысли основать союз для поощрения просвещения. В одном циркуляре, посвященном «всем друзьям правды, разума и добродетели», он называл союз «Германская уния XXII», причем утверждал, что собралось уже 22 человека «для продолжения великой цели возвышенного основателя христианства, просвещения человечества и свержения суеверия и фанатизма, посредством мирного братства всех любящих Божье дело». Прекрасная цель должна была достигаться при помощи широкой литературной деятельности. Общество должно было постепенно забрать в свои руки всю периодическую печать и всю книжную торговлю и таким путем запастись средствами, чтобы добиться победы просвещения. Германская уния должна была обнаружить свое существование посредством учреждения библиотек для чтения во всех местах, где были участники братства, и «побратавшаяся часть нации должна была затем разделиться на провинции или диоцезы. При этом возникли бы два класса собратьев, класс простых и класс управляющих (dirigierencfe) братьев, из коих лишь последние собственно составляли бы Унию и знали бы о ее конечных целях».

Вскоре был опубликован «исправленный план» Германская уния. Он сводился к тому, чтобы превратить унию в общество каменщиков. Бардт придумал для этой цели 3 степени и выработал ритуал. Затем главные цели Германской унии составили: «Усовершенствование наук, искусств и торговли и т. п., особенно народной религии; улучшение воспитания и поддержание хороших воспитательных учреждений, поощрение общеполезных талантов всякого рода, вознаграждение несомненных заслуг; обеспечение заслуженных людей в старости и несчастий, забота о членах унии, оставшихся в нужде вдовах и сиротах». Необходимые средства для выполнения этой обширной социальной программы должны были составляться путем сборов.

Бардту не повезло с осуществлением его фантастических идей. Когда заслуженный Боде публично выставил у позорного столба весь план в качестве низкой финансовой спекуляции, начинавшее дело сразу рухнуло, а против его инициатора было возбуждено обвинение в составлении тайного сообщества. Тем не менее неустанный исправитель мира опубликовал в 1791 г. новый «проект основания союза между друзьями и поощрителями заслуги».




ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. SOCIETAS ALETHOPHILORUM


В 1736 г. граф фон Мантейффель, член Берлинской и Лондонской академий, создал в Берлине «Общество друзей истины». Первоначально оно не носило замкнутого характера, и его первые сочлены (Мантейффель, священник Рейнбек и книгопродавец Гауде) составляли скромный кружок, в котором «по вечерам за трубкой табака разбирались различные ученые вопросы».

Постепенно Мантейффель придал своим собраниям больший размах и вместе с тем более определенную форму. Он называл общество отныне Societas Alethophilorum и выработал для него устав, для которого превосходным образцом послужил союз свободных каменщиков, сделавшийся тогда известным на континенте.

Во главе общества стояли: ловкий Мантейффель в качестве председателя, священник Рейнбек как атаман (Hlustre Primipilaire) и Гауде как копьеносец (Doryphore). Орденским знаком служила монета с многозначительной надписью «Sal pere ande» и с бюстом Минервы. На ее шлеме виднелись под лавровым венком головы философов Лейбница и Вольфа в виде Януса. Таблица законов «правдолюбящего общества» постановляла, чтобы сочлены «не считали ничего истинным или ложным, не будучи в том убеждены в силу достаточного основания» — принцип вольфовской философии. Их задачу должно составлять искание истины, ее распространение и охрана всех тех, кто истину ищет или защищает.

Каждую среду сочлены сходились для общего обсуждения дел общества и для совместной трапезы, украшенные орденским знаком и висящим на кирпичнокрасной ленте Ynsigne — киркой каменщика. На одной ее стороне были слова «La confrene otes francmason», на другой — изречение Сенеки, которое Мантейффель шутливо переводил так: «Дружба честных людей укрепляется тем, что они часто совместно обедают».

Каждый член общества, к которому принадлежали высшие государственные и придворные чиновники, имел особое орденское имя.

Между прочим, мы встречаем в нем министров фон Тулемейера («Добрый»), фон Коччена («Мудрый»), фон Подевильса («Осторожный»), русского посла фон Бранеля («Обдуманный»).

Число участников, среди которых встречается особенно много молодых теологов, увеличилось в сравнительно короткий промежуток времени, и вскоре в Вейссенфельсе, Лейпциге, Штеттине и других местах смогли открыться отделения этого общества. Они заботились о распространении философии Вольфа и сочинений, соответствовавших их цели. Между прочим, повсюду распространялось и «для большого удобства высокопоставленных покровителей» переводилось на французский язык сочинение Готтшеда «Первые основания всей мировой мудрости» (Erste Grunde der gesamten). Формей (Formey), назначенный при содействии Рейнбека профессором при французской гимназии в Берлине, читал лекции о философии Вольфа, которые привлекали массу слушателей, и составил общепонятное руководство «La belle Wolffienne» для тех, кому даже «Первые основания» Готтшеда представлялись слишком учеными. Далее он получил от общества поручение посодействовать усовершенствованию церковного ораторского искусства. Вследствие этого он составил «Руководство к порядочному и назидательному проповедованию» (Grundriss einer Lehrart, ordenlichund erbaulich zu predigen). Деятельному перу его и его супруги Луизы, урожденной Кульмус, гораздо выше его стоящей по вкусам и талантливости, приписывают еще целый ряд брошюр, имевших также целью распространение вольфовской философии. Словом, алетофилы проявили такое миссионерское рвение, в котором они уступали только Вольтеру и энциклопедистам, великим защитникам просвещения, свергавшим всех идолов, чтобы самим сделаться предметом поклонения.

После изгнания председателя из Берлина общество, по — видимому, распалось. По крайней мере, с тех пор о нем ничего не было слышно.




ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ОРДЕН АФРИКАНСКИХ СТРОИТЕЛЕЙ


Полный титул ордена — Африканские строители Королевской ложи молчаливости, друзья свободных искусств и прекрасных наук.

Он представляется франкмасонской системой, которая стала известной в 60–х годах XVIII в. в Германии и Франции, но получила лишь незначительное распространение, а в 1785 г. окончательно исчезла. Главным ее носителем был член военного совета Кеппен из Берлина.

Карл Фридрих Кеппен (1734–1798) сделался в 1759 г. членом национальной Zu den drei Weltkugem (Три земных шара), но в 1767 г. отделился от нее с несколькими сторонниками и учредил Орден Африканских строителей. Ему он отдавал большую часть своей деятельности и своего состояния.

Цель общества заключалась в исследовании истории и тайны франкмасонства, чтобы беспощадным разоблачением его мистерий уничтожить его. Членами могли быть лишь ученые и художники. Духовенство в орден не допускалось. В капитуле беседы велись на латинском языке, а в главные праздники — 5 октября и в день Вознесения — должна была выдаваться премия в 50 дукатов за лучший труд, соответствующий уставу ордена.

Управление этим любопытным обществом находилось в руках 15 должностных лиц. Это были Summus Magister, Summi Magister locum tenens (заместитель SM),

Prior, Sub‑prior, Magister Thesanranus (казначей), Grophanus (писец), Drapianus (заботился об облачениях), Balconiferus, Signifer (обучатель знакам), Tricuplerius (держал облачения при приемах), Bibliothecanus, Oeronemus, Custodes (прислуживающие братья). Общество имело 7 степеней шотландского ученика (Armiger), шотландского собрата (Socius), шотландского мастера (Miles), шотландского рыцаря (Eques), Eques regii, Eques de secta consueta и Eques silenti regii. Первые четыре степени давались строительной ложей, следующие — капитулом, дарование же последней было предоставлено трибуналу. Их причудливая символика приближалась к французской системе высоких степеней.

«Первая степень доказывает, как старательно древние египтяне умели облекать истину и мудрость в говорящие фигуры из боязни перед чернью и убеждать нас в боязливости собратий». «Вторая степень указывает на Моисея как на великого мирового мудреца, который сумел внушить евреям учение истинной религии, и дает возможность узнать, оказывают ли братья благодеяния». «Третья степень символически изображает необходимость самопознания и исследует, поддается ли собрат гневу из‑за мелочей». «Четвертая степень учит точному единению человека с миром и показывает, что Христос есть краеугольный камень религии». «Пятая степень сообщает историю о смерти Конрада Монферратского в Тире». «В шестой собрат узнает историю братства Fost‑Bradere‑Law». «В седьмой ему сообщается история ордена на Кипре и обряд посвящения в рыцари в Неаполе».

Кроме Берлина, ложи ордена существовали, как утверждают, в Верхних Лужицах, Кельне, Вормсе и Париже, однако их существование не вполне достоверно.




ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Из необозримой массы явлений, которые в течение XVIII в. вызвал к жизни доминировавший над всем дух сплочения в тайные союзы, мы в дальнейшем приведем еще те, которые в то время приобрели какое‑либо, хотя бы преходящее значение. Они также дают характерные указания, ценные для понимания того значительного времени, исполненного брожения и богатого идеями, во многом еще смутного, но неудержимо стремившегося вперед.

Орден Авеля (Abels‑Orden), или Орден правдивой откровенности и честности. Сочлены этого тайного общества, основанного в 1745 г. в Грейфевальде, называли себя абелитами, или последователями Авеля и старались проводить христианско — нравственно — филантропические принципы путем осуществления своего орденского лозунга: «Откровенность, дружба и надежда».

Орден состоял из двух степеней. Обладатели первой на основании обдуманного и добровольно принятого решения стремятся «со всем прилежанием» к «истинной откровенности и честности в исполнении всех своих обязанностей и стараются упражняться в них». Высший (II) класс состоит из таких лиц, «которые выдержали уже действительные и различные испытания в этом великом совершенстве и только стремятся к более высокой степени его». О таинственных знаках общества и их обрядах неизвестно ничего. В качестве «символов и эмблем» фигурировали «всевидящее око», крест, сердце, «скрещенные ключи», кольцо и мертвая голова.

Существование ордена было непродолжительно, едва ли он также вышел за пределы Грейфевальда.

Ордена усыновления (Adoptionsorden), то есть франкмасонские системы, которые принимали в число деятельных членов и женщин, были следующие: Орден Конкордии и Орден Мопсов. Первый возник в 1759 г. в Гамбурге, в 1760 г. был распущен, но в 1779 г. был снова открыт и процветал несколько лет также в Ганновере и Геттингене.

О происхождении «мопсов» точных сведений до нас не дошло. Известно, что эмблемой ордена был мопс. Он считался символом верности. При приеме кандидаты и кандидатки, с собачьими ошейниками на шее, царапались у двери ложи, и, так как их заставляли ждать снаружи, они лаяли по — собачьи. После допущения в святилище их под вой присутствующих «мопсов» обводили с завязанными глазами и на собачьей цепочке девять раз вокруг комнаты ложи, после чего они произносили членскую клятву и поучались «таинственным, совершенно шуточным положениям».

По слухам, не поддающимся проверке и не лишенным романтического оттенка, прежние католические франкмасоны во Франции соединились после появления буллы, изрекающей проклятье (1738), в Общество Мопсов, чтобы «иметь удовольствие принадлежать к тайному союзу». Среди основателей его находился, говорят, сам архиепископ Кельнский Климент — Август, который в качестве прежнего франкмасона покровительствовал будто бы обществу особенно потому, что оно давало ему возможность общения с дамами.

В Германии мы встречаем этот странный орден в средине XVIII в. Он имел, кроме Франкфурта — на — Майне, Нюрнберга, Геттингена, Гамбурга и Померании, особенный успех среди дам и придворных Шверинского двора.

Орден обезьяньих и львиных рыцарей (Affenund Lowenretten) хвалился (1776–1780), что он владеет истинными тайнами древних тамплиеров. Его символами были обезьяна и спящий с открытыми глазами лев. Первая считалась символом подражания, последний — символом бдительности.

Антимасонское общество (Antimasonische Sozietät) — так называлось аристократическое общество, которое имело в виду заниматься благотворительными делами и осуществлять всякого рода добродетели. Хотя и основанное по образцу франкмасонских, оно не имело степеней. Его сочлены узнавали друг друга по тайным знакам, отличались также кольцом и особым одеянием. Ни один член франкмасонского союза не мог принадлежать к этому обществу. Женщинам доступ в общество был также открыт. Оно существовало, главным образом, в Готторфе между 1741–1779 гг.

Орден Аргонавтов, основанный в 1772 г. брауншвейгским гофратом Шридером, бесплатно принимал в свою среду мужчин и женщин высшего общества. Сочлены носили в качестве орденского отличия серебряный якорь с зеленой эмалью и забавлялись «в хорошие летние дни на острове, находившемся на пруду, который принадлежал к брауншвейгскому домену Риддагсгаузене», — музыкой, танцами и чтением произведений своего духовного творчества.

Роскошный обед, предлагавшийся «гросс — адмиралом» Шрадером, достойным образом заканчивал идиллию этих романтических радостей. С «салютом» (Schiffsgruss) «Да здравствует веселье!», которым обменивались новые аргонавты при встрече, они и расходились. Когда эта слащавая игра в аркадских пастушков окончила свое блаженное существование, — неизвестно.

Аркадское общество из Фландрии нечто вроде франкмасонства, было основано в 1764 г. в изенбургском имении Нейгоф у Оффенбаха юными мечтателями, которые по своему возрасту не могли быть приняты в союз человечества. Сторонники общества набирались преимущественно из аристократических семей. Рассказывают, что и Гете в 15–летнем возрасте добивался быть принятым в него. Само собой разумеется, что столь незрелое создание не могло иметь надежды на устойчивость. Тем не менее его существование до 1771 г. доказано фактами.

Централисты (1770–1780), так назывался союз, который под фактическими формами занимался будто бы практической алхимией, на самом же деле преследовал религиозно — политические цели. Их намерением было централизовать все исповедания, связать и объединить их этим путем с римской церковью. Есть большое подозрение, что в этой игре дело не обошлось без участия иезуитов.

Рыцари креста Троицы. Эта франкмасонская система, возникшая в 1785 г. в Грюнштадте, известная под именем Грюнштадтского учения, была делом бывшего прусского капитана фон Ассума. Этот прожектер и фантазер таинственно ссылался на неизвестных вождей и, как многочисленные другие авантюристы до и после него, стремился к восстановлению истинного, высшего франкмасонства. Послушникам, посвященным в рыцари, открывались перспективы земных благ, которых они добьются «физическими и нравственными силами».

Чтобы ввести в заблуждение общественное мнение, устраивались лотереи, билеты которых рыцари должны были распространить в обществе. Наконец, национальный конгресс всех немецких каменщиков должен был создать для лотереи более устойчивое основание. Между тем о дальнейшей судьбе оригинального проекта мы не узнаем больше ничего. Мы только знаем, что его проведение вызвало со стороны ландграфа Людвига Гессенского значительные расходы. Ассум умер в 1787 г. С его смертью пришел конец и всему блестящему предприятию.

Союзный Орден подлинных (Sozietatsorden der Echten), основанный в 1758 г. капитаном фон Бесселем в Ландсгуте в Шлессии для осуществления «настоящей, честной и откровенной дружбы» и закрывшийся в 1763 г., делился на провинции и диоцезы, которые были подчинены провинциалу, дефиниторам и Maitres еп chaire. Каждая провинция состояла из 6 лож откровенности, верности, дружбы, признательности, удовольствия и постоянства. Каждая ложа составлялась из Passe‑Maitre. Vire‑Passe‑Maitre, кассира, секретаря и апостола Freres honotairs и одного Freu servant. Весь орден в целом управлялся магистром ордена, которому помогали гроссканцлер, главный казначей (Gross‑Schatzmeister), главный хранитель печати, директор канцелярии и два канцелярских советника.

«Орденские принадлежности, которые должны иметься у каждого сочлена», составляли орденский знак, кольцо, молоток, кокарда, патент и извлечение из устава. Кокарда в зависимости от ложи была светло — голубого, белого, желтого, светло — голубого и белого, «полукрасного» и темно — зеленого цвета.

Орденский знак носили «подвешенным в петле». Он состоял из четырех горящих сердец, «остриями соприкасающихся в форме креста». Передняя сторона знака содержала буквы FSCV (fide sed cui vide) OP (Орест и Пилад), обратная сторона — буквы FINU (fidelitas inter nos utrosque) и «гору исполнения».

«Сессии ложи» (Logen Sessiones) (главные ложи) устраивались в марте и сентябре. «Logen Winke», то есть собрания нескольких членов ордена могли происходить так часто, как это было угодно главарям.

Церемония при приеме и другие обычаи напоминают в отдельных пунктах франкмасонский ритуал, в остальном же сводятся совершенно к ребяческой забаве.

С Орденом подлинных, по — видимому, тождествен Союзный Орден праведной дружбы.

Гармоническое общество было учреждением магнетизера Месмера в Париже и в своей организации следовало отчасти франкмасонскому образцу. Кто добивался приема в него, должен был подвергнуться продолжительному послушничеству, после чего происходило посвящение, сопровождавшееся торжественным церемониалом.

Антон Фридрих Месмер (1733–1815), известный как основатель учения о животном магнетизме, изучал математику, физику, юриспруденцию и медицину и в 1775 г. принялся за систематическую обработку своей теории. К магнетизму якобы научному вскоре присоединился мистический. Пожив вначале в Вене и в Швейцарии, Месмер отправился в Париж, где наконец нашел желанное сочувствие своему учению.

Орден видел свою задачу в том, чтобы излечивать больных, «наследовать гармонию всей природы и влиять на человечество физически и нравственно». Несколько чудесных излечений, которые Месмер произвел при помощи магнетизма, создали ему не только значительное состояние, но и привлекли к его обществу многочисленных сторонников и друзей. В короткий промежуток времени во всех более крупных городах Франции создалось 30 таких гармонических союзов, которые были подчинены главной, парижской, ложе. Они процветали до тех пор, пока бури революции не положили внезапного предела и существованию этих обществ. Месмер избежал грозившей ему смерти лишь благодаря поспешному бегству.

Небесный трибунал был тайным союзом, следы которого можно проследить в пору 1750–1790 гг. в Риме, Флоренции и Венеции. По — видимому, он составлял нечто вроде тайного судилища, причем будто бы пользовался по местным обычаям для наказания виновных также мечом и ядом.

Иерусалимский орден, основанный около 1791 г. и перенесенный около 1793 г. в Германию, принимал в члены лишь христиан и стремился «возвести их к Богу и сделать из них деятелей человеколюбия». Каждый ученик должен был давать обет «не присутствовать никогда там, где несправедливым и неправедным образом христианина лишают жизни, и никогда не принимать в этом участия ни советом, ни делом».

Руководитель всего ордена являлся обер — мейстером или Иегова — Саваофом. Подчиненные ему гроссмейстеры и викарии служили представителями провинциальных лож. Другие должности ордена занимали священники ордена, корреспонденты и конвентуалы и т. д. Подмастерьями были те, кто прошли все семь степеней, но не имели никакой должности. Они преподавали в академии ордена и руководили оруженосцами (послушниками). Система имела своей целью, очевидно, эксплуатацию тех, кого слепая вера увлекала в ее сети.

Орден Ионафана и Давида был обществом с тенденцией католизации и с семью степенями — Ostearius, Lector Exorcist, Acoluthus, Subdiakonus, Diakonus, Summus, Superior. Его родиной была Голландия, где он впервые появился. Здесь также находилось управление ордена — викарий и полномочные. Верховным главой был папа.

Крестовые братья (Kreuzbruder, или Kreuzfromme) представляли теософски — мистическое братство, основанное графом Хаугвиц, известным впоследствии прусским государственным министром (ум. 1831), и дававшее трем степеням Иоанна исключительно христианское толкование.

«Мерзенские всадники на козлах» (Versener Bockreiter). В многолюдной деревне Мерзен в Лимбурсгском округе в XVIII в. хозяйничала смелая разбойничья шайка. Хотя ее позорные деяния множились со дня на день, сами преступники оставались неизвестными. И вот рассказывают, что простой народ постепенно пришел к убеждению, будто злой дух действует заодно с шайкой и помогает ей в ее разбойнических подвигах. Вечно деятельная народная фантазия разгорячалась все более и более и составила, наконец, подробную картину ужасных сатанинских преступлений. Разбойники связывают взаимно друг друга страшной клятвой «над окровавленным телом убитого человека». Церемонией руководит Велиаль собственной своей персоной. В распоряжении каждого члена банды имеется «мохнатый черный козел», на котором он ездит по воздуху, чтобы скорее укрыть себя и свою добычу в безопасном месте. От этих удивительных поездок по воздуху разбойники будто бы и получили свое название «всадники на козлах».

В основе этих рассказов лежит действительное происшествие. Разбойники воспользовались именно «козлиной догматикой» и старались использовать ее в интересах таинственности своего преступного искусства. Разбойничий атаман Кирхгоф, казалось, вел мирный, безупречный образ жизни хирурга и монастырского эконома. Весной в тихую полночь при слабом мерцании луны вблизи часовни Гертогенрода он принимал в преступное общество подходящих послушников и связывал их «разбойничьим договором, согласно которому они и духи обещали друг другу вечную службу и верность». Обет, написанный на пергаменте, подписывался самим кандидатом. «Происходило это при таинственном освещении, источник которого не был виден, при этом каждый из подписывавшихся надрезал себе левый большой палец и собирал кровь на перо; ранка моментально исцелялась Кирхгофом». Вслед за принятием члена шло разгульное пиршество. Воображение новичков болезненно возбуждалось церемонией приема, при этом потребление напитков или нюхательного табака с примесью одуряющих веществ приводило их в состояние нервного раздражения, под влиянием которого и без того слабо развитая способность к мышлению исчезала окончательно. В этом состоянии несчастным преподносились ужасные сказки о появлении козла и о пользовании им в качестве быстрого животного для верховой езды, и все это запечатлевалось в их памяти на вечные времена.

Много десятилетий разбойники занимались беспрепятственно своим позорным ремеслом, пока мстительная рука правосудия, вооруженная пытками, колесом и веревкой не поднялась против преступников. Хотя суровый суд произвел среди «волшебного разбойничьего союза» значительную чистку, в такой степени, что в Мерзене целый ряд домов был заброшен, все же уже спустя несколько лет козлиные наездники наводнили Голландию и Рейнские провинции поджогами, грабежами и убийствами. По правдоподобному свидетельству, банда в 205 человек награбила приблизительно до 1804 г. сумму в 3,5 миллиона франков. В 1798 г. она перенесла свою главную квартиру из Мерзена в Нейвид. С этого времени она постепенно утратила свое устрашающее имя.

Мистически — нравственные цели преследовали следующие союзы.

Les Philalethes, или Les Chercheurs de la Verite («друзья истины», или «искатели правды»). Основанная в 1773 г. в Париже, эта система состояла из 12 классов. Они начинались со степени ученика, подмастерья и мастера и кончались степенью филалета (друга истины).

«Союз селитренников» (Bund der Salpeterer). Когда аббат св. Власия хотел в середине XVIII в. привлечь жителей графства Гаунштейн в Бадене к отбыванию барщины, они для борьбы с этими поползновениями аббата образовали тайный союз, во главе которого стал торговец селитрой. По этой причине общество получило название селитренников. Подавленный после краткого существования, союз на мгновение снова выплыл в XIX в., как утверждают, для борьбы против прогрессивных стремлений в церкви и школе.

«Соляной союз» (Salzbund). В 1790 г. Боде, превосходный боец за франкмасонство и иллюминатство, выработал ритуал для задуманного им немецкого франкмасонского союза. Выдержки из него впоследствии были опубликованы под заглавием «Der Salzbund», так что слух

о действительном существовании такого союза нередко принимался за правду.

L’Ordresacre des Sophisiens. Несколько французских офицеров, принимавших под командой Наполеона участие в походе на Египет, основали в 1790 г. это франкмасонское общество. В нем было три степени: аспирантов, посвященных и членов великих мистерий.

Орден горчичного зерна был протестантским духовным рыцарским орденом, распространенным, как говорят, с 1708 г. в Англии, Голландии и Германии. Его ученики должны были подобно горчичному зерну (Ев. Марка. 4, 30–32) «тайно» работать в интересах религии Иисуса. В качестве опознавательного знака они носили золотое кольцо с надписью «Никто из нас не живет для себя». Особый орденский знак представлял собой золотой крест с зеленой эмалью на углах, в центре которого в овале было изображено горчичное дерево со словами «Quod fuit ante nihil». Его носили на золотой цепи или на цветной шелковой ленте, смотря по тому, был ли сочлен светским или духовным лицом.

«Орден розы» (Rosenorder), прозванный также Roseninstitut, созданный в 1783 г. небезызвестным Гроссингером в Галле, — был широко задуманной мошеннической системой, на доходы от которой его основатель вел приятную жизнь. В качестве мнимой гроссмейстерши Гроссингер указывал на некую г — жу фон Розенвальд, у которой он состоял постоянным секретарем. По его словам, орден преследовал философские и воспитательные цели. Принимались в него лишь мужчины и женщины «высокого духовного аристократизма», которые, однако, в то же время были бы в состоянии делать весьма солидные взносы. Члены носили орденскую ленту из розового шелка, с обеих сторон разделенную на три конца. Кроме розы, на ней имелось имя владельца или владелицы, большое, окруженное розовым венком изображение розы и расплывчатый силуэт мнимой гроссмейстерши. В 1786 г. орден насчитывал 120 посвященных; вскоре после того, однако, он распался, когда стали известны действительные намерения Гроссингера.

Чтобы с удобством продолжать свой распутный образ жизни, авантюрист переселился в Берлин. Арестованный за многократные мошенничества, он убежал из тюрьмы, приехал в Саксонию и нашел, наконец, убежище в одном поместье графа Фуггера в Шварцвальде. Обязавшись перед своим покровителем публично оправдаться и в то же время выработать план возрождения Ордена розы под другим названием, Гроссингер объявил о возникновении Ордена гармонии и опубликовал книгу «Die Harmonie oder Grundplan zur besseren Erziehung, Bildung und Versorgung des weiblichen Geschlechts, aus den Englischen von Karl. Reichsgrainen von F» (Reutlingen, 1788). Так как это произведение появилось без ведома графа Фуггера, то он выгнал «своего протеже».

Новое общество (Орден гармонии) также принимало мужчин и женщин, которые обещали друг другу вечную дружбу, а своим начальникам не только дружбу и любовь, но и покорность. Мнимым главой ордена была некая графиня фон Стафф, вдовствующая герцогиня Ньюкестльская. По всей видимости, новое предприятие нашло сторонников, особенно в Венгрии.

Орден молчаливости, добродетели и верности — так называлось учрежденное в 1759 г. в Берлине и, по — видимому, вскоре снова распавшееся общество для нравственного совершенствования. Оно называло свои собрания ложами, создало себе по образцу франкмасонского ритуала ряд обрядностей и обязало своих сочленов «говорить о людях лишь одно хорошее и обращать все к лучшему». В качестве орденского знака служил крест с изречением «Parles pas mal d’autrui».

1902 г.




ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА И СОЮЗЫ НОВЕЙШЕГО ВРЕМЕНИ





ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ГЕРМАНИЯ





ТУГЕНДБУНД





ИСТОРИЯ


Среди больших государств Европы с отжившим режимом ни одному не приходилось сильнее страдать под ужасным гнетом наполеоновской деспотии, чем Пруссии. Несчастная война 1806–1867 гг. лишила это государство его положения в ряду великих держав, чего ему удалось добиться лишь вековым тяжелым трудом, подвергла его глубочайшему унижению и всем бедствиям полнейшего разложения. Потеряв половину своей территории и народонаселения, подавленное непосильными военными поборами и вымогательствами, опустошенное и истощенное до последних пределов, совершенно беззащитное и предоставленное милости всемирного деспота — таково было государство Великого Курфюрста, Великого Фридриха после Тильзитского мира (июль 1807 г.). Еще больше, чем война, страну угнетали последующие годы французской оккупации. В мирное время должна была завершиться политическая гибель страны. Это была ужаснейшая эпоха. Но никогда во всей истории не оправдалось с такой полнотой глубокомысленное изречение о «великом, гигантском роке, который возвышает человека, сокрушая его».

Государственное обновление и нравственное возрождение прусского и вместе с тем всего немецкого народа неразрывно связаны с именем барона фон Штейна. В энергии и силе воли этого человека как бы справляет свой последний великий триумф непреклонная энергия и упрямая гордость старого имперского рыцарства. Лишь герой, гордое патриотическое сердце которого было проникнуто неискоренимой верой в будущее горячо любимого отечества, мужество которого оставалось несокрушимым при самых жестоких превратностях судьбы, герой, который оставался верным своему долгу, невзирая на беды, отчаяние и неудачи, твердая воля которого никогда не сворачивала на ложный путь из страха перед людьми или малодушия, который с упорной выдержкой преследовал свою цель, безразлично, направлял ли он мощной рукой судьбы народов или скрытно влачил жалкое существование, как бездомный и изгнанный беглец, — лишь этот человек был в состоянии взяться за это гигантское дело и выполнить его вопреки всему.

Штейн начал свою деятельность, основанную на самом близком знакомстве с потребностями и способностями народа, целым рядом облегчений в области ремесленного производства и торговли; затем он создал лично свободное крестьянство, оседлое на собственной земле, а городовым положением 1808 г. передал управление городов в руки самих горожан. Подданный превращался, таким образом, в благородного горожанина и становился главным носителем национального духа.

Рядом с реформой городской и государственной жизни шло обновление военного устройства. Старая славная армия уничтожена при Иене, но сила народа не была сломлена. Речь шла о том, чтобы на основе дремлющих народных сил восстановить в новом духе и в новых формах способность государства к самообороне. Под заботливым руководством короля над этой великой задачей работала отборная группа смелых, честных, великодушных мужей: Гнейзенау, Грольман, Бойэн, Клаузевиц и т. п. Многочисленные иностранцы в войсках и неспособные отсталые офицеры были удалены, а против забывших свои обязанности и своекорыстных были приняты строгие меры. Под начальством офицера, сведущего в своем деле и воодушевленного высокими понятиями о чести и долге, должна была находиться команда, которая также считала делом чести принимать участие в защите отечества. В широко задуманных проектах «реорганизационной комиссии» уже выступали принципы всеобщей воинской повинности, народного вооружения, ополчения с его скрытой силой, национального военного воспитания, которые немного лет спустя привели к военному возрождению Пруссии.

Но не только государственная жизнь обнаруживала крупные недочеты, и в самом народе многое подлежало изменению. В каких жалких и неутешительных чертах рисуется тогдашнее общество! В нем господствовали тупость и легкомыслие, эгоизм и низость мысли, трусливое смирение, приниженное пресмыкание перед властью, недостаток единодушия и фатализм, подавлявший в зародыше каждое идеальное движение. Тем не менее вскоре из этого болота начал пробиваться здоровый, сильный дух, стало складываться серьезное отношение к жизни. Эстетическая самоудовлетворенность, гетевская радость «спокойного творчества», космополитическое равнодушие к судьбе собственного отечества — это ужасное наследие XVIII в. — потеряли свою цену в глазах образованного общества, где они до того исключительно властвовали над умами.

Строго нравственная философия Канта, национальное воодушевление и идеальный порыв к свободе шиллеровских творений оказали свое возвышающее действие на мысль и чувства народа. Романтическая школа писателей обратила внимание на сокровища древнего германского духа и быта. Яркий блеск немецкого рыцарства сверкнул своей поэзией миннезингеров, своими героическими фигурами и песнями. Древние, давно заглохшие чувства германского народного духа снова ожили. Опять зазвучали песни о лесной тишине и майском воздухе, о саде роз и золотом кладе Рейна, и в то же время Бетховен изливал в захватывающих и потрясающих душу звуках ту «надежду на избавление» и ту силу, которые жили в немецком народе в те дни.

Никто не содействовал с таким рвением, с таким убеждением и энергичным мужеством развитию патриотического духа, как Фихте. В «Речах к немецкой нации», которые он произносил зимою 1807/08 г. в Берлине перед многочисленной и избранной аудиторией, он в резких выражениях указывал на язвы и недочеты своего времени, с увлекающим красноречием проповедовал эгоистичному, ослабевшему поколению необходимость серьезного нравственного развития, национального воспитания, говорил об истинной религии, любви к доброму и благородному, о возвышенном идеализме, доказывал, что «ни человек, ни Бог и никакое из всех возможных событий не может нам помочь», но что только «мы сами можем себе помочь, если нам нужна помощь». Так величаво и прекрасно, глубоко и гордо, так доступно народному пониманию и с таким практическим смыслом со дней Лютера не говорил перед лицом немецкого народа еще ни один человек.

Инициативе идеалистического философа следует приписать также другое дело истинного освобождения. Пруссия решилась преобразовать быт народной школы в духе Песталоцци и при содействии его учеников осуществить великий идеал, витавший перед ним: «Воспитать самостоятельно мыслящее и могучее поколение».

В том же направлении работал Шлейермахер, богослов, лишенный всяких предрассудков. Его свежие и вдохновенные проповеди углубляли нравственно — религиозную жизнь и, со своей стороны, указывали национально — патриотическому духу правильный путь.

Из круга этих патриотических ученых, к которому принадлежали в особенности Вильгельм фон Гумбольдт, друг Шиллера, государственный муж «периклова величия» Нибур и другие, вышла инициатива основания Берлинского университета. Идеям Гумбольдта соответствовало требование, чтобы новая высшая школа (1810) ставила научное исследование и знание в связи с деятельной жизнью, чтобы она считала оживление и поддержание немецкого патриотического духа одной из прекраснейших своих задач. Основание ее осталось поэтому духовным памятником национального подъема немецкого народа.

Большое участие в пробуждении патриотической мысли принимал и Эрнест Мориц Арндт, человек здорового немецкого духа, необузданного порыва к свободе, аскетической строгости нравов, который «учил ненавидеть французов настоящим честным гневом». Его «Дух времени» (Geist der Zeit), первая часть которого появилась в 1807 г., своей пылкой ненавистью ко всему' ненемецкому и своей страстной любовью к отечеству могуче повлиял на национальный подъем и был патриотическим подвигом в лучшем смысле этого слова.

Рука об руку с нравственным воспитанием шла здоровая телесная дисциплина. Реорганизаторы военного устройства настойчиво указывали на ценность сильного физического развития юношества; гимнастика стала приобретать значение важной части в плане воспитания и начала решительно содействовать подъему народа, особенно когда несколько лет спустя «отец гимнастики» Ян довел это средство телесной дрессировки до полного совершенства.

Естественно, что все более благородные течения патриотической ненависти к господству чужеземного деспотизма сливались в чувство самой горькой обиды, вызываемое национальным угнетением. Древнегомеровское изречение: «Нужно лишь знамение, чтобы спасти отечество», изречение, которое лучшие умы нации неустанно проповедовали и подготовляли своими речами и писаниями, проникало во все более и более широкие круги населения. «Идеологам» открывались сердца и умы сотен тысяч людей из народа. Ибо «именно идеи двигают массы, облагораживают жизнь и составляют бессмертную сторону исторического существования». Были времена, когда зашевелились все глубины жизни, когда стали раскрываться самые тайные сокровища души. В человеческом сердце покоятся таинственные силы, непонятные, даже внушающие страх мудрствующему уму. Непрестанно проистекают они из неизведанной глубины, «из мистической первоосновы человеческого существа». И чем хаотичнее шум мирской суеты, чем ужаснее разрушение, гибель, отчаяние, тем могущественнее они сказываются. «Когда раскрывается чудесный мир души, безотчетно господствующий без доказательств, несомненный, всемогущий, когда, оскорбленный в своем тихом святилище, он восстает в нравственном возмущении, тогда он располагает силами гнева, которые непреодолимы». В таком настроении прусский народ шел на «священную войну».

В содействии нравственно — научной жизни, патриотическому образу мысли, солидному народному образованию, в распространении великой идеи национального возрождения принимали известное, хотя и не слишком заметное участие тайные общества и союзы, возникавшие в самых различных местах и тесно сплачивавшие единомышленников.

Под свежим впечатлением убийства Пальма марбургские студенты еще до Иенской катастрофы учредили тайный союз «для сохранения немецкого национального духа и свободы», между тем как одновременно Фридрих Пертес серьезно разрабатывал с несколькими друзьями план создания ферейна, который бы объединял всех «друзей отечества» от Альп и до Балтийского моря. В качестве духовного главы этого «союза истинно немецких людей» он наметил Иоганна фон Мюллера, ставшего впоследствии ренегатом.

В мемуаре, который Гарденберг в 1807 г. прислал из Риги, по вопросу о реорганизации прусского государства, он наводил короля на мысль, что «в такое время тайные союзы неизбежны», и рекомендовал «для распространения хороших политических принципов» ложи франкмасонов, тем более что и Наполеон стремился использовать этот союз человечества для своих целей и велел избрать своего зятя Мюрата в гроссмейстеры.

Серьезные задачи ставили себе те патриотические ферейны, к которым принадлежали такие лица, как Лео фон Лютцов, граф Шазо, Реймер, Эйхгорн, Шлейермахер и другие лучшие представители военных, ученых и горожан. Покупали оружие, насколько хватало ничтожных средств, старались собрать единомышленников в Германии, подбодрить их, придать им храбрости.

В Померании центром этих стремлений были Блюхер и Бюлов, в Шлезии — граф Гетцен. Доверенные лица, под ложными именами и всячески переряживаясь, ходили по стране, собирали сведения, пользовались во время переписки симпатическими чернилами, пробирались в осажденные неприятелем крепости: Эрфурт, Магдебург, Шпандау, Штеттин и Кюстрин, чтобы в случае восстания этих местностей действовать в интересах пруссаков. Мы узнаем также о тайных союзах в Гессене и Ганновере. Их целью была организация восстания в тылу неприятеля.

Лишь немногие из немецких националистов — пруссаков воздерживались от этой тайной деятельности. Даже светлые головы стояли близко к ней и старались в мрачном искусстве заговоров проявить всю силу своей ненависти к французам. Даже Штейн нередко в глубокой тайне встречался в Кенигсберге с Шарнгорстом, Гнейзенау и другими друзьями, чтобы обсудить положение отечества, возможность нового подъема его.

Беспокойный чудак с обликом древнего тевтона, Фридрих Людвиг Ян учредил в союзе с Фридрихом Фризеном, Гарнишем и другими товарищами по гимнастике «Немецкий союз». И как некогда союзники на Рютли, так и эти заговорщики сходились в ночную пору в лесу близ Берлина, чтобы посвятить себя борьбе за отечество. Об этом шумливом богатыре можно думать как угодно, одно несомненно: «…Сыновья богатого духом народа уважали в нем своего учителя» и на осуществление той единственной идеи, в которой тогда была нужда, — решения бороться, — «Старец с бородой» повлиял очень благотворно.

«Как сильно изменился тихий северогерманский мир». Что стало с прекрасными мечтами о вечном мире, которым любили предаваться образованные друзья человечества! Они давно поняли, что лишь вера в того Бога, который создает железо, спасет человечество. «Какая буря демонической страсти пылала теперь в до тех пор столь мирном сердце! Бурной, ужасающей, какой она никогда не бывала в немецких устах, сорвалась с губ Генриха Клейста дикая поэзия ненависти:
		Сбросить с себя ярмо раба,



		Выкованное из железа, —



		Которое рука сына ада



		Накладывает на наши шеи».








Самым известным и знаменитым среди этих тайных союзов, именем которого французы имели обыкновение обозначать все остальные, был Тугендбунд (союз добродетели), которому муза Клопштока послала приветствие: «Многое я видела, я знаю, что в жизни есть прекрасного и великого, однако самое высокое, что может видеть око смертного, — это Союз благородных, который создает счастливцев».

Основание союза было именно делом тех патриотических кругов офицеров, чиновников и ученых, которые объединяли в себе «древнепрусскую дисциплину и государственный ум с духовными стремлениями и идеями гуманности XVIII в.».

16 апреля 1808 г. в Кенигсберге соединилось несколько патриотически настроенных лиц, членов кенигсбергских франкмасонских лож. Эти лица основали «научно — нравственный ферейн» с целью «оживления духовных, как интеллектуальных, так и нравственных сил прусского государства, восстановления его физических и политических сил в возможно большей степени».

Короче говоря, руководящей точкой зрения являлось убеждение, что прусский народ, достигнув нравственной мощи свободы, должен был во главе со своим королем в тиши подготовить и выполнить освобождение не только одного своего отечества, но и всей Германии от французского владычества. Естественно, эта мысль не должна была получить в уставах видимого выражения. Но каждый сочлен знал, что конечной целью союза было свержение наследственного врага, и эта мысль составляла тайну его души. Рассматриваемый с этой стороны, Тугендбунд должен быть сочтен за тайный союз, за ферейн, который обходился без мистерий, но не был лишен тайных опознавательных знаков.

Все прежние сочлены, которые публично высказывались по поводу союза, энергично оспаривают тот факт, что союз пользовался тайными опознавательными знаками. Однако один из самых деятельных членов его, лейтенант и впоследствии тайный советник Берш, достойный доверия свидетель, подчеркивает, что это имело место. «Знак состоял в том, что указательным пальцем правой руки проводили по правой брови. Тот, которому делался этот знак, спрашивал: «Знаете ли вы ферейн?» На что следовал ответ: «Я люблю свое отечество». Рукопожатие подкрепляло это признание». Ферейн, следовательно, действительно имел знак, слово и рукопожатие.

30 июня 1808 г. новый ферейн и его устав были утверждены королем. Чтобы ускорить возможности распространения союза и в других местностях, подходящие лица из местных читателей снабжались необходимыми полномочиями от кенигсбергского основного ферейна. Нередко для этой цели особые эмиссары снабжались «общим поручением» (General Kommissorium), которое уполномочивало их «содействовать повсюду распространению союза, повсюду в прусском государстве принимать членов, основывать камеры и учреждать союз повсеместно, где его цель встречала сочувствие». Выбор для такой трудной задачи останавливался лишь на таких лицах, которые в силу своего общественного положения, своих должностных обязанностей, а вместе с тем и своего характера, и образа жизни пользовались особым уважением и влиянием.

Таким путем союз прежде всего утвердился в Браунсберге. Патриотическому духу населения пришлись по душе его благородные задачи, и многочисленными толпами все деятельные люди стекались, чтобы бескорыстно отдать свои силы на служение хорошему делу. То же произошло и в Эльбинге. В течение 1808 г. здесь к союзу примкнуло значительное число уважаемых людей из всех слоев населения, и уже несколько месяцев спустя мог возникнуть план учреждения главной камеры. Не менее благоприятную почву союзные стремления встретили в Пиллау, Гогенштейне, Мемеле и Шталлупенене.

Начало было многообещающим, но оно все же не совсем удовлетворило ожидания руководителей, действовавших в Кенигсберге. Уже тогда союз наталкивался на явное или скрытое недоверие. Рассказывают, что особенно франкмасоны боялись встретить в нем опасного конкурента и потому противодействовали ему. Что в основе таких слухов лежали действительные происшествия, этого нельзя отрицать. Кенигсбергские ложи, например, были открытыми противниками нового начинания. Тем не менее его сторонники не падали духом и с энтузиазмом в душе стремились идти к своей цели.

В Шлезии благодаря осмотрительности и старанию Барделебена удалось привлечь в союз многочисленных сторонников. Вскоре была основана камера в Глогау. Этому примеру последовали Лигниц, Бриг, Швейдниц, Нейсе, Вальденбург, Гирпибург, Ландсгут, Рейхенбах, Шмидеберг, Глац и Тарновиц, где в духе патриотов работал граф Гепккель фон Доннерсмарк, и в ту же пору в Бреславле удалось основать главную камеру. А в декабре 1808 г. Барделебен мог, полный радостного упования, доложить основному ферейну, что «вскоре в Шлезии не останется ни одного городка, ни одной деревни, где бы не работали камеры или сочлены».

Из Шлезии Барделебен отправился в Бранденбург. В Франкфурте — на — Одере ему посчастливилось основать при содействии некоторого количества деятельных лиц главную камеру, во главе которой стоял известный знаток права, профессор Эйхгорн. Вскоре после того стала работать подчиненная камера в Кюстрине.

И напротив, берлинские филистеры, которых Барделебен «за пивом и табаком» надеялся привлечь на свою сторону, отнеслись к его стремлениям почти без всякого сочувствия. Лишь три лица присоединились к нему: его зять, тайный секретарь Иохмус, кригсрат Альфред и профессор и тайный советник Шмальц. Они были намечены для учреждения камеры.

Шмальц — известный преподаватель государственного права, тот, который в своих сочинениях восхвалял абсолютизм как лучшую форму' правления, который впоследствии, из скверного стремления играть роль, стал шпионить за демагогами и унизил себя своим шумливым доносительством и дикой ненавистью по отношению к так называемым тайным союзам.

Шмальц должен был принять на себя руководство камерой в качестве директора, но вследствие целого ряда сомнений не мог прийти ни к какому решению. В конце концов, он и Альфред совсем отступились от союза.

Не более удачна оказалась деятельность переведенного из Кенигсберга в Берлин и снабженного полномочием лейтенанта Берша. Слабые симпатии, которыми пользовался союз в столице страны, исчезли окончательно, когда нашлись злые языки, поставившие в связь со стремлениями союза покушение ротмистра Дернберга на короля Жерома Вестфальского и авантюристскую экспедицию Шилля в апреле 1809 г. Окончательной неудаче дела содействовал, пожалуй, также внезапно появившийся слух, что ферейн в скором времени будет, несомненно, распущен.

Что Шилль был членом Тугендбунда, это столь же часто оспаривается, как и утверждается. Возможность этого вовсе не исключена. За это говорит, например, протокол одного общего собрания, состоявшегося в Кенигсберге 4 мая 1808 г. Согласно ему, майор фон Шилль был предложен тайным финансовым советником Риббентропом и тотчас всеми принят. Вполне понятно, что союз впоследствии старался отречься от него.

Совсем иначе шло развитие дела в Померании. Здесь, где особенно высоко вздымались волны патриотизма, где воспоминание о героической защите крепости Кольберга заставляло усиленно биться все сердца, в течение нескольких месяцев возникли камеры в Трептове, Штольне и Кольберге. Оттуда были привлечены на служение великой задачи сочлены, жившие в Наугарде, Штеттине и Драмбурге.

1 августа 1809 г. в представленном королю списке членов заключалось 696 участников. Они были набраны из всех сословий и профессий. Офицеры, ученые, художники, чиновники, представители дворянства и городского общества, лютеране, реформаторы и католики единодушно собрались вокруг знамени Тугендбунда в благородном соревновании, с сердцами, исполненными живой любви к отечеству, веры в себя и самоотверженной энергии, объединенные решением смело заявить о своем праве быть немцами.

Тугендбунд достиг апогея своего развития. С этой минуты развитие союза остановилось. Не имело большого значения то, что появилось много бесполезных формальностей, что пафос и фраза стали играть нередко большую роль, чем это было нужно для дела. Едва ли также особенно повредило всему делу то обстоятельство, что двусмысленные и негодные элементы проникли в ряды избранных, как ни неприятно это было. Гораздо больше вредило несочувствие приверженцев Франции, огромной массы трусливых и равнодушных, которые беспокоились, как бы из‑за этого союза французы не погубили окончательно бедное государство, филистеров, которые охотно удивляются чужой силе и храбрости, но решительно отвергают предложение самим принять участие в деле. Но самым роковым образом отразилось то недоверие, с которым правительство отнеслось к разрешенному им самим союзу. Времена, когда вотчинное полицейское государство видело смысл своего существования в опеке над гражданами, еще не отошли в область предания. Весной 1809 г. союз получил предостережение, так как высшая администрация заметила, по ее словам, что он приобретает «характер тайного сообщества». Одновременно с этим получилось приказание о представлении списка членов. Вследствие этого знатные члены отвернулись от союза. Затем разыгралась история Шилля, к которому примкнули такие сочлены, как лейтенант Берш и граф фон Крокков. Хотя они вскоре были исключены из общества за заговор, все же усилившееся благодаря этому подозрительное отношение к обществу не уменьшилось. Быстро распространявшиеся ложные сообщения обвиняли союз в противозаконных, изменческих действиях и самым позорным образом клеветали на него. Хотя принц Германн фон Гогенцоллерн — Гехинген, стоявший, начиная с 3 августа 1809 г., во главе союза, в качестве главного цензора, старался доказать королю всю безосновательность этих обвинений, судьбы уже нельзя было отвратить, тем более что теперь и корсиканский деспот повелительно требовал закрытия союза. Инстинктом ненависти он почуял в этих «северных якобинцах» опасных врагов для своего могущественного положения в немецких государствах. В конце концов, до короля дошли даже предложения и просьбы из среды самого союза, ходатайствовавшие об его уничтожении. Таковое последовало 31 декабря 1809 г. Акты общества были арестованы и сданы опечатанными на хранение, прежним членам их «сочленство не было поставлено ни в заслугу, ни в вину» и был отдан приказ, «чтобы в печать не проникло никаких статей или упоминаний обо всем этом деле».




ОРГАНИЗАЦИЯ


Первоначальный устав союза состоял из самых простых форм. Его основу составляли набросанные при его учреждении основные законы. Руководящей при этом идеей служила мысль, что сочлены, соответственно различным задачам союза, должны были работать в особых отделениях или камерах. Союз сочленов в месте учреждения, именно в Кенигсберге, должен был образовать «Основной ферейн».

Все тамошние камеры должны были составлять «главную камеру» и находиться во главе союза, тогда как исходящие отсюда учреждения должны были носить в других местах название «Zweigvereinoe» (отделение ферейна).

Эти простые формы вскоре перестали отвечать растущим потребностям. Устав был переработан и усовершенствован. Отдельные виды деятельности союза, направленной на общую цель, были сильнее, чем раньше, разграничены между собой.

Новый проект не встретил сочувствия со стороны правительства; он был подвергнут пересмотру, и переделанный таким образом устав был 5 апреля 1809 г. представлен на утверждение королю. Он получил теперь громоздкий и запутанный характер. И тут ясно обнаружилось, что тогдашнее поколение, еще только высвобождавшееся из прежнего связанного положения, еще не приспособилось к свободной, практической и активной союзной деятельности в широком масштабе.

Пересмотренный устав проектировал в качестве высшего руководящего учреждения союза «Высокий совет». До его возникновения высшим управляющим органом должен был служить Кенигсбергский основной ферейн. В нем было 18 сочленов, и он составлялся из «совета» основного ферейна и Кенигсбергских камер, из пяти «помощников» этих учреждений и из представителя учреждения, имевшего целью нравственное развитие солдат.

Организованному таким образом «Основному ферейну» были подчинены провинциальные и боковые камеры, которые были обязаны ему повиновением. Коль скоро в каком‑либо городе вступало в союз известное число сочленов, обыкновенно 10–12, можно было, согласно уставу, приступать к образованию провинциальной камеры. Каждая из них выбирала для ведения подлежащих ее ведомству дел общественное управление.

Если камера состояла из 10 членов, то для указанной цели было достаточно одного советника и одного цензора. Если же число ее сочленов возрастало до 50, то выбиралось 5 советников и один цензор. Это управление, называвшееся в своем целом «советом», оставалось в должности в течение года, после чего одна треть его членов выбывала по жребию. На их место вступали два других, так что в совете заседало всегда четыре старых и два новых члена.

Совет камеры собирался раз в неделю для исполнения своих обязанностей. Председатель ежемесячно менялся. Каждый месяц происходило общее собрание камеры.

Все провинциальные камеры подчинялись выбранному из их среды провинциальному «совету». Такие провинциальные «советы» предстояло учредить в Кенигсберге для Восточной и Западной Пруссии по эту сторону Вислы; в Кольберге — для областей между Вислой и Одером (Западная Пруссия, Померания и Неймарк); в Берлине — для провинций между Одером и Эльбой; в Бреславле — для Силезии и для лежащих на левом берегу Одера частей Неймарка.

Члены провинциального «совета» могли оставаться в должностях в течение трех лет. К его функциям принадлежало учреждение новых камер и надзор за работами существующих, предварительный пересмотр поступающих проектов законов, доставление «Основному ферейну» отчетов о деятельности, объявление об исходящих от него постановлениях. Для этой цели он собирался, по меньшей мере, по два раза в месяц.

Нечто вроде боковых камер образовали так называемые «свободные ферейны» (Freivereine), то есть общества, члены которых набирались из представителей низших народных классов в городах и в деревне, восприимчивых к образованию и более высоким жизненным идеалам, но еще недостаточно подготовленных к самой союзной деятельности. Свободные ферейны собирались в свободные часы или по воскресным и праздничным дням, чтобы занимать своих сочленов чтением общеполезных по содержанию сочинений и интересными беседами и расширять их кругозор. Их члены были обязаны влиять на окружающих словом и примером, «чтобы приучить к разумному пониманию и чистому, нравственному образу мыслей и чтобы внушить им более горячую любовь к отечественной конституции и живое чувство национальной чести».

Такие свободные ферейны можно было встретить в особенно большом числе в Восточной Пруссии, Померании и Силезии, и общепризнанным является то благодетельное воздействие, которое они оказали на воспитание юношества и на нравственное образование и развитие низших слоев народа.

Задачу цензора, помогавшего «совету» каждой камеры, составляло преимущественно заведование шестым отделом работ. Последний исполнял роль внутренней полиции и надзирал за поведением членов союза. О каждом проступке против союзных законов сочлен, знавший о нем, должен был доложить цензору. За незначительные погрешности он выговаривал сам, более же серьезные случаи представлял на разрешение камеры, которому преступник должен был подчиниться во избежание исключения из общества. Жалобы на союзных должностных лиц или членов «совета» должны были заявляться цензору, который вел предварительное следствие, тогда как приговор постановлялся «советом». Цензор имел доступ ко всякому заседанию различных отделений. В отправлении своей должности он был ответственен лишь перед провинциальным цензором. На последнем лежали те же обязанности в отношении провинции, которые цензор камеры должен был исполнять в отношении своего собственного округа. Он был ответственен лишь перед главным цензором.

Последний стоял также во главе союза. Его выбор производился «Основным ферейном». Он был одновременно членом высшей законодательной камеры, состоявшей, кроме него, еще из двух советников «Основного ферейна». Ее деятельность касалась рассмотрения законодательных проектов, внесенных членами «Основного ферейна» или провинциальными советами, а также решения относительно законов, которые должны были вырабатываться на основании таких проектов. Главному цензору принадлежало затем право посылать членов союза в провинции в качестве депутатов с особыми поручениями и карать каждого члена «Основного ферейна», как и вообще всякого члена союза за поведение, не соответствующее союзным законам. Жалобы на него рассматривал «Основной ферейн».

До главного цензора доходили все поступавшие от провинциальных советов доклады относительно состава и деятельности камер. Ему в основном ферейне принадлежал доклад о распространении и внутренней полиции союза. Но прежде всего на нем лежала обязанность блюсти и заступаться за права государства при обсуждениях и решениях союза и при содействии подчиненных ему цензоров следить за тем, чтобы союз ни в чем не нарушал союзных законов и строго придерживался рамок, указанных для его научно — нравственной деятельности. Продолжительность занятия должности главного цензора составляла, впрочем, лишь промежуток в шесть месяцев. После того как эту важную должность занимал первым профессор Круг, в августе 1809 г. она была передана принцу Германну фон Гогенцоллерн — Гехингену. Не обладая государственным умом и широким взглядом на мир и людей, этот умный князь принадлежал все же к тем, которые с живым пониманием следили за духовной работой времени. И, глядя открытым взором в ужасную суматоху тогдашней жизни, он с бодрым духом и живой верой в будущее заботился о выполнении союзных задач, энергично утешая унывающих и слабых и напоминая им, чтобы они ждали, когда наступит время.

Согласно постановлениям союзного устава, можно было предлагать к принятию в члены союза лишь таких лиц, «которые пользуются репутацией верного гражданина».

Предложения о принятии новых членов поступали письменно к цензору, а от него к «совету», и именно в следующей форме: «Я, нижеподписавшийся, предлагаю принять N. N. в ферейн, так как он, по моему мнению, обладает требующимися в уставе качествами». Два других сочлена должны были скрепить это предложение своей подписью и прибавлением формулы: «Мы свидетельствуем то же». Если кандидат не был знаком никому из членов союза, то предлагавший был обязан назвать двух стоявших вне союза и заслуживающих доверия поручителей.

У них цензор, с согласия «совета», должен был «подобающим способом» собрать сведения о кандидате и на основании таковых дополнить «недостающее поручительство» своим собственноручным примечанием.

Если против кандидата не поднималось ни одного голоса, то он мог быть предложен к избранию. После того как предложение членов камеры объявлялось в общем собрании, в течение четырнадцати дней мог быть заявлен протест против принятия. Если этого не случалось, то в следующем публичном собрании камеры объявлялось о возможности приема кандидата, после чего происходило голосование. В случае подачи голоса против принятия члены должны были сообщить делопроизводителю свои основания. Если они казались ему существенными, то сообщались цензору и через него предлагавшему. После выяснения правды «совет» камеры определял, подлежит ли кандидат исключению из приема навсегда или только на определенный срок.

Кандидата тотчас уведомляли о его приеме и одновременно ему предлагалось выдать обязательство следующего содержания: «Я, нижеподписавшийся, рукопожатием обязался перед научно — нравственным союзом, на случай, если бы законы и цели его по ознакомлении мне не понравились и я бы не вступил в него, воздержаться от всяких публичных заявлений о нем, особенно от порицаний». После того как он успевал достаточно ознакомиться с содержанием законов, он мог решиться на свое вступление или же заявить о своем отказе. В первом случае его обязывали рукопожатием следовать постановлениям союза и содействовать его целям.

Введение его происходило в следующем общем собрании. После представления его всем сочленам он должен был снова подписать свое обязательство в главной книге камеры и по уставу пожать руку цензору. От этих формальностей выборов и голосования допускалось отступление лишь в том случае, когда шла речь о лице, пользовавшемся всеобщим доверием.

Исключение из союза происходило либо добровольно, либо по решению союза. Исключались те, которые жили противно своим обещаниям, проявляли себя несносными или ленивыми при исполнении своих особых обязанностей, совершали в своей гражданской жизни проступки или позволяли себе противозаконные и произвольные действия против союза. Так, как мы уже упоминали, были, между прочим, исключены граф фон Крокков и лейтенант Берш за то, что они принимали участие в авантюре Шилля.

Это происходило путем подписания следующего постановления: «Я, нижеподписавшийся, обязался рукопожатием перед нравственно — научным обществом весьма усердно стараться вести достойную и приличную жизнь, исполнять с величайшим вниманием свой долг в качестве прусского гражданина и с особенною верностью быть преданным теперешнему королю и его дому, подчиняться в отношении своей общественной и частной жизни контролю цензоров общества, покоряться всем предложениям, распоряжениям и приказам, которые будут постановлены учреждениями общества согласно духу и законам его, добровольно подвергаться законным образом наложенным на меня наказаниям, и даже после добровольного или состоявшегося по инициативе общества выхода моего — воздерживаться от какого‑либо публичного порицания его или злобного противодействия ему. В случае неисполнения этих обязательств я добровольно подвергаю себя пренебрежению и презрению со стороны всех лучших мыслящих людей и объявляю себя повсюду недостойным их общества».

Исключенный на основании союзного решения не мог никогда больше быть принятым. Кто, напротив того, выступал из союза добровольно, мог впоследствии снова добиваться приема в него.




ЗАДАЧИ


Союз поставил себе грандиозную широкообъемлющую цель. Его деятельность должна была распространяться на «воспитание, народное образование, науку и искусство, народное благосостояние, внешнюю и внутреннюю полицию». Преследование этих задач лежало на шести различных деловых отделениях.

В области воспитания следовало найти «самый предпочтительный метод воспитания и преподавания», посредством которого «юношество могло бы дойти до возможно более полного и гармоничного употребления всех своих телесных и духовных сил». Далее необходимо было оказать влияние на улучшение домашнего воспитания и «основным истинам общей нравственности, гражданского духа и религии открыть свободный доступ к отцам и матерям семейств». Дальнейшую задачу отдела составляли распространение в народе естественно — научных математических и химических познаний, необходимых для усовершенствования ремесел, с указанием на их практическое применение, и поддержка сирот или детей обедневших родителей.

В целях народного образования деятельность членов общества должна была сводиться к утверждению правильного познания и правильных понятий об обязанностях человека в его семейных, общественных, государственных и церковных отношениях для сохранения и развития его физических и духовных сил. Этой цели преимущественно служили свободные ферейны.

Филиальное отделение этого делового отдела («военный институт») должно было воспитывать принадлежащих к союзу членов военного сословия. Его задачей было «отчасти совместное изучение военной науки, отчасти влияние на дальнейшее развитие молодых офицеров в области науки и нравственности». Также и простолюдин должен был стать хорошо осведомленным относительно обязанностей.

Отдел науки и искусства, посредством серьезных бесед, взаимных сообщений и обсуждений письменных рефератов по важным вопросам из этих отраслей, намеревался давать сочленам основательное познание истинного, развивать в них тонкий вкус к прекрасному, пробуждать в них стремление к правде, открывать им настоящую добродетель, любовь к отечеству, свободу мысли и совести, культивировать немецкие нравы и немецкую речь и к тому же побуждать других.

Сочлены, трудившиеся в области народного благосостояния, должны были узнавать и раскрывать свойственные каждой провинции источники благосостояния, вводить, поощрять и расширять «согласные с местными условиями отрасли промышленности, влиять поучением и ободрением на рабочее сословие, помогать безвинно разорившимся доставлением кредита, авансов, нахождением рынков сбыта, обеспечивать неспособных к труду вследствие болезни и старости. Новые изобретения, усовершенствованные способы производства и т. д. должны были получить доступ к отдельным отраслям промышленности, должны были открываться промышленные торговые и художественные школы, тормозящему цеховому духу следовало оказать противодействие; женщинам следовало предоставить возможность приложения своих знаний и сил к жизни.

Отделение для «внешней полиции» ставило своей задачей убедить народ, что «все полицейские законы достигают своей цели лишь тогда, когда каждый в отдельности добровольно ручается за их исполнение». Учебник должен был в общедоступном изложении изобразить благодеяния полицейского порядка в деле сохранения жизни, защиты собственности, охраны здоровья и т. п.

«Внутренняя полиция» должна была исключительно следить за согласным с законом и нравственностью поведением членов общества.

Каждое из этих деловых отделений, руководимое одним председателем, имело еженедельно по заседанию. Члены были обязаны аккуратно посещать эти заседания. Точные определения регламентировали управление делами.

Поле, обработать которое союз взялся во имя просвещения людей и людского блага, было велико и прекрасно, но в то же время необозримо, и можно сказать, что у него не было недостатка в горячей преданности делу и в самоотверженном усердии. Меньше приходится сообщить непосредственно о практических и осязательных результатах его работы.

Так, нельзя доказать, что общество имело сколько-нибудь значительное влияние на улучшение воспитательного дела и образования юношества. Сколько же мало может идти речь о существенном содействии делу народного образования. Лучшее в этой области было сделано свободными ферейнами. Третье отделение, правда, обсуждало многочисленные планы и непрестанно создавало все новые проекты, но, в конце концов, основало лишь периодический орган «Друг народа», который выходит в свет в Кенигсберге, и «Друг отечества» — в Бреславле.

Остается только пожалеть, что эти многообещающие начатки способствующей культуре печати снова исчезли вместе с роспуском союза.

Четвертое отделение проявило свою благотворительную деятельность учреждением в Кенигсберге столовой для бедных, «промышленной конторы» для сбыта женских рукоделий, основанием рисовальных и промышленных школ и т. д. Другие намеченные в широком масштабе благотворительные замыслы не встретили одобрения со стороны правительства и должны были поэтом)' пасть.

Союз с самого начала страдал от избытка задач и обязанностей. Кроме того, ему мешала постоянная подозрительность со стороны стоящих далеко от дела и со стороны правительства, она лишала воодушевления как раз лучших сочленов и парализовала их силы.

На то, чтобы оставить прочные следы своей работы, у союза в конце концов не хватило времени. В течение немногих месяцев своего существования он сделал все и достиг всего, что только было возможно при тогдашних условиях. И с чувством стыда и изумления мы, неуживчивые, сварливые эпигоны, должны глядеть на этот маленький кружок дельных людей, которые были тесно связаны друг с другом, охвачены одним чувством, руководимы одним принципом и проникнуты одним решением. Что бы ни возражало против Тугендбунда время, которое все знает лучше других, но его стремления остаются «почтенными и трогательными тем чистым воодушевлением, из которого они проистекали, своим горячим желанием поддержать деятельность великих реформаторов, распространить в народ их идеи» и воспитать его для великой минуты освободительной борьбы.




НЕМЕЦКИЕ ОБЩЕСТВА И ГОФФМАНСКИЙ СОЮЗ


Гордые надежды относительно будущего Германии, которые вызвала романтика освободительных войн, продолжали жить в лучших людях того времени. Особенно много сердец воодушевлялось горячим стремлением к восстановлению национальной самобытности. После того как внешний враг был успешно свергнут, предстояло сломить и внутреннего врага, господство французского духа и французского языка.

В теснейшей связи с этой мыслью стояла идея «немецких обществ». Открытые общества, распространенные по всей Германии, должны были взять на себя заботу о развитии немецкого образа мысли и немецких нравов. Мысль эта была впервые высказана Эрнстом Морицем Арндтом.

Без сомнения, она ведет свое происхождение от Христиана Готтфрида Кернера, отца Теодора. Уже в

1813 г. он, полный упования, восклицал по адресу шедшего на войну прусского юношества, что «прекраснейшим плодом этой борьбы будет восстановление национальной общности мысли, нравов и языка». И когда он вскоре после этого был призван стать во главе дрезденской ложи, он совершенно предался приятной мечте, что «раздробленная германская нация учится поиску в франкмасонстве соединяющей связи и наслаждению общим отечеством».

Немецкие общества должны были, по мнению Арндта, быть основаны во всех более крупных городах, и каждый безупречный немец от крестьянина до князя должен был найти в них прием. Их задачу он определял как сохранение немецкого права, немецкой нравственной силы, дисциплины и поддержание национальных воспоминаний. В виде конечной цели ему рисовалось создание общественного мнения и свободное выражение его в вопросах, касающихся отечественных дел.

В своей организации немецкие общества живо напоминают Тугендбунд. Наряду со старшинами и писцами стоят четыре карателя (Ruger). На этих должностных лиц падает выполнение своего рода полиции нравов. На них лежит не только забота о соблюдении дисциплины в собраниях, но и «наказание за неподобающие или безнравственные поступки. Самое жестокое наказание — за подражание иностранному и французскому».

Общества собираются раз или два раза в месяц. Присутствующих занимают патриотическими речами и докладами, содержание которых должно быть предварительно одобрено карателями. Пение веселых песен и оживленная трапеза, при торжественных случаях также танцы и инструментальная музыка приятно заканчивают всякое собрание. Годовщины битвы Арминия, Лейпцигского сражения и день смерти Андрея Гофера справляются как национальные торжества. R первое из них участники украшают себя дубовым листом на шляпе, во второе — крестом.

Подняв вопрос, Арндт на этом и остановился. Его чувствительному сердцу не было дано превратить свою мысль в дело. Прежде всего, его предложения вызвали ряд сочинений, в которых им отчасти давалось фантастическое развитие, отчасти они с ожесточением оспаривались или даже подвергались опасному подозрению. Затем братья Людвиг и Вильгельм Снелль серьезно подумывали в гессенском городке Идштейн об осуществлении планов Арндта. «Высоко даровитые, широкообразованные молодые люди, они были исполнены возвышенных идей и стремились провести их в жизнь». Основной пружиной всего предприятия был Вильгельм Снелль. По его инициативе летом 1814 г. несколько патриотов собрались в Узингене для совещания об основании немецких обществ. Среди участников мы встречаем двух лиц, имена которых тесно связаны с историей либерального движения в Германии: Карла Теодора Вельккера, в то время профессора в Гиссене, и помощника ректора Вейдига из Бутцбаха, «этого красноречивого апостола равенства, который просто объявлял каждое правительство греховным». Осязаемых результатов Узингенское совещание не дало.

Вильгельм Снелль проектировал союз, который «должен был объединить всех благородных представителей среднего сословия в стремлении служить на пользу народа и должен был незримо охватить весь народ своими объятиями». Предполагалось включить в него три класса: 1) из более тесных друзей, среди которых «царствует тайна», к ним могут принадлежать лишь самые испытанные и такие, которые «могут пожертвовать всем ради создания более чистого человечества»;

2) из честных людей всех состояний без различия, которые должны были образовать публичные общества;

3) из всего народа, «на который через общества оказывается воздействие».

На основании этих предложений 24 августа

1813 г. начало функционировать Идштейнское общество. Было предположено сделать его открытым. Прием в члены не сопровождался особыми затруднениями. Каждый, кто одобрял патриотические цели общества и посещал его собрания, тем самым уже становился обыкновенным членом. В течение года предполагалось два главных заседания и десять второстепенных. Здесь каждый должен был указать, как он до тех пор работал в своем кругу для достижения цели общества. «С французскими нравами языком и образом мысли должна была вестись борьба. Высказывалась также надежда, что государи дадут сословные конституции и «учредят подлинное немецкое государство». Подавление суверенитетов мелких государств и прусская гегемония над Германией — по меньшей мере часть плана. В особенности должны были подбираться и сообщаться отдельные черты немецких добродетелей и патриотического духа. Подходящие средства для содействия целям общества видели в праздновании отечественных памятных дней, в особенности 18 октября, в углублении в прошлое Германии, в распространении патриотических песен и т. д.

Среди членов были больше всего представлены священники, учителя и юристы. Наряду с ними встречается несколько ремесленников и промышленников и три студента.

Правда, общество было задумано как нравственное. Но при живом политическом настроении его руководителей само собой случилось, что это возбуждение передалось и остальным его членам. Однако до какого‑либо деятельного проявления политических мыслей в то время, по — видимому, дело еще не дошло.

Из Идштейна 8 ноября 1814 г. было основано в Висбадене филиальное отделение общества. Составленное преимущественно из более молодых чиновников, оно высказалось за образование вооруженного корпуса и добивалось духовного руководства городским населением. Однако уже несколько дней спустя (14 ноября) оно снова исчезло по одному мановению правительства.

Идштейнское общество также не избежало своей судьбы. 21 ноября оно получило предостережение, а в январе 1815 г. принадлежавшие к нему священники и учителя получили приказание о выходе из него. Вскоре после этого оно распалось, но еще некоторое время влачило существование, как общество без формы, пока не растеряло всех своих членов.

В тесных отношениях с идштейнскими патриотами находились немецкие общества в Гейдельберге и Гиссене. Первое вербовало своих приверженцев преимущественно в кругах учащейся молодежи. Его основание пришлось на январь 1815 г. Оно собиралось высказаться за издание земско — сословной конституции.

Гиссенское общество представляло собой более тесный кружок без определенной формы. Принадлежало ли ему влияние на образование «Немецкого общества для чтения» и на исходившее из него движение «Гиссенских независимых», о котором нам еще придется рассказывать, — этого нельзя установить.

16 ноября 1814 г. Немецкое общество появилось на свет Божий и в гессенском городке Буцбахе. Его можно проследить до 1817 г. Его начатки следует искать в одном «обществе для чтения», а задачу его составляло «возвращение к самобытности и самостоятельности, возрождение издавна прирожденной немецкому народу силы, надежда на воскрешение былого величия». Замечательно сильное участие духовенства в этом предприятии, а также то обстоятельство, что союз вызвал в населении городка необычайный интерес к политическим вопросам.

Немецкие общества существовали, кроме того, в течение некоторого времени в Лангеншвальбахе, Крейцнахе и других местах по среднему течению Рейна. Их цель составляло культивирование «немецкого духа, немецкого языка и духовного единения». Доступ был открыт для всякого безупречного представителя немецкого народа. После того как Крейцнах был включен в состав прусского государства, тамошнее общество, о котором одно время не было ни слуху ни духу, снова учредилось в 1815 г., при этом в более крепких формах. Своей задачей оно теперь объявляло распространение «любви к прусскому государственному строю и привязанность к королю». Однако оно не встретило в городском населении ожидаемого сочувствия, почему и распалось в феврале 1816 г. без всякого треска и шума.

Странно, что на воззвание Арндта откликнулись отзывчивые сердца лишь в местностях на Майне и среднем течении Рейна, тогда как в старопрусских областях оно заглохло, не будучи услышанным. Однако воинственное молодое поколение, принимавшее столь славное участие в великих подвигах последнего военного времени, считало возможным обойтись без воспоминаний о славном владычестве гогенштауфенов. Кроме того, ведь казалось, что все поведение правительства и торжественно повторенное 22 мая 1815 г. согласие на конституцию ведет к исполнению также всех тех пожеланий свободной общественной жизни, которые программа Арндта таинственно скрывала в своей глубине, и наоборот, в южногерманских штатах Рейнского союза, лежавших в стороне от пути, по которому распространялось воинственное воодушевление, общественное мнение находилось еще под административным давлением. Здесь в новом движении принимали участие тоже не массы населения, а лишь отдельные маленькие кружки энтузиастов «с более философски — литературным, чем политическим образованием», которые примкнули к немецким обществам. Неудовлетворенные мелкогосударственным существованием, они в политической союзной жизни искали того, в чем их тесная родина им отказывала.

Когда понятия немецкого быта (Deutschtum) и национальности, на которых были построены немецкие общества, оказались вследствие своего слишком общего характера расплывчатыми, когда искусственные мероприятия для поддержания союзных задач перестали достигать своей цели, вскоре нашлись, конечно, более осязательные задачи: свобода печати, земские сословия, народное ополчение, но они были скорее «догадкой, чем системой». Если союзы хотели прийти к какому‑либо положительному содержанию, то для них были лишь два пути: или примкнуть к Пруссии, наиболее немецкому и наиболее либеральному государству, которому ввиду этого приличествовала в Германии роль предводителя, или же независимо от правительства разрабатывать конституциошгую или даже демократическую идею.

Принят был первый путь, на него толкали обстоятельства, как они сложились в 1815 г. Ввиду конфликтов Венского конгресса и все более выступавшего антагонизма между Пруссией, Австрией и средними государствами, общественное мнение попало в такое положение, что должно было поставить себе вопрос, что следует делать и к кому примкнуть в случае возможного враждебного столкновения держав или новой войны с Францией. Ответ на этот вопрос деятельные и политически мыслящие члены немецких обществ нашли в идее о гегемонии Пруссии над Германией. Для ее осуществления они основали тайный союз, ставший известным под названием Гоффманского союза.

Ввиду недостатка современных свидетельств и актов, мы можем составить себе относительно его характера и деятельности лишь приблизительное понятие. Здесь мы ограничены позднейшими показаниями допросов участников перед Майнцской следственной комиссией, т. е. сведениями, которые отчасти противоречат себе, отчасти заключают лишь половину правды.

По — видимому, инициатива к основанию союза исходила от Вильгельма Снелля, тогда как проект устава общества выработан юстицратом Карлом Гоффманом в Редельгейме близ Франкфурта — на — Майне. Неясный, неспокойный ум, но горячий патриот, Гоффман, утверждающий, что он уже в 1796 г. излагал эрцгерцогу Карлу планы народного вооружения, стал известен благодаря «Уставной грамоте».

Близко к союзу стояли прусский дипломат Юстус фон Грунер, тогда генерал — губернатор Берга, человек «быстрого ума, живого темперамента и горячей души», и его полицейский инспектор Мартин Грунер, охотно занимавшийся смелыми планами народного восстания, который подбадривал Гоффмана и пересматривал проектированные им статуты.

Союз, «тайное сообщество», должен был работать над национальным вооружением и поголовным ополчением, над гимнастикой, немецким языком и одеждой и над объединением Германии под главенством Пруссии. К этой главной цели, однако, хотели подойти лишь тогда, когда при неудачном исходе предстоявшей войны (1815) произойдет раздвоение союзных держав, а может быть, даже кризис вследствие независимой от союза революции, что сделает необходимым объединение Германии под руководством одного верховного главы. В войне под прусским начальством должен был принимать участие вольный отряд, составленный из добровольцев всех немецких стран, план, который был одобрен Гарденбергом и Гнезенау, но в конце концов, может быть, в силу политических колебаний не был приведен в исполнение.

7 апреля 1815 г. Вильгельм Снелль опубликовал в «Рейнском Меркурии» воззвание об образовании такой вольной дружины. Единомышленники тотчас же возложили на этот план массу фантастических надежд. Вольный отряд должен был постепенно разрастись в войско, образовать в мирное время охрану государства и будущего императора и нести государственное знамя.

Окончательное учреждение союза не состоялось, хотя «соучастники» старались привлечь к нему известных людей. Главной причиной неудачи этого предприятия был исход войны 1815 г. Он имел своим результатом то, что элементы, только что еще объединявшиеся под давлением неопределенной опасности — для деятельности, богатой перспективами, — снова распались. Кроме того, Гоффман поссорился уже с несколькими соучастниками из‑за того, что они приступали к делу с недостаточной осмотрительностью. Состоявшееся 18 октября

1813 г. во Франкфурте общее собрание из приблизительно 20 лиц признало бесцельность предприятия. Дело было брошено, и состоялось решение уничтожить все письменные документы относительно союза.

Значение этого предприятия лежит не столько в его внешней распространенности, сколько в том, что для некоторых «особенно глубоко затронутых сочленов оно было естественной переходной стадией от смутного патриотического подъема 1814 г. к радикализму позднейших лет».




НЕМЕЦКИЙ СТУДЕНЧЕСКИЙ СОЮЗ





СТУДЕНЧЕСКИЙ СОЮЗ КАК АКАДЕМИЧЕСКИЙ ФЕРЕЙН


То была рыцарская «железная» молодежь, которая нередко с почетным знаком храбрости, крестом на груди возвращалась после славных битв в свои опустевшие университеты. Обогащенная жизненным опытом, облагороженная духовным подъемом этих дней, с неискоренимой в сердце любовью к единому немецкому отечеству, она порывалась к светлым высотам чистого человеческого знания. Ее «стремлением было дело, вытекающее из свободного самоопределения, как его превозносил Фихте». Проникнутая убеждением, что задачу изучения каждой науки должна составлять подготовка к служению всему обществу, к будущей политической деятельности, молодежь хотела обновить и нравственно поддержать студенческий быт, желала обратить академическую жизнь в настоящий образец будущей общественной жизни и, объединившись в тесный кружок и дружно сплотившись, поддерживать и оживлять в себе патриотический дух и по окончании университета, чтобы таким образом достойно ответить пробудившемуся национальному сознанию немецкого народа.

Так, настроенные молодые люди не могли находить вкуса в устарелых формах и традиционных скверных обычаях университетской жизни; задор и бретерство студентов и их, по выражению Иммермана, «проблематическое государство, в котором наряду с некоторой истинной дружбой, преданностью и братством господствовали ребяческий дух, ребяческая храбрость и ребяческая честь», должны были составлять для них скорее предмет отвращения.

Действительными носителями указанных недостатков были издавна землячества, представлявшие своей надменностью, таинственностью, своими раздорами и расколом отталкивающую картину полного разобщения, господствовавшего в немецком народе.

Поэтому гнев возвратившихся борцов за свободу обратился против них. Так называемые «обновители» (Newer) сначала лишь дружески объединялись между собой. Хотя число их возрастало, благодаря притоку «нейтральных» или новоприбывших студентов, все же они вскоре поняли, что в качестве разрозненных единиц им не удастся на продолжительное время сохранить свою независимость по отношению к замкнутым корпорациям. И так как затем академические законы были недостаточны для урегулирования отношений учащихся между собой, то вскоре стал обдумываться план новой твердой организации. Она представлялась тем более настоятельной, что обновители оставались в высших учебных заведениях лишь в течение короткого времени, и поэтому приходилось опасаться, как бы при постоянной смене студенческих поколений прекрасная мысль снова не исчезла бесследно.

При таком положении вещей основательного улучшения студенческой жизни было возможно достигнуть лишь путем уничтожения землячеств и основания одного — единственного крупного, обнимающего всех студентов союза юношества и путем издания соответствующих духу времени законов. Эти стремления учащейся молодежи встречали одобрение и посильную поддержку со стороны рассудительных и патриотически настроенных людей, как Шлейермахер, Фрис, Стеффене, Ян и Арндт. Тем не менее первые попытки не везде сейчас же увенчивались успехом. Лишь в Гиссене, Берлине, Галле, особенно же в Иене состоялся переход от дружеского обмена мыслей к практическим действиям.

В Галле зимой 1814/15 г. открылось тайное студенческое общество Teutonia. Оно выставило на своем знамени единство германской нации и реформу шатких студенческих отношений. Но для успешного развития ему недоставало истинного нравственного и патриотического духа.

В 1814 г. существовало еще четыре землячества: Франкония, Вандалия, Тюрингия и Саксония, которые по старой привычке старались властвовать над всеми студентами. Против них выступило несколько борцов за свободу, которые и основали летом 1814 г. род студенческого поголовного ополчения под названием Wehrschaft (оборона).

Ее члены усердно занимались телесными упражнениями, производили в часы досуга строевое ученье, строили окопы, упражнялись в полевой службе и изучали теоретически военную науку.

Между тем преобразовательное течение находило все большее и большее число приверженцев. Зимой 1814/15 г. были сделаны первые шаги для твердой его организации. Несколько патриотически настроенных студентов, принимавших участие в походе в качестве лютцовских охотников и проникнутые крайним идеализмом, принялись работать над преобразованием старых сообществ в одну студенческую корпорацию, построенную на либеральных началах. «Односторонность, в которой нуждается каждое новое направление, особенно среди молодых людей, вскоре повысилась до терроризма». Непосредственным следствием были ожесточенные раздоры. Однако умение владеть оружием, сила характера и решимость брали, в конце концов, верх и заставляли замолчать отклоняющиеся мнения. Вандалия перешла в лагерь обновителей, сюда же вошли частью члены Франконии и Тюрингии. Путь был свободен.

Воззвание приглашало всех честных студентов в публичное собрание на рынке, старом «форуме» студенчества Иены. Сюда 12 июня 1815 г. в 9 часов утра стеклись питомцы муз и направились во главе с отрядом музыки к гостинице Zur Tanne. Впервые на этом месте разнеслись радостные звуки великолепной студенческой песни: «Sind wir vereint zu guter Stunde» («Мы собрались в добрый час»), в то время как земляческие знамена медленно склонялись в знак разложения пережитых обществ. После проникнутого патриотическим воодушевлением приветствия со стороны студента Горна был провозглашен студенческий союз, прочтен и принят предложенный устав. Сто тринадцать студентов тотчас сплотились в новый союз. Затем последовали братские объятия присутствующих под шумные звуки национальной немецкой песни «Was ist des Deutschen Vaterland?» («Где отечество немца?»), которая здесь впервые гордо подчеркивала единство отечества. Праздничная пирушка с «отцом страны» заключила торжественный день.

Новые идеи проникали в учащуюся молодежь, оплодотворяя ее ум и душу. «Прекрасное и благородное, жившее издавна в студенческой молодежи, только теперь получило свое полное развитие и признание». После того как летом 1816 г. и последнее существовавшее еще в Иене землячество Саксония распалось, студенческий союз оказался, как он того желал, при 300 приблизительно членах, единственным союзом всего «христианско — немецкого студенчества».

Дух, нравы и законы союза распространились из Йены на север и юг. В высших учебных заведениях Пруссии новое движение лишь медленно пускало корни. Прежде всего к нему примкнули гиссенские студенты. Постоянная война с академическими законами разом прекратилась, и тон академической жизни стал значительно благороднее. Однако при массе положительных качеств, принадлежавших студенческим союзам, не следует забывать и их теневые стороны. Политический идеализм, которому поклонялись их члены, был слишком «бесформенным, чтобы вызвать определенный образ мыслей». Их «словообильная мечтательность, неясное стремление и постоянное смешение кажущегося с действительным мало благоприятствовали развитию политического искусства». К тому же христианская набожность, хотя бы настоящая и искренняя у многих, нередко все же выставляла себя слишком хвастливо напоказ. «Никогда, может быть, — так судит Трейчке, несомненно, слишком строго, — никогда в немецком юношестве не жило столько теплого религиозного чувства, столько нравственной серьезности и патриотического воодушевления, но с этим чистым идеализмом с самого начала соединялась удивительная надутость, не юношеская, умная не по летам гордость добродетелью, которая грозила вытеснить из немецкой жизни всю тишину, всю красоту и прелесть. Когда эти спартанцы попадали на неправильный путь, тогда заблуждения, вызванные непомерным сознанием своего нравственного превосходства, могли легко принести больше вреда, чем прелестное безумие необдуманного юношеского легкомыслия».

Основная идея устава, выработанного Каффенбергером и Гейнрихсом при содействии профессоров Кизера Окена и Лудена, коренилась на понятиях свободы, чести и отечества. Они были избраны лозунгом нового союза. Последний должен был в любви и истине объединять всех студентов. Каждый порядочный студент должен был иметь возможность вступить в него, но никто не мог быть к тому принуждаем. Никакой авторитет не должен был приниматься в расчет, кроме авторитета сильнейшего ума». Общей одеждой и опознавательным знаком служил черный сюртук и длинные черные брюки, а братское «ты» между всеми членами было знаком дружеского единения. Не только сочлены студенческого союза, но и каждый студент должен оказаться, благодаря новому обществу, защищенным от дерзкого и беспричинного оскорбления. Дуэль отныне считалась лишь крайним средством для восстановления своей чести.

Управление принадлежало коллегии, состоящей из 9 старшин и трех кандидатов, надзор осуществлялся комитетом из 21 члена и 7 кандидатов. Все совещания и все собрания происходили публично, также открыты были отношения к государственным учреждениям.

В виде символа были избраны цвета лютцевской формы: черный, красный, золотой. Черный цвет обозначал иго рабства, которое нужно было свергнуть; красный — кровь, которой должна стоить борьба; золото символизировало солнце свободы, которое должно взойти для отечества из его борьбы с рабством. Так возникло «то трехцветное знамя (Tricolore), которое оставалось в течение полустолетия объектом национальных стремлений, которое должно было принести Германии столько надежд, столько слез, столько благородных мыслей и столько прегрешений, пока оно, наконец, подобно черно — сине — красному знамени итальянских карбонариев, не было обесчещено в буре партийной борьбы и подобно ему не было вытеснено цветами национального государства».

Общие собрания студенческого союза происходили обыкновенно каждые четверть года в гостинице «Ель». Члены коллегии старост занимали в зале собраний особое место. По обе стороны их сидели члены комитета. Неоправдываемое опоздание на заседание каралось денежным штрафом.

Старосты выбирались из рядов «старых буршей», то есть тех студентов, которые находились, по меньшей мере, на четвертом семестре. Члены комитета должны были пробыть студентами самое малое в течение года. Первые избирались на один семестр. Их переизбрание допускалось. Члены комитетов оставались в своей должности в продолжение своего пребывания в Йене.

Коллегией старшин руководил Sprecher. Он занимал свою должность в течение месяца и не мог снова быть избран по истечении этого срока. В случаях замешательства его заменял последний ушедший перед тем Sprecher.

Относительно остальных членов уставная грамота предписывала: «Каждый йенский студент, исключая вечных врагов немецкого имени, иностранцев и французов, может вступить в студенческий союз; на имеющем быть принятым не должно лежать никакого проступка, который унизил бы его в глазах его коллег, и при этом он должен постоянно сохранять свою честь чистой и незапятнанной, или, поскольку она была затронута, он должен был сделать все зависящее для того, чтобы освободить себя от подозрения в бесчестном поступке». Ни один студент, принадлежавший к землячеству, не мог одновременно быть членом студенческого союза. Просьбы о принятии должны были подаваться секретарю. Если не делалось возражений, то просьба вносилась в следующее общее собрание и новичок обязывался через Sprecher честным словом верно исполнять статуты союза. «Фуксы» становились членами лишь по истечении первой четверти года. В делах студенческого союза каждому члену принадлежали одинаковые права и притязания. Все различия рождения теряли свою силу. Однако внутри союза существовала известная последовательность степеней:

1) «фуксы» — до начала второго семестра;

2) «брандеры — до окончания лекций второго семестра;

3) «молодые бурши» — до конца лекций третьего семестра;

4) «старые бурши» — до конца четвертого семестра;

5) «молодые господа» — до конца лекций пятого семестра;

6) «старые господа» — до конца лекций шестого семестра;

7) «господа, обросшие мхом». К ним принадлежали все пробывшие в университете три года.

Степени, обозначенные от 5 до 7, назывались «кандидатами». Для лучшего наблюдения и порядка все члены разделялись на четыре класса: кандидатов, старых буршей, молодых буршей, фуксов и брандеров. Каждым из них руководил старшина, назначенный коллегией старшин. В собраниях эти отделения имели свои особые места и отдельно подавали свой голос.

На собраниях бурши присутствовали с покрытой головой. Во время заседаний курение и питье были запрещены. Запрещено было приводить с собой собак, а также устраивать в помещении для коммершей (Kommersch-Haus) и в ближайшем соседстве азартные игры.

В заседании председательствовал Sprecher, около него лежала уставная грамота студенческого союза, украшенная его цветами и знаком, который состоял из следующих чисел:

IX XXI 113

16 IV

12

15.

Уставная грамота состояла из введения, общей и особенной части. Первое подчеркивало в метких словах, что немецкий университет «должен заключать в себе единство всех стремлений народного духа к просвещению и науке и должен ради отечества и истины превращать их в жизнь и дело». Но цель эта может быть «достигнута лишь в свободе и самостоятельности духа, в спокойном движении и возбуждении сил, в свободном саморазвитии и самодеятельности своеобразных характеров». Издавна, говорится там, студенческая жизнь развивалась как чистое и полное выражение свободомыслия и сознания силы, в которых бесчисленное количество людей в цвете лет и избытке юношеских сил живет и стремится к единой великой цели.

«Общая часть» упоминала о факте, что прежние студенческие союзы забывали об общем отечестве и рассматривали себя лишь как часть известной народности.

«В такое время, — читаем мы здесь, — когда везде немец сближается с немцем, когда только один дух должен оживлять всех немцев и разливаться по всей Германии, было бы позором, если бы как раз в университетах, из которых должно было бы исходить и распространяться по общему отечеству все лучшее, если бы в них этот прекрасный дух должен был окаменеть и уступить перед мелкими племенными счетами и пустяками, которые могли произойти и найти себе оправдание лишь благодаря разрозненности родственных немецких племен».

Все учащиеся должны принадлежать к одному сообществу, все должны быть членами одного студенческого союза. «Лишь в благородной любви и в великой мысли об общем, всеобъемлющем отечестве, об общем немецком родительском очаге немец может чувствовать себя великим и готовым на любое геройство».

«Особенная» часть рассматривала прежде всего внутренние отношения студенческого союза: старшин, комитет, их избрание, обязанности и права, сочленство, собрания, наказания — денежные и наказания чести — оскорбления и их улаживание, празднества, залы для фехтования и обязанность фехтовать, устанавливала затем отношение членов студенческого союза к непринадлежащим к ним университетским товарищам, к землячествам, орденам и т. д., содержала определения о членских взносах, составлявших один процент годового, указываемого под честное слово оборота и т. п.




ВАРТБУРГСКОЕ ПРАЗДНЕСТВО И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ


В роковой голодный 1817 г. в протестантской Германии, соответственно глубоко религиозному характеру времени, с большим усердием праздновался трехсотлетний юбилей Реформации. Великое событие вызвало всеобщее одушевление и «радостное чувство благодарной гордости». Гете также пел в те дни: «Я в искусстве и науке буду, как всегда, протестовать». Этим настроением был охвачен и студенческий союз. Мысль превратить празднование Реформации и годовщину Лейпцигской битвы в одно великое торжество братания немецких буршей в Вартбурге, использовать прекрасное двойное празднество для распространения и укрепления представленных студенческим союзом идей отечества, свободы и чести, мысль эта впервые появилась в гимнастических кружках Яна, но затем тотчас была подхвачена и осуществлена Иенским студенческим союзом.

11 августа 1817 г. он обратился к учащимся протестантских немецких университетов с приглашением принять участие в разнообразном праздновании памяти Лютера 18 числа «месяца победы».

Призыв встретил в немецком студенчестве всеобщее сочувствие. И кто бы, действительно, не пожелал принять участие «в таком празднестве, которое имело прекрасный повод, такую чудную цель и такое священное место, в празднестве, какое еще никогда не справлялось и какое, пожалуй, скоро не пришлось бы снова справлять!» Из большинства высших учебных заведений в Йену поступили восторженные заявления.

Гиссенские бурши писали: «Но и относительно того вы, без сомнения, с нами согласитесь, что при таком празднестве, при воспоминании о столь славном деянии свободного духа, особенно громко должно раздаться мощное слово, произнесенное во имя отечественного и во имя объединения в нем. Поэтому мы того мнения, что никто, кто чувствует себя к тому призванным, не должен быть удержан ни прежними распоряжениями, ни чем‑либо иным от того, чтобы в публичной речи сообщить, что он знает. Да благословит небо наше общее стремление образовать народ, который — полный добродетелей своих отцов и братьев — устранит посредством любви и согласия их слабости и ошибки». Лишь Ростокский студенческий союз считал себя вынужденным вследствие истощения кассы рассматривать свое участие в «прекрасном празднестве» как pium desiderium. Из Грейсфальда ответа не было получено. Можно предполагать, что приглашение туда не дошло.

Уже 16 октября со всех концов страны в Эйзенах стали стекаться с дружными, веселыми песнями бодрые студенты, передвигавшиеся по обычаю гимнастов в большинстве случаев пешком, с маленьким ранцем на спине. «Каждая новоприбывшая группа приветствовалась уже у ворот с бурной радостью, после чего ее проводили в Rautenkranz, где она должна была перед юбилейным комитетом поклясться в течение трех дней не нарушать городского спокойствия».

Наступило утро 18 октября, ясное утро солнечного осеннего дня. При звоне церковных колоколов на базарную площадь собралось около 500 студентов, большей частью в черных сюртуках; они разукрасили свои шапки дубовыми листьями и построились в шеренги для «священного шествия». Под звон колоколов и праздничную музыку они двинулись в половине девятого в путь. Впереди шел бургфогт Шейдлер со студенческим мечом и четыре бургмана, которые должны были смотреть за порядком и спокойствием. Затем шло союзное знамя, которое нес граф Келлер и которое было окружено стрелками — знаменосцами. За ними следовал комитет и, наконец, бурши — «пара за парой, много красивых германских богатырских фигур, некоторые с окладистой бородой, что у трусливых душ считалось уже знаком преступного образа мыслей. У всех лица сияли радостью; это было счастливое самозабвение молодости, которая еще может совершенно уйти в наслаждение моментом, они чувствовали себя так, как будто впервые поняли всю прелесть родины». Тихо и серьезно шествие поднялось в Вартбург и вступило в рыцарский зал, украшенный дубовыми листьями и еловыми ветвями, в то помещение, с которым со времени веселых дней миннезингеров связано огромное множество возвышающих душу воспоминаний. Когда замолкла песнь Лютера, Люцовец Риманн из Ратцебурга, с железным крестом на груди, произнес торжественное слово. Оно в «патетических, высокопарных фразах» превозносило деяния Лютера и Блюхера и оканчивалось напоминанием об обязанности союза «стремиться ко всякой человеческой и отечественной добродетели». После пения песни «Теперь благодарите все Господа!» и приветственной речи профессора Фриса из Иены собрание отправилось во двор бурга и разбилось здесь на кучки, пока в 12 часов не начался обед. Он состоялся в зале миннезингеров и прилегающих к нему комнатах, продолжался до 2 часов и объединил в общем веселии около 700 участников празднества. Затем собрание вместе с Эйзенахским народным ополчением направилось в городскую церковь. По окончании торжественного богослужения бурши и ополчение прошли на базарную площадь, пели песни и заполнили время до вечера гимнастическими играми и интимными разговорами.

Когда смерклось, все снова собрались на базарной площади и прошли оттуда длинным факельным шествием с музыкой к Вартбургу, на вершине которого народное ополчение зажгло 18 громадных костров. Бурши сомкнулись вокруг высоко пылающих огней в кружок и стали веселить свои сердца, переполненные самым возвышенным идеализмом, пылкими ариями студенческих песен и воодушевленными словами праздничных ораторов.

В то время как огни еще горели и большинство буршей собиралось уже возвращаться в город, в праздник внезапно вмешалась маленькая крайняя партия. Их предводителем был студент Массман из Берлина, «очень скромно одаренный молодой мечтатель, самая спутанная голова из всех неистовых (Berserker) в тесном кружке Яна». Он внезапно выступил вперед, весьма вероятно, вследствие полученного от турмейстера поручения, который не мог пропустить прекрасного случая для какой-либо шутовской проделки, и предложил присутствующим поглядеть, как, по примеру Лютера, победное пламя обращается в адское пламя для известных ненавистных писателей. Между тем его единомышленники притащили несколько тюков макулатуры, старые проповеди, рыцарские романы и т. п., купленные ими у одного эйзенахского книгопродавца. Эти пакеты, снабженные крупными черными ярлыками, на которых можно было прочесть названия проклятых писаний и имена их авторов, должны были изображать подлинные сочинения. «Насаженные на навозные вилы, сочинения изменников отечества полетели при бушующих криках в адский огонь». В заключение пылающему пламени были преданы корсет, «роскошная патентованная коса» и «полномочная капральская палка», чтобы огонь уничтожил и пожрал «фланговых солдат строгого исполнения формальностей, позор серьезного, святого военного звания». Эта любопытная сцена закончилась песнею. С криками «Да погибнут», адресованными против «позорных сторонников Шмальца», члены судилища разошлись. Народное ополчение пришло звать буршей в город, где во имя гроссгерцога была произнесена здравица. Большинству участников эта неопасная сцена сожжения представилась лишь пустячной сатирической игрой.

На 19 октября было назначено общее собрание буршей для обсуждения и примирительного разрешения возникших за последнее время спорных вопросов. После этого празднество должно было закончиться общей торжественной трапезой. Поэтому 19 октября все студенты, принадлежавшие к студенческому союзу, вторично отправились в Вартбург наверх в рыцарскую залу. При господствующем воодушевлении примирение скоро состоялось. Среди многочисленных решений, которые еще были приняты здесь, самым замечательным было: подготовить для вербовки новых участников издание в Иене студенческой газеты.

Вечером бурши распростились друг с другом в грустном и вместе с тем радостном настроении. Для многих в позднейшие годы воспоминание о весело проведенных днях сияло, как «майский день юношеских лет».

В общем, Вартбургское празднество было невинным и веселым торжеством. И как, действительно, было важно, что в это время необузданных, бурлящих порывов, юношески возбужденных страстей хоть раз была нарушена граница спокойной рассудительности! Во всяком случае «Огненный суд» не стоил того, чтобы придать ему трагическую окраску. Тем не менее вскоре поднялся страшный шум по поводу Вартбургского бесчинства. Особенно пылко заговорили голоса в Берлине. К ним присоединились глубоко оскорбленные писатели, произведения которых постигла смерть на костре. В качестве вожака и представителя этого легиона выступил в Берлине известный и пользующийся печальной славой тайный регирунсрат фон Камптц. Он установил состав «преступления оскорбления Величества» и в бурных словах требовал от великого герцога Карла — Августа удовлетворения, утверждая, что кучка «одичавших профессоров и развращенных студентов опозорила классический бург настоящим вандализмом демагогической нетерпимости».

К этому сумасбродству вскоре присоединилась горячая литературная полемика, Фрис и Окен не молчали на выдвинутые против них и их учеников обвинения; наконец подозрение боязливых правительств было возбуждено до такой степени, что они стали везде чуять заговоры, революцию, демагогию, ниспровергающие и опасные для государства идеи. Так началась та полувековая борьба, которая должна была оказаться столь губительной для политического развития Германии, и та вражда между призванными руководителями государств и лучшими элементами городского общества, которая отнюдь не содействует славе нашей национальной истории. Два могущественных лица, прусский государственный канцлер князь Гардерберг и австрийский посол при берлинском дворе, граф Зичи, появились в Веймаре, чтобы уговорить Карла — Августа принять серьезные меры против распространяющегося якобинского духа. Но великому герцогу' на первое время удалось успокоить встревоженные умы и рассеять их опасения.

Вскоре после Вартбургского празднества были, по инициативе Иенского студенческого союза, сделаны приготовления для устройства Общего студенческого съезда (Altegemeiner Burschentag). Такие съезды, на которых было представлено посредством депутатов большинство немецких студенческих союзов, заседали в Йене в промежуток времени от 29 марта до 3 апреля и от 10 до 19 октября 1818 г. Результатом совещания явилось основание Всеобщего немецкого студенческого союза.

Во главе студенческого союза стояло избранное на полгода правление. Оно составлялось из 9 старшин и 3 помощников и рядом с ним в качестве надзирающего учреждения стоял комитет из 21 члена и 7 кандидатов. В остальном организация была создана по образцу Йенского союза.

Он должен был служить «обществом юношей, носящих в своей душе всю народную жизнь во всех ее различных направлениях». Цель этого общества, так говорилось дальше, не может быть иной, чем поддержание той же жизни и споспешествование ей. Нехристиане и ненемцы были исключены из союза. Этим достигалось в жизни студенчества развитие единства и духа общественности.

Между тем могущество и влияние реакционного течения возросли. Давно распущенный Тугендбунд подвергся публичному поруганию, а воодушевление времени освободительной войны выставлялось как явление, причинившее больше вреда, чем пользы. Если такие клеветнические мнения были способны оскорбить благороднейшие чувства учащейся молодежи, то их негодование превратилось в озлобление, когда в ноябре 1818 г. появилось низкое сочинение «Memoire sur letat actuet de l’Allemagne». Его автор, русский статский советник Струдза, валашский дворянин, вручил его собравшемуся в Аахене конгрессу правителей. В этом жалком произведении на немецкие университеты, особенно на Иенский, указывалось как на убежища всякой подлости и гадости и в то же время давался совет: для исцеления этих недостатков передать школы и университеты в руки духовенства (очевидно, дошло уже до того, что немецкие правители стали принимать от русского шпиона поучения относительно положения своей собственной страны). Отныне студенчество было охвачено неожиданным дотоле возбуждением. Особенно сильное брожение происходило в Иене.

Уже издавна, и не без основания, во всех патриотических кругах Россия считалась главным врагом свободы, который увлек европейские великие державы на реакционный путь. Поэтому русских агентов, докладывавших петербургскому двору о научных и политических событиях в Германии и превозносивших с униженной льстивостью славу всемогущего царя, всюду встречали с озлоблением и ненавистью.

К таким плутам принадлежал и статский советник Август фон Коцебу, приобретший известность как автор плоских комедий и сентиментальных пьес. В течение значительного времени именно эта низменная натура была для студентов предметом отвращения. Они проклинали изнеженное сладострастие его драм и в то же время боялись его как остроумного и ловкого противника; они ненавидели его за то, что он в своей «Истории немецкого государства» извратил и предубежденно унизил великое прошлое народа, и называли его доносчиком, состоящим на жалованье у России. Ненависть и озлобление возросли, когда эта старая лиса жестоко отомстила за уготовленную ее книгам судьбу в Вартбурге посредством насмешливых вылазок против немецкого характера и немецкой молодежи. В своем «Литературном еженедельнике» (Litterahsches Wochenblatt), который пользовался особым благоволением Меттерниха, он выставлял стремления студенчества прямо‑таки демагогическими и изменническими происками и объявлял себя защитником записки Струдзы. Когда он затем еще направил свои ожесточенные нападки на свободу печати и на конституцию великого герцогства Веймарского, которую он изображал как настоящее пугало для Германии, то Луден и Окен рядом страстных произведений выступили на борьбу со злым духом.

В то время как бой велся самым ожесточенным образом, озлобляя все сердца, внезапно, как молния с безоблачного неба, грянула весть о происшедшем 23 марта 1819 г. в Маннгейме убийстве злословного писателя. Этот поступок студента Занда произвел в немецких государствах страшную сенсацию и получил самую разнообразную оценку. Набожной души и патриотически настроенный, но живший также в мире спутанных, мрачных идей и одолеваемый бесом тщеславия, Занд отдался преступному заблуждению, «что дерево свободы должно быть полито кровью». Как особенно подходящую жертву он со времени Вартбургского празднества избрал себе Коцебу, близкие отношения которого к России внушили мечтателю ненависть к нему.

Карл Людвиг Занд родился в Вунзиделе 5 октября 1795 г., поступил в 1814 г. в Тюбингенский университет, чтобы посвятить себя изучению теологии, вступил в тамошний студенческий союз «Тевтония», после возвращения Наполеона с Эльбы ушел на военную службу в Баварии, поступил по окончании похода в университет в Эрлангене, где он основал студенческое общество, принимал участие в Вартбургском празднестве и отправился потом в Йену (27 октября 1817 г.). Тут он жил тихой и серьезной жизнью, уйдя в себя. Он был членом тамошнего студенческого союза и так называемого литературного просветительного общества, к которому, кроме приват — доцента Карла Фоллена, принадлежали лишь студенты. Занд поплатился за свой поступок на плахе 20 мая 1820 г. «Никакие нравственные и правовые соображения не могут никогда оправдать такого кровавого и притом бессмысленного преступления. Однако тогда многие старые и молодые немцы превозносили это убийство как политический подвиг». Занда, подобно Гармодию и Аристогитону, прославляли как героя свободы и мстителя за позор родины. Реликвии его сохранялись как нечто драгоценное.

Бессмысленность этого преступления, которому, как всем политическим преступлениям, была присуща известная заразительность, повлекла за собой самые печальные последствия. Так, группа молодых людей, считавших необходимым избавить отечество от некоторых людей, избрала ближайшей своей жертвой президента Ибелля в Висбадене. Аптекарь Ленинг из Нассау взял на себя выполнение убийства и напал на несчастного И. К счастью, он промахнулся, и И. спасся. Преступник лишил себя жизни в тюрьме.

Фантастические представления о демагогической крамоле — новый термин, установившийся в бюрократическом языке, — главная цель которой состояла будто бы в убийстве тиранов и низвержении всех божеских и человеческих установлений; все эти нелепые выдумки нашли широкое распространение в обществе и преисполнили немецкие правительства сначала паническим страхом, а затем манией преследования, которая переносит нас в самые скверные времена сожжения еретиков и ведьм.

Боязнь какого‑либо нарушения монархического принципа в конце концов привела к тому, что по решению сейма (20 сентября 1819 г.) в Майнце было создано центральное учреждение, на которое было возложено верховное руководство всем следствием против «Йенской фемы», против предполагаемых пособников и соучастников преступления Занда, против революционных союзов и демагогической крамолы.

«Черная комиссия» действовала в продолжение целого десятилетия. Но результаты ее расследований доказали полную неосновательность фантастических страхов высших сфер. Они, самое большее, констатировали и без них общеизвестный факт, что немецкий народ был охвачен глубоким движением и недовольством. Государственных изменников нигде не нашли, однако же раздули невинные собрания молодежи в революционные тайные сообщества. При этом весь способ ведения следствия обнаруживал самое отвратительное настроение Рейнского союза и скрытую ненависть к пруссакам. Народ, который, как ни один другой в истории, добровольно принес самые неслыханные жертвы ради освобождения немецкой отчизны, который бескорыстно отдал для великой цели буквально последнего человека и последний грош, этот прусский народ подвергся теперь в благодарность за такое самоотвержение мерам полицейского воздействия, его славное государство было предано всеобщему презрительному осмеянию, и дух, из которого вышли освободительные войны, был заклеймен как преступление. С тех пор стали проявляться республиканские мысли, которые до того не находили себе места в нашей монархической истории. «Нация ошиблась в своем государстве, в своих лучших исторических воспоминаниях!» И все это было продуктом реакционного духа Меттерниха, этого холодного светского человека, который никогда не воспламенялся ни одной идеей, никогда не задумывался над каким‑либо из великих культурных вопросов, который видел в трусости, самой низкой из человеческих страстей, своего естественного союзника, и среди глупостей полицейской страсти к преследованиям воображал себя еще мудрым представителем политической умеренности.

Уже через несколько дней после смерти Коцебу прусские уроженцы, учившиеся в Иене, должны были по приказу берлинского правительства покинуть город муз на Саале, тогда как остальные «иностранцы» должны были представить разрешительные удостоверения от своих местных властей. В июне 1819 г. честный крикун Окен был лишен своей профессуры. В Пруссии были закрыты помещения для гимнастики, запрещены старинные немецкие сюртуки и черно — красно — золотые цвета и знамена. Такие люди, как Ян, Арндт, Геррес, братья Велькер и многие другие предполагаемые коноводы великого тайного союза, были обвинены в подрыве государственных основ, арестованы или принуждены к бегству из отечества. Над проповедями Шлейермахера был установлен полицейский надзор. Новое издание «Речей к немецкой нации» Фихте подвергли запрету. Мрачное инквизиционное усердие дерзнуло коснуться даже героев великой эпохи Штейна и Гнейзенау.

В ноябре 1819 г. повсюду на основании Карлсбадскнх постановлений был дан приказ распустить студенческие союзы. Йенский союз, собравшись в большом числе вечером 26 ноября, решил последовать предписанию властей; когда отзвучала последняя строфа союзной песни, все дали клятву крепко держаться духа союза и затем тихо и спокойно разошлись. Настроение, которое охватило все сердца перед «разрушенной твердыней», получило красноречивое выражение в часто напеваемой унылой песне голынтинца Бинцера, исполненной упования на Бога: «Мы построили великолепный дом».




СТУДЕНЧЕСТВО КАК ТАЙНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ


Студенческого союза больше не существовало. Однако это положение вещей продолжалось лишь короткое время. В продолжение весны 1820 г. в Йене возобновились корпорации «Тюрингия» и «Саксония». Крепко придерживаясь старых земляческих традиций и форм, они преклонялись исключительно перед веселым наслаждением жизнью. О свободе родине и всех стремлениях, которые до того культивировались студенчеством и были направлены на объединение студентов, теперь уже не было и речи.

При таких условиях партия студенческого союза, которая беспрепятственно собиралась в известные вечера, решила принять новую организацию. Так как публично она никогда не могла решиться на такой шаг, то она совершила его втайне: она приобрела характер тайной организации. Так, летом 1820 г. в Йене возникла корпорация «Германия». Пример тотчас повлек за собой подражание. В Берлине, Галле, Лейпциге, Гейдельберге, Эрлангене и других местах также снова ожило втайне старое студенчество, под прежним названием как всеобщий союз или в форме объединенных кружков. Запретность плода, как всегда, оказала свое магическое действие.

Однако на этом дело не остановилось. Вскоре восстановление всеобщего студенческого союза сделалось лозунгом юных мечтателей. Для этой цели они собирались осенью 1820–1822 гг. в Дрездене, в Штрейтберге, в баварском округе Верхнего Майна и в Оденвальде. Участники этих студенческих собраний воображали, что им удастся сохранить возобновление союза в тайне. Но в искусстве устраивать заговоры немец всегда был профаном. Поэтому и тут полиция слишком рано получила сведения о тайных сходках, после чего Майнцский инквизиционный суд предписал произвести особое расследование. «Германия» тотчас распалась. Но ее члены, тогда в большинстве своем еще простодушные сердца, «которые неустанно превозносили свою старую династию и императора в Киффгейзере», кроме того, неспособные по большей части отличать мечты от действительности, были подвергнуты большей частью тяжелым наказаниям и, кроме того, у них была отнята всякая надежда на занятие в будущем должностей по государственной, церковной или школьной службе.

Однако ореол политического мученичества, которым были окружены головы молодых заговорщиков, содействовал тому, что сторонники идеи студенческого союза никогда не вымирали.

Но на распространение этой идеи в ближайшие годы оказал, без сомнения, роковое влияние так называемый Bund, der Jungen (Союз юношей).

Весной 1821 г. йенский студент Адольф фон Шпревиц из Ростока, честный молодой человек, но сумасбродная голова, явился в Швейцарию. Тут он познакомился с братьями Селль, Карлом Фолленом и другими красными республиканцами. Они посвятили простодушного юношу в свои тайные планы, указали ему, что предполагается основание Союза мужей или что таковой уже существует и что, будучи организованным по образцу итальянских тайных союзов, он имеет целью переворот существующих в отечестве форм правления и стремится добиться давно желанного немецкого единства под началом избранного народного представительства; затем они побудили его основать по их указаниям для той же цели в немецких высших учебных заведениях тайный Союз юношей.

Основными законами его были безусловное послушание приказаниям неведомых главарей: приобретение оружия и упражнение в его употреблении; учреждение кассы, в которую каждый сочлен должен был делать взносы сообразно своему состоянию; смерть предателю и т. п.

Шпревиц нашел в отечественных университетах хорошо подготовленную для таких стремлений почву. Венские постановления от 15 мая 1820 г. и непосредственно примыкающая к ним острая реакция повысили в опасных размерах политическое недовольство как раз в образованных кругах. Особенно были исполнены злобы все прежние члены студенческого союза, и можно было ожидать, что эта злоба не всегда сумеет благоразумно удержаться в должных пределах.

В промежуток времени от августа 1821 г. по октябрь 1823 г. в десяти немецких высших учебных заведениях 150 студентов, среди них многочисленные члены союза, были торжественно, по произнесении клятвенного обещания, приняты в Союз юношей. Среди них мы встречаем немало дельных голов: даровитых сыновей Ансельма Фейербаха и теолога Карла Газе, Арнольда Руге, неустанного вербовщика в союз, несчастного Франца Либера, выдающегося ученика и товарища Яна и многих других.

Определение средств, которые должны были служить для содействия туманной цели союза, спокойно предоставлялось руководящим органам Союза мужей как неведомым главарям, от которых в совсем непродолжительном времени должен был раздасться призыв к революции для улучшения и преобразования Германии, а может быть, даже всей старой Европы. Когда впоследствии оказалось, что этот пресловутый Союз мужей представляет собой плод фантазии, то «юноши» доверчиво стали ожидать толчка извне.

Вся деятельность союза ограничивалась привлечением к нему возможно большего числа членов, распространением взгляда о необходимости политического единства Германии и ни разу не осуществившимися попытками обсудить на общих собраниях организацию союза. Постепенно члены осознали всю странность своего союза. Безучастность росла, и когда наступила зима 1823 г., то союз уже настолько распался, что он мог считаться распущенным.

Хотя Союз юношей, как таковой, не стоял ни в каком отношении к студенчеству, все же его раскрытие дало новый толчок травле юных демагогов. И неустанно герои полиции измышляли новые цепи, которые могли бы быть еще наложены на образование юношества.

Его раскрытие было делом полусумасшедшего авантюриста. Ранее союзник Карла Фоллена и близкий друг Запда, Ви г фон Деринг в беспутной жизни кутилы, которая переносила его из одного государства Европы в другое, основательно познакомился не только с тайнами тамошних заговорщиков, но и с тюрьмами этих стран. Этот достойный муж теперь сыграл на родине роль сикофанта. 25 марта 1826 г. Бреславский верхний земской суд приговорил 25 членов Союза юношей от 2 до 15 лет крепости. Несмотря на строгость своих принципов, король Фридрих — Вильгельм III уже спустя годичный срок простил большинству остальную часть наказания.

12 августа 1824 г. по решению немецкого союзного собрания Всеобщий студенческий союз был снова объявлен распущенным. С тех пор он существовал без твердой формы, большей частью в качестве «общества для кутежа», пока он снова не объединился в конце 1826 г. в Йене в тайный союз. Он делился на две степени: «более тесный союз» и Renoncenschaft. Первый причислял к своим членам всех тех студентов, которые решительно желали быть принятыми; ко второй принадлежали студенты, преданные, правда, студенческой идее, но колебавшиеся открыто примкнуть к новому направлению.

Управление всем студенческим союзом составляло задачу первой степени, в которую ренонсы (отрекшиеся) принимались лишь после четырехмесячного срока испытания. Каждый месяц устраивалось одно собрание, где избирали старшин и суд чести — органы управления, которые состояли каждый из пяти членов. Без одобрения суда чести ни один студент не мог драться на дуэли. Члены второй степени носили старые цвета, но в студенческих собраниях не имели ни совещательного, ни решающего голоса.

Вскоре подобным образом организованные студенческие союзы открылись в Лейпциге, Эрлангене, Вюрцбурге, Гейдельберге, Марбурге и Гиссене.

Гиссен, в котором доктрина французской революции давно пустила прочные корни, был очагом студенческого фанатизма и радикализма. Здесь в 1817 г. образовался студенческий союз, который, получив от землячества бранное прозвище «черные», хотел всему студенчеству навязать свое радикальное законоположение, «Зерцало чести» (Ehrenspieget). Им руководили братья Адольф, Карл и Павел Фоллен, радикально настроенные сыновья одного гиссенского чиновника. Это обстоятельство навлекло на «черных», по — видимому, не лишенное основания подозрение, что они представляют собой тайное общество с революционной тенденцией, и помешало их развитию и распространению.

Тотчас Йена стала стремиться к объединению всех этих корпораций в одно большое сообщество — и возник новый Всеобщий студенческий союз. В виде политической цели перед ним вставало установление немецкого единства.

Об этом в их конституции мы находим следующее определение: «Общий Немецкий студенческий союз желает путем нравственного, научного и телесного воспитания в высшей школе подготовить наступление свободной, справедливо устроенной и состоящей в единстве народа — государственной жизни».

Деятельность союза проявилась в студенческих съездах, состоявшихся в Бамберге (сентябрь 1827 г.), Вюрцбурге (Пасха 1829 г.) и Нюрнберге (Пасха 1830 г.). Управление лежало на «правящем» студенческом союзе.

Неясное настроение и полная путаница умов, проникавшие и наполнявшие в те годы всю общественную жизнь, нашли, естественным образом, доступ и в круг студенческого союза и привели к его разделению на два лагеря.

Этот раскол обнаружился впервые в Эрлангене. Начиная с 1827 г. в возродившемся здесь к новой жизни студенчестве христианско — германские идеи, соединенные с темными, мистическими тенденциями, стремились к внешнему выражению. Против них вскоре выступило направление, которое, опираясь на жившее еще в воспоминании южнонемецких высших учебных заведений иллюминатство, желало преобразовать студенческий союз в тайный орден со степенями и мистериями. Его приверженцы заключили союз «на жизнь и на смерть». Высшие ступени «посвященных» и «избранников» откинули студенческий принцип нравственности, который должен был сохранить обязательное значение лишь для низших ступеней.

Естественно, что такие противоположности вскоре привели к совершенному разрыву. Сторонники христианского направления основали студенческий союз «Арминия», тогда как их противники соединились в «Германию». Обе организации объявили друг друга лишенными чести. «Германия» по всему своему характеру уже не стояла на студенческой почве. Тем не менее она сделала попытку получить от правившего тогда Иенского студенческого союза признание ее единственным истинным Эрлангенским студенческим союзом. Но и «арминцы» обратились туда с той же целью. Следствием этого явилось то, что обе партии приобрели друзей и приверженцев не только в Иене, но и во всех остальных немецких высших учебных заведениях. Хотя там дело не доходило до раскола на два союза, как в Эрлангене, но все же раздоры между сторонниками обоих направлений нельзя было уже устранить. Они повели к распре и на вюрцбургском и нюрнбергском студенческих съездах. И когда затем июльская революция (1830) направила мысль студенчества еще сильнее в область политических вопросов и оно с возрастающим интересом стало следить за политическим движением в Германии, Франции, Голландии, Польше ит. д., то напряжение между обеими партиями достигло столь значительной силы, что разделения студенческого союза уже нельзя было миновать. В этом смысле состоялось, действительно, решение созванного в ноябре 1830 г. общего собрания. Правда, «германцы» и «арминцы» в отдельных университетах вступили во взаимные соглашения. Но первым постепенно удалось оттеснить арминский элемент на задний план и в конце концов произнести над его представителями формальный приговор о бесчестии.

Теперь дело быстро двинулось по революционному пути. Германски настроенный студенческий съезд во Франкфурте — на — Майне принял решение, что студенчество не должно само возбуждать революцию, но что ему рекомендуется энергичнейшим образом принимать участие во всяких стремлениях, способных содействовать введению свободного, правового государства. При случае члены студенческого союза не должны были отказывать в своем деятельном сотрудничестве возможному народному восстанию.

Эти постановления все еще не удовлетворяли радикальных элементов среди германцев, так называемых «безусловных» (Unbedingteo).

Уже зимой 1818/19 г. в Иене под руководством Карла Фоллена выступили подобные стремления. Фоллен родился в 1795 г. в Гиссене; принимал участие в 1813–1814 гг. в качестве гиссенского добровольца — охотника участие в походе на Францию. Занял затем по возвращении в качестве приват — доцента кафедру юриспруденции в Гиссене. Когда же он по подозрению в демагогической крамоле попал под следствие, он в том же звании переселился в Йену. Но и здесь он вскоре навлек на себя подозрения и отправился во Францию, где вступил в тесные отношения с распространенными по всей стране радикальными тайными союзами. В следующем году Фоллен поселился в Хуре, но, будучи выслан в 1824 г. по настоянию прусского правительства, отправился в Париж и, наконец, в Северную Америку, где он в 1839 г. погиб ужасной смертью при пожаре парохода на озере Эри. «Фанатик с твердым умом», по образу мыслей якобинец, по характеру своему — загадочное смешение холодности и фанатизма, Фоллен был «рано созревшим совершенно цельным характером, который по образцу радикальных пророков умел придать себе вид демонической неразгаданности и представлялся многим из своих молодых товарищей горным духом». Этот мечтатель читал лекции о пандектах. Его философия основывалась на изречении: «Все, что человеческий разум признает хорошим, прекрасным и истинным, все это и должно осуществляться при помощи нравственной воли, немедленно, без каких‑либо оговорок, безусловно, до искоренения всех инакомыслящих». Это положение было просто — напросто признано «аксиомой». По ней приверженцы Фоллена назывались «безусловными».

Их стремления сводились к тому, чтобы осуществить на немецкой земле основной закон Французской республики. При помощи слишком быстрых умозаключений они развили систему самого резкого субъективизма и собирались рискнуть всем за народную свободу, как они ее понимали. Правда, сначала они думали составить только план, как поддержать восставших поляков путем образования академического легиона, но в случае надобности готовы были с оружием в руках биться за лучшие условия политического существования в Германии, к которым они все стремились.

Однако в январе 1831 г. между «германцами» и «арминцами» состоялось примирение, после чего обе партии слились в Большой студенческий союз. Но, уже несколько месяцев спустя, различие политических воззрений снова разъединило едва успевшие объединиться партии. И тотчас же «арминцы» и «германцы» снова стали во враждебные отношения друг к другу. Их посланные торопливо обходили одну высшую школу за другой, собирали друзей и единомышленников и разносили повсюду таинственные вести.

В это время союз «Германия» все глубже уходил в революционное русло. В конце концов дело дошло до того, что огульное осуждение всех противников стали считать верным знаком честного образа мыслей, тогда как штутгартский студенческий съезд (25–26 декабря 1831 г.) постановил, что немецкие студенты должны добиваться своей задачи — единства и свободы Германии — путем переворота всего исторически возникшего. Этим решением студенческий союз перестал быть студенческим обществом — он превратился в политический союз. «Так впервые в Германии была провозглашена проповедь переворота всего нравственного и политического порядка вещей, то учение, возрождаясь в различных формах, тревожит людей в продолжение всего этого столетия и получило, наконец, свое высшее развитие в доктрине русских нигилистов».

Роковой посев, который так расточительно был разбросан в Штутгарте, дал всходы и принес обильный урожай. Многочисленные германцы из разных университетов принимали участие в огромном народном празднестве на развалинах замка в Гамбахе у Нейштадта на Гаардте (26–28 мая 1832 г.), в той могучей политической демонстрации, на которой от 30 до 40 тыс. человек до беспамятства опьяняло себя звучными и исполненными неудержимого стремления к свободе речами и пламенными фразами экзальтированных демагогов и бесчисленных газетных писателей, неведомо откуда пришедших французов и поляков, этих буревестников революции. Затем произошло франкфуртское покушение (3 апреля 1833 г.). Исходя из воззрения, что мирным путем объяснений и духовной борьбы нельзя добиться коренного государственного преобразования, молодые пламенные головы, неизвестные и недовольные литераторы, члены студенческого союза, мечтательные друзья свободы и огромная армия польских беглецов, которых можно было найти везде, где гремела политическая фраза, попытались произвести насильственный переворот. Они начали со старого Франкфурта, места заседаний сейма, для чего напали на стражу, убили в неукротимой жажде подвигов несколько беззащитных солдат и обратились к народу с призывом к свободе и республике. Однако франкфуртские филистеры и мещане обнаружили лишь весьма слабое понимание этого заманчивого лозунга и хваленых благодеяний республиканского государственного устройства, и вскоре безумные смельчаки пали перед подошедшими полками. Кто не мог спастись в спешном бегстве, был арестован, хотя из‑под этого ареста большинство понемногу бежало.

Все эти рискованные предприятия и их печальный исход побудили рассудительные элементы удалиться из студенческого союза, тогда как упорствующим членам тяжелая рука преследований причинила много глубоких ран. По поводу пропаганды, ведущейся в университетах, было теперь уже во Франкфурте учреждено следственное присутствие. Оно ничем не уступало майнцскому расследованию и почти десять лет неутомимо старалось напасть на след мятежных заговоров. По всей Германии происходили массовые аресты предполагаемых демагогов. Многочисленные молодые люди, подававшие большие надежды, цвет немецкого юношества, были отправлены в крепости и тюрьмы. Многие потеряли право поступать на государственную службу; некоторые были даже приговорены к смертной казни, которая, однако, путем помилования, была заменена лишением свободы. В Пруссии лишь перемена правителя в 1840 г. вернула свободу большинству из осужденных.

Достойной оплакивания жертвой этих бурных годов сделался, как известно, Фриц Рейтер. Молодой студент деятельно проводил до того свои дни в попойках и увеселительных поездках. О нечестивых заговорах своих «посвященных» коллег он не знал ничего. В течение семи длинных мрачных лет «живой поток его жизненного пути был запружен и превращен в озеро». В своих воспоминаниях «Ut mine Testungstid» он набросал потрясающую картину этих трагических событий и с прямодушным, «улыбающимся сквозь слезы юмором» осветил все сумасбродство травли против демагогов.

В течение ближайших лет студенческая жизнь старалась проявиться в совместных попойках, тут и там в общественных кружках, в которых, однако, всякие политические разговоры были строго запрещены. Кружками руководило тайное общество, к которому принадлежало 8–10 человек, большею частью старых членов прежних «Арминии» и «Германии». Из этих отношений, начиная с 1836 г., снова развился крепко и едино организованный студенческий союз. Он также вел свое дело тайно и состоял из более тесного и более широкого отделения. Члены обоих классов разделялись в начале семестра на кружки по 8–10 участников и поручались руководству опытного студента. Совокупность руководителей составляла комитет, который избирал старшин на четыре должностных недели.

С таким устройством студенческий союз снова начал расцветать, пока в 1840 г. от него не отказалось шестьдесят членов, которые учредили новое студенческое сообщество. Из сторонников обеих партий затем образовались третий, четвертый и пятый студенческие союзы. Новообразования и распады шли большею частью рука об руку. Длительного существования не имело ни одно из этих сообществ. Тут начался безумный 1848 г.

По инициативе Иенского студенческого союза на дни Троицы было тайно условлено собрание всех немецких буршей в Вартбурге. Между тем, однако, направленные против университетов исключительные законы были взяты назад, и тем самым отпало всякое основание для таинственности.

К условленному времени из всех немецких высших учебных заведений стеклись сыновья муз. Их собралось в Эйзенахе 1500 человек. В третий день праздника внушительное шествие, с распущенными знаменами и оркестром во главе, направилось в почтенный Вартбург, в то место, которое 31 год перед тем видело в своих стенах торжество первого празднества. Как ив 1817 г., это был праздник одушевления свободой и единением. Но тогда как прежде молодые люди заключали союз, «который должен был распространяться и расходиться из одного округа в другой, от одного поколения к другому и передавать всем жилам немецкой страны постоянно свежую кровь действительно счастливой, справедливой и честной жизни, исполненной силы и юношеской красоты, теперь юноши стояли среди бушующих волн революции и требовали, с одной стороны, — возвышения университетов до значения национальных учреждений и иных коренных реформ, с другой стороны — в пенящемся через край радикализме они желали устранения рамок, отделяющих студентов от народа, и растворения студенчества в немецком гражданстве.

Лучшим результатом вартбургских дней было последовавшее 18 августа 1850 г. в Эйзенахе основание Всеобщего немецкого студенческого союза без политической тенденции и практической политической деятельности. Руководство союзом приняло на себя избранное для того общество в качестве центра. Когда же во главе его в 1851 г. стало лейпцигское студенчество, которое пожелало превратить союз в орган политической борьбы, то многообещавшее предприятие распалось. Так основательно уже переменился дух времени.

С течением времени, наряду с «германским» и «арминским» направлениями, образовалось еще третье — «тевтонское» — с сильною склонностью к земляческому духу. После многочисленных бесполезных попыток объединить немецкие студенческие союзы 20 января 1870 г. состоялась Эйзенахская конвенция, после роспуска которой (1872) 10 ноября 1874 г. в Эйзенахе был основан существующий еще поныне Всеобщий депутатский конвент — Allgemeiner Deputierten Convent (ADC). Так как им, однако, принят принцип безусловной сатисфакции, гимнастика не обязательна и научные вечера уступили место попойкам, так как далее даже среди членов студенческого союза введены так называемые Bestimmип-gsmensur[2 - Bestimmungsmensur — дуэль, состоявшаяся между членами двух союзов, которые избираются посредством особых записок (Bestimmzettel) консениорами; имеет целью лишь упражнение и испытание храбрости.], и, наконец, восстановление Германской империи исполнило политические мечты студентов, то у большинства существующих теперь студенческих союзов нет ничего общего со старыми, кроме названия. С 23 августа 1883 г., дня, когда в Иене был открыт памятник студенческих союзов, появилось новое движение, которое в качестве реформированного студенческого союза борется против дуэлей и роскоши в студенчестве. Это движение до сих пор, однако, встретило лишь небольшое сочувствие, тем более что оно не признается студенческими союзами ADC.

В 1904 г. насчитывалось около 60 студенческих союзов с приблизительно 2400 деятельными членами. В настоящее время существует 8 реформированных студенческих союзов, из них семь сомкнулись во Всеобщий немецкий студенческий союз — Allgemeiner Deutscher Burschenbund (ADB). Его представители ежегодно собираются около Троицы в столице.




ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. АНГЛИЯ



Наиболее поживилось Наполеоновской империей британское островное государство. Из двадцатилетней борьбы Англия вышла могущественной победительницей. В славных морских боях она уничтожила флоты старых морских держав и отныне одна сохраняла господство над морями. Огромнейшие колониальные государства, рассеянные по всему земному шару, целые миры удивительных островов в таких странах света, до которых не достигала никакая другая рука, склонились под скипетр могущественной на море Британии и открыли британской промышленности обширный рынок.

Но при всем своем процветании и могуществе во внешней политике, государство страдало в своей внутренней жизни от глубоких язв. Дорогостоящие войны подняли национальный долг до неслыханной для тогдашнего времени высоты. К этому присоединился ужаснейший торговый кризис. Паровая машина и связанное с ее развитием грандиозное фабричное производство удивительно усовершенствовали английскую промышленность. Теперь при их содействии, немедленно после устранения континентальной системы, наступила ожесточенная спекуляция, засыпавшая рынки всей земли страшной массой английский фабрикатов, не понимая, что, с одной стороны, — покупательная способность стран, которых постигли многолетние войны, была очень скромна, с другой стороны — и промышленность континента постепенно все продуктивнее выступала против чужой конкуренции. Реакция не замедлила наступить. Сбыт остановился, цены упали, начались безработица, голод и нужда — и это положение вещей оказалось тем более роковым, что сословие ремесленников должно было уступить место крупной промышленности. Городской средний класс — ядро каждого государственного целого — исчез. Его место занял огромный фабричный пролетариат, перебивавшийся со дня на день. В свите голода шло преступление. Снова, как в старые годы, появились таинственные шайки луддистов, сброд всяких мошенников, поклявшийся на верность неизвестному «генералу Лудду»; они грабили по ночам машины и фабрики. Ни один человек не знал чего‑либо определенного об этом страшном обществе. Лишь дымящиеся развалины напоминали о его существовании.

Положению вещей в городах по мрачному ужасу нисколько не уступал деревенский быт. Непосильная тяжесть налогов, лежавшая на доходах и земельной собственности, довела крестьянина и мелкого землевладельца до нищеты. Земельная собственность стекалась в руки зажиточных дворян, которые старались повысить свои доходы путем непосильной арендной платы, взыскиваемой с беспощадною суровостью, тогда как громадный ввоз зерна из неистощимых житниц России понижал хлебные цены и к тому же страну посещали тяжелые неурожаи.

Самым уязвимым местом в британском государственном организме, которое нередко бросало его в тяжелый лихорадочный озноб, осталась до сегодняшнего дня Ирландия. В течение веков между господствующим англосаксонским и покоренным кельтским населением Грин — Эрина существовали несогласия, которые еще более разжигались различием в исповедании этих народов, разделенных природой и строем.

Во все времена жертва насилия может рассчитывать на горячих защитников, тогда как на могущественного притеснителя падает проклятие современников и потомства. И несчастные ирландцы возбудили к себе горячее чувство сострадания, которое лишь в известной степени может быть оправдано историей.

Стране и народу Ирландии недостает тех свойств, которые на продолжительное время гарантируют существование самостоятельной государственности. Природа рассыпала свои дары по острову не с особенной расточительностью. Кольцо каменистых скал, которое его окружает, делает возможным соседство богатой растительности с вечной пустыней. «Некоторые великолепные места с самою пышною растительностью, состоящей из деревьев и трав, которую, как по волшебству, создают теплые осадки Атлантического океана, оправдывают поэтическое название Грин — Эрин. Но оно относится большей частью лишь к романтическим округам вблизи побережья; и взор с ужасом отвертывается от широкой горной равнины внутри страны; кажется, будто кольцо бриллиантов окружает какую‑то уродливую картину».

Может быть, половину всей Ирландии покрывает огромная торфяная кора. Поэтому с давних пор она является скорее страной скотоводства, чем земледелия, и неисчислимые толпы ее жителей влачат свое жалкое существование при помощи нищенства и разбоя.

По своему характеру ирландец остался кельтом. Самые ужасные притеснения он встречал с поразительной живучестью и сохранил до настоящих дней значительную часть ирийской национальности. Как у француза, его соплеменника, так и у него сверкают искры остроумия. Его очень легко воодушевить. Ему присуще живое чувство красоты. Но необузданная фантазия лишает его понимания действительности. Мысли этого человека, как и звуки его песни — беззаботны и бесцельны, и сердце его обманчиво, подобно черной торфяной почве, обрамляющей его грязную хижину. Под маской простодушной доверчивости скрывается коварная мстительность, и в душе народа рядом с самыми нежными и чистыми струнами человеческих чувств уживаются самые уродливые диссонансы.

С тех пор как Кромвель и Вильгельм Оранский подавили повстанческое население островитян, отняли у него его собственность и все политические права, его потомки вели в виде оброчников, поденщиков и слуг жизнь, в которой человеческое достоинство подвергалось всяческому осмеянию. Все общественные должности были доступны исключительно членам англиканской церкви. Их епископы, владевшие ирландскими церковными имуществами, взимали также десятину с терзаемого католического народа, который сверх того должен был из своего нищенского достатка содержать свое собственное духовенство; школы и учебные заведения были прикреплены к государственной церкви, а публичное совершение католического богослужения было запрещено. Продукты ирландской хлопчатобумажной промышленности, до того времени главный источник известного благосостояния, удерживались вдалеке от английского рынка при помощи высоких таможенных пошлин. Гнет протестантских помещиков тяжело давил бедное сельское население. В 1761 г. они отняли у угнетенного крестьянина даже право свободного пастбища, окружив свои пустующие земли заборами. Напрасно ирландцы требовали реформ, взывали к справедливости и гуманности. Гнет, нужда, отчаяние уже в середине XVIII в. выгнали нищету и нужду на путь тайно организованных разбоев и убийств.

Между прочим, во второй половине XVIII в. голодающие рабочие и прогнанные оброчники заключили союз White Boys. Так называли заговорщиков по белым рубахам, которые они натягивали поверх своих платьев, чтобы сделать себя неузнаваемыми. Они собирались в темноте ночи, чтобы грабить и убивать жестокосердных помещиков и разрушать поместья своих деспотов. Так как они срывали также ненавистные изгороди, то народ назвал их Leveliers. Подобные цели преследовали и Oak Boys, название, происшедшее от их эмблемы, дубового листа, и Right Boys, тайное общество, выступавшее за отмену десятины. Для этой цели они присягой обязывали своих земляков отказываться от уплаты тяжелой подати и наказывали забывавших о своем обязательстве. Разогнанные оброчники основали в 1772 г. внушавшее страх общество Hearts of Steel. Название должно было обозначать железное упорство, с которым члены его преследовали ненавистного Sassenach, убивали его, разрушали его поместья и уничтожали его жатвы. Лишь много лет спустя государственная власть взяла верх над этой таинственной шайкой. Большинство ее членов нашли себе новое убежище в Америке, где они присоединились к мятежным колонистам. Тайное общество Tresher боролось также против церковных сборов. Союз Break ofDay

Boys, основанный в 1785 г. протестантами, имел обыкновение на утренней заре сжигать избы католических соседей, уничтожать их запасы и сельскохозяйственные орудия, тогда как против них с одинаковыми средствами неистовствовал католический союз Defenders. Другие тайные общества, Caravats, Corders, Shanavests, также стремились к кровавой мести за притеснения на религиозной и аграрной почве.




СОЮЗ СОЕДИНЕННЫХ ИРЛАНДЦЕВ


Могучее брожение охватило пламенных островитян, когда в их омываемую морем страну проникла весть о вспыхнувшей французской революции. Освобождение от английского ига, изгнание саксов, отщепление от британского государственного целого — таков был лозунг, с волшебным очарованием охвативший все сердца.

Чтобы осуществить эту мысль, позднею осенью 1791 г. образовался большой союз. Его члены набирались изо всех общественных кругов Ирландии, и по истечении одного года их число возросло до более чем полумиллиона. Чтобы ввести правительство в заблуждение, союз объявил своей задачей обсуждение в своих кружках событий, разыгрывающихся во Франции, и принципов революции. Втайне же он распространял мысль о мятеже, союзе с Францией и об основании ирландской республики по образцу французской директории.

Особой государственной мудрости не было в том, что правительство полагало возможным предупредить грозящую опасность целым рядом полумер, стремясь снять с кельтского населения пятно рабства и облегчить ему доступ к должностям и в парламент. Революционные идеи завоевывали все более широкую почву, особенно когда попытка либеральных членов парламента провести эмансипационный закон для всех католиков потерпела крушение от сопротивления тори. Союз Соединенных ирландцев теперь со всей силой готовился к восстанию и вступил в сношение с соплеменным соседом по ту сторону Ла — Манша.

Появление французского флота в ирландских водах должно было послужить сигналом к общему восстанию. Нити заговора опутывали весь остров, вились по городам и селам, перебрасывались от избы к дворцу.

Посвященные узнавали друг друга по тайным знакам и словам и суровыми клятвами были обязаны безусловным повиновением, верностью союзу, строгим сохранением в тайне его статутов и целей. Тем не менее и тогда, и позже нашлась масса изменников, которые извещали правительство о предложенных замыслах.

Душой всего предприятия был лорд Эдвард Фитцджеральд из древнего ирландского дворянского рода Джеральдинов, человек рыцарского характера и располагающего обхождения. Революционный дух, наполнявший весь остров, выразился вскоре в мятежных народных проявлениях. Вооруженные шайки, сжигая и грабя, проходили по стране, мешали взиманию оброка, церковных десятин, сборов со стада и охлаждали пылающее пламя своей мести в крови гнусно убиваемых помещиков. Так как государственная власть осознала свое бессилие оградить действенными мерами англосаксонское население и его собственность, то последнее прибегло к самопомощи, заключило тайный союз Оранжевых людей и противопоставило его анархическим шайкам партии патриотов.

Уже в сентябре 1795 г. дело дошло до кровавых столкновений между этими двумя союзами. При помощи вызванной из Англии милиции оранжисты взяли верх, но не могли удержаться от жестоких насилий. Даже английские писатели принуждены признать, что победители совершили много позорных дел, от которых история, содрогаясь, отворачивает свое лицо. Летопись островного государства, и без того богатая кровавыми делами, в эти годы буквально истекает слезами и кровью.

Казалось, что Соединенные ирландцы искоренены. Тем не менее они снова организовались в 1798 г. и приступили к новым приготовлениям для вооруженного сопротивления, смелого и грандиозного по замыслу и по выполнению. Подбадривающим элементом в этом союзе было в это время католическое священство, примкнувшее к нему в огромных массах. К племенной ненависти и разбушевавшимся политическим страстям теперь присоединился еще религиозный фанатизм. В совершенной тиши и тайне крестьяне и оброчники получали военное обучение, тогда как главы союза завели переговоры с французскими генералами относительно высадки армии в Ирландии. Правительство, от которого эти замыслы не остались скрыты, немедленно приказало арестовать главарей опасного движения. Это, однако, вовсе не помешало тому, что, полагаясь на помощь французских соплеменников, вспыхнуло ярким пламенем долго подготовлявшееся восстание. Однако энергичными мерами англичанам удалось в короткое время подавить мятеж, тем более что помощь не пришла в том количестве, в котором ожидалась. Тем жестче отныне легла железная рука английских властителей на побежденный ирландский остров.

Снова Союз Соединенных ирландцев был разорван, но уничтожить его полностью все‑таки не удалось. Уже немного лет спустя он снова стал заметен, не приобретая, однако, своего прежнего значения. Он назывался теперь Ribbon Men, а в 30–е годы XIX в. — Saint Patrick Boys, которые клялись кровавою местью, в особенности ненавистным оранжистам.

В 1833 г. их статуты стали известны благодаря измене. Из них мы, между прочим, почерпнули известие, что члены общества открывали друг другу участие в заговоре посредством следующего диалога.

— Прекрасный день сегодня.

— Наступит еще более прекрасный.

— Дорога очень плоха.

— Она будет исправлена.

— Чем?

— Костями протестантов.

— Каков твой символ веры?

— Искоренение филистеров.

— Какой длины твой посох?

— Достаточной длины, чтобы достать ими моих врагов.

— От какого ствола взято дерево?

— От французского ствола, который цветет в Америке и листья которого будут защищать сыновей Эрина от солнца.

Клятва, которую должны были дать заговорщики, гласила так: «Я клянусь, что я лучше позволю отрубить себе правую руку и прибить ее гвоздями к дверям тюрьмы в Armagh, чем соглашусь обмануть или предать собрата; что я верно буду стоять за дело, которому я посвящаю себя по зрелом размышлении, и что я не пощажу ни пола, ни возраста, если бы они стали на пути моей мести Оранжевым людям».




ОРДЕН ОРАНЖЕВЫХ ЛЮДЕЙ


Ввиду стремлений Соединенных ирландцев, в 1794 г. самые решительные из живших в Ирландии Orangemen, как называли себя протестанты, преданные Вильгельму III Оранскому и его преемникам, именно упомянутые Break of Day Boys, соединились в орден, который в следующем году был устроен по франкмасонскому образцу.

Опознавательным паролем союза является «Мигдоль», то есть название того места, на котором остановились лагерем израильтяне перед их переходом через Мертвое море, лозунгом — «Шибболет».

Опознавательный знак состоял в том, что на головной убор клали первые три пальца каждой руки, после чего обе руки опускались по бокам в вертикальном направлении. Этот знак должен был символизировать косяки и поперечную перекладину дверей, орошенных кровью жертвенного ягненка. Крик о помощи, почерпнутый оранжистами из Библии, гласит: «Кто на моей стороне, кто?» Опознавательными словами и лозунгом пурпурной степени были «Гедеон» и «Красные стены» (Красное море).

В ордене первоначально существовала лишь степень Orangemen, но вскоре к ней присоединились пурпурная и маркманская степени и в заключение — «Героиня Иерихонская».

Целью союза его законы определяли поддержание перевеса протестантской церкви, сохранение истинной, защищаемой государством религии, защит)' на английском королевском престоле протестантской ганноверской династии и защиту всех членов и их собственности от нападений ирландских заговорщиков.

Орден управлялся Великой ложей, которая собиралась два раза в год. В промежуточное время делами заведовал принадлежавший к ней Великий Восток. В его заведовании находились провинциальные и окружные ложи и, наконец, подчиненные ложи. Во время самого сильного процветания орден, распространенный далеко за пределами Ирландии в Англии и Америке, насчитывал свыше 20 Провинциальных великих лож, 90 окружных лож, 1860 частных лож и около 300 тысяч членов.

Вследствие эмансипации католиков в 1829 г. стремления оранжистов стали в противоречие с намерениями правительства, государственными законами и общественным мнением. Поэтому в 1832 г. королевским приказом орден был формально упразднен, продолжая, однако, тайно существовать дальше, и насчитывал во всех кругах протестантского населения островного королевства в огромном изобилии сторонников и друзей. Герцог Камберлендский, впоследствии король ганноверский Эрнст — Август, стал даже в качестве гроссмейстера во главе ложи.

При таких условиях оранжисты приобрели власть, в столь значительной степени угрожавшуюй общественному порядку и спокойствию и нарушавшую всякое доверие, что, наконец, в 1835 г. парламент решил принять меры против их антиконституционных происков. Поэтому в 1836 г. было снова объявлено правительственное запрещение ордена. А в действительности же ложи оранжистов продолжали спокойно процветать и пользовались во всех слоях населения содействием и участием. Поэтому они могли себе позволить не только устраивать для своих целей народные собрания и демонстрации, но и вмешиваться энергично в ирландские попытки возмущения и бороться против революционных планов фениев.




«МОЛОДАЯ ИРЛАНДИЯ»


Когда при министерстве Каннинга антипапский фанатизм начал в образованных кругах английского населения все более и более уступать место либеральному и гуманному образу мыслей, то, казалось, наступит время, когда и католикам Ирландии придется предоставить доступ в парламент и к государственным должностям. Это было сделано посредством акта эмансипации, изданного в 1829 г. Одновременно, чтобы замолить вековое проклятие завоевательной политики, правительство старалось путем проведения дорог, орошения пустынных пространств, посредством урегулирования речных русл и т. п. удовлетворить самым настоятельным нуждам Ирландии, в то время как выдающиеся борцы за народную свободу, вроде известного лорда, наместника Мельгрева, старались посредством учреждения воспитательных заведений вызвать в притупленных натурах ирландцев культурность и интерес к порядку и трудолюбию и дать им образование, посредством расширения избирательных прав стремились воспитать католическое население для оживленного участия в общественной жизни и, путем введения правильного попечения о бедных по образцу Англии, пытались смягчить ужасающую аграрную нужду. Однако эти попытки потерпели крушение, с одной стороны — по причине, что главный источник недовольства (церковная десятина) продолжал существовать, с другой стороны — они разбились о тупое равнодушие и леность ирландцев, которые, вместо того чтобы энергично, по собственному почину работать, предпочитали бродяжничать и нищенствовать, охотнее «пьянствовали и дрались» и «утешали себя ввиду холодного времени года казармами рабочего дома», разбились о нетерпимость англиканского духовенства, об узкосердечные предрассудки высококонсервативных тори. Неудивительно, что стычки и распри постоянно разгорались с новой непримиримой резкостью.

В островном государстве, чрезмерно населенном, несмотря на многочисленную эмиграцию в Америку, объединение возрастало из года в год. В качестве источника нужды великий демагог Даниель О’Коннел, вступивший в парламент со свитой в 40 и более единомышленных ирландцев, указывал на церковные и политические неурядицы. Что народ отчасти тоже был виноват в этих условиях, этого он не признавал. Правда, ирландский церковный билль, отменивший подати для церковных построек и заменивший десятину, ставшую невыносимой, податью, подлежавшей уплате помещику, — этот билль был в 1833 г. принят после ужасной парламентской борьбы. Но эта «зачетная уплата» нисколько не удовлетворила О’Коннела. Церковное имущество должно было совершенно быть отнятым у англиканства. Своим жалобам в парламенте он стремился придать вес посредством угрозы отречением от унии (Repeal), отделение Ирландии от судебного строя и законодательства саксов. Однако страстные слова не имели никакого результата. Это раздражило О’Коннела и укрепило в нем решимость положить основание национальной независимости. Ирландия должна быть связана с английским престолом самое большее при помощи личной унии. Пример счастливо произведенного отделения Бельгии от Голландии должен был найти подражателей на британской почве. При нервной возбудимости и подвижном характере ирландцев демагогу было легко поддерживать у себя на месте постоянное брожение и направлять умы и силы своего народа к одной цели.

Для содействия этой цели великий агитатор устраивал «монстр — митинги», в которых он разжигал национальную ненависть кельтских ирландцев против саксонских притеснителей и изображал разложение унии как единственное средство для спасения несчастной страны. Грандиозное движение охватило весь народ. Вооруженные толпы бродили по Зеленому острову и разносили по поместьям богачей убийства и поджоги. Нисколько не помогло то, что Англия принесла самые крупные жертвы в ужасающей голодовке, наступившей вследствие неурожая в 1846 г. Повсеместно образовались й^еа/-ферейны, в которых руководящая роль принадлежала духовенству, имевшему безусловную власть над невежественным народом. Временное затишье в повстанческом движении наступило вследствие смерти О’Коннела, который умер в Генуе в мае 1847 г. во время своего путешествия в Рим. Но февральская революция кинула в легко воспламеняющуюся массу новую головню и вызвала революционное восстание. И хотя для английских войск не составило труда одолеть неорганизованные, плохо вооруженные, недисциплинированные отряды повстанцев, все же продолжительного спокойствия и упорядоченных отношений установить не удалось.

Об этом позаботилась «Молодая Ирландия». Это революционное общество, произошедшее из Repeal-ферейнов и образованное по образцу «Молодой Италии» Мадзини, видело свою главную задачу в возбуждении умов. Тайные клубы под предводительством лиц вроде О’Брайена, Митчелла, Мифера и др., в которых высокие и рыцарские стремления были смешаны с утопиями, готовились к восстанию и добивались поддержки в Париже. Прежде чем до этого дело дошло, главари были арестованы и приговорены к ссылке, и деятельность «Молодой Ирландии» этим и закончилась.




БРАТСТВО ФЕНИЕВ


Дальнейшее звено в цепи ирландских тайных союзов представляли собой фении.

Свое прозвище, изобретение О’Махони, фении производили от Фионна, сказочного героя, который тождествен Фиргалу Макферсона. Рассказывают, что Фионн командовал в Лейнстере, одной из четырех провинций старой Ирландии, приморской стражей, при содействии которой он защищал страну от вторжения неприятельских войск. Однако важные данные, по — видимому, говорят за то, что упомянутый герой Фионн принадлежал к какому‑либо германскому племени.

Инициаторами опасного братства были полковник Джон О’Махони и Майкл Дохепи, один из самых талантливых и опасных революционеров из кружков «Молодой Ирландии». Избежав счастливо преследования английских сыщиков и спасшись бегством в Америку, он в пятидесятых годах возобновил борьбу с ненавистным Альбионом. С этой целью он принял участие в учреждении братства, которое сохраняло свои собрания и свою деятельность в строгой тайне. Фенианство быстро распространилось по всем штатам унии по Канаде и всем остальным британским владениям в Америке. Оно проникло также на Зеленый остров и завоевало себе здесь вскоре сильные симпатии.

На крупных национальных конвентах, которые происходили в 1863–1864 гг. в Чикаго и Цинциннати по инициативе фенианской организации и на которые явилось около 250 тысяч фениев, главной задачей братского союза было объявлено отторжение Канады и Ирландии от Англии и основание одной, охватывающей обе эти страны, Ирландской республики. Для подготовления войны с Англией усердно собирались денежные средства, которые в короткий промежуток времени составили несколько миллионов долларов.

Таинственные пароли, мистические эмблемы и ужасные клятвы связывали братьев друг с другом и с великим союзом, цвета которого — зеленый и золотой — и законы которого грозят за всякое предательство самыми тяжелыми карами. Братство управляется гражданскими и военными должностными лицами, по поручению которых тайные агенты посредничают в смысле сношений между отдельными центрами союза.

Наряду с фенианским братством существует также союз сестер, отличающийся в особенности самопожертвованием.

— В Америке и в Ирландии были прежде всего устроены склады оружия. Заговорщики собирались ночью, чтобы упражняться в военном искусстве для великой освободительной борьбы. Самые возбуждающие прокламации и газеты, тайно распространяемые среди братства, непрестанно проповедовали борьбу и месть, и пламенные воинственные песни доводили воодушевление до температуры кипения.

Однако, несмотря на все наказания и клятвы, по следам фенианской конспирации тихими шагами кралось предательство. Голодные авантюристы типа О’Махони, получавшего в качестве предводителя значительное содержание, и Стефенса, стоявшего во главе фенианства в Ирландии, завязали сношения с английским правительством и за хорошее вознаграждение снабжали его всеми необходимыми ему сведениями. На основании полученного таким путем материала Англия в 1867 г. стала принимать в Ирландии и Канаде решительные меры против фениев и арестовала главарей, из которых многие были за государственную измену подвергнуты смертной казни.

Тем не менее союз втайне продолжал возбуждать умы, притом, как, может быть, не без основания утверждают, в союзе с интернациональным радикализмом. Для восстаний в стиле прошедших времен, правда, не было надлежащей почвы. Но тем ужаснее и опаснее процветали заговор и тайные сообщества. Аграрные насилия всякого рода происходили повседневно. Отделение от Англии и туземное управление (Homerule) были и остались военным кличем ирландского движения, как ни старалось английское правительство целым рядом решительных реформ, в особенности ирландским церковным биллем от 1869 г. и ирландским палатным биллем от 1870 г., положить конец недовольству на Зеленом острове.

В то же самое время в Америке образовался под управлением О’Доннована Росса тайный союз неофениев, который, однако, не развился в достаточной мере. Большое распространение в Северной Америке получил, напротив, Старый орден гибернийцев. Он ставит себе исключительную цель защиты ирландцев, живущих в Новом Свете. Но при случае он, говорят, принимал также участие в действиях Molly Maguires и в агитации фениев. Членами могут быть лишь ирландские католики. Орден обнимает около 6 тысяч лож, которые передают свою таинственную премудрость лишь посвященным второй (главной) степени. Последние получают свои опознавательные и пропускные пароли от невидимого и неизвестного Комитета из Эрина, который будто бы съезжается каждую четверть года в Шотландии или Ирландии.

В 1880 г. радикальные элементы фенианства в Ирландии соединились в «аграрную лигу», которая по временам забирала в свои руки настоящую власть, действуя с помощью террора. Ее приверженцы, прозванные «людьми лунного света», охотно посещали в ночное время и убивали тех оброчников, которые, несмотря на запрет союза, уплачивали оброк. Правительство произвело новую попытку справиться при помощи репрессий и реформ с этой анархией и восстановить между оброчниками и помещиками правильные отношения. Но все эти ухаживания были напрасны. «Аграрная лига» не желала ничего слышать о примирении и благожелательных намерениях государственной власти, и активные действия с ее стороны не прекращались. Так, в Феникс — парке в Дублине в 1882 г. жертвами заговорщиков сделались два высокопоставленных английских должностных лица. Судебное производство против убийц, которые попали в мстительные руки правосудия, благодаря предательству в своих собственных рядах, повело к раскрытию другого громадного тайного заговора, имевшего своею целью убийства. Центр его составляли «Ирландские непобедимые», которые в 1883–1884 гг. предпринимали неоднократные попытки взорвать посредством динамита на воздух общественные здания в Лондоне. Анархистская организация получала руководство от N1, псевдонима, за которым в течение продолжительного времени успешно скрывался известный революционер Тайнэн (Тупап). Неоднократно заподозревалось, но не было доказано участие в дублинском деянии Парнела и других руководителей ирландского движения.

Неоднократные проекты Хоумруля со стороны Гладстона, которые желали в самом широком масштабе пойти навстречу требованиям ирландцев, которые, однако, должны были также повлечь за собой полное разложение государственной связи между Ирландией и Англией и должны были нанести могущественному положению британского государства смертельный удар, — проекты эти не получили одобрения британского парламента и большинства английского народа.

Таким образом, брожение в несчастной стране продолжается. И если за последние годы ничего не было слышно о замыслах фениев, то все же под пеплом продолжают тлеть искры, и, кажется, одного сильного дуновения ветра было бы достаточно, чтобы раздуть их снова во всепожирающее пламя и снова поднять ирландский вопрос.




ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ФРАНЦИЯ



«Новая история — это история тайных обществ». Злое слово, но ему нельзя отказать в частице истины. Мы легко убедимся в этом, если бросим взгляд на Францию и на положение вещей в южноевропейских государствах.

11 августа 1814 г. гордый император отрекся от престола и отправился на указанный ему остров Эльба, преследуемый проклятиями, насмешками и угрозами того самого народа, который едва год спустя встретил его с ликованием и восторгом. Любовь толпы непрочна и не приносит счастья, а в те дни люди менялись скорее, чем вещи.

Старый королевский трон заняли Бурбоны, высокомерная, упрямая и полная предубеждений против нового мировоззрения династия, которая «ничему не научилась и ничего не позабыла» за эти 25 тяжелых лет. Все было опять восстановлено в прежнем стиле. Нравы и воззрения черпались из минувших, давно забытых времен. «Эпоху, порядки, идеи, которые для одной стороны являлись апогеем величия родины, другая сторона стремилась заклеймить названием заблуждения, позора и преступления и старалась, по мере сил, искоренить из всех сердец воспоминание о них. Духовенство в большей своей части хотело вернуться к средневековому обскурантизму, дворянство — к своим феодальным порядкам, двор — к своему былому всевластию». В аристократическом обществе вскоре снова установился легкий остроумный тон, легкомысленная страсть к наслаждениям и рафинированное изящество, в той же мере, в какой они господствовали в салонах до революции.

Глубокое уныние охватило нацию, которая, уставшая и загнанная, исполненная глубокой жажды спокойного, мирного существования, изнемогала под гнетущею тяжестью неуменьшающихся податей. Первоначальное воодушевление в пользу Бурбонов исчезло безвозвратно в течение немногих месяцев. Начали с восхищением оглядываться на героическое прошлое, с отвращением смотреть на действительность, полную коварных и нечестных затей реакции. В сатирических стихотворениях Беранже отражаются чувства насмешки и презрения, с которыми в ту эпоху народ глядел на возвращающиеся тени минувших времен.

Человек с таким демоническим честолюбием, как Наполеон, не мог долго выдержать соседства с возбужденной, кипящей страной. И в один прекрасный день, подобно фантастической сказке, из гроба восстала гордая императорская эпоха и снова очаровала умы. Растерявшиеся и опешившие Бурбоны вторично покинули отечество. Стодневное царствование началось при счастливых предзнаменованиях для Наполеона, и Европе, казалось, грозила новая революция. Снова по улицам зазвучали песни революционной эпохи, рабочие требовали оружия; появились патриотические союзы.

Но Наполеон не отделался еще от своего отвращения к народным движениям и революционным силам. Он ненавидел общественную свободу и боялся ее. Кроме того, он утратил всю свою самоуверенность и чувство удачи. Поэтому все великолепие вскоре окончилось. 18 октября 1815 г. «генерал Бонапарте» прибыл в качестве английского государственного преступника на остров Св. Елены посреди Великого Тихого океана. Без понимания свергнутого судьбой величия, следуя единственно внушениям хладнокровного расчета, гордое островное государство унизилось до позорной роли палача. После шести мучительных лег, сломленный скорбью Прометей обрел в могиле покой, который был так чужд ему при жизни. Ни одна демоническая жизнь героя не кончалась более трагически.

Под защитой английских штыков Людовик XVIII и его двор снова въехали в Тюльери. Народ на этот раз держался тихо и безучастно. И снова царство Бурбонов приняло характер партийного управления страной в интересах одного класса избранных и привилегированных.

С новым утверждением королевской власти было соединено нечто вроде терроризма. Доносы, судебные обвинения, преследования, заключения в тюрьмы, ссылки следовали одна за другой в невероятных размерах. Высчитано, что в промежуток времени в 10 месяцев 70 тыс. человек было заключено в тюрьму за свои политические убеждения, около 100 тыс. чиновников было по той же причине уволено, цифры, которые, может быть, преувеличены, но из которых все же можно почерпнуть мерило для характеристики действительности.

В противовес железной власти реакции образовался прямо‑таки необозримый ряд тайных обществ, которые стремились охранять идеи государственной жизни нового уклада и противодействовать насильственным действиям путем конспиративных средств.




«ДРУЗЬЯ ПРАВДЫ»


Реакционный дух эпохи ознаменовался в 1820 г. несколькими законопроектами, которые должны были повлечь за собой ограничение личной свободы и свободы печати и сократить избирательные права. При обсуждении этих проектов в палате и на улицах столицы и провинциальных городов дело доходило до шумных манифестаций. Уличная борьба, нападения и другие беспорядки показывали, что воспоминание о бурях эпохи конвента еще не изгладилось.

В этих событиях «Друзья правды» принимали выдающееся участие. Будучи организованным неизвестными лицами по франкмасонскому образцу, тайный союз причислял к своим членам студентов, приказчиков, малоизвестных писателей и художников. Его цель составляло свержение бурбонской династии и разжигание народных страстей. За одну устроенную им уличную схватку он был подвергнут судебному преследованию и уничтожен. На его членов, поскольку они не спаслись бегством, были наложены тяжелые кары.

Двое из самых влиятельных вождей бежали в Неаполь и дали себя здесь посвятить в тайны карбонариев. Вернувшись, они собрали разбросанные остатки союза и основали в одну майскую ночь 1821 г. союз по образцу карбонариев, в котором поддерживались и культивировались идеи республики или демократической формы правления на основе верховной власти народа.

В течение лета «Друзья правды» соединились с «Рыцарями свободы», тайным обществом, которое было основано одним бывшим военным врачом и набирало своих членов преимущественно в военных кругах. Оно быстро разветвилось по всей области Луары и, как говорят, имело здесь 30–100 тыс. приверженцев.

Некоторое число тайных клубов, распространенных по всей Франции и руководимых невидимым высшим комитетом, должно было по данному сигналу тотчас готовиться к восстанию. Каждый член должен был для этой цели дать клятву безусловного повиновения и постоянно иметь наготове ружье и 50 патронов.

Многочисленные именитые граждане и члены палат, среди них старый борец за свободу генерал Лафайет, присоединились к союзу, имевшему свои отделения не только в Париже, но и в каждом значительном провинциальном городе.

Предполагавшееся восстание должно было вспыхнуть в Бефоре и Ла — Рошели, где заговор нашел большое число убежденных сторонников среди гарнизона и гражданского населения. Заговорщики хотели сперва овладеть маленькой крепостью Бефор, провозгласить здесь временное правительство, а затем броситься на Кольмар и Страсбург, чтобы организовать отсюда восстание в Восточной Франции. Одновременно должно было начаться революционное движение на Западе. Надеялись, что сила правительства, попавшего таким путем между двух огней, будет быстро и верно парализована. Однако полиция, наблюдавшая зорким оком за всеми революционными движениями, предупредила эти замыслы. Вожди заговора поплатились за свое увлечение головой.

Этим существование «Друзей правды» было подрезано в корне. Члены союза рассеялись или нашли убежище в других сообществах.




ОБЩЕСТВО «ДРУЗЕЙ НАРОДА»


25 июля 1830 г. Карл X, преемник Людовика XVIII, человек, исполненный предрассудками и преувеличенным самомнением, подписал известные ордонансы, которые должны были создать во всемирной истории новую эру. Они восстановили цензуру 1814 г., распустили только что избранную палату депутатов перед ее созывом и провозгласили новый порядок выборов с существенными сокращениями прежних прав.

Результаты этого государственного переворота сказались немедленно. Адольф Тьер, знаменитый автор «Истории революции и империи», набросал пламенный протест против «самого вопиющего нарушения законов», который был быстро распространен оппозиционными газетами. Возбужденная толпа шествовала по улицам. Несколько арестов усилили озлобление. Дело дошло до рукопашной стычки с полицией, до шумных выходок насильственных действий и эксцессов. Начали выкидывать трехцветные знамена и строить баррикады, которые тотчас занимали студентьi, наполеоновские солдаты и борцы из народа. Зловещим звоном набата колокола встретили парижскую июльскую революцию, в третий раз низвергавшую приблизительно тысячелетний престол Капетингов.

Причиной государственного переворота были ошибки, оплошности и слабости обоих последних королей и историческая необходимость, требующая для нового государственного порядка новых людей.

Редко в исторической и политической жизни взаимоотношение причины и следствия выступает так отчетливо, как это можно было доказать для данного события. «Это была, так сказать, революция доктринерского государственного разума, политической теории, почему именно либерализм позднейшего времени почерпнул из этого события логику и аргументы для своего взгляда на правительство и политику».

В стычках на улицах и баррикадах очень видное участие приняло общество «Друзей народа». Хотя оно было основано всего за несколько дней до взрыва революции, тем не менее сейчас же обнаружился сильный наплыв в него из рядов недовольных, республиканских клубов и тех катилинских элементов, которые, обыкновенно, оказываются тут как тут при всех политических переворотах. Вступление в новое общество было открыто для всех граждан, которые были согласны сделать обязательное для них заявление о своем патриотическом образе мыслей.

Грустное наследие после изгнанной династии перешло на Луи — Филиппа, герцога Орлеанского. Мещански прозаическая натура, этот правитель обладал отличным знанием людей и был вследствие своей бурной, превратной жизни очень опытен в притворстве и дипломатических кознях. Руководители и представители нового порядка вещей — подвижный, остроумный, красноречивый Адольф Тьер, его друг и единомышленник граф Ремюза, префект Сены Одилон Барро и др. — были почтенными людьми, но вследствие своих умеренных конституционных воззрений они не приходились по вкусу ни старой легитимистской, ни новой демократической Франции. И когда к тому же король окружил себя министрами, служившими его династическим интересам, и приблизился к принципам старых дворов, против нового порядка враждебно выступили не только его прежние сторонники, но и республиканцы. В особенности радикальные «Друзья народа» объявили своим евангелием гражданское и социальное равенство, работали над государственным переворотом в духе республики, начали согласно с этим обширную агитацию словом и делом и старались даже при помощи эмиссаров собрать в соседних странах тамошние недовольные элементы, что им и удалось вполне, а именно в Бельгии.

Однако уже несколько месяцев спустя полиция уничтожила этот союз. Тогда он превратился в тайное общество. Возмущенные мероприятиями правительства, которое внутри страны упраздняло политическое союзы, подавляло республиканские газеты, издавало строгие законы против сходок и антиправительственных демонстраций, преследовало демагогов и журналистов, а во внешних отношениях вместе со старыми кабинетами строило дипломатические козни против народной свободы, выдавало в Италии и Германии знаменосцев либерализма мести их врагов, — «Друзья народа» с успехом продолжали агитацию и пользовались каждым случаем для устройства на улицах Парижа сборищ и республиканских манифестаций. Штурм Пале — Рояля и убийство Луи — Филиппа были вполне открыто и бесстрашно объявлены первейшей задачей их деятельности. Немало членов союза было и среди парижской национальной гвардии.

Страсти общества вспыхнули сильнейшим образом, когда пришла весть о падении Варшавы, и холера, собравшая весной и летом 1832 г. свою ужасную жатву, наполнила фантазию народа самыми ужасающими картинами, созданными разными слухами. Союз теперь готовил общее восстание. Сигналом к нему должен был послужить пожар собора Богоматери. По этому уговору заговорщики должны были рассеяться по улицам и призывать народ к революции, как только пламенные языки поднимутся вдоль этого величественного здания. Действительно, шесть экзальтированных «Друзей народа» подожгли балки церкви, но огонь был вовремя потушен. До восстания на этот раз дело не дошло.

5 июня 1832 г. хоронили унесенного холерой генерала Ламарка, пользовавшегося народною любовью. Увоз трупа был использован для враждебных демонстраций, которые вскоре приняли характер мятежа. Войска и национальная гвардия вступили в дело и направились против занятых повстанцами публичных зданий и воздвигнутых ими баррикад. После страшного кровопролития восстание было подавлено, и к вечеру следующего дня от всего этого не осталось ничего, кроме крови жертв, нескольких разрушенных зданий и озлобления народа.

Париж был объявлен на военном положении, и военные суды приступили к деятельности: семь заговорщиков были приговорены к смертной казни, многочисленные другие «Друзья народа» — к ссылке.

Возмущениям и насильственным переворотам этим путем был положен на время предел. Тайные союзы, однако, продолжали существовать, собирали в тиши для осуществления своих анархистских стремлений боевую партию и подрывали посредством памфлетов, ядовитое, революционное содержание которые беспрестанно волновало беззаботную массу, значение всякой государственное власти. И к 1834 г. почва была настолько обработана, что попытка восстания, казалось, давала надежду на успех. Революционные идеи находили теперь свое средоточие в Союзе человеческих прав.




СОЮЗ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ПРАВ


В конце 1832 г. выдающиеся революционеры, а именно Кавеньяк, Виньерт и другие, решили взять на себя руководство существовавшим уже с некоторых пор Союзом человеческих прав и собрать вокруг себя все революционно настроенные элементы. По образцу многих предшественниц общество придало себе структуру военной организации, которая охватывала большую часть Франции и которая позволяла ему оказывать из Парижа действие на самые отдаленные местности.

Одиннадцать членов составляли «Comite directeur». Под его началом работало 12 комиссаров, приказаниям которых опять‑таки должны были подчиняться 48 субкомиссаров. На последних падала обязанность образовывать секции и руководить ими, причем они состояли самое большее из 20 членов. Каждое из этих отделений носило свое название.

Энергичная и беспощадная агитация собирала все недовольные элементы, и по истечении трех месяцев уже заговорили об «армии человеческих прав».

Как указывало название, цель общества была направлена на устройство социальной республики. Ее символом веры была знаменитая «Декларация прав человека» великого гражданина Робеспьера.

Союз распадался на умеренное направление — «жирондистов» и радикальное — «монтаньяров». Когда последнее получило перевес, то оно создало более тесный комитет, Societe daction, который должен был подготовить революцию. На устроенном высшими руководителями союза весной 1834 г. смотре в Париже было насчитано 3500 членов. Антигосударственная и антиобщественная пропаганда упрочилась также в провинциях и в войске. Обладая такими могущественными средствами, союз полагал, что теперь он может приступить к действию.

Обнародование закона об ассоциациях, который грозил гибелью всем тайным обществам, послужило внешним толчком к этому.

При этом рассчитывали на содействие родственных союзов, как‑то: «Общества для защиты печати», союза Рёге Andree, «Общества пособия политическим заключенным», «Союза свободного и бесплатного народного образования», франкмасонских лож, которые отчасти сменили свои филантропические задачи — анархическими, «Общества взаимопомощи» и других клубов с анархистской окраской.

Представители отдельных групп собрались в Париже, чтобы столковаться относительно последних мероприятий, и назначили 13 апреля 1834 г. днем, когда надо было начать. Тут правительство приняло решительные меры, арестовало несколько руководителей секций и, казалось, решило дать восстанию отпор всеми средствами.

Тем не менее в назначенное время в многочисленных пунктах столицы были быстро сооружены баррикады. Одновременно в Лионе, Сент — Этенье, Гренобле, Марселе и других местах вспыхнули возмущения, возбужденные посланными союза анархистов. Но все попытки учредить красную республику потерпели крушение. После ряда ужаснейших кровопролитных сцен восстание было подавлено войсками. Избегнувшие смерти инсургенты были после обстоятельного судебного разбора большею частью приговорены к ссылке. Общество человеческих прав прекратило свое существование.




«ОБЩЕСТВО СЕМЕЙ»


Члены тайного союза во главе с Бланки, Бернаром и Барбе продолжали дело анархии и организовали позднею осенью 1834 г. «Общество семей». Они объявили войну и всем имущим, проповедовали уравнение капитала и труда — словом, они приняли системы коммунизма и социализма, согласно учению Прудона. Идеи распространялись среди народных классов, ожесточенных политическим пренебрежением к их интересам. Эти идеи находили отклик в измученных сердцах, в них видели спасение от всех забот повседневного существования.

Союз производил прием новых членов с таинственною торжественностью. Новичок, подлежавший посвящению, вводился в собрание с завязанными глазами. После диалога между председателем Бланки и другим должностным лицом кандидат должен был торжественно обещать сохранять в нерушимой тайне все то, что ему придется услышать и увидеть. Затем председательствующий объяснял ему цель общества: что оно представляет собой тайный закрытый союз против тирании, против законов о печати и об ассоциациях, что оно всеми возможными средствами распространяет республиканские учения и готово в нужное время взяться за оружие, чтобы свергнуть правительство, изменившее отечеству. В связи с этим кандидат должен был поклясться безусловно подчиняться союзным законам, преследовать всех изменников своей местью и радостно жертвовать для союза своей свободой и жизнью. После произнесения клятвы новичок вносился под избранным им самим именем в членский список, и, кроме того, на него возлагалась обязанность обзавестись оружием и амуницией и в случае ареста ни в чем не сознаваться следственному судье.

Руководящее управление союзом не было известно членам; на нем, однако, лежала обязанность в случае борьбы стать во главе его и открыть себя.

Каждая «семья» могла состоять самое большее из 12 членов и не смела никогда собираться в публичном месте. Для этого заговорщики должны были предоставлять свои жилища. Несколько «семей» подчинялось окружному коменданту. Члены одного кружка не имели никаких сведений о членах другого.

Учения тайного союза, импонировавшие действительной нужде, попали на благодатную почву. Возбуждающие стихотворения, питающие ненависть против буржуазии, потрясающие изображения социальных условий и людской нужды повышали недовольство. Правительство и начальство изображались в виде основанного на насилии порядка, против которого не существует никаких обязательств и который существует лишь до тех пор, пока «народ» не сознает своих сил или не приведет их в действие.

Руководствуясь воззрением, что французское государство сдерживается лишь благодаря ловкости и уму верховного главы, «семьи» желали отнять у короля жизнь, чтобы в момент замешательства основать республиканскую форму правления и затем быстро приступить к социальным реформам, как они ими понимались.

Целого ряда покушений на убийство Луи — Филипп избегнул удивительно счастливо. Но 28 июля 1835 г. произошло событие, которое наполнило Европу ужасом и страхом перед опасностями, которые таятся в глубине террористической партии. «Адская машина» устроила на Boulevard du Temple ужаснейшую бойню среди свиты проезжавшего короля; он же сам остался невредимым. Виновники покушения, корсиканец Джузеппе Фиески и несколько членов «семей», кончили свою жизнь на гильотине, превозносимые как мученики свободы членами анархистских тайных союзов и социалистическими массами. Неудивительно, что при такой политической экзальтированности покушения не прекращались. Наступило время, когда суды были исключительно заняты невероятным количеством процессов о государственной измене. Низшая буржуазия, благосклонность которой королевская власть орлеанской династии утратила уже давно, глядела на поведение партии переворота, социалистических и коммунистических союзов с равнодушием, если даже не с явным злорадством.

При таких условиях «семьи» приобретали многочисленных сторонников. В 1836 г. их насчитывали 1000. В августе они настаивали на решительных действиях. В одном уединенном доме была устроена фабрика пороха; ее ворота открывались лишь перед тем, кто давал знать о своем присутствии тем, что бросал горсть песку в определенное окно.

Несмотря на все меры предосторожности и клятвы, полиция все же узнала о таинственных приготовлениях заговорщиков, арестовала вождей и привлекла их к судебной ответственности.




«ВРЕМЕНА ГОДА»


Избегнувшие осуждения руководители партии переворота временно примкнули к задуманному принцем Луи-Бонапарте заговору и к предпринятой им 30 октября 1836 г. в Страсбурге попытке свергнуть посредством восстания войск июльский трон и водрузить снова бонапартовского военного орла. Необдуманное предприятие не удалось, хотя бонапартизм, возвеличенный в поэзии и сказаниях и освященный трагической кончиной своего героя, был тем политическим символом веры, который исповедовало большинство.

Неудача страсбурского заговора побудила собрать рассеянные группы «семей» и объединить их снова под названием «Времена года». Их организация походила на организацию «семей». Шесть членов, под руководством седьмого, называемого «воскресеньем», составляли «неделю»; четыре «недели», под главенством одного «июля», составляли «месяц»; три «месяца», или «времена года», подчинялись ему, называвшемуся «весной»; четыре «времени года» были преданы «революционному агенту». Последние были непосредственно подчинены неизвестному верховному органу, то есть Бернару, который не был открыт в процессе по поводу взрыва. В собраниях «недель», «месяцев» и «времен года» проповедовалось убийство тиранов, и сердца воспламенялись революционными речами. Каждый член должен был идти в бой по первому требованию.

Сторонниками «Времен года» в большинстве своем были рабочие. Поэтому первоначально дело развивалось лишь медленно. После нескольких месяцев самой энергичной агитации Бернар и его адъютанты навербовали всего около 500 рекрутов.

Новый заговор был окружен самой строгой тайной. «Республиканский Монитор», их союзный орган, имел широкое распространение. Пропаганда проникала в самые отдаленные уголки. Одним мановением руки думали вызвать социальную и радикальную революцию.

Действительно, 12 мая заговорщики овладели посредством вооруженного нападения городской ратушей и зданием суда, соорудили баррикады и провозгласили республику. Но горсть старых солдат, под предводительством решительного офицера, быстро положила конец революции. Виновники были приговорены судом пэров частью к смертной казни, частью к ссылке.

Но устройство заговоров, организация тайных союзов и восстаний были настолько в духе времени и сделались для многих новых пророков в такой степени второй натурой, что они продолжали выступать против всякого организованного правительства в качестве непримиримых его врагов. По пятам этих антимонархистов шли люди из продолжавших в тиши существовать «Времен года» с их социалистическими и коммунистическими задачами и делали приготовления на случай переворота. Грядущие события показали, как правильно они сумели истолковать знамения Времени.

В то время как «баррикадный король» все решительнее переходил на реакционный путь «священного союза», старался уничтожить разными юридическими увертками конституционные права и поставил себя в своей внешней политике в самое резкое противоречие с общественным мнением, в кругу лиц, самых близких к июльскому трону, были раскрыты самые скверные мошеннические проделки. Дурная слава продажности и грязного корыстолюбия, покрывшая правительство, получила подтверждение в огромном скандальном процессе против членов кабинета. А отвратительное убийство герцогини Праслен ее собственным мужем позволило заглянуть в бездну безнравственности и распущенности высших сословий, которая превосходила все подобные явления прежней монархической эпохи.

Так Франция гигантскими шагами двигалась навстречу новому перевороту. Он произошел в дни 22–24 февраля 1848 г. и был во всех отношениях удачным делом «Времен года» и увлеченными ими ожесточенных масс. 24 февраля весь Париж был в руках восставших. Была провозглашена республика. Луи — Филипп в смертельном страхе бежал в Англию, где он, сломленный, умер через два года. Его династия не имела ни приверженцев, ни партии и не встретила ни одного знака сочувствия. Нескольких часов было достаточно, чтобы упразднить могущественное самодержавие.

За этим последовал ряд дней ликования, в которые политические страсти и анархические выходки сменялись республиканскими празднествами, пока суровая действительность практической жизни не вступила в свои права. Кроваво — красное знамя, завоевавшее поле сражения, должно было уступить место трехцветному знамени; анархические организации с их огромнейшей свитой голодающего пролетариата были устранены, и самые опасные вожди их, как Бурег, Бланки, недавно выпущенный на свободу, Собриэ и др., были арестованы.

Правда, члены «Времен года», воскреснувшие «монатаньяры» и другие сторонники красной республики в июне 1848 г. еще раз подняли знамя восстания. Но в страшной четырехдневной уличной борьбе эти люди были побеждены и затем тысячами сосланы в заокеанские колонии. И уже 10 декабря 1848 г. клериальное влияние и отвращение всех «любящих порядок» и «благоразумных» элементов к анархизму и социализму возвели в президентское достоинство новой республики ловкого авантюриста, принца Луи — Бонапарте. Суровые законы о печати, строгий полицейский надзор и готовая к бою армия заботились о том, чтобы отныне покой, хоть и видимый, не нарушался.

После падения Наполеона социалистические и коммунистические тайные союзы снова развернули в Париже в марте 1871 г., под началом триумвирата Бланки — Риго — Рошфор, красное знамя и отказались в повиновении третьей республике. Свирепая гражданская война превратила создания искусства, роскоши, вкуса, места, где господствовали богатство и наслаждение жизнью, — в безотрадные пустыри, и к истории ужасов, которые уже так часто совершались на улицах беспокойной столицы на Сене, она прибавила еще одну мрачную, неизгладимую страницу.




ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ИСПАНИЯ



В мае 1808 г. Наполеон принудил бурбонский дом отказаться от испанского престола, который он даровал своему брату Жозефу. Но могущественный император обманулся в своих ожиданиях, когда думал превратить страну в подчиненное Франции государство. Испанский народ, не способный оценить благодетельное влияние французского государственного переворота и ожесточенный причиненным ему унижением, взялся за оружие. Благородные и низкие побуждения, уязвленное национальное самолюбие и дикая ненависть к чужестранцам, патриотическое воодушевление и религиозный фанатизм подстрекали к многолетнему сопротивлению и к отчаянной войне гверильясов, которую страна с более высокой культурой смогла бы вынести лишь в течение немногих месяцев. В первый раз Наполеону пришлось бороться с народом; испанская война преподала всей Европе уроки, которые не прошли бесследно.

После неудачи в России и Германии император, чтобы собрать свои боевые силы и освободиться от ненавистной испанской войны, решил отпустить заключенного уже в течение шести лет короля Фердинанда VII за Пиренеи.

Возвратившийся монарх (март 1814 г.) был принят с восторженным ликованием. Народное воодушевление послужило этому человеку, пользовавшемуся дурной славой и имевшему самые недостаточные представления об общественной жизни и событиях в Испании, лишь доказательством того, что нация и армия желают возвращения к старому государственному и церковному порядку. Поэтому он открыл нашептываниям клерикалов и абсолютистов свободный доступ к своему сердцу и ушам, и мысль об отмене конституции, провозглашенной в 1812 г. кортесами и значительно ограничившей самодержавную власть, приобретала все большее признание.

В ночь, предшествовавшую въезду короля в столицу, самые выдающиеся представители либеральной партии были брошены в грязные тюрьмы, и к ведению государственных дел было призвано реакционное министерство. Все недочеты старого времени, все злоупотребления деспотизма и клерикализма выступили опять на сцену. Иезуиты совершили свой въезд, и инквизиция, которую фанатики восхваляли как одну из самых ценных особенностей католической церкви, начала праздновать вместе со своей пыткой и остальными своими ужасами новые неожиданные триумфы. Камарилья, состоявшая из своекорыстных привилегированных лиц, из фанатичного духовенства, развратных придворных и коварных женщин, толкала короля к жестокому преследованию всех либералов. Обыски, ночные аресты, производившиеся сыщиками инквизиции, безбожная система доносительства, страсти к интригам и терроризму и бесчисленные политические процессы наполняли все сердца боязнью и страхом. Многие из самых смелых и героических вождей герильи погибли от руки палача или отправились за границу в качестве изгнанников и беглецов. Кровожадный генерал — капитан Элио заставлял в Валенсии убивать сотнями либералов и недовольных.

Администрация и правосудие находились в самом плачевном состоянии; армия видела беспримерное пренебрежение к себе и, подобно чиновничеству, должна была нищенски голодать, в то время как двор и монахи жили в роскоши и довольстве. Государственная казна, несмотря на неслыханное податное обложение народа, была постоянно пуста, южноамериканские колонии отделились от метрополии, в торговле и жизни наступил застой, и во всей стране царствовало негодование и недовольство, но вместе с тем и известное равнодушие к своей судьбе.

Шесть лет длилось это царство позора и притеснения, золотой век духовников. В то время как ханжеская, суеверная масса с тупою покорностью несла свое позорное ярмо, брожение все сильнее распространялось в образованных слоях, в армии, в чиновничестве.

Но сыщики инквизиции были постоянно настороже, тысячи монахов шпионили, ни одно письмо не могло рассчитывать на то, что оно не будет прочитано. Недовольные должны были избирать самые потайные пути, прибегать к изощреннейшим штукам, чтобы собирать единомышленников, приводить родственные элементы в движение во имя общей цели.

Это происходило путем образования тайных политических обществ, организацию которых дало распространившееся в годы войны франкмасонство. Зло политических заговоров процветает повсюду, где царствует деспотизм, разрушая сознание права и закона.

Вскоре в большинстве городов было подобрано множество заговорщиков, к которым соблазнительные обещания их агентов, всеобщая нужда и свойственная испанцу любовь к интригам непрестанно привлекали новые толпы приверженцев.

Очагом заговоров и центром тайных собраний (Junta revolucionaria) служила первоначально Гранада, затем Мадрид и Кадис. Его членами, которые большею частью принадлежали к франкмасонскому союзу, были офицеры, высшие чиновники и влиятельные купцы, и они состояли в правильных сношениях с жившими во Франции и Англии испанскими эмигрантами и поддерживали также отношения с революционной партией в испанских колониях Южной Америки.

Произносившиеся в тайных собраниях возбуждающие речи, яркий язык распространенных в огромном количестве газет и летучих листков неутомимо разжигали политические страсти, раскрывая перед господствовавшей нищетой заманчивые картины всеобщего благополучия, которое должна была создать революция. Так постепенно подымались воды общественной жизни, пока они наконец не залили мертвый с виду полуостров бушующими волнами политических страстей.

Когда войска, мобилизованные для подавления американского восстания, должны были быть посажены в Кадисе на корабли, они отказались повиноваться (1 января 1820 г.). Душой этого заговора был полковник Риего, горячий человек с сильным темпераментом, но со смутными понятиями, незначительным образованием и полный безграничного тщеславия. Руководство принял на себя освобожденный из заключения генерал Кирога. Восстание вспыхнуло в Ла — Корунье, Сарагосе, Памплоне, Картахене, Валенсии и других местах. Везде была провозглашена либеральная конституция и объявлена война абсолютной королевской власти. Испуганному королю не оставалось ничего другого, как созвать, по требованию инсургентов, кортесы и присягнуть соблюдать конституцию 1812 г. Теперь началась эпоха расцвета тайных сообществ и демократических клубов.

«Патриотическое общество национального и конституционного кафе «Лоренсия» в Мадриде — родня прежнего якобинского клуба в Париже, старалось захватить в свои руки государственную жизнь путем революционного движения и устранить в правительстве и парламенте людей разумного прогресса (Moderados). И тщеславный Риего, опираясь на радикальные общества, держал себя спасителем государства и диктатором. Народ обожал его, он с восторгом внимал его речам, полным революционного пафоса, и устраивал ему блестящие овации. Во всей Европе его имя превозносилось, как позже имя Гарибальди.

Moderados в кортесах были в очень затруднительном положении, тем более что разногласие и партийное озлобление ослабляли их ряды, а хитрости Фердинанда, низкопоклонников и клерикалов и заговорческие замыслы Exaltados сводили на нет все попытки положить честное основание конституционно — монархическому государственному порядку. Так, среди бурь страстной борьбы государственная жизнь с трудом подвигалась навстречу темному и бедственному будущему. И когда затем при новых выборах в кортесы (1822) радикалы одержали при помощи тайных союзов и клубов полную победу над Moderados и вожди уличной демагогии заняли парламентские места, то революция была вполне готова захватить управление разбитым государственным кораблем.

О многочисленных, существовавших тогда и властвовавших над общественною жизнью Испании тайных обществах мы едва ли знаем что‑либо, кроме названия. Сюда, кроме упомянутого клуба «Лоренсия», относятся Fontana de Ого, «Клуб мальтизианского креста» и др. В связи с этим следует назвать и карбонариев, которые были распространены преимущественно в Каталонии и существовали лишь короткое время, и «Общество для возрождения Европы». Оно находилось в Барселоне и насчитывало в своих рядах преимущественно итальянцев. «Французская ассоциация» в Мадриде находилась в связи с тайными обществами во Франции. Во всех более крупных городах существовали «Патриотические общества для содействия общественному благу». Их штаб — квартира была в Мадриде. Там можно было найти также «Друзей порядка». К умеренному либерализму и реформе конституции стремились Anilleros, члены которых носили в качестве опознавательного знака кольцо (anillo). Наконец, радикальные элементы помышляли о создании общества, которого название, устав и члены должны были отличаться самым крайним направлением. Этим требованиям удовлетворяли Communeros.




«СЫНОВЬЯ ПАДИЛЬИ»


В прошлом Испании существовало крупное популярное движение, тенденции которого некоторым образом были сродни радикальным стремлениям современности: именно восстание Communeros в Кастилии против деспотизма Карла V, против жестокой жадности и произвола окружавших его фаворитов. Воспоминание об этом революционном движении народа, о трагической смерти его героического предводителя Хуана де Падильи, который даже на эшафоте высказал надежду, что некогда из рядов героев свободы восстанет мститель за него. Воспоминание это вошло за последние двадцать лет в плоть и кровь всех либералов. Они гордились тем, что в их собственном прошлом было такое бурное событие, столь отвечавшее всем запросам пылкой фантазии. Они восторгались этими героическими коммунерами, которые так смело противостали габсбургскому абсолютизму, а Падильа считался истинным образцом патриотизма, так как он сумел также гордо умереть, как храбро сражался за свободу. Поэтому, дав своему новому обществу название «Communeros», а самих себя назвав «Сыновьями Падильи», радикалы стали на верный путь.

Это общество, которое довело в короткий промежуток времени число своих членов до 60 тысяч, основалось в октябре 1821 г. Его основателями и защитниками были крайние республиканцы Ромео Альпуэнте, Мехия, Риего, Мина и др. Место высшего главы занимал Бальестерос. Оно желало содействовать освобождению человечества, защищать права испанского народа против нарушений и злоупотреблений со стороны королевской власти и духовенства, поддерживать нуждающихся и проводить революционные идеи до их крайних выводов. Их приверженцами были большею частью неопытные, горячие молодые люди из простого народа.

Свои ложи, которыми руководил Gran Castellano, они называли «башнями и замками» (torres у castillos). Посредством «башен» они собирались противостоять врагам свободы до смерти.

Прием в союз обставлялся возможно большею внушительностью и фантастичностью. С причудливыми церемониями, подражавшими пустому пафосу рыцарства, как будто их придумал новый Дон Кихот, новичок вводился в «оружейную залу», чтобы получить здесь должные наставления об обязанностях членов ордена. После этого его проводили с завязанными глазами в мрачное помещение, где он должен был повторить свою просьбу о принятии его в союз. Тогда «часовой» проводил кандидата к сторожевой будке замка. По дороге он должен был перейти через подъемный мост и пройти под опускной решеткой. В сторожевом помещении, стены которого были украшены оружием и военными трофеями и надписями, с него в присутствии собравшихся рыцарей снималась повязка. После нескольких минут глубокого, таинственного молчания появлялся Gran Castellano и принимал от новичка присягу, которая связывала его неразрывною связью с союзом Communeros. Процедура приема оканчивалась словами главы: «Ты теперь стоишь под щитом нашего вождя Падильи».

В то время как присутствующие рыцари обнажали свои мечи, новичок клялся «защищать права и свободу человеческого рода, а в особенности испанского народа», мстить всякому тирану, убивать каждого, кого главари осудят как предателя. Он объявлял, что, при нарушении клятвы, готов отдать «свою голову палачу, свой труп — пламени, свой пепел — ветрам».

Главным местом пребывания Communeros были Андалузия, Валенсия и часть старой Кастилии. По образцу французских союзов испанские также пользовались ежедневною печатью, как самым действительным агитационным средством воздействия на массы. В особенности диким фанатизмом и коммунизмом отличалось Eco de Padilla, главный орган Communeros.

Согласие и единство суть свойства, которые не мирятся с необузданною страстностью испанского национального характера. Поэтому и среди коммунеросов дело вскоре дошло до раздоров и расколов. Из самых крайних элементов союза образовалась корпорация Landaburiana. В ней председательствовал Альпуэнте с титулом «moderator del orden», тогда как умеренные диссиденты назвали себя «Communeros Constitucionales» и стремились примкнуть к франкмасонству.

Как ни были скудны содержанием положительные стремления Communeros, все же их появление само по себе имело большое значение. Их учреждение было бесконечно печальным симптомом господствовавшей в либеральном лагере недисциплинированности, неспособности подчинить бурные страсти необузданного, честолюбивого, корыстного и властолюбивого сердца велениям патриотического долга.

Бурная шумливость общества, в котором ораторствовали самые популярные среди народа личности, неслыханная ранее резкость его печати, в конце концов смутили многих граждан, которые до тех пор склонялись на сторону крайних воззрений, а буржуазия с отвращением отвернулась от этих уличных демагогов, которым в то время была дана презрительная кличка Descamisados (без рубашек). Реакционное направление обнаружилось в различных местах.

Подавление со стороны Австрии либеральных замыслов Италии придало новые надежды испанским роялистам, руководимым духовенством. Они, со своей стороны, образовали хунты и собрали армию верных, чтобы покончить с либерализмом и конституцией. Их центром была «апостольская хунта» в Байоне. С их стремлениями был вполне согласен Фердинанд, который, по свойственному ему лицемерию, шел заодно со всякой партией, находившейся в это время у кормила правления.

Назвать стоит «Общество концепционистов», «Защитников веры» и основанное в 1827 г. общество «Ангелов — губителей». Оно получало руководство из центрального учреждения в Риме, насчитывало в числе своих членов преимущественно монахов и было распространено по всей Испании. Свои «Conciliabein» оно устраивало ночью в церквах. Его существование напрасно отрицается церковно настроенными писателями вроде Ла-Фуэнте.

Конгресс монархов в Вероне (октябрь 1822 г.) поручил Франции вооруженное вмешательство против революционных деятелей в Испании и их системы террора. Напрасно последние призывали народ к оружию. Массы, руководимые священниками и монахами, не обнаруживали понимания конституционной свободы и нового порядка вещей, который слишком противоречил их старым привычкам и чувствам. Старая славная герилья, на которую кортесы возлагали все свои надежды, не устроилась. Напротив, дикие толпы «Армии верных» и низкопоклонные оппортунисты приветствовали повсюду французские войска как избавителей от ужасного ига смертельно ненавидимых «франкмасонов». Революция была подавлена, и реакционный терроризм, полный ужасающего произвола и жестокости, выпустил на несчастную страну всех духов гнева и мести. Мстительность и партийное озлобление южан подавляли все человеческие побуждения, разрывали узы землячества и предавали закон и право презрению. Как природа страны не обнаруживает ничего мелкого, ничего среднего, так и добродетель и преступление носят в Испании печать великого и могучего.

Сторонники Moderates и Exaltados пали под ударами палачей, погибали от кинжалов разбойнической и кровожадной черни или тысячами блуждали, в качестве нищих и безродных беглецов, по чужим странам, всей душой ожидая дня возвращения. С тем же безмерным озлоблением, с которым во Франции шла борьба за уничтожение старого порядка, в Испании велся бой за сохранение тысячелетних привычек. В обеих странах чернь была излюбленным орудием, которое тут соблазняли «свободой, равенством, братством», там фанатизировали во имя веры и королевской власти. Испанская нация, разбитая и раздавленная, жестоко поплатилась за это. Ее духовный подъем был парализован, материальное благосостояние подорвано, доверие иностранных держав утрачено, правительство лишено почтения и уважения.

Но, несмотря на преследования, тайные общества продолжали — правда, с чрезвычайной осторожностью — собирать свои силы и устраивать заговоры против существующей власти. Отныне Андалузия и Каталония стали главными очагами движения. И в многолетней ожесточенной гражданской войне между карлистами, приверженцами Дона Карлоса, младшего брата Фердинанда, умершего, бездетным и унесшего с собой проклятие страны, и Christinos, свободомыслящими сторонниками королевы — вдовы Марии — Христины и ее дочери Изабеллы II, тайные общества часто бывали замешаны и неоднократно подвергали отечество опасности стать добычей анархистов. И еще в наши дни тайные общества держат многолюдные города в постоянном беспокойстве, и поныне волны радикального и анархистского движения, возбуждаемые заговорщиками, бушуют вокруг испанского королевского трона.




ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ИТАЛИЯ



Венский конгресс поднял Австрию до значения главенствующей державы на Аппенинском полуострове. Обширные земельные владения в Северной Италии и родственные отношения к многочисленным мелким княжествам страны, казалось, оправдывали преимущества старой монархии. И Меттерних поспешил укрепить это положение всеми способами макиавеллевской политики. Каждое движение духа, каждое национальное стремление к политической самостоятельности, все виды сообществ — все это самым решительным образом выслеживалось и подавлялось разработанной до мелочей системой сыска, полиции и цензуры.

Но система абсолютизма со своим всемогущим чиновничеством могла пустить корни лишь в том случае, если бы представилась возможность перенести дух регресса также и в остальные итальянские государства. Перспективы не были отнюдь неблагоприятны. Ибо образ правления в Парме и Модене во всех частях своих представлял копию Ломбардо — Венецианского государства, тогда как в Сардинии, Пьемонте и Риме на всех жизненных поприщах объявлялась война современному духу. В Королевстве обеих Сицилий после устранения Иоахима Мюрата, сына трактирщика, которого возвели в маршальское достоинство и, наконец, в короли Неаполя его военная доблесть и благоволение его зятя Наполеона, — в этом королевстве царствовал Бурбон Фердинанд I также по указаниям Меттерниха. Воспитав в себе под влиянием среды самые грубые наклонности, привыкнув тратить время и деньги на низкие развлечения, король питал отвращение ко всяким революционным новшествам, хотя удары превратной судьбы не прошли для него бесследно.

Возвращение Наполеона с Эльбы привели лишь к временному перерыву в реакционной деятельности, которая с тем большей энергией возобновилась после второго Парижского мира.

Результаты меттерниховской системы обнаружились вскоре в полном крушении государственного хозяйства. Финансы пришли в совершенный упадок; о торговле и промышленности при неопределенности всех отношений едва ли могла вестись речь, а земледелие, некогда служившее источником народного благосостояния, не могло развиваться рядом с едва обложенными податями латифундиями дворянских семей. Растраты и подкупы чиновников были всем известны, и на них смотрели сквозь пальцы; а разбойники и бродяги сделались могущественной силой, с которой правительства то вели переговоры и заключали трактаты, то вступали в кровавую борьбу.

Существенное участие в разложении и крушении государственной жизни принадлежало также существовавшим уже давно в Италии политическим тайным союзам, в особенности карбонариям. Имея во всех провинциях свои отделения, карбонарии старались возбудить и поддержать в среднем сословии и в армии конституционные взгляды. У правительств не было ни уважения, ни силы, чтобы решительно противодействовать мятежному движению.

Когда известие о восстании войск в Кадисе и быстрых успехах революции кортесов пришло в Неаполь, среди карбонариев началось сильное движение. Их посланные подняли гарнизоны Колы и Авеллино. К восставшим немедленно присоединились епископ, учреждения и граждане города Авеллино, и в революционном опьянении этого дня было решено принудить короля к введению испанской конституции, хотя никто не имел о ней ясного представления.

Затем революционные события разыгрались подобное тому, как уже известные нам события в Испании. Главное предводительство всем войском было возложено на генерала Гульельмо Пеле, бывшего офицера Мюрата, пользовавшегося доверием карбонариев, а из уважаемых лиц либерального образа мыслей была создана правительственная хунта. 13 июля престарелый король, украшенный красно — черно — синими цветами карбонариев, присягнул конституции. Все, казалось, были удовлетворены; искреннее воодушевление охватило все сердца. Общественное мнение за границей с изумлением взирало на этот акт патриотического подъема.

Иначе разыгрались события в Палермо. Это было вечером накануне праздника св. Розалии, патронессы-защитницы города. Как всегда, и в этот раз на торжество стеклись из деревень бесчисленные толпы народа. Собравшуюся празднично настроенную массу поразило, подобно молнии из ясного неба, известие об удачно произведенной в Неаполе революции и об отказе короля распространить конституцию, которой он только что присягнул, также на остров. Революционная мечта о свободе в один миг прорвала все границы. Соединившись с отпавшими солдатами, заграничными карбонариями и демократами и выпущенными преступниками, недисциплинированная масса дала простор своей ярости и жажде разрушения. Лишь несколько дней спустя быстро организованная хунта безопасности остановила разгул черни.

В сравнении с эксцессами в Сицилии — революция в Неаполе продолжала оставаться в пределах умеренности. Это составляло главным образом заслугу влиятельных карбонариев. Тайный союз, к которому тогда принадлежало около 300 тысяч посвященных, имел со своими 1000 отделениями или вендитами то же значение для хода общественных отношений, как якобинский клуб во французской революции. Знаки и цвета карбонариев были везде предметом боязливого почтения; носители их соблюдали великолепную дисциплину, надзирали за агитаторской деятельностью уличных демагогов, влияли решающим образом на организацию полиции, городской милиции, на усовершенствование войска и оказывали правительству широкую и сильную поддержку при собирании податей и подавлении анархистских попыток, обнаружившихся в провинциях.

Парламент, находившийся также под влиянием карбонариев, чем дальше, тем все сильнее спускался по наклонной плоскости стремления к новшествам и старался в особенности ограничить права королевской власти и расширить и укрепить собственную власть в демократическом духе. Для охраны палаты, по призыву вождей союза, из провинций явились тысячи вооруженных карбонариев во главе с некоторым количеством монахов, шедших с крестами и кинжалами за поясом.

Парламентская деятельность испытала, однако, немного недель спустя, неприятный перерыв.

Меттерних не бездействовал. По его настоянию собравшийся в январе 1821 г. в Лайбахе совет государей постановил отменить в Неаполе конституционную форму правления при помощи вооруженной силы. Исполнение этой меры было возложено на Австрию.

Это соглашение подлило масла в пламя народного воодушевления. Милиционеры стекались огромными толпами к знаменам, которые были украшены супругой кронпринца трехцветными лентами ее собственной работы, и состязались с общинами в самоотверженной преданности отечеству. В ложах карбонариев произносилась масса патриотических речей. Все были проникнуты пламенною решимостью постоять до последней капли крови за независимость и конституцию страны. Либералы всей Европы с тревогой и участием ожидали исхода многозначительной борьбы. Ибо теперь должен был получить свою санкцию недавно выставленный политический принцип, на основании которого трибунал монархов великих держав присвоил себе право, в качестве европейского ареопага, разрешать внутренние дела и споры мелких государств в ущерб национальной свободе.

Но в решительный момент смелые слова и обещания карбонарских героев оказались бессильными. Когда подступили австрийские войска, плохо вооруженные, недисциплинированные милиционеры и легионы народного ополчения разбежались в паническом страхе, тогда как линейные войска перешли большей частью на неприятельскую сторону. Парламент был распущен. Главнокомандующий Пепе бежал за пределы страны и, заочно осужденный, много лет блуждал в качестве политического агитатора и авантюриста по различным странам. Другие хвастливые, смелые на словах вожди последовали его примеру. В несколько дней революция была подавлена позорным образом. И уже снова приступила к работе реакция, чтобы выковать цепи, которые должны были снова связать непокорные умы.

Армия была составлена наново, городская милиция распущена, общество карбонариев подавлено полицейскими и судебными преследованиями, и самодержавный строй был восстановлен. Исключительные суды в бесконечном ряде процессов назначали жестокие и позорящие наказания.

Решения Лайбахского конгресса и движение австрийских войск в Среднюю и Южную Италию вызвали и в Пьемонте, и в других частях Турина глубокое брожение. В Турине офицеры, студенты и аристократическая молодежь устроили заговор и образовали либерально — патриотическую партию. Среди участников и сторонников ее блистало немало имен, которые принимали выдающееся участие в последующей судьбе Аппенинского полуострова. Цель заговорщиков составляло возрождение Италии и устройство достойной национальной государственной жизни — идеал, который осуществился лишь спустя сорок лет, полных страданий и ударов судьбы.

Когда главари конституционалистов, желавшие первоначально сделать принца Альберта Савойского знаменосцем итальянской независимости, осознали, что не могут увлечь нерешительного принца к совместному действию, то они начали действовать самостоятельно. В Алессандрии они, при содействии буржуазного союза карбонариев, овладели цитаделью и провозгласили «Итальянское государство». Подобные события разыгрались и в Турине, Пиньероле, Верчелли и других местах. По Пьемонту вихрем пронеслась всеобщая революционная буря и во всей стране развевалось трехцветное итальянское знамя. Но король Виктор — Эммануил не был таким человеком, который ухватился бы за первый представившийся случай. Он отрекся от престола в пользу своего брата — ханжи Карла — Феликса, слепого приверженца меттерниховской политической мудрости и преданного друга иезуитов.

Этот шаг был убийственным для конституционного движения в Пьемонте. Он породил в сердцах патриотов нерешительность и внес в их ряды раскол. Храбро борясь, они пали у стен Наварры, побежденные превосходным военным искусством пьемонтско — австрийских полков (апрель 1821 г.). Абсолютизм был восстановлен в самой резкой своей форме под надзором духовенства и полиции. Теперь в несчастной Италии водворилось на десять лет спокойствие кладбища. Казни, тюрьмы, ссылки парализовали и подавили робкие сердца и внесли именно в лучшие семьи несказанное горе.

После крушения революционных возмущений надежды либералов направились на Францию. Дело в том, что здесь успешно перед тем поработали итальянские беглецы и ссыльные. В продолжение царствования Карла V «Молодая Италия» посвятила французов в «искусство заговоров» и в то же время поддерживала на родине пламя тайных союзов. Нити заговора сходились в руках Джузеппе Мадзини. Загадочная натура с привлекательным обхождением, необычайным публицистическим талантом, удивительными организаторскими способностями, он с пламенным рвением апостола устраивал заговоры и вел агитацию. И разве не естественно было, что июльское восстание привело в лихорадочное опьянение и итальянскую нацию, что польское и бельгийское движение еще усилило волнение народных страстей.

От реки По до Фаро заговорщики и старые карбонарии, бонапартисты и сторонники Мюрата были охвачены самым сильным движением. В заговор были вовлечены оба сына прежней королевы голландской Гортензии, Наполеон и Людовик, большинство городов восточных церковных владений вплоть до Анконы перешли в руки повстанцев. Правительства, попавшие в опасное положение, обратились за помощью в Вену. Инсургенты, разрозненные, стремившиеся к различным целям и взаимно обвинявшие друг друга в измене, не рискнули оказать сопротивление испытанным австрийским войскам. Их вожди обратились в бегство или были арестованы.

Между тем в Париже с напряженным вниманием следили за новым могущественным развитием империи, которая готовилась, как здесь опасались, распространить свой протекторат на весь полуостров. Однако на берегах Сены с этим вовсе не хотели примириться. Французская эскадра отправилась в плавание и захватила 22 февраля 1832 г. посредством внезапного нападения город Анкону. Многоречивая прокламация объявила жителям пораженного города, что Франция явилась для поддержки и защиты Италии против деспотизма Австрии.

Со времен «июльских дней» ни одно событие не приводило европейский мир в такое волнение, как это постыдное нарушение международного права. Более чем когда‑либо грозила, казалось, опасность всеобщей войны. Великие державы протестовали против насилия. Но на этом дело и окончилось. Французский гарнизон был убран только в 1838 г. Благодаря этому, Анкона сделалась очагом и опорным пунктом итальянской политической мысли и бастионом против реакционной власти и австрийского протектората. Старые тайные союзы снова ожили и различные заговоры свидетельствовали об огне, тлевшем под пеплом. И когда даже папа Пий IX развернул знамя политического прогресса и освободительных реформ, то либерализм разнесся по всей стране, полный надежд и смелый, как никогда до тех пор.

Новый глава церкви, вступивший в июле 1846 г. на престол Петра, был очень подвижной натурой. Его мягкость и доступность завоевали ему сердца его подданных; его быстрые реформы, в особенности его приготовления к национальному таможенному и государственному союзу, породили самые смелые надежды. Что из того самого места, где до того все движения либерализма так немилосердно подавлялись, теперь раздавался призыв к реформам и свободным учреждениям, что сам первосвященник обещал повести притесняемый народ в страну свободы, — это было столь неслыханным явлением, что легко возбудимая нация, конечно, всем сердцем отзывалась на призыв преемника св. Петра и превозносила его как мессию нового мировоззрения.

Результаты папской политики вскоре сказались. Первой в освободительную борьбу успешно вступила Сицилия, обнищавший, порабощенный остров (январь 1848 г.). Несколько дней спустя восстание в Неаполе принудило к изданию конституции по французскому образцу и к созданию либерального министерства. Отсюда революционное пламя, получившее горючие материалы из литературы, тайных обществ и европейского духа времени, распространились по всему итальянскому миру.

Теснимый патриотами король Карл — Альберт — Пьемонт Сардинский начал войну против Австрии. Большинство правительств, увлеченных силой общественного мнения, примкнули к нему, и вооруженные вольные отряды выступили в поход в необозримом числе. Вся страна ополчилась против наследственного врага.

Среди князей, отказавшихся от участия в народной войне против Австрии, находился также первосвященник, иа которого возлагали столько надежд. Неудивительно, что распространилось убеждение, что верховный глава церкви изменил национальному делу. Популярность, которая до сих пор окружала папу, лелея его на своих обманчивых волнах, исчезла очень скоро. Теперь он сделался ненавистен патриотам в такой же степени, в какой прежде был их божком. При содействии народа Мадзини и демократ Карл — Люциан Бонапарте, племянник Наполеона I, принудили его к созыву радикального министерства.

Опасаясь за свою личную неприкосновенность, Пий бежал в Гаету, совершив этим шаг, который республиканская партия сумела широко использовать. Была провозглашена (февраль 1849 г.) Римская республика, а объединение Италии под демократической формой правления было объявлено целью всех патриотов. На церковное проклятие, брошенное папой, ответили насмешливым шествием. Смелый предводитель вольных отрядов Джузеппе Гарибальди из Ниццы (род. 1807), который в течение долгого времени блуждал политическим беглецом по Америке и другим местам, организовал сильное народное ополчение. Папскую область, как единственное убежище свободы, решено было защищать до последней капли крови. Но армии охранительных держав Австрии и Франции после недельных кровавых боев и штурмов уничтожили все следы республиканского величия. Гарибальди прорвался сквозь тысячу опасностей в Геную, тогда как Мадзини бежал в Лондон, где непоколебимо продолжал свою агитационную деятельность.

В Неаполе коварный король Фердинанд II вел бессовестную игру, которая привела, наконец, к роспуску палаты депутатов. После того как попытки к восстанию в Неаполе, Калабрии и Сицилии были подавлены жестокими репрессиями, несчастная страна вновь попала во власть мрачной системы реакции, руководимой жестокостью и мстительностью и пренебрегавшей всеми законами культуры и гуманности.

Между тем восстание Карла — Альберта в Северной Италии приобрело характер крестового похода. С пламенным фанатизмом духовенство проповедовало народную войну против чужестранцев и давало предприятию благословение церкви. Добровольные дружины украшали себя красными крестами для священной войны. Неприятель был оттеснен до северной границы. Везде развевалось многообещающее трехцветное знамя. Но тут блестящие победы, одержанные 82–летним фельдмаршалом Радецким при Санта — Лючии (май 1848 г.) и Кустоцци (июль 1848 г.), задержали неудержимое победоносное шествие героев освобождения.

В следующем году Карл — Альберт, отуманенный оскорбленным самолюбием государя и увлекаемый радикалами, снова попытал военного счастья. Однако четырехдневный поход Радецкого (20–24 марта 1849 г.) в бассейн реки Тессина, знаменитой своими военноисторическими событиями, уничтожил последние надежды патриотов. Отчаявшись в своей удаче, Карл — Альберт отрекся от престола в пользу своего сына Виктора — Эммануила. Несколько месяцев спустя смерть (в Порто) избавила его от всех страданий и огорчений земного существования.

Молодой король, соединявший вместе с военным духом и непоколебимым мужеством сердце, чуткое к чести и величию родины, заключил мир с Австрией и постарался либеральными реформами вознаградить свою страну, подвергшуюся тяжелым испытаниям за огромные, принесенные ею для благополучия Италии, жертвы. Он попытался вывести ее по пути здорового внутреннего развития навстречу лучшему будущему.

Все попытки добиться горячо желанного национального единства и счастливого, достойного национального существования при помощи вооруженной силы терпели до этого времени крушение; поэтому нужно было сперва нравственно потрясти австрийский режим, прежде чем, опираясь на чужую силу, снова вызывать врага на бой.

В этом направлении действовал прежде всего национальный союз, основанный Манином, Гарибальди, Лаварина, Паллавичино и другими патриотами. В пламенных манифестах и брошюрах, полных страстного красноречия, Манин старался привлечь народ на сторону этих идей. Радикальный «комитет борьбы», созданный Мадзини, строил более далеко идущие планы, но решился энергично поддерживать национальное движение, освященное популярными именами Кавура и Гарибальди. Другие тайные общества, как «Каморра» в королевстве Неаполитанском, воспользовались царившим в нем смятением и беззаконием для грабежей и убийств. Отдельные попытки восстаний, покушения, убийства и другие злодеяния, в особенности в Парме и Неаполе, за которыми последовало в большинстве случаев кровавое возмездие, держали народ в постоянном возбуждении и обратили внимание иностранных держав на глубоко волнующуюся страну, где правительство и подданные вели непрерывные распри, где закон, право и гражданский порядок были неведомыми благами.

При напряженном положении вещей война с Австрией составляла лишь вопрос времени. Политические условия благоприятствовали намерениям итальянских патриотов. Империя, вследствие своего двусмысленного поведения во время крымской кампании, стояла в одиночестве. Священный союз получил смертельный удар, и Виктор — Эммануил и Наполеон соединились, чтобы сломить преобладание Австрии в Италии. Поэтому снова бог войны начал свое опустошительное шествие по прекрасным полям Северной Италии, которые он уже в течение целых столетий избирал себе ареной.

Со старым героем Радецким, который умер до начала войны, сошло в могилу и военное счастье империи. Недостатки отжившего государственного строя никогда не выступали с такой ужасной силой, как в этом походе. Побитые при Мадженте и Сольферино французами и итальянцами (июнь 1859 г.) австрийцы должны были отказаться от Ломбардии. Мелкие властители покинули свои владения, отстаиваемые с таким усилием. Тоскана, Флоренция, Парма, Модена, Болонья и часть Романьи присоединились к Сардинии.

Мирный договор в Цюрихе (11 ноября 1859 г.) не только уничтожил влияние Австрии на полуострове, но и, выйдя далеко за пределы наполеоновских намерений, положил основание к их государственному объединению. 2 апреля 1850 г. был открыт первый итальянский парламент.

Однако в единую Италию должны были также входить Папская область, Неаполь и Сицилия. Так как первая была занята французскими войсками, то национальные и революционные вожди пытались привлечь на свою сторону по крайней мере южноитальянскую область. Гарибальди, Франческо Криспи и др., во главе отряда инсургентов, заняли Сицилию во имя «Виктора-Эммануила, короля Италии». Отсюда Гарибальди поспешил со своими добровольцами на континент. Популярный народный герой представлялся народу исполнителем Божьей воли. 7 сентября 1860 г., в день, накануне которого Бурбоны бежали в Гаэту, он торжественно вступил в Неаполь и установил временное правительство из националистически настроенных лиц, после чего грандиозное народное голосование в Сицилии и Неаполе высказалось за присоединение к Пьемонту.

При этих событиях возбуждение итальянского народа достигло степени лихорадочного напряжения. Заявление Гарибальди, что он с высот Квпринала провозгласит Итальянское королевство в его естественной столице, встретило воодушевленный отклик.

Как ни торопил Наполеон с реформами в либеральном духе и со справедливым примирением борющихся интересов, Ватикан все же упрямо настаивал на прежней практике отождествления интересов своего светского господства с вечными неизменными интересами церкви. Ибо лишь таким путем ультрамонтаны могли надеяться возбудить страсти католических народов. Ввиду упрямства курии и настойчивого крика о помощи, исходившего от французского духовенства, Наполеон предоставил пьемонтскому правительству свободу действия, с условием, что оно оставляло неприкосновенным Рим и так называемое Pathmoniun Petri, которое все еще было занято французскими войсками. Согласно с этим и было сделано. Пьемонтские войска вступили в Папскую область, прогнали папские войска и проникли в неаполитанские владения. Франц II бежал (13 февраля 1861 г.) на французском корабле в Рим, где он целых десять лет ждал того момента, чтобы контрреволюция вернула ему трон предков.

18 февраля 1861 г. Виктор — Эммануил принял титул короля Италии. Протесты принцев, лишенных тронов, папы и императора австрийского не произвели никакого эффекта.

Но судьба многострадальной страны еще не могла считаться устроенной, и единство внутри ее естественных границ не было прочно восстановлено до тех пор, пока лозунг «Независимость до Адриатики» не был выполнен и пока Рим оставался в чужих руках.

Но наконец пробил и этот долгожданный час. В тот момент, когда иезуитам удалось, при помощи догмата непогрешимости папы, поднять значение церкви и епископата, случилась одна из тех катастроф, которые иногда вводят в трагедию всемирной истории черту величавой иронии и потрясающего юмора как бы для того, чтобы еще разительнее обнаружить шаткость человеческих планов и замыслов; в то время как немцы сражались на французской земле за единство своей родины, церковная область была включена в состав Итальянского королевства, и папы лишились своей светской власти. «Низкопоклонный клир, поставив папу превыше всего земного, в то же время отнял у него земную власть, в которой он ввиду своего возвышенного положения, казалось, более не нуждался».

Так путем кровавых подвигов и пламенных трудов совершалось великое дело. Государственная мудрость Кавура, воинственная решительность Виктора-Эммануила, патриотическая преданность Гарибальди, политический такт образованных классов и деятельность тайных обществ, агитация Мадзини и его республиканских друзей — все это содействовало окончательному успеху этого необыкновенного предприятия.




КАРБОНАРИИ


Происхождение карбонариев, или Ордена угольщиков, еще не установлено. Первые следы заговора в духе карбонариев мы встречаем в 1807 г. Движение было направлено против французского владычества. Существует очень распространенное мнение, что карбонарии произошли от последователей ордена des fendeurs (дровосеков), основанного в 1747 г. во Франции и встречающегося еще в 1809 г., но мнение это, хотя и вполне вероятное, не может считаться установленным достоверными данными.

Цеховые легенды то приурочивают происхождение союза к царствованию короля Филиппа Македонского, то связывают его с похищением саксонского принца (1455), в котором, как известно, утолыцики сыграли большую роль. По другой версии, союз этот был основан англичанами, которые в царствование королевы Елизаветы спасались бегством в Шотландию и там поддерживали свое существование угольным промыслом. По следующей легенде, родиной союза следует считать Францию. Король Франциск I (ум. 1547), заблудившись однажды в лесу, встретил радушный прием у угольщиков, вследствие чего он сделался покровителем их промысла. Карбонарии чтили в качестве своего патрона св. Теобальда. Происходя из знатной фамилии, он жил отшельником в огромном лесу и жег там угольные кучи.

Внешним поводом к названию карбонариев могло служить то обстоятельство, что недовольные республиканские элементы и подвергавшиеся политическому преследованию спасались от своих врагов в ущельях и лесах Аппенин и там вели жизнь на манер угольщиков. Достаточно сказать, что карбонарии составляли политический тайный союз, который был обязан своим уставом и ритуалом, сильно напоминавшим церковные идеи и обряды, главным образом тому, что он насчитывал среди своих членов множество лиц, принадлежавших к высшему и низшему духовенству.

То терпимый и даже поощряемый правительством, которое видело в нем поддержку себе, то гонимый и преследуемый в качестве опасного для государства союз угольщиков действовал с лихорадочной энергией заговорщиков южных стран и, несмотря на всю изменчивость жизненных обстоятельств, достиг высшего расцвета. Самых пламенных последователей и неутомимых пропагандистов он находил в среде недовольного духовенства и многочисленных офицеров, получивших отставку после падения Наполеона. Избрав себе девиз «Очищение леса от волков», он распространился в несколько лет по всей Италии. В эпоху его высшего расцвета — в 20–х годах — он уже насчитывал в своих рядах около 700 тыс. человек. Число это, без сомнения, преувеличено, но все же оно дает понятие о том, какою популярностью пользовался этот союз.

Карбонарии проповедовали борьбу с тиранами Италии, то есть с Францией и Австрией, поддерживали мелких князьков и деспотов, этот вечный «источник слез» для истерзанной страны, и помогали им даже против великих держав. Иногда же карбонарии энергично выступали на защиту единства своей несчастной родины и тогда, как мы уже видели, становились на сторону либеральной партии, преследовавшей эту цель.

Первоначальный устав союза не остался без изменений. Очень скоро была осознана невозможность управлять так сильно разросшимся и притом таким разнородным обществом, состоявшим из совершенно противоположных элементов. Поэтому руководители составили план преобразования союза и потихоньку привели его в исполнение. При этом обстоятельстве было исключено из числа союзников множество неприятных и недостойных союза членов. Последние сейчас же прикинули к возникшему в Палермо тайному обществу Calderari (котельщики), которое хотя и преследовало ту же цель, что и угольщики, то есть освобождение Италии, но скоро оказалось в резком противоречии с ними.

По всей вероятности, союз этот был создан князем Каноса (ум. 1838), который, будучи приверженцем изгнанных из Неаполя Бурбонов, соединил в один союз всех заключенных в южноитальянских тюрьмах и баньо, надеясь с их помощью затруднить положение французского правительства, а по возможности и свергнуть его. Получив по возвращении Фердинанда I в 1816 г. должность министра полиции, Каноса обратил этот союз главным образом в орудие борьбы против карбонариев, хотя желаемая цель и не была им достигнута.

Члены Общества угольщиков перенесли свою деятельность во Францию и Испанию. Они проникли даже в Германию под названием «Союз мертвых». И, несмотря на все суровые гонения, которым карбонарии подвергались в Италии, союз их процветал, хотя и тайно, в продолжение целых десятилетий, и из него вышло впоследствии немало последователей радикального союза «Молодая Италия».

«Молодая Италия», тайное общество, основанное в 1831 г. Мадзини, добивалось независимости и единства Италии путем революции. Уже через два года после своего основания оно распространилось по всему полуострову. Но австрийская полиция через шпионов, которых она содержала в рядах союза, узнала о его стремлениях и принудила сардинское правительство принять меры против союза; множество членов союза было засажено в тюрьмы и предано суду. В феврале

1834 г. «Молодая Италия» задумала совершить набег в Савойю и затем провозгласить Италию свободной и единой под знаменем республики. Но это безумно смелое предприятие, как мы уже видели, не удалось. Вслед за тем союз потерял всю свою популярность. Лучшие патриоты покинули Мадзини и его отважных товарищей и посвятили все свои силы национальному союзу.

В пятом десятилетии прошлого столетия карбонарии понемногу прекратили свою деятельность и совершенно сошли со сцены. Эти итальянцы так же, как и поляки, умели только составлять заговоры в пользу своей родины, умели страдать и бороться, но они были совершенно неспособны к трезвой и продолжительной работе для ее блага.

Место, где собирались карбонарии, называлось Ьагасса (хижина), внутренность ее носила название vendita (угольный склад), а окружающая ее местность должна была обозначать лес. Все такие хижины, находившиеся в одной и той же провинции, вместе составляли «республику», которая управлялась alta vendita (большой хижиной). Центрального же управления в союзе, по — видимому, не существовало.

Члены одной и той же хижины называли друг друга boni cugini (добрые родственники), тогда как все не принадлежавшие к ним носили название pagani (язычники).

Хижина представляла из себя продолговатую, грубо отделанную комнату, пол которой был вымощен кирпичом. Направо и налево от входной двери стояло два деревянных чурбана; в противоположной, более узкой части хижины таких чурбанов было три. Там сидело двое надзирателей, а здесь — председательствующий, оратор и секретарь. Распорядитель и надзиратели в знак своей должности держали в руках топоры.

На чурбане мастера, прикрытом полотняным платком, стояло между двух горящих свечей распятие, а подле него — маленькие сосуды, наполненные тлеющими углями, водой, солью, землей, листьями; тут же была одна сухая и одна зеленая ветка, венок из шиповника, лестница, пучок крученых ниток и лента трех цветов; голубого, красного и черного. Они должны были символизировать три главные добродетели карбонариев: веру, надежду и любовь.

На стене, как раз над головою мастера, висела картина, изображавшая святого Теобальда. Кроме того, комнату украшали 5 светящихся треугольников, на которых можно было разглядеть начальные буквы лозунга второй степени, герб vendita и священные инициалы первой степени. Были еще и другие символические картины: лес, горящий костер, дерево, перевернутое верхушкой вниз и простиравшее свои ветви к небу, топор, лопата, заступ, жердь и т. д.

Члены, достигшие высшей степени мастера, сидели с покрытыми головами на высоких сиденьях подле главного распорядителя, вдоль правой стены; напротив них, у левой стены, помещались на низких сиденьях и с обнаженными головами ученики. Все члены носили вокруг талии веревку.

Прием каждого нового члена обусловливался рекомендацией по крайней мере трех «добрых родственников». Сопровождаемый мастером и провожатым, завернутый в мешок, кандидат переходил из «камеры размышлений» в круг перед дверью хижины. Здесь мастер, трижды топнув ногою, громко провозглашал: «Мастер, добрые родственники, мне нужна помощь». Тотчас же голос из хижины отвечал: «Я слышал призыв доброго родственника: ему нужна помощь. Не принесет ли он дерева, чтобы подбросить его в костер».

Тогда, по представлению председательствующего, провожатый получает позволение войти внутрь, и после разговора, происходящего между ними обоими, кандидат вводится в помещение членов союза.

Между председательствующим мастером и провожающим происходит следующий диалог:

— Мой добрый родственник, откуда ты явился?

— Из лесу.

— Куда ты идешь?

— В камеру чести, чтобы усмирить свои страсти, подчинить себе волю и получить наставление в учении угольщиков.

— Что ты принес с собой из лесу?

— Дерево, зелень и землю.

— Нет ли у тебя еще чего‑нибудь с собою?

— Да, есть: вера, надежда и любовь.

— Кого ты привел с собою?

— Человека, который заблудился в лесу.

— Что он хочет?

— Вступления в наше братство.

— Ну так веди его к нам.

Получив разъяснение относительно обязанностей карбонария, кандидат пил из «чаши забвения». После этого его проводили через лес — окружность хижины — сквозь воду и огонь, после чего, приняв установленную присягу, кандидат считался окончательно вошедшим в союз. И только тогда его освобождали от мешка.

Кандидат становился на колени и произносил следующую клятву: «Я (имя) клянусь и обещаю во имя главных уставов ордена, во имя этого креста и этого железа, отомщающего клятвопреступление, добросовестно сохранить тайну союза угольщиков и без письменного разрешения не изображать этой тайны ни на полотне, ни на меди. Я клянусь во всех трудных случаях и по мере сил оказывать содействие своим добрым родственникам и беречь честь их семейств. Я соглашаюсь и клянусь в этом, что в том случае, если я нарушу присягу, мое тело будет разорвано на куски и предано сожжению, а золу развеет ветер, для того чтобы имя мое распространилось по всей земле между всеми добрыми родственниками и внушило им отвращение. И да поможет мне Господь».

Вслед за принятием нового члена происходило объяснение символических вещей, находившихся на чурбане председателя и в других местах хижины. При этом не обходилось без намеков на лица и предметы христианской религии, особенно указывали на Спасителя мира, «Доброго брата всех людей», и делалось это, по — видимому, для того, чтобы придать более возвышенное, мистическое освещение всей этой довольно прозаической церемонии.

Так, например, огонь означал высшие обязанности союза; соль показывала, что члены союза были христиане; распятие напоминало им об их спасении; терновый венок — о страданиях и борьбе «добрых родственников»; костер — о той школе, которую они должны были пройти; проволока имела значение таинственного пояса, который опоясывал карбонариев; дерево должно было напоминать о том, что если бы все деревья были созданы таким образом, то работа братьев была бы излишней.

Но лишь тогда, когда кандидат получал высшую степень, ему открывали истинное значение тайн союза. А для того, чтобы достигнуть этого, он должен был в продолжение нескольких лет оставаться учеником и доказать свою благонадежность.

Во второй степени, степени мастера, главную роль играли страдания Христа. Кандидата, скованного по рукам, водили от одного из главных членов vendita к другому. Это должно было служить подражанием странствию Христа от верховного судьи к Пилату, которого изображал председательствующий, облаченный в красную мантию, тогда как надзиратели играли роли Каиафы, Ирода и других присутствовавших из народа.

В конце концов, новичка вводили в «масличную рощу» и там клали на него крест; после вторичной присяги он получал помилование. Таким образом, посвящение носило суровый характер, рассчитанный на то, чтобы поразить и устрашить неофита. Соответственно этому и символические изображения объяснялись теперь совершенно иначе в связи с рассказами о страданиях «доброго брата Иисуса». Но истинная тайна союза оставалась закрытой для членов, достигших второй степени. Костер означал священную могилу, сухая ветвь — бичевания, которым подвергался «добрый брат», «великий мастер вселенной»; пучок ниток напоминал о матери Божьей, которая «скрутила» нити. Можно предположить, что изменение смысла символов постепенно было рассчитано на то, чтобы ввести в заблуждение некоторых врагов союза, которые вкрались в него путем обмана, под чужой маской. Они должны были оставаться в полном неведении относительно конечных целей союза.

Только в классе «великих избранников» карбонарий получал полное понимание истинных целей союза.

Возведение в третью степень совершалось только над теми членами второй степени, которые дали несомненные доказательства своей мудрости, мужества, усердия и безусловной преданности воле старших членов союза. Кроме этого, карбонарии, домогавшиеся попасть в «пещеру приемов», должны были, по кодексу карбонариев, «быть верными друзьями народной свободы и быть готовыми к борьбе с тираническим правительством, ненавистными властителями старой прекрасной Авзонии».

Принятие в круг избранных решалось членами союза при помощи шаров. Три черных шара закрывали ищущему вход. Всякий претендент должен был иметь «33 года и три месяца, как Иисус, когда он умер».

В остальном церемония вступления совершалась без всякой связи с религиозными представлениями. Торжество происходило в каком‑нибудь отдаленном месте, которое было известно только «посвященным». Пещера приема имела вид треугольника. Великий мастер избранных восседал на тронообразном возвышении. Два сторожа, получившие название «огней», благодаря особенному виду своих мечей, караулили у входа. Помощники великого мастера назывались солнцем и месяцем. Пещера освещалась тремя лампами, привешенными в углах треугольника и напоминавшими по виду солнце, месяц и звезды.

В этой обстановке кандидату открывали, что цель союза — политическая, что он добивается низвержения всех угнетателей Италии и что время народного освобождения уже приблизилось. И тут же кандидату объясняли, как он должен действовать в случае столкновения с открытой силой. Театральная церемония завершалась тем, что все присутствующие становились на колени, направляли друг другу в грудь свои кинжалы и произносили священный обет «посвятить всю свою жизнь великому делу свободы, равенства и культурного развития, составляющему душу всех тайных и явных действий карбонаризма». В том случае, если бы они нарушили присягу, они соглашались быть распятыми на кресте добрыми родственниками, которые должны были выдрать у них из тела сердце и внутренности.

Символы и здесь находили себе соответствующее разъяснение. Ничего более ужасного не могла бы придумать даже фантазия палачей и деятелей застенка. Распятие означало крестную казнь тиранов, к которой стремились члены союза, причем терновый венец должен был украшать их головы. Нити изображали веревку, которую должны были прикрепить к виселице, для чего надо влезть по лестнице. Листья символически изображали гвозди, которые им вобьют в руки и ноги. Топор отделит их головы от туловища, соль помешает их тлению для того, чтобы они оставались памятником вечного позора. Их тело будет сожжено на костре, а лопатой прах их размечут по ветру во все стороны. Вода очистит совершителей казни от пролитой ими гнусной крови, а полотно сотрет все пятна.




«КАМОРРА»


Примерно в это же время в Неаполитанском королевстве сформировалось общество с названием «Каморра». Подобно карбонариям, будучи терпима вначале из‑за политических целей, «Каморра» очень скоро проникла во все классы, даже в войско и чиновничий класс.

Кто хотел быть каморристом, должен был доказать на деле мужество и усердие и для этого вступал в разряд «новичков»; тогда он становился picciotto di sgarro.

В этом разряде он должен был оставаться по меньшей мере три года, но иногда и шесть лет. На это время кандидат передавался «брату», который должен был познакомить его со всеми мошенническими уловками и целями братства, научить его владеть кинжалом и испробовать его на каком‑нибудь трудном поручении. Если ученик успевал блестяще доказать свои способности, ну хотя бы в убийстве, ему давали степень каморриста.

В этом случае «братья» собирались в каком‑нибудь уединенном месте и садились за стол, на котором находились страшные принадлежности союза: кинжал, пистолет, стакан с отравленным вином и ланцет. Перед этим столом появлялся picciotto в сопровождении цирюльника, который вскрывал у него вену. Кандидат, намочив правую руку в текущей крови, поднимал ее кверху и клялся свято сохранять тайны союза, безусловно подчиняться всем его предписаниям и точно выполнять все его приказания. Произнеся эту клятву, он хватал одно из лежащих перед ним орудий убийства и направлял его против самого себя, а другой рукой брал со стола и подносил к губам стакан с отравленным вином, это должно было означать полную готовность пожертвовать жизнью для служения обществу. После этого мастер приказывал ему стать на колени, клал правую руку на голову кандидата, производил выстрел из пистолета, разбивал вдребезги стакан и подавал новичку кинжал особой формы, который должен был служить ему отличительным знаком его принадлежности к союзу. Затем, подняв нового брата с колен, он обнимал его и этому примеру следовали все присутствовавшие. Теперь уже picciotto становился равноправным членом банды.

К сожалению, уставы союза сообщались его членам посредством устной передачи. Сверх того, ни один член полиции не мог войти в союз. Но каморристам было разрешено служить полицейскими шпионами для того, чтобы узнавать из разных присутственных мест о распоряжениях относительно союза. Те из членов союза, которые подозревались в измене или были почему‑то опасны для спокойствия союзников, подвергались смерти. Каморристы, получившие «на службе» повреждения или достигшие возраста свыше 60 лет, получали постоянное пособие.

Банда состояла из множества отделений, которые, в свою очередь, подразделялись на многочисленные кружки. Все управление сосредоточивалось в руках викария (vicario). При каждом отделении был свой счетовод, свои заведующие кассой и провиантом, секретарь и распорядитель, который назначал место общего собрания членов.

Воровство, грабежи, разбой, мошеннические проделки, всякого рода грабительство и другие постыдные дела — все это входило в круг действий каморристов. Работали они по большей части группами и в своих плутнях уславливались друг с другом при помощи восклицаний, криков и знаков.

Они брали разного рода контрибуцию со всех путешественников и с зажиточных граждан, обкладывали правильной пошлиной все игорные притоны Неаполя и другие места порока и преступления и принуждали контрабандистов отдавать им часть своей добычи.

При плохом состоянии полиции богатым купцам и помещикам очень часто приходилось нанимать каморристов для охраны своего имущества. Высшие должностные лица, подкупленные каморристами, оказывали им покровительство, и нередко мастера поступали за значительное месячное вознаграждение на службу в какие-нибудь правительственные учреждения для того, чтобы держать в повиновении весь многочисленный остальной сброд, не принадлежавший к их банде.

После политического объединения Италии правительство еще раз сделало попытку положить конец отвратительным бесчинствам «Каморры». В 1862, 1877, 1885 г. и еще позже множество членов «Каморры» были схвачены и, несмотря на угрозы страшной мести судьям и присяжным, присуждены к тяжелым наказаниям. Таким образом, правда, были устранены самые опасные злодеи, но и до сих пор не удалось окончательно раздавить союз. Слишком глубоко внедрились его заветы в народные нравы, и даже в наше время приходится иногда слышать о каморристских преступлениях и насилиях. Все же число его членов и значение самого союза сильно упали, и теперь он набирает себе клиентов преимущественно в низших классах народа.




МАФИЯ


Еще в старое время духовенство, феодальное дворянство и другие владетельные лица острова Сицилии содержали для охраны своей личности и имущества вооруженных людей, которые вербовали необходимых рекрутов среди вассалов, крепостных и многочисленного класса землепашцев. Это была смелая и необузданная ватага людей, которые тем охотнее служили своим господам, что те на основании их привилегий и иммунитета оказывали им поддержку в тех случаях, когда им угрожало явное преследование за совершенные ими грабежи и преступления, в которых бывали замешаны и сами господа.

В первом десятилетии XIX в., то есть в то время, когда Сицилия еще принадлежала Неаполитанскому королевству, феодальных владетелей духовного и светского сословия принудили отказаться от своих преимуществ. Таким образом, они должны были распустить свои отряды, явно вредящие общественному благу. Следствием этого было то, что вся эта необузданная компания, не имевшая понятия о порядке и законности и не желавшая с ними считаться, образовала уже настоящие разбойничьи шайки. Для того чтобы сделать их безвредными, правительство взяло бандитов к себе на службу, образовало из них корпус жандармов и поручило им полицейские обязанности по охране порядка внутри острова. Это нисколько не помешало им втайне предаваться грабежам и насилию, и власть их еще более усилилась оттого, что они принимали как союзников в свою компанию отъявленных преступников, правда, под условием воздерживаться от явного грабительства, но в то же время им предоставлялось по своему усмотрению вымогать деньги у зажиточных жителей.

Сицилийское население мало — помалу свыклось с таким варварским порядком вещей и стало смотреть на него как на неизбежное зло. Добродушно подчиняясь требованиям этих необузданных негодяев, оно платило им правильную дань, при случае подносило подарки их начальникам, а отдельных членов шайки нанимало для защиты своих владений, причем хранило строгое молчание перед всеми лицами, занимавшими служебные должности, обо всем, что касалось бандитов. Если же этот обычай случайно нарушался, немедленно следовала кровавая расправа.

Страх и ужас сопровождали появление этих разбойников, находившихся под покровительством государства и называвших себя мафиози, маландрини, а иногда и каморристами; простолюдины приучились смотреть на них как на членов какого‑то союза, обладавшего большей силой и властью, чем само правительство, и скоро даже стали почитать за честь для себя стать членами этого союза.

Название «мафиози», или «маландрини», понемногу потеряло свое первоначальное значение. Теперь на Сицилии под этим словом понимают не более и не менее как храброго человека.

Только такой человек, как Гарибальди, посмел в 1860 г. в качестве диктатора Сицилии выступить против постыдной системы государственного разбоя. Он распустил всю эту армию и попытался окончательно уничтожить мафию. Но тщетно: предоставленные сами себе, мафиози сейчас же вернулись к преступному ремеслу, которым они занимались еще до вступления в союз, и, подкрепив свои ряды огромным количеством бывших заключенных в тюрьмах и исправительных учреждениях, выпущенных на свободу, благодаря революции, образовали хорошо организованное и постоянно разраставшееся тайное общество.

Члены его называли себя «giovanni d’onore» — «почтенные молодцы» — и должны были приносить клятву в том, что они будут нерушимо следовать в своей жизни заветам «Омерты», то есть книги, в которой были собраны законы мафии. Между прочим, она предписывает каждому члену «в случае причиненной ему несправедливости помогать себе собственными руками», никому из членов не разрешается давать показания перед судьей, «даже если бы он сам был потерпевшим или свидетелем преступления». Защищать убийцу или вообще преступника от преследований суда считается благородным поступком, «потому что не суд, а живой человек должен отомстить за умершего».

Вступить в союз можно было только после того, как вожди наведут справки о прошлой жизни кандидата, испробуют его нестрашимость в борьбе и установят, что он не запятнан ни в каком проступке, который бы обнаружил его трусость. Карманные воры и другие мошенники, деятельность которых была основана скорее на ловкости и увертливости, чем на мужестве и решительности, не могли рассчитывать на поступление в союз, тогда как убийство, совершенное из мести за оскорбление, давало право на вступление в число членов.

Цель теперешних мафий уже не грабеж и воровство, а господство в своем округе и независимость от гражданских властей, — стремление к такому положению, которое бы поставило их рядом с законом, а может быть, даже и над законом.

На открытый грабеж решаются лишь обыкновенные преступники, находящиеся в числе членов союза, которых союз должен прикрывать и защищать от преследований закона, часто с большим неудобством для себя.

Союз занимается, главным образом, очень выгодным ремеслом выманивания денег на обеспечение своей безопасности у жителей своего округа. Зато он помогает контрабандистам провозить беспошлинно пищевые продукты и напитки, оказывает помощь подвергшемуся судебному преследованию и защищает жизнь и имущество состоятельных граждан.

Мафия имеет бесчисленное множество последователей в городах и деревнях; своих членов и тех, кто находится под их защитой, они снабжают лозунгами, условными словами для пропуска и отличительными знаками. Их влияние отражается на всей общественной жизни острова, и зажиточное население, убедившись, что нет никакой возможности бороться с их властью, живет с ними в мире. Еще и теперь оно охотно платит требуемую ими, по возможности, не слишком обременительную дань, и за это может быть спокойно, что его владения не подвергнутся разгрому и грабежу.

Начальниками мафии в деревне бывают мелкие арендаторы и землевладельцы, в городах же большею частью ремесленники и рабочие. Все они, в своем роде, честные люди и по мере сил защищают других от мелких разбоев; в своей среде они делают много хорошего. Порядок в своем союзе они поддерживают при помощи своих шпионов, собственной полиции и судилищ.

Правда, есть среди мафии и опасные ножевщики, часто совершающие вопиющие злодейства ради того только, чтобы обеспечить себе неограниченную власть в округе. Но из страха перед их местью никто не отваживается показать в суде против них, и даже присяжные не решаются вынести им обвинительный приговор. Поэтому все усилия победить мафию остались до сих пор бесплодными. Еще и теперь они являются в глазах народа силой, с которой опасно состязаться.

Известна преступная деятельность мафии в Новом Орлеане, куда этот опасный союз проник вместе с эмигрировавшими итальянцами. Когда в девяностых годах истекшего столетия мафиози совершили массовые убийства других жителей страны и преследовавших их чинов полиции, многие их члены были схвачены и посажены в тюрьму, но, несмотря на тяжкие улики в их виновности, запуганные присяжные оправдали их. Но едва только преступники были выпущены из места заключения, как на них напала ожесточенная толпа и убила их; хотя это происшествие вызвало некоторое дипломатическое разногласие между Италией и Соединенными Штатами, но с другой стороны, оно так устрашило мафию, что она уже больше никогда не решалась возбуждать против себя общественное мнение.




MALA VITA


Этот тайный южноитальянский союз, прямое продолжение «Каморры», заимствовал себе название из известного, очень распространенного романа Деджа Комо (Degia Сото). О существовании этого союза узнали в первый раз в 1821–1822 гг., когда несколько сотен его членов были открыто преданы суду в Бари.

Союз состоит из трех классов: giovanotti (новички), piccdotti и camor risti. Находящиеся в третьем классе называют себя «дядями», а своего главного начальника — «мудрым мастером».

Для того чтобы вступить в число членов союза, нужно заручиться рекомендацией нескольких действительных членов. Полицейские и таможенные чиновники не могут быть членами союза.

После того как «достоинства» кандидата установлены, окончательное решение о его приеме передается общему собранию Mala Vita. Если оно выскажется благоприятно, новичка приводят к страшной присяге. Прикованный за одну ногу, а другой стоя в открытой могиле, он клянется оставить отца, мать, жену, детей и все, что ему близко и дорого, и посвятить всего себя на служение целям Mala Vita. Нарушение присяги влечет за собой ужасные наказания, пытки и смерть. Обвинительный приговор выносится всем собранием, а исполнитель приговора выбирается по жребию.

Без сомнения, деятельность союза состояла в воровстве, разбое и грабеже состоятельных граждан. Вся добыча поступала в общую кассу. Из этой кассы известная часть причиталась членам низшей степени, тогда как все остальное доставалось третьему классу.

Члены союза узнают друг друга по татуировке, искусно украшающей их грудь и руки. Излюбленными фигурами служат змеи, ангелы и черти, Гарибальди, лев св. Марка и др.




ДРУГИЕ ТАЙНЫЕ СОЮЗЫ В ИТАЛИИ


Рядом с вышеупомянутыми обществами в Италии находятся еще многие другие тайные союзы, преследующие подобные же цели. Большинство из них существовало лишь короткое время или же не успело ничем ознаменовать свою деятельность.

К таким относится, между прочим, союз «Патриотических реформаторов». Он был основан в 1820 г. в Мессине и имел несколько отделений во Флоренции, Милане, Турине и других местах, которые сносились одно с другим посредством шифра.

Одно время возбуждал опасения союз «Итальянских литераторов», возникший в 1823 г. в Палермо. Невинное с виду название прикрывало весьма широко задуманные планы между ними — освобождение народа от гнета церкви. Уполномоченные союза набирали последователей по всем главным городам страны и соединяли их в одну ложу, которой они управляли под названием «центурионов». Но ни в одной ложе не должно было быть больше десяти «сыновей Варравы». Посвященные узнавали друг друга по кольцу странного вида и по известным буквам INRI, которые они употребляли в своей переписке. Большая часть последователей союза окончила свою деятельность в тюрьме.

В начале XIX в. мы встречаем в Южной Италии тайные общества «Европейских патриотов» или «Белых пилигримов», «Филадельфийцев», действовавших в интересах Франции, и, наконец, союз Decisi (решившихся).

Символом Союза решившихся была молния, стремительно падающая с неба и разбивающая вдребезги тиару и короны, пучок руты с топором и фригийская шапочка между двух топоров на мертвых головах. Их излюбленное изречение гласило: «Смерть, ужас и печаль»; их цветами был желтый, красный и голубой. Отличительными знаками служили черный шарф и длинный меч, на клинке которого виднелись буквы VD (Vero Deciso). Каждый член получал членский диплом, написанный кровью.

Эти последние составляли вооруженную организацию, члены которой собирались обыкновенно в ночное время в уединенно стоящих домах, в заброшенных монастырях, в ущельях и пещерах и там упражнялись в искусстве владеть оружием под предводительством своего главного мастера Чиро Анникиаро (Giro Annichiaro), хитрого и до дерзости смелого священника, приговоренного за убийство к галерам. Decisi, представлявшие из себя первоначально республиканский союз, образовали дерзкую шайку разбойников, которая в продолжение многих лет наводила страх и ужас на всю Южную Италию, пока наконец военная экспедиция не положила конец этому безобразию, и 230 членов шайки вместе со своим главным вождем кончили жизнь на эшафоте.

Существовали в то время и другие тайные союзы: например, «Призраки в могиле» — союз этот, появившись в 1822 г. в Неаполе, поставил своей целью изгнание Бурбонов; «Новая реформа» — союз, который «передал свои тайны только бывшим карбонариям или европейским патриотам».

В тесной связи с карбонариями был также союз, носивший название «Apostolat Dantes», основанный в 1855 г. и старавшийся распространить национальные идеи, особенно в Средней Италии и в Папской области. Во главе этого союза стоял известный патриот Тамбурини, поплатившийся за свою дерзость десятилетним заключением в тюрьме. С тех пор никто уже больше не слышал о его замыслах.

В двадцатых годах в Средней и Верхней Италии сыграли известную роль «Гвельфы». Они стремились использовать всеобщее возбуждение страны против своих деспотов, превратив его в восстание, и выбирали себе предводителей преимущественно из членов высших степеней карбонаризма. Несомненно, что из него же они и ведут свое происхождение. Их ложи, носившие название «собраний совета», состояли всего из 6 членов, которые притом не знали друг друга и сообщались лишь при посредстве «видимого». Советские собрания регулировались центральным управлением, верховным советом, заседавшим в Болонье.

Подобными же разветвлениями карбонаризма были «Общество латинян», «Центральных пунктов» и «Дельфийских жрецов». Места, где они собирались, назывались «кораблями» и управлялись «лоцманами». Приверженцы Франции называли их «язычниками», друзья империи — «великанами», немцы — «дикими». Во «время лечения», то есть всемирной войны, они ожидали помощи для своей родины «от океана», то есть из Америки.

Сюда же примыкают союзы «Американских охотников», «Друзей долга», «Сыновей Марса», «Солнечных рыцарей», союз «Черных иголок» и «Общество общего возрождения». Состоя в большей или меньшей степени из приверженцев бонапартизма, они мечтали с помощью наполеонидов и американцев содействовать успехам либерализма в Италии и Европе.

В защиту папства, его светских прав и церковной реакции и против стремлений карбонариев были вызваны к жизни тайные союзы «Санфедистов» (священная уния), основанный кардиналом Консальви, «Консисториалов» и «Апостольская конгрегация».

«Санфедисты», руководимые низменными страстями, корыстным расчетом и местью, самым варварским образом нападали в 1831–1832 гг. на либеральных патриотов в Папской области. Но в 1847 г. эти последние отплатили своим обидчикам кровавым возмездием.

«Консисториалы», избравшие своим вождем бывшего иезуита Тальбота, добивались расширения Папской области и ставили своим идеалом строгое теократическое управление и приобретение всех феодальных прав.

«Конгрегация», возникшая во Франции, впоследствии под предводительством аббата Ламеннэ, распространилась в Верхней Италии, ставя своей задачей «теократию и свободу».

Члены лож «Конгрегации», которых было не больше пяти в каждой, носили в знак отличия желтый шнур с пятью узлами. В союзе насчитывалось несколько степеней. На собраниях членов нижних степеней речь шла лишь о благотворительности и благочестии. И только члены, достигшие высших степеней, посвящались в тайны союза. Первые пользовались в своих сношениях условным паролем «Eleuthena» (свобода), а другие — словом «Ode», то есть независимость церковных властей от гражданских законов и учреждений. По мнению этих странных святых, церковь и папство должны были возродить человечество, сделать его свободным и счастливым.




ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ГРЕЦИЯ



В великой всемирной борьбе против Наполеона турки не принимали никакого участия. Однако положение вещей в Европе, обусловленное этой борьбой, не осталось без влияния и на Османскую империю. Священный союз намеренно подчеркнул христианский характер своего единения, для того чтобы исключить из соглашения держав султана. И в то время, когда взоры измученной райи во всех турецких областях устремились с надеждой и доверием на Вену, сама Порта начала испытывать все усиливавшуюся тревогу.

Уже давно в глубине Османской империи появились признаки начинающегося распада. Многие вассальные государства, как Албания, Молдавия и Валахия, так ослабили узы суверенитета, что их почти можно было считать самостоятельными. В Сербии ненависть к турецкому владычеству была так глубока, что каждую минуту можно было ожидать восстания порабощенного народа. В Египте же в царствование Мохаммеда Али обнаружились такие стремления, которые нанесли решительный удар стамбульскому владыке.

Недостойное положение райи в Турции, ее политическое бесправие и социальная подчиненность существовали уже целые столетия. Но никогда они не примирялись со своими безжалостными господами. «В грязи и несчастии своего рабского состояния они хранили в себе неистощимый источник стремлений к обновлению и возрождению, что так характерно повсюду для христианства в отличие от мертвой окаменелости Ислама». В политических вопросах всегда имеют большое значение события истекшей эпохи, пример других народов. «Спасительность общечеловеческих принципов французской революции и одновременно с нею идеи национальной свободы, положенные в основу испанской и немецкой войны за независимость, медленно, но все же в конце концов были восприняты Востоком» и заставили Грецию обратить взоры на условия собственной общественной жизни, доказав народному самосознанию вполне отчетливо все недостатки этой жизни, они воодушевили его надеждой на возможность переустройства и улучшения своей участи.

В то время когда сочинения английских и французских путешественников знакомили весь мир с местностями и условиями существования родины античной культуры, в то время когда во всех культурных государствах Европы ревностно изучали греческую культуру, когда греческая молодежь, получавшая свое образование и научные познания в южных университетах, начинала понимать все значение своего великого прошлого, потомки героев цивилизации должны были нести позорное ярмо варварского владычества и терпеливо переносить презрительное отношение невежественного и фанатичного Ислама к христианским обитателям греческой земли, как к какой‑то низшей касте.

8 марта 1821 г. на углах улиц Яссы было вывешено воззвание к эллинскому народу, убеждавшее его взяться за оружие ради освобождения порабощенной родины от позорной тирании потомков Дария и Ксеркса. Одна из великих держав — Россия — должна была оказать помощь и покровительство. Греческий мир был пробужден. «Самый трудный из европейских вопросов — восточный — снова выплыл наружу».

Все эти «страшные известия с Востока», которые, казалось, предвещали новый великий поворот во всемирной истории, наполнили смущением сердца монархов и государственных людей, собравшихся в Лайбахе. И Меттерних поспешил пробудить в них уверенность, что греческое восстание грозит спокойствию всей Европы, что оно исходит из того же революционного духа, который уже овладел Италией, Испанией и Южной Америкой. Таким образом Греция была предоставлена своей судьбе, а державы решили придерживаться доктринерских идей охранной политики. «Не понимая элементарной силы народного инстинкта, который в таких кризисах народной жизни является единственной решающей силой, Меттерних искал причины этого взрыва старинной расовой ненависти в интригах шайки честолюбивых негодяев».

Возмущение эллинов против владычества османских турок было вызвано агитаторским движением, которое уже много лет поддерживала Гетерия. Прокламации писались от имени Александра Ипсиланти, главаря этого общества, патриотического фанариота из древневизантийского княжеского рода. Этот смелый, но тщеславный и бесхарактерный человек сражался в рядах русского войска против Наполеона и в Дрезденской битве лишился правой руки. Наряду с ионийцем Каподистриа из Корфу, своим другом и единомышленником, занимавшим в то время пост министра иностранных дел в Петербурге, он пользовался особою благосклонностью царя Александра I. Это‑то обстоятельство и завоевало ему доверие союза.

Несмотря на увещания предусмотрительных друзей, Ипсиланти перешел через Прут и провозгласил свободу эллинов. Но отказ в помощи западных держав и особенно резко выразившееся неодобрение царя, который во всем свете видел только страшный призрак великого демагогического тайного союза, поколебал и его энергию. Несмотря на геройское мужество, беспорядочные толпы плохо вооруженных инсургентов не могли оказать долгого сопротивления стремительно напиравшим на них турецким войскам. Они пали при Драгачане (19 июня 1821 г.), «как цветущие ветви под ударом тяжелого топора дровосека».

Отчаявшись в своих замыслах, Александр покинул своих товарищей по оружию и бежал за австрийскую границу. Семь долгих лет держали его там, в Мункаче и Терезиенштадте, в суровом заключении. Свет должен был узнать, что «все демагоги Европы должны были бояться счастливой империи, как большого смирительного дома». После того, как император Николай выхлопотал несчастному свободу, он поехал в Вену и там умер в 1828 г. Его страдальческая судьба загладила все грехи его прошлого и вернула ему благосклонность общественного мнения, а поэзия окружила образ этого мученика за свободу эллинов ярким сиянием.

Поражение Гетерии показало, что Греция была одушевлена иным духом, чем испанские и итальянские борцы за свободу. В либеральных кругах Европы стала снова укрепляться надежда, что политика венского двора потерпит на Востоке первое тяжелое поражение.

Почти в одно время с Александром Ипсиланти взялись за оружие заговорщики в Морее. Греческие острова Румелия и Фессалия последовали их примеру. Опытные в морском искусстве жители Гидры и Специи, среди которых гетерист Економос ревностно проповедовал патриотические идеи, объединились со своими братьями на материке. В Беотии поднял знамя возмущения хитрый и необузданный предводитель клефтов Одиссеус. Жестокий и энергичный, мыслительный и лукавый, он задумал, искусно прикрывшись маской добродетели и притворившись вполне порядочным человеком, ценою восстания приобрести себе независимое княжество. Клич свободы прозвучал по всей Элладе.

Ответ Порты на возмущение гяуров не заставил себя долго ждать. «Еще раз со всем религиозным пылом своего нетронутого варварства поднялся старый воинственный Ислам». Достойный греческий патриарх Грегориас в Константинополе и эфесские митрополиты Никомедиан и Анхиалос были подвергнуты позорной казни. Хиос, цветущий, счастливый остров, к ужасу всего образованного мира, был превращен в пустыню. 23 тыс. человек, женщин и детей, погибли от меча варварских полчищ; около 47 тыс. были проданы в рабство.

Между тем турецкий флот нес тяжелые потери в борьбе с греческим. Счастье было на стороне греков и в сухопутных боях. Петр Мавромихалис, вождь неукротимых майнотов, и старый начальник клефтов Колокотронис нанесли турецким войскам чувствительные поражения при Триполице и Вальтетси (май и октябрь 1821 г.).

Геройское мужество греков и бесчеловечные жестокости османов пробудили в европейских народах сочувствие и уважение. Хотя «сияющая весна», которую праздновало человечество в старой Элладе, уже давно прошла, хотя четырехсотлетнее рабство и наложило свое клеймо на современных греков, все же в душах этих эпигонов все еще были живы чувства свободы и национального самосознания. А мужественная сила и решительность, с которой они жертвовали своей жизнью, чтобы добыть высшие блага, дающие смысл существованию, сделали их достойными сочувствия европейских филэллинов.

Филэллинские союзы, образовавшиеся во всех странах юга и ставившие своей задачей деятельную помощь и поддержку угнетенному греческому народу, явились первым громким протестом гуманности и культуры против бессердечной государственной мудрости правителей, первым деятельным проявлением общественного мнения против кабинетной политики. Сочувствие всего человечества, религиозные соображения, либеральное и эстетическое воодушевление — все это содействовало тому, чтобы сделать греческую борьбу за свободу делом всех культурных народов. Пламеннейшим герольдом этого приподнятого общественного настроения был, как известно, лорд Байрон. Движимый космополитическим стремлением к свободе, великому делу которой он служил и раньше в качестве песнопевца, он посвятил ей свой меч и прекрасною смертью запечатлел истинность своей веры. И это произвело магическое впечатление на Европу. Даже спокойная Германия была глубоко и сильно захвачена филэллинскими мечтаниями. На них сошлись «почти все направления немецкой жизни: освободительные стремления либералов, крестоносное настроение христианских тевтонов и романтическая любовь к далекому и чудесному». Отряд немецких оруженосцев представлявший редкое смешение элементов, поспешил в Грецию, чтобы внести и свою лепту в дело освобождения: рядом с юными мечтателями и великодушными энтузиастами, которые, подобно Францу Лидеру, будучи затравлены чуть ли не до смерти гонениями на демагогов у себя на родине, искали на Востоке «идеал свободы — здесь находились и «наполеоновские ландскнехты», и генерал Норман из Вюртемберга, который однажды в битве при Китцене изрубил цютцовцев. Еще раз «в сильных, мелодичных звуках» дессауец Вильгельм Мюллер воспел «тот широкий, исполненный веры энтузиазм, который надеялся в одно время с освобождением отечества завоевать свободу всех народов». Переводчик Гомера, старый Иоганн Генрих Фосс, принимавший весьма умеренное участие в великой освободительной борьбе, теперь радостно возвысил голос и, несмотря на то что он не был осыпан земным богатством, пожертвовал 1000 гульденов в пользу этого дела, «как маленькую часть великого долга за полученное из Эллады образование».

Между тем борьба все ожесточалась. Несмотря на взаимные раздоры, эгоизм и измену отдельных предводителей, победа до 1825 г. по большей части склонялась на сторону греков, которые с несравненным мужеством сражались и умирали на море и в горах. Казалось, цель их была уже достигнута. Но тут Порта приобрела могущественного союзника в лице Мохаммеда Али Египетского. Его приемный сын Ибрагим, искусный полководец, появился с хорошо обученным войском и сильным флотом перед маленькими греческими войсками в Морее, и те, благодаря отсутствию единодушия своих предводителей, не в силах были противостоять победоносным египтянам. Через кровь, трупы и дымящиеся развалины совершали свое шествие бесчеловечные полчища. В продолжение двух лет хозяйничал Ибрагим в Морее, проявив всю свирепую жестокость жителей полуденных стран. Но, наконец, падение приморской крепости Миссолунги, которая после продолжительной осады, не выдержав голода и натиска египтян, сдалась 22 апреля 1826 г. и была предана огню, вывело европейский кабинет из его летаргического сна.

После продолжительных дипломатических переговоров наступило наконец соглашение между Англией, Францией и Россией, по которому Турции была послана под видом дружелюбного посредничества нота, содержавшая в себе скрытые угрозы. Но это только заставило турок еще ревностнее приняться за усмирение греческого восстания. Ибрагим продолжал на Пелопоннесе свои разрушительные военные действия. 5 июня 1827 г. пала крепость Акрополис в Афинах, после того как нападение на осадное греческое войско потерпело полную неудачу.

Но маленький греческий народ, невзирая на эти неудачи, не ослабевал в своем мужественном сопротивлении и старался положить основание своей будущей государственной независимости. Депутаты отдельных местечек, городов и островов, собравшись в Тойзене, составили проект государственного устройства по образцу североамериканской республики, который должен был служить проектом будущей конституции свободного греческого народа. Резкий отпор, полученный союзными державами от Порты в ответ на их попытку к посредничеству, принудил их обратиться к решительным действиям. В Навринской гавани союзные эскадры уничтожили турецко — египетское морское могущество. В Морее высадилась французская армия и принудила Ибрагима очистить страну. В то же время Россия объявила войну Порте.

14 сентября 1829 г. она должна была подчиниться решению мирного договора при Адрианополе относительно судьбы Греции. Лондонская конференция выработала окончательные условия договора. Актом от 3 февраля 1830 г. была признана независимость Греции, которая была провозглашена конституционной монархией и в лице принца Отто из дома Виттельсбахов получила своего первого короля. На его долю выпала трудная задача создать из груды развалин, покрывших все пространство греческой земли, современное государство. Но скоро выяснилось, что «подобная культурная миссия была не по плечу потомку виттельсбахского рода».




ГЕТЕРИЯ


Еще с того времени, когда Греция подпала под чужеземное владычество, в греках пробудилась склонность к заговорам и тайным союзам. Она явилась естественной реакцией против господства чужеземцев и была лишь выражением национальной идеи, которая впоследствии выродилась в идею самопомощи и клефтурию. Первые зародыши гетерии следует искать в тех тесных товариществах, неразрывных дружеских союзах, которые заключались между клефтами, разбойниками, жившими в горах Греции. Понемногу эти тесные дружеские союзы все расширялись. Как тайные общества они давали убежище тем, кто искал утешения от бедственного положения порабощенного народа и находил его в обществе одинаково настроенных товарищей по несчастью. Могущественное влияние на привлечение последователей имела и та мистическая обстановка, которою старались окружить себя общества подобного рода.

Вначале гетерии преследовали, главным образом, свои личные и материальные интересы и состояли из различных греческих племен. Национальный характер не играл первенствующей роли. И только к концу XVIII столетия эти братства, раскиданные повсюду, где только греки страдали под турецким игом, приобрели свой особенный характер, и под влиянием французской революции и предпринятого Бонапартом многообещающего похода на Египет, возникло первое национальное общество «Гетерия Ригаса».

Ригас, родившийся в 1753 г. в Фелеснине или древнегомеровской Фере, намеревался заняться торговлей. Но его ненасытная жажда знания, необыкновенная понятливость и живая фантазия не находили удовлетворения в этом мелочном деле. Он сделался учителем древнеэллинского наречия, и только здесь, преклоняясь перед славой и величием своей родины, он нашел свое истинное призвание. Уже с давних пор он лелеял в своей душе фантастический план объединить всех греков в один тайный союз против непримиримого врага христианства. Но ему удалось осуществить эту идею лишь после того, как она получила высокое значение в глазах его соотечественников. В Бухаресте он привлек в союз некоторых своих друзей. Скоро в него вошли все выдающиеся личности греческой нации. В 1796 г. Ригас поспешил в Вену и там написал вдохновенные военные песни, которые, как некогда пение Цирцеи, вызвали глубокое движение в греческом народе. Распространяясь с поразительной быстротой, они несли по всей Греции призыв поэта. Гетерия, которую он собрал вокруг себя в Вене, вошла в сношение с Наполеоном. Корсиканец, задумавший переустройство Востока, рассчитывал найти в гетеристах поддержку своим планам. Но чересчур шумное и заносчивое поведение их в венских кофейнях, где они открыто объявляли о предстоящем свержении османского владычества, обратило на них внимание австрийского правительства.

В начале 1798 г. Ригас прибыл в Триест, где был узнан и захвачен в качестве главного вождя эллинов; вместе с пятью товарищами он был препровожден непосредственно к самому паше в Белград, и тот повелел бросить их в Дунай. Только Ригас, который оказал сопротивление, кончил жизнь, пронзенный пулями надсмотрщиков, произнося следующие слова: «Так умирают палликары! Я посеял довольно семян; придет час, когда мой народ соберет сладкие плоды!»

После его ранней смерти гетерия, потеряв надежду на помощь со стороны французов, рассеялась в разные стороны. И только в 1812 г. идея гетеризма вновь приобрела конкретные формы. В то время в Афинах возникла под влиянием живших там чужестранцев гетерия филомузов. Она ставила своей задачей сохранение древностей, основание музея, библиотеки, устройство школ и облегчение обмена мыслей между всеми греками, рассеянными далеко друг от друга по разным приморским городам Балканского полуострова и Малой Азии. Таким мирным путем она надеялась постепенно достигнуть улучшения во внешнем положении греков. Через посредство одного доверенного лица филомузы вступили в сношения с любимцем императора Александра I графом Каподистриа и выбрали его председателем этого общества. А он привлек в число членов министров, принцев и князей, которые выразили готовность надеть на палец железное кольцо, служившее внешним знаком отличия филомузов. Император Александр I, кронпринцы Баварский и Вюртембергский также вступили в союз и внесли в пользу его значительные суммы денег.

Ясно, что беспечные филомузы, предпочитавшие спокойно наслаждаться придворными милостями, не были теми людьми, от которых могло ждать спасения угнетенное отечество. Это убеждение привело через два года к необходимости основать еще одно общество: гетерию филикеров (приятелей). Это был тайный политический союз, который с самого начала с бесповоротною решимостью поставил своей целью освобождение Греции. Поразительно то, что он возник на русской почве, а именно в Одессе, пышной торговой столице, где издавна соприкасались греческие и русские интересы.

Основателями нового союза были вполне достойные уважения, но никому не известные и необразованные греки: купец Скуфас, Афанасий Такалов и франкмасон Е. Ксантос. Эти люди задумали взять на себя решение того дела, которое давно уже напрасно ждал греческий народ от человеколюбия европейских государей.

Гетерия филикеров стремилась образовать вооруженный союз христиан для низвержения полумесяца. Печальный опыт Ригаса показал, что следовало скрываться под покровом тайны и замаскировать истинную цель общества, придав ей формы, заимствованные у масонов.

Гетерия насчитывала семь разрядов или степеней. К низшему разряду относились ученики. За ними следовали братья, жрецы, пастухи, верховные пастухи, просто посвященные и посвященные высшей степени. Обе последние степени носили военный характер и предназначались прямо для войны.

Мрачный церемониал приготовления и посвящения состоял во всех разрядах гетерии в объяснении символов и выяснении деятельности союза. Прием совершался ночью. Кандидата вводили в «молельню» и, здесь, ставя на колени перед образом Воскресения Мертвых, он должен был, следуя обычаям (гетеристы занимались алхимией, искали философский камень и старались превращать неблагородные металлы в золото и серебро), представлявшим странную смесь понятий старого и нового времени, принести перед жрецом присягу в верности, упорстве, молчании и безусловном подчинении. Прием зависел от «жреца», который действовал в силу полномочий, полученных от великого мастера Элевсиний. После этого новичку объясняли, что его обязанность состоит в том, чтобы держать наготове оружие и патроны и по первому зову следовать приказу начальника. Цель союза — борьба с врагами веры и родины.

В этом же роде был катехизис высшей степени. Мы видим, что и в дальнейших разрядах члены союза не узнавали ничего существенно отличавшегося от объяснений, полученных ими при посвящении. Поэтому иерархическая лестница степеней имела, по — видимому, лишь то значение, что она придавала блеск и достоинство целому. Никакого внутреннего основания она не имела.

Особенно много членов насчитывалось во второй степени. «Жрец» имел право принимать братьев и присуждать степень жреца. Так как кандидаты вносили при поступлении известную сумму' в пользу общества, которая потом оставалась в руках принявших их жрецов, то многочисленные братья избирали для себя степень жреца и обращали ее в средство добывать деньги.

Такой образ действий был резко осужден. И справедливо, конечно. Но не надо забывать, что подобные фокусничества являются неотъемлемой принадлежностью таких союзов, и чем более странным и таинственным является общество, тем более оно находит приверженцев. Если можно осуждать гетеристов за невежество и беззастенчивость, то нельзя сомневаться, с другой стороны, что эти люди знали, чего они добивались, и шли к своей цели, к освобождению порабощенного отечества, прямою дорогою и со всей энергией.

Самый главный вождь гетерии оставался неизвестным для посвященных. Но темные намеки и таинственные обмолвки учредителей союза, управлявших им в качестве директоров, давали повод думать, что филикеры составляли общий союз с филомузами и что таинственный глава находится в Петербурге, а именно в лице царя. Идя навстречу сомнениям, они выбрали главным директором Александра Ипсиланти и поручили ему руководство всем союзом.

Для того чтобы сражаться с врагом на более близком расстоянии, отважные союзники перенесли в апреле 1818 г. местопребывание гетерии в Константинополь. Отсюда были основаны эйфории по всем провинциям османского царства и за границей. Все эти учреждения были снабжены полномочиями, позволявшими им действовать по собственному усмотрению и пускать в ход все средства, каких только требовала их великая цель. Но при этом они обязаны были находиться в постоянных сношениях с главным управлением союза, которое оставляло за собой последнее слово во всех важных вопросах.

В 1820 г. гетерия распространилась по всем местностям, заселенным греческой народностью. На Цикладах, Спорадах, Ионийских островах, на малоазиатском побережье и даже в Иерусалиме посланники гетерии собрали всех отважных людей греческого племени под знаменем национальной свободы.

После того как Ипсиланти стал во главе союза, тяжеловесный устав его, который в критическую минуту мог оказаться совершенно непригодным, был упрощен. Степени братьев, учеников и верховных пастырей были упразднены. Они были заменены жрецами и пастырями, а получение этих степеней обусловливалось строгим испытанием в вере. Вторая степень присуждалась преимущественно лицам, принадлежавшим к высшему духовенству. Места верховных пастырей заняли военнослужащие. Они должны были в присутствии главного вождя приносить клятву в верности и послушании, получали рыцарский удар и под конец опоясывались мечом. Сверх того, все 15 военных параграфов обязывали всех членов к строжайшей дисциплине.




ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ШВЕЙЦАРИЯ



«Очевидно, приближается время, когда в работающей массе, под давлением незаслуженной нужды, проснется самосознание и выставит совершенно новые требования государству и обществу. Еще социальный мир не был нигде нарушен. Но то, что готовилось здесь уже с давних пор, мы можем изучать на поведении немецких рабочих за границей».

Со времени июльской революции огромное число немецких ремесленников в Париже и Швейцарии, побуждаемое иностранными агитаторами, под влиянием тягости своего социального положения и менее всего заботясь о политике стало переходить в лагерь крайних радикалов.

По образцу «Общества человеческих прав» и опираясь на его учение в Париже были основаны немецкие «хоусаны», состоявшие из 4–5 членов и образовывавшие все вместе «Общество горных рудокопов» и «Союз изгнанников». Посвященные в конечные цели «изгнанников» составляли «гору».

Во главе всего была «огненная точка». Символ веры «изгнанника» начинался следующими словами: «Господь сотворил людей по своему подобию; он сотворил их равными друг другу. Отсюда — необходимость социал — демократической республики». Далее «изгнанники» прославляли протест, приносивший вред притеснителям как «священный и настоятельный долг граждан», и говорили, правда, в скромных выражениях, что «равенство прав требует также приблизительного уравнения и внешних отношений: например, освобождения от податей низших классов, введения прогрессивного налога, общественной поддержки рабочих».

Здесь должны были получать воспитание рекруты, при помощи которых надеялись произвести полный переворот в Германии. Для выполнения этого плана из Парижа были посланы агитаторы для пропаганды, которая должна была распространиться, кроме Бельгии, по Рейну и в Южной Германии, особенно в Швейцарии. Гостеприимная Альпийская страна была, в ту эпоху гражданских войн, необходима для всей Европы, так как она служила уже много лет убежищем для всех жертв демагогического преследования и других политических изгнанников, а кроме того, была сборным пунктом всех странствующих немецких ремесленников. Если бы удалось приобщить все эти элементы, которые рано или поздно должны были вернуться на родину, к делу революции, то этим было бы уже многое сделано.

Весною 1833 г. в Цюрихском университете собралось множество немецких студентов, бежавших сюда от обысков полиции, — по делу торжества в Гамбахе и франкфуртского покушения.

В этих кругах идеи и воззрения «Общества человеческих прав» очень быстро нашли себе последователей и горячих приверженцев, которые стали распространять эти идеи среди сельских ремесленников. Осенью 1833 г. немцы в Цюрихе и Берне были уже готовы к восстанию. Их предводителями были по большей части старые студенты из школы «независимых».




«МОЛОДАЯ ЕВРОПА»


Неудавшийся план принудил радикальные элементы основать во главе с Мадзини республиканский союз, в состав которого вошли бы все народы Европы и который поставил бы себе целью создать новую молодую Европу, отсюда и название «Молодая Европа».

Сообразно с этим планом в апреле 1834 г. три уже существовавших общества: «Молодая Италия», «Молодая Польша» и «Молодая Германия» подписали акт брат-

I ского объединения, составленный Мадзини и поставивший своим девизом «свободу, равенство и гуманность». В программе Мадзини хотя и проповедовались восстание, вооруженная борьба с существующими властями и союз угнетенных против угнетателей, «но граждан должны были воодушевлять не человеческие права якобинцев, а идеи долга, покорности и готовности принять мучения за родину; свободу должна была осуществить не индивидуальная демократия 1789 г., а социальное ополчение, которое обратило бы все человеческие силы на служение народу, этому королю будущего». «Мы верим, — восклицал Мадзини, — в священный союз народов; мы верим в свободу и равенство народов, мы верим в национальность — эту совесть народов; мы верим в святую родину. Вера и дело. Нам принадлежит будущее».

Скоро от «Молодой Польши» осталось почти только одно название. Большинство членов «Молодой Италии» было вне Швейцарии. Таким образом, только немцы да еще небольшое количество французов образовали ядро этого нового предприятия. Высшим союзным учреждением, ведавшим общими делами, был тайный комитет в Париже, состоявший из уполномоченных всех трех национальных комитетов. Все члены должны были получать оттуда общий для всех символический знак. Всякий открытый указ был снабжен особым лозунгом. Внутренние местные дела этого «республиканского союза всех народов» решались на национальных конгрессах, а более важные, затрагивавшие общие интересы — на европейских собраниях, на которых все племена пользовались полным равенством в вопросах «моральном и национальном».

С 1835 г. «Молодая Европа» пыталась вести пропаганду также и в соседних государствах, благодаря чему много лет немецкие гарнизоны, расположенные вблизи Баденского озера, должны были постоянно быть готовыми к вооруженному нападению. Австрия, немецкий сейм и Сардиния потребовали изгнания членов «Молодой Европы». Тут‑то и началась позорная «травля беглецов». Невинные и виновные, даже такие швейцарские граждане, как публицист Юлий Фребель, были

поручены полицейскому надзору, засажены в тюрьму и допрошены, — короче говоря, подверглись бессмысленному и совершенно произвольному преследованию и в конце концов были изгнаны из страны. В Германии к демагогам относились обыкновенно человечнее.

Всеми подобными мерами была совершенно подорвана деятельность этого союза, стремившегося к подвигам, и чисто формальная связь между отдельными национальными группами сразу порвалась.




"МОЛОДАЯ ГЕРМАНИЯ"


Наряду с «Молодой Италией» возникла в 1834 г. и «Молодая Германия». Этот революционный союз вел энергичную пропаганду среди крестьян, проживавших в Швейцарии. В Страсбурге, Цюрихе, Беле, Берне и других городах были основаны секции, иногда имевшие всего 5 человек. Все эти секции — числом приблизительно 45–50 — не имели между собой прочной связи, легко распадались и снова составлялись. Членами их были по большей части студенты, техники, ремесленники. Все это был народ общительный, шумливый, горячо преданный делу и добросердечный; очень откровенный, а потому плохой хранитель тайн, но это не мешало этим заблудшим детям одной великой матери — Германии — крепко держаться вместе. Лучше всех держали себя и наиболее честно стремились к выполнению своей идеи рабочие. Но что у них были за предводители! По большей части бестолковые, с ограниченным образованием, но полные тщеславного задора без всякого понимания великих политических обстоятельств: они охотнее всего проводили время в кабаке или разъезжали без цели и не желали подчиняться Мадзини. Правда, что этот пламенный и беспощадный фанатик, оказывавший такое неотразимое действие на друзей и врагов одним взглядом своих больших черных глаз с их ярким, изменчивым блеском, стоял на такой высоте, куда не могли проникнуть взоры людей, одаренных небольшим и даже «средним талантом». В общем, «Молодая Германия» воплотилась в жалком и бессильном образе, близком к состоянию анархии.

По ее почину 27 июля 1834 г. в Штейнхельцли, около Берна, состоялось собрание немецких изгнанников и ремесленников — в маленьком виде гамбахское торжество, причем обсуждалась желательность выработки революционного плана тут же в собрании. Тогда же были торжественно развернуты знамена с полосами черного, красного и золотого цвета, а знамена южногерманских государств разорваны и втоптаны в грязь: происшествие это сопровождалось пением мелодий Гарринга.

Жалобы соседних государств способствовали тому, что немецкие клубы были закрыты на основании нарушения швейцарских правил гостеприимства, и многие члены были изгнаны из страны.

Однако уже в следующем году изгнанники тайно вернулись обратно и снова принялись за организацию союза «Молодая Германия». Этот братский союз, преследовавший «чисто гуманитарные цели, задумал привить Германии республиканские идеи и быть для нее нравственным светочем». Если можно верить словам Людвига Лессинга, одного из заговорщиков, этим способом рассчитывали усыпить бдительность немецких властей до того времени, когда соберется «великий народный пир». Для того чтобы объединить немецких ремесленников, союз устраивал кружки для совместного чтения, пения и научных лекций и тут посредством чтения демагогических произведений внушал им свои идеи. Вернувшись в Германию, они должны были устраивать «дружеские ферейны», проповедовать на них новое спасительное учение, стараться распространять революционные сочинения и вообще не упускать из виду ничего, что могло бы послужить для целей революции. Эта многолетняя, кропотливая работа немецких заговорщиков очень много содействовала революции 1848 г.

В продолжение 1837–1839 гг. деятельность немецких революционных партий казалась временно затихшей, пока новые направления не придали ее стремлениям новой жизни. На этот раз они исходили со стороны Германии, и именно от молодых гегельянцев.

Они защищали на почве немецкой философии и теологии политический и религиозный либерализм и борьбу со всеми теми силами, которые противоречили этой цели, причем борцами на поле немецкой литературы являлись Гейне, Берне, Гуцков, Лаубе, Теодор Мундт и другие вожди слова. Эта молодая литературная Германия, которая отнимала все значение у всей существовавшей до тех пор немецкой поэзии, выбрасывала, как ненужный хлам, Гете и Шиллера, а к Лессингу, Гердеру и Канту относилась как к покоренным силам, хотела пробудить новые чувства, новые мысли и новые убеждения, создать новые общественные отношения и образовать новых современных людей.

Разделяя вместе с «Молодой Европой» ненависть к историческим условиям государственной жизни и к монархии, молодые гегельянцы отличались от них тем, что с поразительной ловкостью делали дальнейшие выводы из заповедей Гегеля в том виде, как они их понимали. Первой заповедью учителя и первым шагом учеников должен был считаться полнейший разрыв с церковью и религией, — требование, стоявшее в прямом противоречии с учением великого маэстро.

Все то, что Арнольд Руге и его единомышленники (Людвиг Фейербах, тонкий мыслитель и благородный мечтатель, остроумный теолог Давид Фридрих Штраус и другие) излагали в «летописях» и что, наконец, было доступно и интересно только для ученых и образованных людей, — все это в руках агитаторов превратилось в пропаганду атеистических и республиканских идей, с которой они вторично выступили в Швейцарии в 1839 г. под именем «Молодой Германии».

Органами для распространения «идей человечества», «отрицания религии и любви к отечеству» среди низших классов явились радикал — тюрингенец Делике, Штандау, разумный человечек, прошедший школу практической жизни, и смелый, одаренный Вильгельм Mopp.

Союз посвящал свои силы, как это явствовало из его статутов, «служению свободе». «По самому своему характеру он был тайным, по существу же это была политическая пропаганда». В тех местах, где существовали народные собрания или где оказывалась благоприятная почва для его идей, все посвященные, независимо от их численности, образовывали «семью». Задачей их было присоединиться к существующим уже обществам или самим основывать такие же кружки для пения и чтения, «чтобы сеять в душах ненависть к существующему порядку вещей и готовить к революции».

Ферейны, основанные «Молодой Германией» во всех городах французской Швейцарии, впоследствии тесно соединились между собой с помощью «союза Лемана». Из них подготовлялись и выбирались члены еще более тесного, тайного революционного союза. Для вступления в него требовались следующие условия: нравственный образ жизни, твердость характера и умение молчать. Прием совершался по предписаниям иллюминатов и карбонариев. Под конец «praeparateui» водил кандидата ночью с завязанными глазами крест — накрест и поперек, затем его вносили каким‑то странным ходом в темную комнату и там оставляли на некоторое время наедине со своими мыслями. После того, как он давал клятву хранить абсолютное молчание, его допускали на собрание «семьи». После продолжительной паузы глубокого молчания «оратор» при помощи различных сбивчивых вопросов приводит кандидата в такое состояние, «при котором он мог бы ясно обнаружить свой внутренний мир, для того чтобы окружающие узнали его лучше, чем он, может быть, знал сам себя до сих пор». В заключение этой сцены «семья» решала принять или не принять кандидата, которого снова уводили с завязанными глазами в темную комнату. В случае благоприятного ответа новичка приводили снова, «оратор» указывал ему на серьезность его обязанностей и на «тяжесть наказаний за измену, затем с него снимали повязку, и собрание приветствовало его братским поцелуем».

Члены союза пользовались различными отличительными знаками и словами. Они постоянно подавали друг другу левую руку и при этом троекратно слегка потрясали ее. Во время путешествий союзники носили обыкновенно на шляпе или в петлице листок плюща. Для того чтобы удостовериться, что имеешь дело с одним из посвященных, надо было среди разговора невзначай бросить вопрос: «Human?», и, если собеседник был членом союза, он должен был окончить лозунг прибавлением слогов itat. Тайное руководство союзом принадлежало Делике, Штандау и Морру.

Практическую сторону вопроса подготовки революции Mopp старался разъяснить в своем журнале «Blatter der Gegenwart für soziales Leben». Он усердно читался и распространялся во всех «семьях» и принадлежавших к ним ферейнах. Но скоро стали раздаваться громкие жалобы на то, что проповедь атеизма не несла с собой страстно желанных плодов нравственности.

Горячие диспуты, разгоревшиеся по этому вопросу во всех клубах, были внезапно прерваны решением встревоженных властей различных кантонов, по которому предводители партии изгонялись из страны, а «семьи», о существовании которых узнали случайно, по обмолвке Делике, были закрыты. Печальные остатки союза «Молодая Германия» переправились в Лондон, где и смешались с существовавшими уже радикальными союзами.

Навстречу целям «Молодой Германии» шло также и другое направление, а именно коммунистическая пропаганда, которая, распространяясь понемногу среди немецких рабочих в Париже, нашла себе дорогу и к немецким ремесленникам в Швейцарии.

Пруссак Вейтлинг, портной по ремеслу, и вюртембергский подданный Шмидт основали в 1840 г. в Генуе тайный коммунистический «союз справедливых», который распространился в Лозанне, Вене и Цюрихе. Книжечка Вейтлинга «Человечество, каково оно есть и каковым оно должно быть» вполне отвечала пониманию и потребностям массы и была написана не без воодушевления, хотя еда и питье занимали в ней несоразмерно большое место среди идеалов будущего».




«МОЛОДАЯ ШВЕЙЦАРИЯ»


Союз «Молодая Швейцария» образовался 26 июля

1835 г. и был обязан своим возникновением Мадзини, который обратился к швейцарцам с воззванием, призывая их объединиться. Новый союз основным образом отличался от союзов остальных народностей — практичностью в достижении своих целей и умеренностью в выборе средств: только самое название да спокойное согласие, господствовавшее между его учредителями, приближали его к другим союзам «Молодой Европы». Но противоположность между широкими мировыми идеалами итальянца и трезвым мышлением швейцарцев очень скоро стала угрожать союзу серьезной опасностью. Уже в следующем 1836 г. секция распалась, но с 1840 г. она снова начала проявлять свою деятельность в «грютли — ферейнах» и, в конце концов, примкнула к «Молодой Германии».




ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. СЕВЕРНАЯ АМЕРИКА



По свежим следам Колумба, открывшего Новый Свет и влекомого ненасытной жаждой наживы, тотчас же устремился сильный пол рода человеческого, который и в наши дни, расцветая в Америке пышным цветом, говорит всемогущему доллару: «Ты мое единственное утешение». И вряд ли найдется на земле другая такая страна, которая бы так связывалась с представлением о самых презренных материальных интересах, о самом грубом поклонении Маммоне, как Америка, хотя бы она и была облечена в лицемерную маску религиозного идеализма.

Отдельному человеку совершенно не под силу выдержать борьбу с этими ужасными силами. Это‑то сознание и убеждение, что дикая охота за наживой и наслаждением создает неудовлетворенность жизнью, и породило те бесчисленные орденские союзы и братства, которые делают Северную Америку' классической страной тайных союзов.

Большинство из них стремится к достижению непосредственно практических целей. Но есть и такие, которые открывают перед своими членами такое пристанище, где бы они могли почувствовать себя свободными детьми Бога и где они могут вознестись над печальной действительностью и будничными заботами в иной чистый и прекрасный мир.




ОРДЕН «СЫНОВЕЙ ГЕРМАНА»


Наряду с орденами Odd Fellows и друидов в Соединенных Штатах играет выдающуюся роль орден «Сыновей Германа».

Орден этот, являющийся в настоящее время самым сильным и верным оплотом немецкой культуры в Северной Америке, возник в Ныо — Иорке более 60 лет тому назад для охраны немецкого элемента, который в то время подвергался в Америке сильным притеснениям, для взаимной поддержки, воспитания в духе немецкого общества, усвоения немецкого языка и культуры и для распространения истинно немецкого образа мыслей.

Из Нью — Йорка орден этот распространился по всем Соединенным Штатам и, наконец, нашел себе в Канаде, а также и на старой родине, главное пристанище.

Ложи каждого штата подчинены одной главной ложе. Прием в члены совершается по образцу франкмасонов «с мужественной простотой без степеней, испытаний, обманов и искушений». Девиз ордена «Дружба, любовь и верность», цвета у него те же самые, что и на старонемецком знамени, — черный, красный, золотой.

Председатели, избранные от всех больших лож, образуют каждые четыре года Национальную Великую ложу. Подобные же цели преследует немецкий орден Харугари.




НЕМЕЦКИЙ ОРДЕН ХАРУГАРИ


Странное название Харугари стоит в связи со старонемецким словом «haruc» (священная роща) и обозначает священника.

В 1847 г. в Нью — Йорке 12 немцев составили союз с целью взаимной поддержки на случай болезни или смерти. Из этого едва заметного источника образовалась целая могущественная община «Харугари». В настоящее время она насчитывает 330 мужских и 110 женских лож, которые работают под руководством 17 больших и одной Национальной Великой ложи Соединенных Штатов. Органом ордена служит в 1869 г. «Немецкий дуб». Орден ставит своей задачей сохранение немецких нравов, истинно немецкого образа мыслей и немецкого языка, совершенно исключая из своей программы политику и религию, и дает, таким образом, всем немцам развиваться и совершенствоваться на почве общественных, умственных и материальных интересов. Существенную поддержку в достижении этой великой и прекрасной цели оказывают ордену певческие союзы, которых насчитывается уже свыше 50, с особенной любовью они культивируют немецкую песню, о чем красноречиво свидетельствует устраиваемый через каждые два года Harugari‑Sangerfest.




ОРДЕН СЛУГ ПИФИИ


Орденский союз Слуг Пифии обязан своим возникновением (1864) человеколюбивым чувствам одного почтенного чиновника при военном министерстве Соединенных Штатов по имени Ратборн.

Сущность основного учения ордена составляет воспетая Шиллером дружба Дамона и Финтия. Но и до того главной его задачей было смягчение тяжелой участи множества семейств, совершенно разоренных американской междуусобной войной; теперь же оно ставит своей целью поддержку своих больных и нуждающихся членов и помощь советом и делом оставшимся после них семействам.

Орден имеет три степени: пажа, оруженосца и рыцаря и высшую степень «Uniform Rank».

Члены третьей и четвертой степеней предаются военным забавам, которые они торжественно называют упражнениями. Наивное пристрастие американца к пестрым фантастическим костюмам дошло до того, что членам высшей степени предписывается носить темный панцирь, шлем с красным султаном, перевязь и шпагу. Разделенный на полки, бригады и дивизии Uniform Rank устраивает иногда публичные парады, которые льстят тщеславию этих странных святых и вместе с тем являются любопытным зрелищем для толпы, жаждущей развлечений. Члены низших степеней носят регалии из голубой, желтой или красной материи, главные начальники лож, вице — канцлер и канцлер — одеяние из красного шелка или красного бархата и вышитый золотом берет из той же материи; их помощник — патриарх — шелковое одеяние и шапочку, вышитую серебром. Каждая степень имеет свои собственные отличительные приметы, состоящие из лозунга и различных знаков и жестов, которые изучаются и объясняются во время церемоний вступления в орден.

При вступлении в члены первой степени главную роль играют гроб и человеческий скелет, которые служат для испытания неустрашимости кандидата, вторая степень является мистификацией, во время которой кандидат бывает вынужден защищаться от обвинений в измене. В третьей степени кандидата, наряженного по уставу в шлем и имеющего при себе меч и щит, приводят к патриарху, который открывает ему, что он не имеет права носить рыцарские доспехи, а потому должен подчиниться божественному приговору. Понятно, что это не более как невинная шутка. Введение в четвертую степень требует настоящей сценической обстановки. Председательствующий в горностаевой мантии, ад, смерть, дьявол и другие ужасные силы — все соединяется здесь, чтобы испытать мужество и неустрашимость кандидата.

В 1896 г. орден насчитывал 6504 ложи приблизительно с 464 тыс. членов. Но в последние годы число это значительно сократилось.




КУ—КЛУКС—КЛАН


После поражения южных штатов (1865) все мероприятия, выработанные на союзном конгрессе в пользу негров, остались совершенно невыполненными и с бывшими рабами обращались по — прежнему жестоко и несправедливо: их выгоняли из назначенных им для жительства округов и нередко замучивали до смерти. Трудно перечислить все те ужасные злодеяния, которые совершались в 1866 г. в Мемфисе и Новом Орлеане над беззащитными чернокожими. Тогда и они соединились вместе и, со своей стороны, стали позволять себе отвратительные гнусности по отношению ко всякому белому, который только попадал в их руки. Все эти события привели к тому, что в 1867 г. в Северной Каролине образовался тайный союз (клан) под названием Ки Klux. Он объединил под своим знаменем всех приверженцев рабства и врагов союза и республиканской партии.

Члены этого союза, обязавшись под страхом смерти поддерживать друг друга и хранить в строжайшей тайне свою принадлежность к союзу, направили свою деятельность, главным образом, против ненавистных негров и их защитников. Нарядившись в одеяния из черного полотна («саваны»), надев на голову черные остроконечные шапочки и закрыв лицо черной вуалью, они нападали на своих врагов, убивали их и сжигали их дома.

Ужасный союз этот особенно гнусно проявил себя в Южной Каролине и в Кентукки. Но наконец против его преступной деятельности выступил конгресс, который издал в апреле 1871 г. «Анти — ку — клукс — билль», которым президенту Гранту предоставлялась до 17 июля 1872 г. почти диктаторская власть. Он воспользовался ею в полной мере, и ему удалось с помощью войска уничтожить ужасную тиранию Ку — клукс — клана.




НЕЗАВИСИМЫЙ ОРДЕН B’NAI BRITH (UOBB)


Тайный иудейский орден ВВ (то есть сыновья союза) был основан в Нью — Йорке в 1843 г. Задачу его составляет «объединение всех израильтян таким способом, который бы наиболее способствовал скорейшему и широкому развитию высших интересов иудейства. Возбуждая и воспитывая в своих членах чувства истинной дружбы и братства, помогая больным и словом и делом, протягивая руку для спасения утопающего, осушая слезы вдов и сирот и стараясь во всех случаях жизни теплым участием увеличить радости и смягчить тяжести жестокой судьбы, орден ставит своей целью возвысить духовное развитие своих членов, привить им основы глубокой нравственности и тем дать возможность познать чувства истинного братства».

Орден имеет три степени; он располагает в Америке еще женскими и юношескими союзами. С 1882 г. приверженцы его появились в Германии, а с 1889 г. — в Австро — Венгрии и Румынии. На немецкой территории они основали около 38 лож с 5000 членов, которые подчиняются «Великой ложе Германии VIII».




МОРМОНЫ


Основателем этой замечательной секты (1830) был Джозеф Смит, человек, который хвалился тем, что он имел какие‑то особенные откровения. Изгнанные из восточных штатов, мормоны во главе с Брикгамом Янгом основали у большого Соляного озера город Юта, который очень скоро превратился в цветущую общину. Янг, назначенный правительством губернатором, до самой своей смерти (1877) поддерживал среди мормонов строгий порядок, в 1852 г. ввел, якобы повинуясь божественному откровению, многоженство, от которого он ожидал спасения человечества. Число жен стоит в зависимости от общественного положения и заработка мужчины. Государство мормонов представляет из себя теократическую общину, очень искусно приспособленную к республиканскому устройству США. Прием в члены этой общины женщин и мужчин сопровождается обрядом, являющимся подражанием франкмасонскому ритуалу.

Для того чтобы сделаться полноправным мормоном, кандидат должен пройти три степени, из которых для каждой существует отдельная формула присяги, особенные жесты, отличительные знаки и лозунг.




ОРДЕН ВОСТОЧНОЙ ЗВЕЗДЫ


Был учрежден с библейской символикой исключительно для женщин. Они воспитываются здесь для участия в общей работе всего человечества. Соответственно различным целям орден, разделяющийся на «капитулы» ложи, имеет пять степеней. «Дочь Иефты» (1 ст.) представляет из себя покорность обету; «Рут» символизирует приверженность к религиозным принципам; «Эстер» — верность в дружбе;«Марта» — веру в часы опасности; «Электа» — терпение и смирение даже перед несправедливостью.




ОРДЕН КРАСНЫХ


Особенно распространен на Западе США среди поселившихся там немцев. Его главная цель — поддержка больных, вдов и сирот, девиз его: «Дружба, благородство, братская любовь». По внешним признакам он напоминает обычаи и одежду индейцев.

Подобным же образом было организовано Таммани общество, бывшее сначала тайным и преследовавшее благотворительные цели. Впоследствии оно преобразовалось в политический союз. Ложи носят название «племен», великие ложи называются «великим собранием совета», а степени — степень смелых, степень воинов и степень начальников.




ОРДЕН БЛАГОРОДНЫХ МИСТИЧЕСКОГО АЛТАРЯ


Ancient Arabic О. of the Nobles of the Mystic Shrine возник в пределах США в 1872 г. и насчитывает около 50 ООО членов с 181 «храмом» и «одним Имперским советом». Во главе союза стоит «Имперский владыка». Орден принимает только тех франкмасонов, род которых достиг 18 колена и принадлежит к древним и видным шотландским фамилиям и которые не состоят рыцарями — тамплиерами; прием в члены сопровождается обычаями, перенятыми у арабов. Орден относит свое происхождение к Али, зятю Мухаммеда. Цель его — развитие истинной веротерпимости среди образованных людей всех наций.




БРАТСТВО СЫНОВЕЙ МАЛЬТЫ


Основанное в 50–х годах XIX в. в Нью — Йорке, есть не что иное, как собрание глупцов, которые зло и глупо высмеивают обычаи и обряды тайных обществ, представляя их в карикатурном виде.




ПРОТЕСТАНТСКАЯ АССОЦИАЦИЯ


Протестантской ассоциацией называется тайный союз, получивший очень широкое распространение и ставящий своей задачей поддержку своих членов, которые выбираются исключительно из протестантов.




ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. УГОЛЬЩИКИ, САМАРИТЯНЕ И ДРУГИЕ





ОРДЕН УГОЛЬЩИКОВ


Был распространен в продолжение многих веков среди угольщиков и обитателей одиноких лесных хижин в Шпессарте и Вестервальде. Он представлял тайный оборонительный и наступательный союз с символическим обрядом приема новых членов и с символическими знаками. В члены принимались только лица, принадлежавшие к двум указанным классам. Члены узнавали друг друга по незаметным знакам, прикрепленным к одежде.




«ДОСТОХВАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО 1746» (ОБЩЕСТВО ДУКАТОВ)


Граф Франц Карл Людвиг Цу—Вид (ум. 1765), который, будучи прусским генералом, понял, какое благо представляет обязательное школьное обучение, затеял предприятие, на доходы с которого «могли бы возникнуть и поддерживаться хорошо устроенные свободные школы на благо молодежи обоего пола и всех религий». Господствующий дух времени заставил его думать, что эта цель достижима лишь в рамках ордена.

Идея графа, обсуждавшаяся много раз в кругу прусских офицеров, стоявших гарнизоном в Везеле, получила дальнейшее развитие. Было решено, «во — первых, воскресить почти совсем забытую любовь к ближнему с помощью учреждений, которые имели бы в виду общее благо, а во — вторых, взяться за хорошее и разумное воспитание молодежи, чуждое всякого пристрастия».

Так возникло в 1746 г. в Везеле «Достохвальное общество 1746», которое к концу года насчитывало 56 человек, в него входила и правящая графиня Каролина Цу — Вид. По указанию устава, напечатанного на немецком, французском и голландском языках и хранившегося в тайне, всякий член вносил в кассу общества по одному дукату в месяц, но зато получал за каждые 3, 5, 7, 9 и т. д. «почитателей», которых он ввел в общество Revenue в один дукат. Кроме того, в случае, если бы его постигли «роковые неудачи», он имел право требовать поддержки, достаточной для «приличного стола, одежды и жилища». Знаком членов служит «кремницкий дукат», отделанный в серебро. Носили его на небесно — голубой ленте — члены в петлице, должностные лица на шее.

В июле 1747 г. в обществе состояло уже 416 членов, в том числе 86 женщин. Вскоре после этого местопребывание ордена было перенесено в Нейвид, и покровителем его был избран граф Фридрих Александр Цу — Вид.

В последующее время была устроена для умножения капитала лотерея, причем выигрыши не выдавались на руки, но выплачивались выигравшему в виде 5 % годовых в продолжение всей его жизни.

8 июне 1747 г. было постановлено всю организацию, которая до тех пор тщательно сохранялась в тайне, сделать путем печати публичной. Этот публичный характер уничтожил весь мистический блеск, который до того времени окружал орден и доставил ему многочисленных приверженцев. Обнаружилась вся ничтожность его деятельности. Общественная критика взялась за орден и осмеяла его. Члены стали скучать и выходить из ордена. Интерес к последнему упал и у самого директора, и, наконец, 1 декабря 1747 г. вышел суровый указ короля, запрещавший прусским подданным участвовать в этом «опасном обществе, где публика одурачивается под видом ожидаемого значительного профита». Вследствие этого уважение к Sozietaty падало все больше.

В 1756 г. в Нейвиде возникла под покровительством графа Александра «Религиозная академия, или Свободная академия светлейшего графа Цу — Вид для объединения веры и дальнейшего восприятия религии». Эта любопытная академия, которая уже через два года закрыла свои двери, связана с личностью гессенского проповедника Эста. Он хотел основать общество, которое имело бы целью объединить христианские религии, особенно те, что были признаны в Германии. «Следовало сделать опыт извлечь истины, лежащие в основе различных вероисповеданий, разрешить многие сомнения в религиозных вопросах и устранить навсегда всякую религиозную вражду без соборов, синодов и совещаний». Эст (Oest) нашел в Нейвиде благоприятную почву для своих стремлений. Цель общества могла быть легче достигнута, между прочим, с помощью лотереи. Нападки католиков и другие события вызвали уже в скором времени закрытие академии.

И в 1748 г. оставалось только закрыть общество. Никто не приобрел богатств благодаря ему.




ОРДЕН ДОБРЫХ ХРАМОВНИКОВ


Местом возникновения этого почтенного ордена был Нью — Йорк. Он был основан в 1852 г., из Нью — Йорка быстро распространился по Соединенным Штатам, в 1868 г. был введен в Англию, а отсюда проник во все части света. Первая немецкая ложа добрых храмовников была открыта в 1883 г. в Хадерслебене, и уже 5 лет спустя была учреждена I Великая ложа Германии, за которой в 1889 г. последовала вторая Великая ложа. В настоящее время в Германии объединено под знаменами добрых храмовников до 22 тысяч человек, которые распределены в 630 ложах. В целом орден насчитывает теперь 86 великих лож с 9600 подчиненными ложами и приблизительно 630 ООО членов.

В распоряжении ордена находится 40 периодических изданий. Немецкий орган ордена называется «Der deutsche Guttempler».

Орден добрых храмовников построен на принципе любви к ближнему и стремления к праведной жизни. Он хочет внести свою долю в нравственное и умственное развитие человечества. Поэтому он считает своей главнейшей задачей вести борьбу с алкоголизмом, видя в нем источник бесчисленных бедствий. Ввиду этого каждый добрый храмовник отказывается на всю свою жизнь от употребления спиртных напитков, он не может также приготовлять их или рекомендовать другим. Если член выходит из ордена, то он все‑таки не должен отказываться от нравственной обязанности соблюдать свой обет и на будущее время.

Тайна ордена ограничивается определенными формальностями и известными признаками, по которым члены его узнают друг друга. Орден стремится заменить своим членам шумные и дорогие удовольствия невинными развлечениями, а также воспитывать их в духе поддержки добрых общественных отношений.

Красноречивым символом ордена служит рыцарь-храмовник: «Он берется за меч, чтобы с силою отразить врага, но на щите его изображен мальтийский крест. Он наносит убийственные удары рыцарям и солдатам могучего царя Алкоголя, и в борьбе он подвигается вперед, шаг за шагом. И вместе с тем он прикрывает своим мечом ослабевших или израненных. Он охраняет и поддерживает их, он отводит их в тихое убежище и исцеляет их раны. И потом он не оставляет их одних беззащитно продолжать свой путь, но дает им охрану и оружие и учит сражаться их, делая своими соратниками в борьбе за благородное и правое дело».

Управляется союз в высшей инстанции Мировой ложей. Следующими инстанциями служат Великие, Окружные и Подчиненные ложи. Обыкновенно ложи одной страны объединяются одной Великой ложей, которая, в свою очередь, распадается на Окружные.

Четыре эти системы соответствуют четырем ступеням. Члены переходят из одной в другую в зависимости от возраста и заслуг. Эти переходы показывают, как и в иных орденах, все большее проникновение в основы союза. Орден располагает также детскими и юношескими ложами. В Германии их уже 56 с 2500 членов.




ОРДЕН САМАРИТЯН


Названный орден был основан в 1874 г. в Ганновере, отбросил всякую таинственность и собирался основать Великую ложу. Он хотел соединить деятельность Odd Fellows в области практической жизни с деятельностью франкмасонов и старался подготовить почву с помощью ложи Archimedes zum ewigen Bunde (Архимед для вечного союза) в Гере для слияния ордена Odd Fellows с франкмасонским орденом. Этот почтенный замысел разбился о внешние формальности, вследствие чего орден прекратил свою деятельность.




СИМВОЛИЧЕСКАЯ ВЕЛИКАЯ ЛОЖА (Символическая Великая ложа шотландского обряда для Германии, прежде Великая франкмасонская ложа для Германии)[3 - По данным орденского органа Matthaus и его преемника Der Freimaurer и по подлинным документам, которые любезно передал в мое распоряжение теперешний гроссмейстер г. Эбергардт в Лейпциге.]


В 1896 г. прежние сотоварищи по ложе основали в Берлине Всеобщую гражданскую ложу, тайное общество с франкмасонскими формами и обширной программой: «Поддержка слабых в имущественном отношении, поднятие падающих существ, оказание помощи в нужде и в случае смерти, устройство праздников с благотворительной целью, заведение орденских помещений и приютов для стариков, выдача сведений о кредитои правоспособности, по научным и другим вопросам».

Новое предприятие развилось скоро благодаря, главным образом, усиленной газетной рекламе. В 1898 г. оно уже владело одной Великой ложей (в Берлине) и 14 второстепенными. Но затем начался раскол. Одни ложи захотели работать вне деления на степени и с возможно простейшим церемониалом, тогда как другие стремились войти в иоаннитскую систему. Это последнее направление в 1900 г. отреклось от Всеобщей гражданской ложи, у которой был перерезан, таким образом, жизненный нерв, и образовало Союз Матфеевых лож.




СОЮЗ МАТФЕЕВЫХ ЛОЖ


Причиной этого явления был смелый замысел противопоставить старым и хорошо организованным франкмасонским группам новый немецкий союз, который должен был заниматься франкмасонской деятельностью по собственному решению, не нуждаясь в традиционной, освященной временем франкмасонской санкции. Вследствие известного положения вещей Союз Матфеевых лож не мог рассчитывать на признание со стороны франкмасонских сфер; напротив, ему приходилось считаться с тем обстоятельством, что они сочтут союз «незаконной подпольной ложей» и, как таковую, отвергнут его. Несмотря на это опасение и даже на то, что дела приняли как раз то направление, которого опасались руководители союза, эти последние не ошиблись в своих предположениях. Свой союз они построили на «старых обязанностях» 1723 г. Они очень старались стать на уровне требований франкмасонов, указанных съездом немецких гроссмейстеров в 1870 г., именно «в символической форме, заимствованной преимущественно из обычаев каменщиков, собравшихся в одном доме, содействовать нравственному облагораживанию человека и человеческому счастью». В то время как Матфеевы братья, подобно прочим франкмасонам, предполагают у своих сочленов веру в Бога как зиждителя мира, в высший нравственный распорядок мира и в бессмертие души; они требуют от своих сочленов выполнения высшего закона нравственности: «Люби Бога превыше всего, а ближнего своего как себя».

Во главе союза стояло гроссмейстерство. Оно состояло из гроссмейстера, гросс — секретаря, гросс — казначея и четырех великих должностных лиц.

Это были большие идеалисты — отчасти они и теперь еще стоят во главе рассматриваемого союза, — которые вели дело, жертвуя массу труда и сил для его процветания. Особенные заслуги в деле выработки внутренней организации принадлежат гроссмейстеру.

В основу своих трудов ложи, которые и в Матфеевом союзе создали собственный орган, отстаивающий усердно и умело их интересы, клали по большей части Марбахские агенды и катехизисы Фишера.

Серьезное нравственное направление и сознательное стремление к прогрессу всегда создает успех. Таким образом, и Матфеев союз привлек на немецкой почве в сравнительно короткое время около 800 человек. Они были распределены между 36 ложами и посвящали себя служению масонским идеалам, к которым они стремились вполне добросовестно. И тот, кто с таким симпатичным явлением встречается в наше материалистическое время, когда большинству людей так недостает спокойной сосредоточенности, внутреннего мира, высоты настроения и прежде всего идеализма, когда неограниченно царит пошлость, совершенно заполонившая нашу духовную жизнь, тот не может равнодушно пройти мимо него, но непременно остановится на своем пути и с удовольствием остановит на нем свой взор.

Члены, которые должны были делать небольшой вступительный взнос, производить умеренные ежемесячные взносы и платить сравнительно ничтожную сумму за производство в степень, набирались, очевидно, из широких слоев идейно настроенного мещанства. В виде внешнего опознавательного знака они носили на груди золотую иглу с молотком, весами и циркулем. После смерти сочлена союз выплачивал ближайшей родне покойного «Посмертную жертву» в размере 200–1000 марок.

Из чисто практических соображений желая еще ярче подчеркнуть перед обществом свой франкмасонский характер, союз переменил в июле 1903 г., по состоявшемуся постановлению гроссмейстерской коллегии, свое прежнее название Союз Матфеевых лож на Великую германскую ложу франкмасонов. Но так как и теперь на долю союза выпало несколько неудач, обусловленных изолированным положением этой гуманной общины, то в среде ее членов постепенно получило преобладание то убеждение, что нельзя с прочным успехом бороться против прав, добытых путем исторического развития, или же игнорировать их. Вследствие этого Великая франкмасонская ложа решилась в интересах собственного дела на нелегкий, но необходимый шаг, который делает много чести проницательности и осмотрительности ее руководителей: она постаралась примкнуть к выдающемуся масонскому учреждению, чего и достигла с успехом. В мае 1904 г. Верховное Святилище и Великий Восток шотландского мемфисского обряда в Германии выдали Великой франкмасонской ложе полномочную грамоту, исправили и восстановили по всей форме ложи и кружки, действовавшие до тех пор неправильно, и дали им право исполнять функции трех первых (Иоанновых) степеней. Благодаря этому Великая франкмасонская ложа Германии была включена новым членом в великую братскую цепь франкмасонства. В таком виде прежняя Великая франкмасонская ложа Германии носит следующее официальное название, под которым она записана в учредительном акте: «Символическая Великая ложа шотландского обряда для Германии на Востоке, Лейпциг» (Symbolische Grossloge des Schottischen Ritus für Deutschland im Orient Leipzig).




ОРДЕН СТАРЫХ ФРАНКМАСОНОВ (Орден старых франкмасонов мемфисского и мизраимского обряда, а также гиотландского, старого и принятого, 33°)


Этот энергичный орден, который за последнее время приобретает все большую силу и в Германии, ведет свое франкмасонское происхождение от Grand Orient de France.

Им же было учреждено Верховное святилище для Франции, а позже (21 июля 1862 г.) для Америки (записано в книге печатей «Grand Orient de France» под № 28911). Властями американского ордена был выдан 23 февраля 1872 г. патент для учреждения Верховного святилища для Великобритании и Ирландии, а это последнее в свою очередь содействовало основанию (24 сентября 1902 г.) Верховного святилища для Германской империи. К этому обряду в Германии принадлежали к началу 1905 г. 1 Великий Восток, 3 Великие совета, 7 капитулов, 1 символическая Великая ложа, 46 Символических лож и 3 кружка; общая сумма членов равнялась 845 человекам. Кроме того, в орден входят Верховные святилища в Италии, Испании, Румынии, Египте, Индии, Канаде, в Южной Америке и Австралии.

Не может подлежать никакому сомнению, что этот орден, основываясь на своем законном масонском происхождении от Grand Orient de France, обладает правом, признанным за ним и формально, основывать полномочные Иоанновы ложи. Этот факт был уже признан многочисленными Великими ложами страны. И только там, где такие ложи находятся в дружеском общении с мемфисским и мизраимским обрядом, орден отказывался от своего права на основании особых соглашений и в интересах масонского согласия.

Мемфисский и мизраимский обряд состоял первоначально из 33 церемоний и 57 номинальных градусов, пока в 1862–1866 гг. Великий Восток Франции не привел эти церемонии в соответствие со степенями шотландского обряда (Ancient et Accepte). Он насчитывает в настоящее время 33°, иначе говоря, 90° (95°), которые разделены на 7 классов или ритуальных и административных градусов.

Высшие ступени не оказывают никакого влияния на чисто деловое управление первыми тремя Символическими или Иоанновыми степенями. Они разрабатывают только историю и науку франкмасонов. Задачи их можно выразить следующими словами: самопознание, богопознание, любовь к ближнему, мир, терпимость и истина. Этот орден преследует цели всеобщего духовного братства.

«Поэтому он требует от своих сочленов упражнения в практической добродетели, заботы о больных и попечения о вдовах и сиротах; уважения к религиозным убеждениям иноверцев истинной братской любви к ближнему без различия сословий, рас и религий».

Во время долгого странствования по градусам, по познавательным ступеням ордена кандидат получает воспитание, которое делает его способным не только найти прямой путь к истинной франкмасонской тайне, но и действительно пойти по нему. Но чтобы достигнуть этой цели и усвоить себе франкмасонскую тайну, ученик должен употребить собственное старание и ту «силу, которая живет в его душе и должна им руководить».

Тайна, которой владеет орден на своей высшей степени, заключается, по выражению его мистического языка, «в том, что он доставляет надлежащим образом подготовленному брату практические средства воздвигнуть в человеке истинный храм Соломонов, найти утраченное слово, то есть, другими словами, «орден хочет дать посвященному и избранному брату средства уже теперь, в этой земной жизни добыть доказательства своего бессмертия».

Эти «практические средства» заключаются не в «заклинании духов» или другой «спиритической практике», но являются «средствами, которые имеют дело только с внутренним голосом самого кандидата».

Эта «истинная масонская тайна» досталась ордену «путем устной традиции от отцов всех истинных франкмасонов, «мудрых мужей Востока» и теперь распространяется дальше исключительно из уст в уста».

Верховной орденской властью служит Суверенное святилище. Оно состоит из генерал — гроссе — администратора, генерал — гросс — кипера и восемнадцати великих чинов, назначенных генерал — гроссмейстером. Под верховным наблюдением святилища работали подчиненные и более высокие орденские группы: символические (Иоанновы) ложи, капитулы, сенаты и советы, великие ложи и великие советы, которые, однако, в финансовом отношении являются совершенно независимыми от Суверенного святилища. На основании имеющихся у него документов и патентов орден признает себя законным преемником «старых храмовников — свободных каменщиков, которые представлены в Англии древними командорствами в Бате и Бристоле».




ОРДЕН РОЗЕНКРЕЙЦЕРОВ 1901 г.


Появившееся на свет 1 июля 1901 г. и усвоившее себе ритуал, примененный к франкмасонским формам, орденское общество имеет только общее имя со старыми «Гольд и Розенкрейцерами» (золотыми и розовыми крестовниками), но во всем остальном стоит всецело на собственных ногах. Верный своему девизу: «Облагородь себя самого, тогда ты сможешь действовать облагораживающим образом и на других. Стремись к наивысшему», — орден деятельно поддерживает всякие предприятия в области искусства и науки, ратует за истинное образование и просвещение в христианском духе, старается разработать почву для прекрасной идеи общей братской любви и поэтому оказывает деятельную поддержку всем нуждающимся. Особенным же образом на последователей возлагается обязанность относиться к ближнему с такой же терпимостью и деятельной любовью, какой они хотели бы для самих себя.

Желающий сделаться членом общества должен занимать видное общественное положение, вести безупречный образ жизни в высшем христианском духе и обладать характером, достойным во всех отношениях уважения. Что касается материального положения кандидатов, то здесь не существует никаких ограничений. Члены существующих в наше время двух лож вышли по большей части из художественных и ученых сфер (живописцы, архитекторы, актеры, ученые и т. п.) или таких, которые имеют какое‑либо отношение к искусству.

Во главе этого идеального общества стоит гроссмейстер, который живет в Лейпциге. Ложи управляются «Мастером стула», «Экс — Мейстером», капланом и четвертым чиновником, которому поручается заведование финансовой частью. Официальное название этого лица составляет орденскую тайну.




ВСЕОБЩИЙ НЕМЕЦКИЙ СОЮЗ БУРШЕЙ


Чтобы вступить в борьбу с одичанием студенческой жизни, вызванным введением мензур (особых правил о дуэлях) и уклонением от освободительных идеалов в увлечении антисемитизмом, доктор Конрад Кюстер положил начало в 1883 г. студенческому движению, которое должно было охватить все студенчество, опираясь на старый принцип корпорации, и создать Всеобщий немецкий союз буршей. В короткое время общества буршей возникли в Берлине, Тюбингене, Лейпциге, Геттингене, Иене, Грейфсвальде, Кенигсберге, Гиссене и Страсбурге. Молодежь горячо взялась за дело реформы студенческой жизни на принципах нравственной свободы старого студенчества и создания более разумной, свободной и вместе с тем пытливой студенческой жизни. Откинув всякие вероисповедания и расовые ограничения, буршеншафты поставили своей задачей вырабатывать людей, которые, достигнут физической и духовной, научной и нравственной зрелости, были бы способны отстаивать свободу и единство немецкого народа, для которых дело чести не было бы только пустым звуком, предлогом для дуэлей, но которые своей истинной внутренней честью признавали бы смелое осуществление свободно приобретенного нравственного убеждения. Дуэль и мензура как средства, не очищающие чести, были в принципе отвергнуты и должны были постепенно замениться общестуденческими делами чести. Но чтобы крепкой ногой утвердиться в академической жизни, были сделаны некоторые уступки еще действующим теперь с полной силой правилам о мензурах. При оскорблениях члены союза должны безусловно требовать и со своей стороны давать удовлетворение. В уставе приняты решительные меры против того, чтобы такого рода дуэли не выродились в простые мензуры. Опытные люди, какими были Конрад Кюстер и преждевременно скончавшийся доктор Фаренбрух, старались словом и делом обеспечить победу новому движению. Но вскоре обнаружилось, что оно с трудом завоевывает себе почву. Некоторые буршеншафты были принуждены напрячь все свои силы, чтобы удержаться вопреки всем враждебным нападкам. К тому же союзу недоставало прочной организации, охватывающей всех его членов. Таким образом, узы, сначала связывавшие их, постепенно ослабели. По этим и другим причинам, заключающимся отчасти в чисто личных отношениях, союз до половины 90–х годов все более терял свое значение среди студенчества. Но в это время остатки буршеншафтов призадумались относительно себя и своих сил. Была создана недостававшая прочная организация. И с тех пор к уцелевшим 3 буршеншафтам присоединилось до сих пор 13 новых корпораций, а еще одна отмеченная ждет своего восстановления, и, кроме того, с двумя свободными буршеншафтами поддерживаются дружеские отношения, которые в скором времени приведут их в союз. Устав в принципе не изменился.

Большинство буршеншафтов союза имеет в своем распоряжении собственные журналы. Союз имеет одну конфиденциальную газету, выходящую два раза в месяц, и одну общественную ежемесячную.

Существующие в настоящее время 19 корпораций распределены между 10 университетами (Берлин, Иена, Кенигсберг, Гиссен, Лейпциг, Тюбинген, Киль, Мюнхен, Галле, Марбург); техническими высшими школами (Шарлоттенбург, Данциг, Дрезден, Дармштадт). Наличность участников составляет теперь круглым числом 250, а союзы холостяков (Altherrenbunde) охватывают около 600 членов. Так как союз решил в будущем выступать в общественной жизни больше, чем теперь, то следует ожидать, что сила его значительно увеличится, а вместе с тем и значение его в академической жизни станет больше.

1903 г.


notes



Примечания





1


Названия орденов, союзов, обществ и т. п. даны в транскрипции автора. Редакция также сохранила написание имен, фамилий и географических названий. — Прим. ред.




2


Bestimmungsmensur — дуэль, состоявшаяся между членами двух союзов, которые избираются посредством особых записок (Bestimmzettel) консениорами; имеет целью лишь упражнение и испытание храбрости.




3


По данным орденского органа Matthaus и его преемника Der Freimaurer и по подлинным документам, которые любезно передал в мое распоряжение теперешний гроссмейстер г. Эбергардт в Лейпциге.